«Нелюбимый» день недели

Екатерина Дубровина, 2021

Отец ушел, когда мне было девять. И нашелся в четырнадцать. Я его не звала, не искала и уж точно не просила вновь строить из себя любящего и преданного родителя, но он нарочно вмешивался во все, что я делала. И теперь он просто обязан прочувствовать, что такое – иметь трудного подростка.

Воскресение #2

Мне снился Никита. Не знаю, почему и как, но я то и дело ловила в сознании его лицо и слышала успокаивающие нашептывания. Взволнованный голос настолько вклинился в мой разум, что покинь он меня, я реально боялась больше никогда не очнуться. Я цеплялась за его слова, за его образ — за ту соломинку, что он протягивал. И была опустошенно спокойной. Ведь все будет хорошо. Обязательно будет. Пару раз я ощущала, как его тонкие пальцы пробегают по щеке и шее, а однажды, как горячие губы касаются лба. Но мне не хотелось отталкивать его или просить перестать сниться, все, что я могла — молча принимать заботу, и я бы ни за что на свете не отказалась от этого.

Проснулась я глубокой ночью, поперхнувшись собственными слюнями. Мягкая кровать отчасти напоминала мою, но стоило мне перевернуться на спину, как я поняла: что-то не так. Широко распахнув глаза, я дала им мгновение привыкнуть к темноте, прежде чем оценить обстановку. Я лежала в одежде (джинсы были застегнуты) на незастеленном диване, накрытая каком-то пледом. Комната отличалась формой: моя была продолговатой с голыми стенами, а эта квадратная с длинным уродским шкафом до занавешенного окна. А штор у меня и в помине не было. Так. Где же я? Сглотнув, я крепко зажмурилась и снова открыла глаза, ожидая, что вместе с пеленой спадет и наваждение. Однако ничего не изменилось. Тогда стараясь не производить ни звука, я села. Голова даже от такого нехитрого движения закружилась так, будто я скатилась на американских горках. Никогда, кстати, не каталась, но почему-то уверена, что чувства именно такие. Подождав пока цунами мозговой жидкости омоет берега черепа и успокоится, я старалась дышать урывками, борясь со рвотными позывами. Лечь бы обратно и забыться, но смутное чувство, что я что-то упускаю, свербило в груди. И тогда я свесила ноги, но место пола почувствовала нечто живое, теплое и бугристое, и еле сдерживая рвущийся наружу крик, аккуратно перешагнула это существо. Оно приглушенно охнуло, а из дальнего угла ему ответил чей-то храп. Отлично. Противников все больше.

Накатывающий страх душил, стискивая легкие. Я судорожно хватала воздух ртом и пугалась каждого шороха, даже если сама была виновницей его производящей. И тут я узнала интерьер. Мышечную память никто не отменял, и когда рука безошибочно нашла дверную ручку, меня озарило. Точно. Я же осталась у Марины. Нужно ее найти. Почему-то уверенности в том, что она спит на полу или кресле, у меня не было. И тогда толкнув дверь из комнаты, я очутилась в небольшом коридоре, а после — на кухне. Щелкнул выключатель, и ослепляющий свет резью отозвался в мозге. Зато я нашла подругу. Она ютилась на табуретке, склонив голову на сложенные руки, и громко посапывала. Да, ее жесткое дыхание могло напугать кого угодно, но я-то знала ее особенность. Часто мы смеялись, что она внебрачная дочь Дарта Вейдера. И это сильно. Смеяться над своими недостатками может не каждый.

Я легонько ее толкнула, упав на соседнюю табуретку.

— Что за… — фыркнула она.

— Это я, не гунди.

Продирая понимание сквозь ресницы, она пространственно уставилась мимо меня. Сфокусироваться получилось не сразу, но я была терпеливой.

— Воды налей, — Марина облизала пересохшие губы. — И сколько времени?

Голова прояснилась, но каждый механический жест запрашивал усилий больше чем обычно. Придерживаясь за стол, я поднялась, подставила кружку под мощную струю и обернулась. Пришлось закрыть глаза и сильнее ухватиться за столешницу, чтобы сохранить устойчивость. На стене висели старинные часы с кукушкой, стрелками и маятником. Я всегда удивлялась, как такая древность еще не рассыпалась. Но сейчас они были очень кстати. Где лежал мой телефон, я не знала.

— Пять часов, — ответила я, глядя, как жадно подруга насыщается. И как только она отставила пустую кружку, я повторила свои действия и уже сама впилась в живительную влагу.

— Пять утра? — переспросила Марина, и по ее настороженному виду я поняла, что все плохо. — Так тебе же домой надо.

В глазах таки потемнело, а судорога свела конечности. Сегодня воскресение. Отец приедет в десять. Мама встает в семь. У меня осталось два часа, чтобы незаметно пробраться домой.

— Я не дойду, — упавшим голосом прохрипела я.

Поразмыслив, что давалось Марине нелегко (потому как я вообще не могла думать), она улыбнулась.

— Погоди расстраиваться. Я сейчас.

Шатающейся, шаркающей походкой подруга медленно выплыла из кухни. Пойти следом я была не в состоянии, как и в принципе что-то делать. В оцепенении я провожала длинную стрелочку, назло бегущую быстрее положенного. Наконец в дверях показалась подруга. И не одна. А под руку с Никитой.

— Вот. Он пойдет с тобой.

Вид сопровождающего был не лучше Маринкиного. Помятый и побитый словно пес, он, зевая, тер глаза кулаками. Я покачала головой. Хватит с меня на сегодня этого товарища. Того и гляди, насовсем переедет ко мне в голову. Нет уж. Увольте.

— Мне надо умыться, — промычал он, и не дожидаясь какого-то ответа, скрылся в ванной.

— Ты смеешься? — негодуя, спросила я.

Вечно она со своими шуточками. Я была готова поверить во все, кроме этого. Однако серьезность ее предложения зашкаливала.

— Нет, — уже вслух произнесла я. — Я его даже не знаю.

— О, — Марина плюхнулась рядом. — Это Никита. Живет в соседнем подъезде. Ему семнадцать, учится в одиннадцатом. Нормальный парень.

Я показала «класс» и усмехнулась:

— А что ж сама не берешь? Раз такой лакомый кусочек. Думаешь, я не поняла твои намерения?

Округлив глаза, Марина обиженно выпятила губу:

— Так ты обо мне думаешь?

Но завершить спор мы не успели. В дверях вновь материализовался Никита, посвежевший и окончательно проснувшийся. Не знаю, как выглядела я, но он был явно хорош.

— Идем?

«Ох, и как же дико мы наверное смотримся вместе» — вдруг подумалось мне. Невысокая я в теплом свитере, тонкой жилетке и намотанном вокруг шеи в три оборота шарфе, и долговязый парень в дутой куртке, широких джинсах и, насколько я могла судить в полутьме, ярких, разноцветных конверсах. Оба заторможенные или отмороженные. Нетвердая поступь, бегающие глаза, хмурый взгляд. Да заметь нас полицейский, мы бы уже сидели в участке. Хотя… Наш райончик славился всякими буйными неформалами, и даже если бы нам кто-то в погонах и встретился, он бы посчитал своим долгом также быстро скрыться. Мало ли что.

Шли мы в метре друг от друга. Не касались и не разговаривали, но, когда я спотыкалась (а случалось это часто), Никита успевал каждый раз ухватить меня за локоть. Я, раздосадованная своими нерасторопностью и неуклюжестью, умноженными на похмелье (почему никто не говорил мне, что будет так плохо), благодарила его и снова увеличивала щадящее расстояние.

Половина шестого утра встретила нас пронизывающим ледяным ветром, жгучей тьмой и тихими пустынными улицами. Ежась от холода, я напялила рукава на кисти и принялась согревать их горячим дыханием.

— На, — парень протянул мне перчатки размеров на пять больше, чем мои, и я, не раздумывая, с радостью всунула в них свои пальцы и скрестила руки на груди.

Кто? Скажите мне, кто в такую погоду надевает кофту и жилетку? Нужна теплая одежда, не меньше шубы в пол. И шапки — такой толстой с начесом, чтобы можно было спрятать даже подбородок.

— И вот еще, — Никита стянул с себя головной убор — модный сейчас колпак.

Е-мое, где-то преподают интуитивное чтение мыслей, а я не знаю? Может мне тоже записаться? Что-то он слишком часто предугадывает мои желания. От такого надо держаться подальше. Да и от предложенной шапки стоит отказаться. И вообще, я могла дойти до дома одна. Сумеречная тишина и никого вокруг. Зачем Марина мне его втюхала?

— Ты меня бесишь своей заботой, слышишь? — стуча зубами, огрызнулась я. — Где тот наглый паренек, что вчера надо мной насмехался?

Не знаю, что на меня нашло. Просто во всей бесконечной суете моих дней, почему-то заботился обо мне сейчас только он. Не мама, не, боже упаси, отец. Простой паренек, которого я видела второй раз в жизни. Аж закололо меж ребер. Ужасно такое осознавать.

Никита спрятал шапку в карман, видимо, чтобы поддержать меня, и дальше шел тихо, виновато опустив голову. Я бы фыркнула ему в ответ, но грея руки в перчатках, опять спотыкнулась. И распластавшись на дорожке, с удивлением подняла на него глаза. То есть, он еще и обижаться умеет? Нет, руку он мне протянул и подняться помог. Но не придержал в момент падения. Ха! Смешанные чувства поселились в душе: вроде мне его было и жалко (он же не виноват, что я колючка), а вроде он заслужил и должен был отшутиться в ответ. Я даже хотела грубо захохотать, но вымученный смешок — единственное, что сорвалось с моих губ. Хорошо хоть, что жила я не на другом конце города, и идти оставалось минут пять.

Протоптанная тропинка быстро вывела нас к нужному дому. Я хотела уйти, не прощаясь, но, когда Никита остановился у подъезда, не смогла.

— Меня зовут Вася, — промямлила я, протягивая перчатки.

— Я знаю, — с полуулыбкой кивнул он, собравшись уходить, — хорошего дня.

— Твою ж мать, — вырвалось у меня вместо «спасибо».

Он, удивившись, обернулся и проследил за моим, полным ужаса взглядом. В окне третьего этажа, аккурат, где находилась моя комната, горел свет.

— Я пойду с тобой, — не терпящим возражений тоном Никита привел меня в чувство, а затем подхватил под руку и потащил к подъезду.

Будь я одна, я бы растерялась. Встала бы под окном как вкопанная, ожидая увидеть мамин встревоженный профиль за стеклом. Нет, я знаю, она бы не ругалась. Уверена, что и нотаций не читала бы. Но видеть сожаление в глазах, опущенные плечи и грубую морщину меж бровей… Знать, что я не просто напортачила, а крупно облажалась — заставила ее беспокоиться. Это равносильно разрыву связи и потери доверия. Звучит не так страшно, как есть на самом деле. Но мама — единственный человек, кто всегда был рядом, кто поддерживал в сложные моменты, кто верил в меня. И заставить ее нервничать, означало, разрешить усомниться во мне. Тогда, когда я сама сомневалась в себе больше всего на свете.

М-да, четко составленный в моей голове план сбоил. В нем не были прописаны инструкции для такого поворота. Я была обязана появиться дома до того, как мама проснется, а с утра показать, что плохо спала и уговорить ее не отправлять к отцу. Мой потрепанный вид должен был разжалобить ее, а искреннее расстройство — отвести внимание. А я, мало того что напилась и воняла смесью дешевого пива и рвоты, и мне для легенды нужен был минимум душ, так я еще и опоздала. И как теперь объяснить ночную прогулку?

Никита уверенно вел меня по лестнице, ни разу не остановившись и не переведя дух. Я болталась позади, как сдутый шарик на веревочке, но позволяла себя тащить. Потому что из нас двоих в этот миг рационально думать мог только он. Затормозив напротив моей двери (и откуда ему известно, где я живу?), он подтолкнул ватную меня вперед, а сам юркнул за спину. Логично, если бы он мгновенно растворился, бросил меня на растерзание совести, но он так шумно дышал на ухо, словно ждал, когда же я трухану и дам заднюю.

Дрожащей рукой ковыряя ключом, я никак не могла попасть в замочную скважину. Раздосадовано фырча и злясь, что загнала себя в такую ситуацию, я в итоге попала в цель, когда дверь перед нами распахнулась. Всклокоченные волосы, выпученные глаза, полные боли и радости одновременно, и тяжкий вздох послужили мне приветствием. Мама, благоухая лекарствами, заключила меня в объятия и затянула в квартиру, а я машинально вцепилась в Никиту.

— Боже, я так переживала, — из уст матери вырвался то ли писк, то ли стон. — Где ты была?

Я открыла рот и… смогла выдавить из себя только нечленораздельное бульканье. Та, находчивости которой завидуют многие, оказалась не в силах врать и дерзить близкому.

— Простите, это я виноват, — подал голос мой спутник.

Удивленная мама опустила руки и обошла меня сбоку, разглядывая Никиту, словно никогда до этого утра не видела мальчиков. Ну, доля правды в этом была. Я еще ни разу никого не приводила знакомиться.

— Вера, — она протянула ему руку.

Он ответил и на жест, и на реплику:

— Никита.

Дикий танец зрелой и в противовес ей покорной ауры сузил коридор до одного вдоха. Моего вдоха.

— Тапки под стулом, Никита, — наконец мама прервала молчаливый бой и, развернувшись, затягивая пояс на халате, прошла мимо. Спустя минуту щелкнул чайник, и шипящий звук нагреваемой воды заполонил квартиру.

Мы тихо, чтобы не нарушить баланс этого хрупкого мира, скинули ботинки и прошли в кухню. Мама поставила на стол только два стакана и закинула в них по чайному пакетику.

— Иди в душ, — твердым, командным голосом, адресованным явно мне, она указала на дверь.

— А вы… чем заниматься будете? — недоумевая, я уставилась на стол, наполняющийся печеньками и зефиром.

— А мы пока поговорим, правда, Никита?

Если бы я знала его чуть больше, могла бы предположить, что он испугался. Хотя внешне никаких проявлений и не заметила. Все та же расслабленная поза, все тот же усталый взгляд.

— Иди уже, — мама настаивала.

А я все ждала, когда он посмотрит на меня, когда я прочту в его глазах ужас и брошусь на помощь. Он же не должен стоять и оправдываться перед мамой. Он вообще не должен здесь находиться. И это я впутала его в свои разборки.

— Да, Вась, — бросил он через плечо, — иди уже.

Послушно отступая в коридор, я впервые в жизни не знала, что делать. Выполнить просьбу матери, казалось, самым простым и правильным, но оставить невинного человека в непонятный момент расхлебывать мои проблемы? Да я никогда не дам им то, что они просят. Вот бы только услышать, о чем они говорят.

Прижимаясь ухом к двери, так предусмотрительно запертой мамой, я силилась услышать хоть что-то, меняла положение, всматривалась в щель. Но разобрать их шепот было невозможно. Распаляясь еще больше, я скрылась в своей комнате и принялась мерить шагами ее периметр. Я сжимала кулаки и несколько раз подходила к грани «ворваться», но мама не зверь, и Никите вряд ли грозила реальная опасность. Прошло не меньше получаса, прежде чем я потеряла надежду понять, что у них там творится.

Брошенная на пол кофта с засохшими пятнами моей утренней неприятности мозолила глаза, и вынужденная чем-то занять руки и мозг я скрылась в ванной, иначе бы сошла с ума от нетерпения. Сперва замочила в тазике грязную одежду, а после, стянув остатки ночного приключения, залезла под горячую струю и сама. Смывая переживания и усталость, я заряжала тело энергией и наполняла голову новыми смыслами. Ничего плохого не произошло. Я не переступила закон, ничего не сломала, никого не обидела. Танюха не в счет. И если мама захочет, я готова поехать к отцу и в качестве наказания вести себя тихо. Извинюсь за поведение и ни слова не скажу против. Буду паинькой, лучшей дочкой на свете. Если это так важно маме. Да, все будет хорошо.

И первое разочарование ждало меня у двери. Никита ушел, а отец приехал раньше.

— Ты что себе позволяешь? — не разуваясь, отец проходит по коридору и останавливается около меня, широко расставив ноги и уперев руки в бока. Лицо его перекошено от злости, а сам он раздутый как шар, готовый вот-вот лопнуть.

Я нагло вздергиваю нос и, не отводя глаз, отвечаю на тяжелый взгляд. И пусть я чувствую себя уязвимой, стоя на против в одном полотенце и ощущая стекающую с волос по обнаженным плечам воду, я в состоянии дать отпор. Потому что сильнее. Потому что закипающая внутри меня ярость напоминает отнюдь не лаву действующего вулкана, как у отца, а скорее охлажденное лезвие катаны, которым я запросто могу отсечь ему язык. Ведь он потерял право разговаривать со мной в таком тоне еще много лет назад.

— Почему мне звонит мать и плачет, что ты ушла из дома? — Брызжа слюной, он тычет в меня пальцем. — Почему я вынужден вставать в пять утра и нестись на твои поиски?

А, вот в чем дело. Бедняжка не выспался. Я громко смеюсь, заставляя отца оторопеть от моей дерзости.

— Так ты расстроился из-за того, что тебя, бедного, рано разбудили?

Понимание, взмах ресниц, губы, сложенные в «о». И… Три, два, один… Скрип зубов. Замах раскрытой ладони. Ожидание звонкого шлепка. И ничего. Тишина. Рука, замершая в сантиметре от моей щеки, а искреннее удивление: почему я не зажмурилась и не попросила о пощаде? Не дождешься. Если раньше я планировала просто насолить тебе, то теперь превращу твою жизнь в ад.

— Бей, раз занес руку, — без тени страха произношу я. Люблю эту фразу. Обычно люди теряются и начатое не завершают. Но мой отец не был обычным человеком. И сверкнувший в глазах возрождающийся гнев тому был подтверждением.

— Паша, — мама влетает между нами и закрывает меня спиной, — успокойся! Мы уже обо всем поговорили. Это я не так все поняла.

— Уйди, — рычит он на нее, но все внимание приковано ко мне.

— Остынь, она еще ребенок, — мама упирается ему в грудь и легонько отталкивает. Просто потому, что на большее у нее не хватает сил. Отец шире и выше ее в несколько раз.

— Мам, сделай, что он говорит, — мягко вступаю я. — Ему надо выплеснуть эмоции, так почему не на мне?

Она не оборачивается, и я чувствую, как напрягается ее спина, но отступать она не намерена.

— Паша, пожалуйста, иди на кухню, — мольба в ее голосе звучит унижением. — А ты, — склонив голову набок, она обращается ко мне, — марш в комнату, оденься.

Я еще мгновение раздумываю последовать ли ее словам или самой треснуть отца по лбу, и прежде, чем скрыться за дверью своей комнаты, бросаю в разряженный воздух:

— Надеюсь, Наташа никогда не ощущала боль от твоих ударов.

Не знаю, почему подумала о Наташе, а не о Марке. Видимо, на подсознательном уровне я отвергала насилие в сторону ребенка. Да и меня отец никогда в детстве не бил. Поэтому его текущее состояние я и объясняла только одним: в его глазах я давно не ребенок. Я равный и сильный соперник. И если меня не перетянуть на свою сторону, то единственный возможный вариант взаимодействия — подмять, сломать, уничтожить.

А это не ко мне. Умру, но не сдамся.

— Ты как ее воспитала? — приближающийся отец отталкивает маму. Я вижу, как она с ужасом оседает на пол, и больше за себя не отвечаю.

Мы сидим по разные стороны стола, а мама хлопочет вокруг нас как наседка. Первым делом она прикладывает лед к отцову фингалу, а после, усаживаясь рядом и громко цокая языком, к моей распухшей кисти.

— Паш, нужно в травмпункт, — рассматривая повреждение со всех сторон, расстроено замечает она. — Рентген сделать.

Я неслышно вздыхаю. Ее аккуратные прикосновения причиняют острую боль, от которой хочется плакать, но я продолжаю стойко держать лицо. Не хватает еще, чтобы она всерьез озаботилась моим здоровьем. Будет потом переживать.

— Угу, — соглашаясь, мычит отец, с досадой сверля меня единственным действующим глазом. Прикидывает наверно, как за рулем поедет. Одноглазый Джо, блин. Я криво улыбаюсь, останавливая борьбу со смехом закусанной губой.

— И почему ты у меня такая болтливая? — без упрека интересуется мама и поднимается. Она подходит к старому перекошенному серванту, убого смотрящемуся на любой другой кухне, кроме нашей, и вытаскивает чашку из праздничного сервиза. Такую обычно предлагают дорогим и очень желанным гостям. И такую, на которую отец сейчас даже не обратит внимания.

— Это я виноват, — наконец выдает он, рассеянным взглядом провожая стайку птиц за окном. — Я должен быть сдержаться. Прости, — теперь его темные от сожаления (искреннего ли?) глаза обращены ко мне.

— А я извиняться не буду, — огрызаюсь я, в душе негодуя, что он так просто замнет это дело.

— Лиса, — мама хмурится.

— А что я? В драку первой полезла не я, а виновата я?

Мои неловкие вопросы виснут в воздухе. Мама, чтобы создать иллюзию бурной деятельности, заставляет стол сладостями. Она старательно отводит глаза, будто чувствует себя соучастницей преступления. Хотя, по моему мнению, ей стыдиться нечего.

— Вер, и ты прости, — и снова жалостливые нотки в его голосе. Как можно на них вестись? Он же врет.

Однако мама, озадаченная услышанным, останавливается около бывшего мужа и позволяет ему взять себя за руку.

— Я испугался, разозлился, расстроился, обезумел… Просто представил, что и как могло произойти с Лисой…

— С Васей, — напоминаю я и тем разрываю их мимолетную связь. Отец судорожно сжимает подтаявший горошек, и мама спешит к закипевшему чайнику, а после разливает по бокалам кипяток. Рука ее дрожит, отчего плотная струя колышется, но замечаю это только я.

— С Васей… — отрешенно повторяет отец, макая в сервизной чашке пакетик, — мне жаль, но я не думаю, что сегодня стоит ехать к нам. Да и в травмпункт самим придется добираться.

Мамину реакцию я не вижу, она стоит к нам спиной. Но то, как она ухватилась за раковину… Она всегда учила меня: накосячила — отвечай. И сейчас отец должен был помочь. Но он плавненько сруливал со своих обязанностей. Впрочем, чему я удивляюсь. Наоборот, я ехидно потираю руки. Правда, под столом, чтобы не так заметно.

— Да, без проблем, — ухмылка озаряет мое лицо. — Без тебя как-то жили, так и дальше проживем.

— Лиса! — стальной тон без тени жалости. Мама умеет сдерживать без слов.

— Нет-нет, — спешит оправдаться отец, — ты не так поняла. Я и сам за руль сейчас не сяду. Куда с таким глазом-то, — вздох, — вызову нам такси. Сначала мы на рентген заскочим, а потом я домой поеду. Машину заберу на днях.

— А она тебе не нужна, что ли? — уставилась на него мама.

Он покачал головой.

— Я не каждый день в офис гоняю, могу на удаленке посидеть пару дней.

— Хорошая идея, — радостное возбуждение прокралось в мой мозг и заставило его работать быстрее, — двор у нас хороший, ничего с твоей машиной не случится. А глаз — дело важное.

Настороженно кивая, он чувствовал подвох. Актриса из меня не очень, да и переобуться из презирающей его дочери в любящую за пару минут нереально. Он видел ложь, понимал обман и знал, что пожалеет. Но допустил крохотную мысль «а вдруг». Нет, родной, ты ошибаешься. Глубоко и болезненно. Однако разубеждать не стану.

Такси домчало нас до поликлиники за пятнадцать минут. Мать с отцом остались стоять у регистратуры, пока меня водили по темным коридорам и делали снимки с разных ракурсов. Я уже бывала в подобном заведении лет в десять, когда упала с велосипеда и заполучила приятный бонус ко дню рождения — трещина. «Хорошо, что не перелом,» — сказал мне тогда врач, гладя по колену. Это сейчас я понимаю, что неправильно так вести себя с ребенком (Марина как-то провела мне лекцию по уголовному праву, очень уж ее это направление забавляло), а тогда мне казалось, взрослый мужчина просто проявляет заботу. Но мне повезло, в кабинет ворвалась медсестра с какими-то анализами, и дальше поглаживаний не зашло. Но могло.

С проявленными снимками меня отправляют в кабинет 215. Обшарпанные стены, рваный линолеум, покрашенная в сто первый раз белой краской дверь. Стабильность нашей медицины должна радовать, но, когда я стучусь и прохожу внутрь, но сталкиваюсь нос к носу с ужасающей реальностью.

За столом сидит все тот же врач. Поседел, отрастил усы, слегка разжирел. Но не узнать невозможно. Зато он меня не помнил. Сколько таких девчонок прошло под его пальцами?

— Присаживайтесь, — он указывает на стул, стоящий в полуметре от него. Я уверенно плюхаюсь, поглаживая второй кулак. Сегодняшняя практика показала, что неважно, какой противник стоит перед тобой, важны настрой и эмоции. И даже маленькой девочке доступно то, чего никогда не достичь бездушному амбалу.

— Хорошо, что не перелом, — скалится в улыбке врач и кладет руку мне на колено. — Всего лишь ушиб.

— Все хорошо, доктор? — из-за двери высовывается голова отца с одним закрытым и опухшим глазом, врач резко одергивает руку и нервно, заикаясь, произносит:

— Ушиб, только ушиб, я вам сейчас мазь выпишу.

Комичности ситуации добавляет то, что его всего трясет, испарина со лба медленно стекает по виску, почерк и без этого размашистый и непонятный становится до безобразия уродливым. Нет, я вовсе не благодарна отцу. Мне хотелось проверить, как далеко сможет зайти этот урод. И как далеко смогу зайти я. Поэтому уходя, я наклоняюсь к его уху и шепчу:

— Тебе повезло, что зашел отец. Иначе я за себя не ручалась.

«Вась, ты скоро? квартира сама себя не уберет» сообщение от Марины нагло ворвалось в промозглое воскресное утро. Я отвечаю «скоро» и спешно прячу телефон в карман.

После рентгена отец вызвал нам такси. Выйдя на безлюдную улицу и неловко потоптавшись на крыльце поликлиники, он прислонился к прохладной кирпичной кладке и закурил.

— Только Наташе не говори, — заметив мой испытующий взгляд, он глубоко затянулся.

— Надо же, папочка что-то скрывает от своей безупречной жены? — я не сдержала ехидства.

— Да, с годами понимаешь, что не вся информация одинаково полезна для окружающих, — выпустив кольцо дыма в воздух, отец рассмеялся. — Но ты можешь не переживать, даже если и проговоришься, в угол меня не поставят. На, держи, — он потянулся за бумажником и вытащил тысячную купюру, — даже не представляю, где здесь аптека. А мазь, — он кивнул на мою руку, — тебе нужна.

Я успела взять деньги и спрятать их в карман до того, как на крыльце появилась мама. Она задержалась внутри, встретив знакомую, бывшую одноклассницу, а теперь старшую медсестру тетю Валю, жившую в соседнем доме. Когда-то давно они были лучшими подругами, ровно до тех пор, пока мама не увела у тети Вали парня. Моего отца. Подробностей истории не знаю, но то, что они начали разговаривать только после его ухода к Наташе, мне известно доподлинно. А сейчас так вообще близки, как сиамские близнецы. Ходят друг к другу в гости, вечерами сериалы вместе смотрят, в парке гуляют, шушукаются постоянно. Прям коллеги по несчастью. Ведь Тетя Валя так и вышла замуж, посвятив себя великой цели — служению людям. И как она любила повторять «своему призвание, ведь профессии ответственней медсестры еще не придумали».

Машина подъехала, как только мама накинула на голову капюшон и туже затянула платок. Отец коротко чмокнул ее в щеку, а мне просто махнул рукой. Я видела, как в нем боролись желание подойти и обнять меня, и быстрее сбежать в свою новую реальность. Да, я понимала его. Это место, как и наш дом, удручало. И никак не вязалось с его красивой и чистой жизнью. Хм. Выходило, мы — грязь. Но что поделать. Мы — та самая грязь, которую он хотел бы забыть. Так и забыл бы. Что мешает?

«Вася, я жду» — «еду» напечатала я, почти не вытаскивая телефон из кармана. Если бы мама увидела, возникли бы вопросы, поэтому в машине я вела себя тихо, прокручивая в голове разговор с подругой, который состоится, как только я окажусь на улице.

— Мам, а можно я выйду на проспекте? Марина в гости зовет, — спросила я, когда за окном мелькнул знакомый пейзаж.

— Нет, — почти неслышно, но от этого не менее категорично прозвучал ее отказ.

— Почему?

Никогда не сдавалась после первой неудачи. Наоборот, она служила флажком для старта, зеленым сигналом разрешения, возможностями для поиска нового подхода. И сейчас я в предвкушении ответа замерла, задержав дыхание.

Мама отвернулась от окна и строго взглянула мне в глаза.

— Ты так и не рассказала, где провела ночь.

Нервно сглатывая, я пробежалась по доступным вариантам.

— А разве Никита тебе не объяснил?

Она кивнула:

— Объяснил. Но это его версия случившегося. А я хочу услышать твою.

— Я была с ним, — выпалила я наобум, надеясь, что именно такую теория он и высказал. И заметив понимание в чернеющих зрачках матери, выдохнула.

— И чем вы занимались?

Ну надо же! Устроить допрос в машине такси. Водитель наверно уши как две простыни уже развесил.

— Гуляли, — невинно пожимая плечами, я молилась, чтобы и в этом наши версии совпали.

— Где?

Да она — изверг! Так и не скажешь, что обычная швея. Судорожно придумывая ответ, я пригладила влажные волосы. Телефон в кармане предательски завибрировал. Мельком глянув на передающееся через экран раздраженное «ВАСЯ!!!!», я зажала кнопку выключения.

— Да просто по городу. Ничего такого не было! — и в итоге я выкрикнула, зная, что этот спасательный круг — моя последняя надежда: — Ты мне не доверяешь?

И мама то ли по незнанию, то ли потому что заглотила наживку, опустила глаза и, теребя платок, повязанный на шее, выдохнула:

— Конечно, верю. Но я бы хотела знать, когда и с кем ты проводишь ночи, и лучше, чтобы ты предупреждала о таких встречах. А еще лучше, чтобы заранее спрашивала.

Я коснулась ее ладони, и та от неожиданности дернулась. Вздрогнула и я.

— Мам, прости… Просто… я влюбилась…

Ох, как мне хотелось врезать самой себе по лицу! Это же надо так врать собственной матери! Однако услышав подобное заявление, раздосадованное лицо женщины прояснилось, а губы растянулись в улыбке. И притягивая меня к себе, она коснулась губами моих волос и произнесла:

— Я так рада, милая, он хороший парень.

И такого стыда я, пожалуй, еще не испытывала.