Проект «Индиго»

Екатерина Козина, 2021

Я готова проклясть тот день, когда поехала брать интервью у директора интерната для детей с паранормальными способностями. Меня втянуло в такую череду пугающих событий, что не приснится даже в самом страшном сне. И почему только в двадцать лет я узнаю, что тоже обладаю особенным даром? У меня столько вопросов, но ответов почти нет. И теперь мне предстоит спасти остальных индиго и самой не попасться в руки таинственного убийцы.

4 глава

Пока Эдик несет меня на руках, стараюсь ничего не говорить. Мысли в голове хаотично мечутся, пытаясь переварить то, что сейчас произошло. Я и парень моей подруги — индиго. Кристина — наш враг. Она хочет убить таких, как мы.

Убить… Майя!

— Эдик! — вдруг спохватываюсь я, парень даже вздрагивает.

— Чего тебе? — пыхтя, спрашивает он.

— Там осталась Майя. Она ведь живая! Крис ее только оглушила…

— Майя мертва. Если и не была, то теперь точно, — парень снова глубоко вдыхает и продолжает путь, пытаясь как-то поменять расположение рук, чтобы было удобнее меня нести. — Да чего ты такая тяжелая?

— Извини, — бормочу я, извиняясь скорее за свою нерасторопность и неуклюжесть, чем за вес. Я вешу немного, просто он хилый. Но об этом мне приходится умолчать, а то ненароком обидится и бросит здесь на дороге. Эдик может. Хотя, теперь я в этом даже не особо уверена.

Тот Эдик, которого я знала до сегодняшнего дня, поправил бы волосы, недовольно поведя бровью, и бросил бы недовольно что-то вроде: «Можешь опираться на меня, пока прыгаешь на одной ноге» — я прямо слышу его желчное недовольство.

— Эдик, — тихо шепчу я. Он бурчит что-то недовольно. — Спасибо.

Он просто кивает. Мол, пожалуйста.

Доносит меня до остановки и сажает на лавочку.

— Она не пойдет нас догонять. Слишком много людей придется убрать тогда. Подожди, найду травмпункт поблизости.

Он начинает рыться в телефоне, задумчиво хмуря брови. А я даже не знаю, что мне делать. Сидеть и не рыпаться. Останься я сегодня дома, все были бы живы.

Пока Эдик ищет нужный адрес, я пытаюсь поставить ногу так, чтобы не скрипеть зубами от боли. Вот только через несколько минут боль почему-то начинает затухать, словно кто-то медленно поворачивает регулятор чувствительности.

— Эдик… — бормочу я.

— Что, Ключникова? — раздраженно поворачивается он ко мне, переставая ловить попутку.

Я аккуратно шевелю ногой.

— Она почти не болит.

Эдик удивленно вскидывает брови.

— Да у тебя там явно перелом был. Боль не могла просто так пройти, — он удивлен не меньше меня.

— Как будто я не знаю, что там был перелом. Ты не представляешь, как это сейчас странно выглядит.

Я снова двигаю ногой, все еще ощущая неудобство, но не боль. Пытаюсь встать и встаю.

— Я знаю, что ты индиго, но не думал, что такая же, как я.

— Что? Нет, не может быть. У меня нет никаких способностей. На мне даже порез заживает неделю минимум. Какое уж тут бессмертие?

Эдик рывком хватает меня за руку и из кармана выуживает нож. Мне становится не на шутку страшно.

— Что ты делаешь? Отпусти, — пытаюсь вырвать руку, но он ее держит мертвой хваткой. Подносит нож к руке и медленно проводит острием, делая небольшой надрез на тыльной стороне ладони. Противное жжение разливается от места разреза. — Больно!

Вырываю руку в тот момент, как парень сам ее отпускает, и едва не падаю, потеряв равновесие.

Пальцем здоровой руки пытаюсь стереть выступившую кровь, но только размазываю ее по коже. Становится противно. Платок бы, но платка нет, и нет ничего, чем можно было бы зажать ранку.

Эдик протягивает влажную салфетку, только что откуда-то появившуюся в его руке.

— Протри, — приказывает он и пристально следит за моими действиями.

Нужно отдать должное салфетке, жжение от пореза стихает, пока я оттираю кровь. Наверное, она обеззараживающая или заживляющая.

Как только заканчиваю оттирать подсохшую кровь, Эдик снова хватает мою руку и тщательно ее разглядывает.

— Ну, пока слабовато. Нужно бы научиться регенерировать быстрее, а то от пулевого ранения пару дней восстанавливаться будешь. А если их будет несколько? Так это вообще в коме около месяца проваляешься, если похоронить не успеют.

Я снова вырываю руку и старательно ее разглядываю. Порез затягивается на глазах. Вот от него остался свежий уродливый шрам, а через пять минут розовая полоска.

Парень вскидывает руку с часами и смотрит на них.

— Десять минут ушло на малюсенький порез. Продолжим ставить опыты?

— Нет! — возмущаюсь я. — Не хочу. Давай просто найдем этого загадочного Бориса, чтобы он объяснил мне, почему вместо школы для индиго я помню путешествия с родителями. А после забудем все, как страшный сон, а папку сожжем.

Люди обходят нас стороной и перешептываются. Окровавленный Эдик и вся испачканная в грязи, траве и пыли я. Отличная картина. Как еще полицию не вызвали.

Эдик поджимает губы. Мой план ему явно не нравится. Он бы с большим удовольствием продолжил бы резать меня ножиком, проводя эксперименты, чем пошел искать этого неизвестного Егорова.

Только в мои планы опыты над собой не входят. Вытягиваю из-за пазухи лист с информацией на Бориса. На фотографии мальчик лет шести с вздернутым носом и вьющимися волосами. Глаза — синие. Неудивительно. Смотрю на дату рождения. Сейчас ему должно быть чуть больше, чем мне. Его, наверное, даже не узнать теперь.

— И где он живет? — Эдик вырывает у меня из рук листок, даже не давая прочитать первых строк.

— Сам и скажи, я даже про силы не успела узнать, — обиженно складываю руки на груди и пытаюсь заглянуть через плечо Эдика в лист.

— Знаешь, — вдруг произносит парень, резко развернувшись ко мне. — Давай съездим завтра? Мы так устали сегодня. Такой стресс. Ведь этот Борис от тебя никуда не убежит.

Я бы очень хотела согласиться с Эдиком, ведь его слова показались мне разумными, но все равно возражаю. Наверное, у меня уже выработалась привычка делать все ему наперекор.

Помню, как полгода назад мне ужасно не хотелось идти на каток, на который нас с огромным энтузиазмом пыталась затащить Крис. Она-то кататься обожает, а я не люблю ни холод, ни лед. И вообще зиму терпеть не могу. Лучше буду умирать от жары, чем мерзнуть на улице. Иногда мне кажется, что я действительно должна жить где-то в Египте.

Нет, и быть такого не может, чтобы все мои путешествия с родителями оказались ложными воспоминаниями. Ведь они так реальны. Помню этот обжигающий лицо сухой воздух, припекающее солнце. И разогретый песок пустыни, на котором можно яичницу жарить. Это все слишком реально, чтобы быть плодом воображения.

Я всячески тогда пыталась увильнуть от похода на каток, но когда Крис сообщила, что Эдик тоже не хочет идти, у меня тут же проснулся интерес к фигурному катанию. Назло ему даже удалось получить удовольствие от процесса. И что самое удивительное, я даже не упала, хотя с моей координацией могу споткнуться на ровном месте.

И сейчас, хоть я и чувствую себя абсолютно истощенной, еле передвигаю ноги, но мне не хочется уступать своим принципам. Кто, как ни я, должен возражать этому самонадеянному парню.

— Возможно, ты прав, — начинаю, давая ему надежду, а потом резко отвечаю. — Но не дождешься. Идем сегодня. Сейчас.

Эдик ничего не говорит, только обиженно вздыхает, словно я испортила ему грандиозные планы на этот вечер. Только куда ему идти? Крис — убийца-психопат, наверняка будет поджидать его дома. Если честно, то я даже не представляю, как мы будем дальше жить? Она знает адреса. Даже если Эдик снимет себе квартиру на другом конце города, мне деваться некуда. Крис найдет меня.

Хочу открыть рот, чтобы задать интересующий меня вопрос, но Эдик снова вздыхает, машет на меня недовольно рукой, словно прося заткнуться.

— Пошли. Автобус, — он сильно раздосадован моим отказом. Мог бы и догадаться, что я все делаю ему наперекор. Хотел бы не ехать сегодня, предложил бы обратное.

В удручающей тишине мы едем до метро. Каждый делает вид, что не замечает другого. Но я даже рада, что Эдик не пытается меня разговорить. Я пытаюсь справиться с эмоциями. Эти люди, дети, которые только недавно показывали нам свои способности, они теперь все мертвы.

Дышу глубоко, стараясь унять чувство вины и подступившие слезы. Отворачиваюсь от Эдика к окну, чтобы он не увидел покрасневших глаз. Ему свои слабости я показывать не собираюсь. Подступающая истерика душит, но я продолжаю с ней бороться. Сжимаю кулаки, чтобы ногти впивались в ладони. Внешняя боль должна хоть немного заглушить внутреннюю.

«Пожалуйста, пусть хотя бы некоторые дети успели спастись и спрятаться где-нибудь», — молю я высшие силы. Но подействовали ли мои молитвы, я никогда не узнаю.

К моменту, когда мы заходим в метрополитен, я уже могу контролировать свои эмоции. И все переживания постаралась запрятать как можно глубже. В самый дальний уголок мозга.

Пока мы спускаемся на эскалаторе вниз, я понимаю, что не имею ни малейшего понятия, куда мы едем. А затем меня осеняет, что вся информация по-прежнему находится у Эдика.

— Ты когда мне папку отдать собираешься? — интересуюсь я.

— Ты еще маленькая, чтобы такие важные документы носить, — огрызается он, вставая на край платформы. Я даже зубами начинаю скрипеть от злости. Стоит тут весь такой роковой и спокойный, словно мраморная статуя, аж врезать ему хочется. За всю поездку даже в лице не изменился, словно у него на глазах каждый день людей убивают.

— Знаешь, что, дылда двухметровая? — злюсь я и тыкаю его в бок как можно больнее. Вот только ему совершенно не больно, пальто полностью заглушает мои тычки.

— Что? — Эдик снисходительно смотрит на меня сверху вниз, лениво поводя бровью.

— Немедленно отдал папку! — моя голова находится где-то на уровне его плеча, поэтому вся злость и угрозы выглядят просто смехотворно.

— На, мелочь, если тебе она так нужна, но сначала мы все равно едем к тебе домой, — Эдик слегка бьет меня папкой по макушке, а потом отдает ее.

Не понимаю, как нас до сих пор не остановили полицейские или работники метро. Рубашка и пальто Эдика пропитаны его кровью, а дыры от пуль сложно не заметить. Но никто даже голову в нашу сторону не повернул.

Меня не оставляет ощущение, что за нами кто-то следит, поэтому я постоянно оглядываюсь.

— Не вертись. Внимание привлекаешь, — наклонившись ко мне, шепчет Эдик.

— А ты что, не привлекаешь? У тебя вся одежда кровью залита! — с трудом сдерживаюсь, чтобы с разъяренного шепота не сорваться на крик. Как он вообще смеет мне указывать, словно я маленький ребенок, который не знает, как себя вести.

Хотя именно сейчас меня преследует чувство, будто я попала в какую-то заварушку для взрослых, но скоро появятся папа и мама и решат все мои проблемы. Но такого не будет. И где они, когда так нужна их помощь? На очередных раскопках за тысячи километров от меня.

Эдик хитро улыбается и снова нагибается, чтобы шепнуть мне на ухо.

— Если бы тебе не отшибло память об уроках в той школе, то ты бы знала, как отводить от себя внимание. Но ты у нас как золотая рыбка. Та делает круг по аквариуму и забывает все, что произошло минуту назад.

Его дыхание противно щекочет ухо. Мне приходится отстраниться и почесать его пальцами. Почему-то долго злиться на Эдика не получается. Наверное, уже привыкла к его сарказму и всем уловкам, чтобы вывести меня из себя.

— Хочешь сказать, что люди тебя сейчас не замечают? И для них я говорю сама с собой? — я бормочу ему на ухо в ответ, надеясь, что теперь ему тоже щекотно.

— Не совсем так. Фишка немного другая. Представь стол, на котором стоит стакан с водой.

Я нехотя решаю послушать парня на этот раз. Возможно, он сообщит мне какую-то важную тайну.

Представляю стакан.

— Обычный, граненый стаканчик, такие еще в школьной столовой обычно бывают, — продолжает Эдик, заставляя меня менять образ стакана. — И все с ним хорошо, да?

Я снова, как китайский болванчик, киваю головой, желая докопаться до истины.

— А теперь ты подходишь к нему ближе и всматриваешься в этот стакан, чтобы разглядеть трещину. Довольно большую. Ты смотришь на нее и не можешь понять, как раньше этот стакан казался тебе идеальным. Почему ты не видела такой заметной детали. Поняла?

С противным визгом поезд резко тормозит на очередной станции, заставляя меня навалиться на Эдика и отдавить ему ногу. Я бормочу извинения и выхожу из вагона. До дома осталось только выйти на улицу и пройти несколько метров.

— Ты не поняла, — Эдик оказывается рядом и поджимает недовольно губы.

— Да поняла я. Пока не вглядываешься в стакан, не видишь в нем изъянов. А как заметишь их, уже не можешь больше не обращать на них внимания.

Мы выходим на улицу, а я все жду похвалы от парня, что не настолько глупа, как он думает.

— Да, суть ты уловила. Но это я не совсем правильный пример привел, наверное. Ты не видишь действительности, пока тебе о ней не скажут.

— Чего?

— Ну, вот смотри. Вон мужчина в дорогом костюме, шагает бодрой самоуверенной походкой и считает себя выше других.

Я опять киваю. Да сколько можно! Скажи ты ему уже обычное «да», а не мотай головой, словно собачка на бардачке у дальнобойщика.

— У него расстегнута ширинка, — сообщает мне парень.

И я вижу, что так оно и есть.

— Пока тебе не сказали, ты видела его таким, каким он хотел казаться. Самоуверенным, богатым, деловым. А теперь ты видишь его: с расстегнутой ширинкой — выбегал из дома, впопыхах сходив в туалет. В грязноватых ботинках — перепрыгивал через лужу, но все равно забрызгался. С слегка замятым краем пиджака — ехал в метро в час-пик, стиснутый толпой.

— Я поняла, — наконец мне удается совладать со своей глупой привычкой.

— Нужно быть уверенным в том, что у тебя все идеально, чтобы убедить в этом других. Но в тоже время ты должна пытаться не привлекать внимания, чтобы никто не решил рассмотреть тебя лучше. Вот он слишком уверен, так и лучится гордостью.

Эдик ускоряет шаг и догоняет молодого «бизнесмена», что-то говорит ему. Тот испуганно смотрит на Эдика и скрупулезно дергает руками бегунок на молнии брюк. Вся решительность и уверенность, которой этот молодой человек лучился пару минут назад, блекнет. И дальше Бизнесмен идет ссутулившись и не таким широким шагом.

Эдик возвращается довольный ко мне.

— Зачем ты ему сказал? Он был так счастлив и доволен собой.

— Чтобы он перестал так много привлекать к себе внимания и затерялся в толпе. За ним наблюдали не только мы с тобой, — Эдик кивает головой в сторону трех людей, стоящих неподалеку.

Мы добираемся до моего дома в молчании. Эдик больше не продолжает свою лекцию, а я не спрашиваю.

Квартира отчего-то кажется мне не родной. Темнота в коридоре заставляет почему-то бояться, хотя я и сама не могу объяснить причин этого страха. К тому же я не одна, рядом Эдик, который как-нибудь да сможет защитить меня от нежданных гостей.

Скидываю кеды и прохожу на кухню мыть руки и ставить чайник, чтобы немного перекусить.

— Одежду мне выделишь? — спрашивает парень, вешая забрызганное кровью пальто на крючок.

— Есть папина рубашка, могу одолжить, но вот куртку ты не получишь, иди, отчищай свою, живучий гад.

— Хочу тебе напомнить — ты такая же, — парень ухмыляется и отправляется в ванную.

— Чай черный будешь?

— Белый, я расист, — отвечает он мне из ванной.

— Значит, горячей водой обойдешься, — но все равно наливаю ему чая, хоть и зеленого, помню, как Крис говорила, что он пьет только его.

***

До дома Бориса мы добираемся к восьми вечера. Могли бы и раньше приехать, но Эдик убил все силы, чтобы отговорить меня от этой затеи. Только я не сдалась. А еще побоялась прятать папку дома, поэтому снова тащила ее с собой, но на этот раз не в руках, а в рюкзачке.

— Мам, открой, пожалуйста, я опять ключи забыл, — тянет Эдик в домофон, наугад набрав номер квартиры. Замок пищит и пропускает. — Почему они все настолько доверчивы?

Лифт не работает, приходится пешком добираться до шестого этажа. Я почти не устаю, а вот Эдик плетется сзади, стараясь отдышаться на каждом пролете.

— Ты ведь исцеляешься, так исцелил бы себе легкие, чтобы они дышать могли лучше.

— Так не в этом дело, — прерываясь на глубокие вдохи, отвечает он и опирается на перила. — Новые, старые, не важно. Их разрабатывать надо, тренироваться. А я почти все время дома провожу.

Набравшись храбрости, я нажимаю на дверной звонок, так сильно вдавливая кнопку внутрь, что палец начинает белеть. Дверь открывают почти сразу. На пороге женщина в домашнем голубом костюме.

— Вам кого? — она тушит сигарету в пепельнице, стоящей на комодике и тщательно осматривает нас.

— А Боря ведь здесь живет, да? — старательно улыбаясь, интересуюсь я.

— Борюсик, к тебе пришли! — орет она так громко, что закладывает уши.

— Кто там мам?! И я просил никогда меня так не называть! — доносится мужской крик из другой комнаты.

— Иди сам посмотри! Я их не знаю! — мы переглядываемся с Эдиком и стараемся выдавливать доброжелательные улыбки. С каждым новым криком делать это становится все сложнее.

После еще пары окриков с матерью, Борюсик выходит к нам. Ему где-то около двадцати пяти — тридцати. Уже какой-то обрюзгший, низенький, с недельной щетиной на лице и в растянутых майке и трениках.

— Че вам? — так же, как и его мамаша, он окидывает нас оценивающим взглядом. А затем, словно что-то вспомнив, прищуривается. — Я вас знаю, да?

— Нас прислал Иннокентий, — говорю я тихо. — Он сказал, что вы сможете мне помочь.

Борюсик испуганно смотрит на нас, а затем порывается закрыть дверь, но Эдик подставляет, и дверь бьется о нее. — Я больше с ним не работаю. Говорил же, чтобы оставили меня в покое.

— Мне нужна твоя помощь. Пожалуйста! Я не хочу понять, почему я помню о своем прошлом одно, а мне говорят совершенно другое. Мы такие же, как ты! Правда!

Борюсик еще раз пытается захлопнуть дверь, но Эдик принципиально не убирает ногу.

— Я не буду вам помогать. Иначе они узнают. Они найдут меня и заберут. Или еще хуже — убьют. Я, я обычный. Нормальный. Я не такой, как вы, — жирок на подбородке у Борюсика трясется, глаза кажутся влажными. Он что, расплакаться собрался?

— Слышишь, ты, маменькин сынок? Мы не уйдем отсюда, пока ты не вернешь нормальные воспоминания этой девушке, — Эдик ухитряется схватить за грудки парня и встряхнуть его.

— Я ей ничего не менял! Никогда вообще не видел! Отпустите меня, пожалуйста, — бормочет он. — Иначе я буду кричать!

— У нас есть другая информация.

Борюсик сдается. Он тяжело вздыхает и приглашает нас войти в квартиру.

Его комната напоминает свалку. Кровать, пол и остальные горизонтальные поверхности заставлены грязной посудой и пивными банками. Грязные вещи разбросаны в хаотичном порядке. И душок в комнате стоит соответствующий.

— С матерью живет, а такое ощущение, что один, — Эдик показательно зажимает нос пальцами и ногой скидывает обертки от чипсов с кровати. — Садись, я почистил.

Я присаживаюсь на краешек.

— На меня сегодня столько свалилось! — начинаю я. — Мне сказали, что я до шести лет училась в школе для детей-индиго. А потом меня удочерили. Но я помню, как ездила с родителями на раскопки. Каждый год. У меня были друзья среди детей археологов. А Иннокентий Алексеевич сказала, что мне просто заменили воспоминания. И вы можете с этим помочь.

История получилась какая-то сумбурная, смазанная, но Борис вдруг расплывается в улыбке.

— Маруська? Это ведь ты, да? Я смотрю лицо знакомое, — я только удивленно хлопаю глазами. Он меня знает, а я его нет. — Да, я помню, как менял тебе воспоминания. Было весело. Мы смотрели фильмы о раскопах, я читал тебе книги. Мы хорошо тогда сдружились, хоть тебе было лет шесть, а мне двенадцать. А потом они тебя забрали. Скажи, ты меня не помнишь?

— Меня зовут Клеопатра. Клео, — тихо произношу я. В голове появляется сценка из прошлого. Я и еще какой-то пацан сидим под тентом. Жарко. Родители ушли в пирамиду, сказали, что нашли очередное захоронение, а нам приказали остаться в лагере. Мы играем в игру «Перечисли фараонов». И я побеждаю, вспоминая большее количество, чем этот мальчик. Он старше. Как же его завали? Марко, кажется…. — Марко? Это имя ты придумал для себя?

Борюсик кивает.

— Да. Это от Марко Поло, — парень краснеет. — Ты уверена, что хочешь вернуть те воспоминания о жизни в интернате? Они могут оказаться не такими радостными, как ты думаешь.

Все это напоминает какой-то фантастический сон. Дня не прошло с тех пор, как я столкнулась с людьми, которые обладают сверхспособностями. Мои воспоминания на самом деле не мои. И мама с папой не мои родители.

Мне нужно несколько минут, чтобы решиться. Я долго думаю о том, хочу ли узнать, что было со мной в интернате. В конце концов принимаю единственно верное решение.

— Это моя настоящая жизнь, какой бы она ни была. Верни мне воспоминания.

Парень тяжело вздыхает и подходит ко мне ближе. Он кажется таким грустным. Вот только это мне надо сейчас грустить. Вся моя жизнь была основана на лжи.

— Предупреждаю. Будет больно. И ты словно переживешь все снова. Все воспоминания будут для тебя очень реальными. Ты готова к этому? — Борюсик испытующе смотрит мне в глаза, наверное, хочет, чтобы я испугалась и передумала.

Я сглатываю вязкую от страха слюну и киваю, давая свое согласие. Парень подносит руки к моим вискам и слегка надавливает.

А потом голову пронзает резкая боль, словно в мозг втыкают раскаленные иглы. Перед глазами сначала темнеет, а потом вдруг мир снова наливается красками.

И вот перед моими глазами уже стоит улыбающийся помолодевший Иннокентий.