Теория бесконечных обезьян

Екатерина Звонцова, 2021

Неожиданная гибель писательницы Варвары Перовой оставляет глубокую рану в душе любивших ее людей – редактора Павла, коллеги по перу Джуда и читателя, следователя Дмитрия. Каждый из них по-своему справляется с потерей: один пытается собрать воедино дорогие воспоминания, второй бросает вызов окутывающим Варины книги загадкам, а третий ищет ее убийцу. Миры этих людей почти не пересекаются, однако случившееся заставляет каждого переосмыслить собственную жизнь.

Время назад. История болезни

В его мире небо такое огромное и синее, что тонет в море, как иногда одна грань сапфира незримо сливается с другой. В ее мире небо забыло свой цвет и спряталось — за каменными коробками гробоэтажек и торчащими из них сутулыми скелетами антенн.

Его мир поет шумом прибоя и протяжными чаячьими криками: «Вперед!», «Всегда!», «Свободу!» Ее мир полнится визгливыми жалобами машин, вечно застревающих в пробках: «За что?..», «Когда?..», «Зачем?..»

Его мир пахнет солью и солнцем, греющим тысячи цветущих трав и вековечных камней. В ее мире кислый запах кофе по цене поездки в метро не отличить от кислого же запаха кофе по цене коробки «Рафаэлло».

В его мире люди не падают с неба на палубы спящих кораблей. В ее мире есть сказка о Стране Чудес, где, провалившись в кроличью нору, можно упасть куда угодно.

В его мире девушки боятся своей тени, косых взглядов и городов, где живут, — носят закрытые платья, прячут глаза и идут под венец не по любви. В ее мире девушки фехтуют, гуляют по потемкам до рассвета и знают больше тайных дорог, чем лучшие следопыты и воры, а иногда сами пишут эти дороги себе и другим. Кто-то — меткими стройными текстами в книгах и блогах; кто-то — движущимися по экранам образами; кто-то — тысячами символов, превращающих выверенные коды в магические порталы.

В его мире он всегда был в толпе — но один. В ее мире она всегда была в толпе — но одна. Сейчас они вместе. У их «вместе» вкус бриза и лунного отражения.

— А-ли-са, — по слогам, медленно, потом быстрее и увереннее: — Алиса! Да?

— Да, правильно. Быстро выучил…

Под ногами плещется сонная вода, вдали темнеет архипелаг. Они широко раскинулись, эти острова, так широко и так плывут в тумане, что облепленные светлячками скалы и руины дворцов похожи на обычные московские новостройки. Можно представлять, что каждый светляк — окно, за каждым окном — семья, а в каждой семье — что-то интересное: новорожденный с разноцветными глазами, крокодильчик-питомец в аквариуме, папа-балерун из Большого театра. Так нравилось воображать в детстве, пока соседка не объяснила все на их собственной гробоэтажке: мол, вон за тем окном алкашня, чья дочь в детдоме; за тем — одинокая бухгалтерша бьет сумасшедшую мать, которой мерещатся черти; а за тем две недели назад котят утопили в розовой детской ванночке, шестерых, некуда было деть. Алиса заупрямилась: она не разлюбила тогда выдумывать истории, а только перестала любить свой дом. Потом, потихоньку — свой район. Город. Страну. И мир. Интересная штука — геометрическая прогрессия. Особенно когда в ней, как в черноземе, растет нелюбовь, и вот уже — раз! — выросла ненависть. Созревшая, налившаяся ядовитым багрянцем и, словно осенние яблоки, оттянувшая карманы, она оказалась хорошей подпиткой, чтобы строить другие миры. Без балерунов и розовых ванночек с мертвыми котятами, зато…

— С тобой мы обязательно отвоюем город у доктора-инквизитора, Алиса. Ты замечательная. Ты так нам нужна. Ты…

…Твоя.

— А потом?..

— Потом у всех у нас снова будет дом и никого не будут жечь на кострах.

Вот он о чем. Да, конечно.

— Холодно что-то.

В ее мире после этих слов мужчина снимает брендовый пиджак, пропахший каким-нибудь одеколоном с вульгарным именем вроде Хьюго. В его мире в замерзшую ладонь ложится простая фляжка, обтянутая тисненой кожей. Пиджака у него нет, а рукава рваной рубашки закатаны по локоть. Он привык. Он наслаждается соленой промозглостью, тишиной и…

— Попей.

Ею. Их зыбким, неуверенным, ничего не обещающим «вместе». Хоть немного?

— Я вообще-то пью только шампанское…

— Шам… А это что такое?

— Ну, такой золотистый алкоголь, ты его наливаешь — а вверх со дна бегут пузырьки и шипят, и, если эти пузырьки проглотить, станет очень весело, и…

Он хмурит рыжие брови — густые, но аккуратные: концепт-художница Катя постаралась. Красивые брови — ее фетиш, второй после красивых задниц. Он накрывает унизанной тяжелыми кольцами рукой Алисину руку, подносит… к губам? Нет, к уху, взбалтывает флягу, сосредоточенно слушает плеск и вдруг печалится. Будто извиняется, сообщая:

— Тут ничего не шипит. И пузырьков нет. Но ты выпей. Будет весело и тепло.

И она пьет, потому что широкая горячая рука все еще поверх ее руки. Она делает глоток, другой, задыхается от крепкой горечи: это же как ром, который команда хлещет на корпоративах. Нет, это как самогонка на васильках, которую ловко гнал дедушка в деревне. Она кашляет, но глотает еще чуть-чуть, и ее сочувственно хлопают по спине.

— Алиса, ой, извини. Я думал, ты пьешь как дерешься, то есть как мои парни.

— Ничего. Я привыкну. Знаешь… мне у вас нравится. Больше, чем дома.

Пальцы — чуткие, бережные — касаются вдруг ее спины. Под грубой мужской рубашкой даже не с чужого плеча, а с трупа — пропитавшаяся кровью повязка.

— Тебя же сегодня чуть не убили Красные пираты. Слишком сильное впечатление для первого дня.

— И завтра, может быть, попытаются. — Она сама удивляется, как философски это сообщает. Правда ведь попытаются, такая в сценарии прописана боевка.

— И тебе не страшно? Ты же…

— Девушка?

Он смущенно молчит, а она не собирается морочить ему голову лозунгами из любимых пабликов. Ему не нужно объяснять, что девушки бывают смелые, девушки бывают сильные, девушки бьют морды, если приходится… Не нужно говорить, он все это уже видел, а развевающийся на флаге девиз Fight like a girl Алисины коллеги сами, посмеиваясь и пофыркивая от предвкушения, приписали одной из эпизодических, доступных только в двух сюжетных разветвлениях пиратских команд — поголовно женской. И она просто качает головой.

— Нет. Мне не страшно.

Она бы рассказала, что страшнее там, где стекло и бетон, шум и толпы. Где чумы нет несколько веков, а вместо нее пришли другие болезни, о которых любят сочинять посты и песни: потребление и интернетофрения, мания запрыгивать в какие попало социальные лифты и анемия души, информационное ожирение, творческое выгорание и ожоги доверия. Зараза выкашивает так незаметно, что трупы не сбросишь в яму, не сожжешь, не замуруешь в стене, а будешь этим трупам улыбаться, целовать при встрече в щечку, ставить лайки под фото и ходить с ними вечерами пить винишко. Она бы рассказала. Но он не поймет. Для него самое страшное — кинжал в спину, и инквизиторский костер на площади, и гноящиеся нарывы на коже. Она зовет его счастливым. Он не понимает. Не понимает: счастье любой войны в том, что ее можно прекратить, а кошмар любого мира — в том, что в какой-то момент ты перестаешь замечать, как он разлагается от собственной сытости.

— А-ли-са… — Он приобнимает ее за плечи. Греет. — Алиса… Не сердишься?

— Не сержусь. И мы с тобой победим Орден.

— А потом?..

Дело в алкоголе. Опьянели, потому и разговор пошел по кругу. И, подчиняясь правилам, она повторяет:

— Потом у всех нас снова будет дом и никого не будут жечь на кострах…

Замолчав, чувствует, как рука на плечах дрожит, как по всей сильной, красивой мышце — судорога, будто там пропустили ток. Он размыкает объятье. Отстраняется. Вздыхает.

— Но это ведь не твой дом, девочка с неба. Не твой. Алиса… тебе нужно будет вернуться в свой мир. Я обязательно помогу тебе. Ты не должна тут мучиться.

Хочется выпить, еще, еще. Истина, как кто-то сказал, всего-то в вине, сколько же ее в этом напитке! И она берет флягу, делает глоток, другой. Слезятся глаза — от крепости ли, от обиды, от решимости? Вдох. Выдох.

— Я думала, ты понял. Я не хочу возвращаться домой. Иначе вряд ли вообще я оказалась бы здесь.

Он умный. Управляет кораблем и ориентируется по звездам. Придумывает такие атаки. Крадет сокровища. Живым уходит от докторов-инквизиторов с их безжалостными ядовитыми клинками в тростях и знает столько пиратских секретов. Почему же он глядит сейчас как испуганный мальчик, перед которым вместо принцессы предстал зверь в железной маске? Ах да. Скрепы… Которые у каждого, в каждом мире, свои.

— Нет, я не понимаю, сколько бы ни думал над твоими словами. Как это домой — и не хочется? Ты родилась там, в Мо… Мо-сква. Прожила жизнь. Там твои люди: твоя семья, твоя… команда? Ты говорила, что вы — вместе. «Брат с братом, брат за брата, брат ради брата» — у нас это так зовется… — Произнеся зашитый в его программе игровой слоган, он спохватывается: — Ну и если поставишь сестру, суть не изменится.

И этого не понимает: «команда» — не то. Не сокровища, не моря, не приключения и не клятвы на крови. Не братство-сестринство. С командой в Москве не берут золотые галеоны, не спасают дочь дожа от крылатых львов и не распивают ром под незнакомыми звездами. С ней укладываются в дедлайны, получают корпоративные бонусы и ходят на обеды, блюдя три святые заповеди: стрессоустойчивость, инициативность, коммуникабельность. Команда. Team, lead которой, Сеня, еще любит подойти в пятницу вечером, взять за плечо мушиной лапкой со съезжающими на тощую кисть эпплвотч и…

«Эй, крыска Алиска! Правки! Надо бы к утру понедельника. Ага?»

— Ты, наверное, просто не научилась пока ценить тех, кто рядом. Это бывает. Когда я был юнгой, на корабле я ненавидел почти всех. Капитану вообще хотел отпилить голову. А когда другие отпилили, места себе не находил, будто правда брата потерял.

Ее душит смех, нервный, невеселый. Она никому никогда не хотела отпилить голову; максимум — себе, чтобы вынуть мозги и аккуратно, медленно промыть, например марганцовкой. От федеральных каналов, у которых стабильно все слишком хорошо, и оппозиционной прессы, у которой стабильно все слишком плохо. От инстаграма, битком забитого чужими собаками, коктейлями и детьми; мечтами и целями; амбициями, фотосетами в камышах и опытами психотерапии. От кавайных сисяндр, кислотных кошечек и маскулинных ведьмаков, которых схавают скорее, чем глубокие исторические квесты о тайнах Пилата, Жанны или Прокаженного. Вот тебе и творчество, Алиса. Творение миров, дивных и новых. Интересно… кто-нибудь, кроме Бога, вообще может позволить себе творить миры без оглядки на бюджет, целевую аудиторию и тренды? Знал бы, знал бы он, такой красивый, мудрый и рыжий, сколько крови и пота стоил создателям, сколько «Никому не зайдет, зауми много» прозвучало на брейн-стормингах.

— Ты прав, — все, что удается выдавить. — Бывает. Может, так и есть.

Бывает. Зато она постепенно научилась ценить себя. Вот только ему не объяснишь, и она говорит другое, чуть проще, чуть безболезненнее. Без златоглазых гробоэтажек с утопленными котятами, без «крысок» и рабочих суббот, без обедов, на которых каждый в своем бизнес-ланче и соцсетях, и в этом команда едина как ни в чем другом. Если мимо действительно проплывет золотой галеон, они сфотографируют его разом и разом же кинут в сториз. Возможно, даже выберут один фильтр.

Ему не надо об этом знать, а ей — не надо помнить.

— Мне, знаешь, ничего там не дорого, меня ничего там не держит. Такое тоже бывает. Ты можешь не понимать, но только не гони меня, ведь…

…Ведь мне дорог ты. И держишь меня сейчас — только ты. Живой — держишь. Держал, еще когда перед спонсорами идею защищала, потрясая папкой чужих концептов, и когда консоль запускала, и когда на коды смотрела, и когда слезы глотала, бормоча: «Господи, Боженька, ты садист, хватит, хватит. Дай мне не-глянец, дай или убей меня уже молнией. Как мне тошно быть той, кем меня видят, как…» А Боженька не убил. Послал всего-то странную красную молнию в системник, зато щедро, от души. Красную молнию вместо белого кролика, и вот она — нора. Падение. Он, море и небо, полное звезд. «Живи, дурочка». Боженька, спасибо. Сошла с ума, умерла, в коме — за все спасибо. Даже если не воля Твоя, а побочка от бессонницы, стимуляторов и энергетиков.

— Ведь я хочу помочь тебе. — Под невозможно синим взглядом она решает сдаться и потому добавляет: — А потом… посмотрим. Я подумаю.

— Обещаешь?

— Обещаю. На расстоянии все виднее.

Выпила достаточно. Охмелела и осмелела. Чтобы вплотную, чтобы пальцы в рыжие волосы, чтобы губы — к губам этим жестким, соленым. И чтобы в руках теплых не растаять, а раствориться морской пеной, как в совсем другой сказке, страшнее… Ерунда. Их сказка пойдет иначе. Алиса не сглупит, Алиса не сдастся. У Алисы же нет ведьмы, которой она пообещала бы голос за ноги. У Алисы — только madness, и все при ней. Дома ей не зря завидовали: «Креативная, продуктивная, работа у тебя крутая и зарплата!..» А теперь она наконец-то сможет завидовать себе сама: «Ты такая… счастливая».

— Тише… тише. Я очень хочу побыть с тобой.

Она верит. Ведь в его мире небо такое огромное, что тонет в море. Под этим небом хватит места всем, кто отказался от собственного.