Забывший имя Луны

Екатерина Мурашова

Первый роман любовно-авантюрной трилогии «Анжелика и Кай». В центре – судьба Кешки-Кая, мальчика-сироты, одичавшего на севере нашей страны в результате стечения трагических обстоятельств. В разгар перестройки почти не умеющий разговаривать Кешка попадает в Петербург, пытается выжить и оказывается в самых разных местах – то среди бандитов, то среди живущих в сквоте художников… В его судьбе принимают участие Анжелика и ее подруги – женщины с детьми, также пытающиеся выжить и сохранить себя в меняющихся обстоятельствах. Волею судьбы сложилось так, что, возможно, потерявший память Кешка является единственным, кто знает, где находится пропавший в 1941 году бесценный крест Ефросинии Полоцкой и другие сокровища. В возвращении этих сокровищ заинтересованы бандиты, православная церковь, ФСБ. Все они начинают охоту за подростком...

Глава 6. Беломорский Маугли

(Анжелика Андреевна, 1993 г)

— В общем-то Иван и сам всегда наособицу жил. И он, и жена его Мария, и дети — никогда в разговорчивых не ходили. Изба с краю, лес рядом, море у порога, да и к ним в душу никто не лез — не принято у нас это. В школу Кешку не посылал, помню, учительница до них приходила. Иван, вроде, ей сказал, что грамоте сам Кешку обучит, а дальше, как Бог велит. Верующий был Иван. Но не по-людски, чудно как-то. По-лесному, можно сказать. В церковь ходил редко, но Бога поминал чуть не при каждом слове. И Мария тоже. Про детей — не знаю. Ольга, сестра Кешкина, лет на пять его помладше была. Кешка при отце всегда, Ольга — при матери, с ребятишками деревенскими я их и не припомню. Может, правда, смотрел плохо — да и на что мне?

Сначала-то никто и не прознал, что пропали они. В избушку лесную на три, на пять ден ходили — обычно. После уж бабы спохватились — чего это из Морозовых никого не видать? Стали искать. Лодку их у Морошьих скал прибило, Игнат Кривой нашел. Тут все и догадались, что как три дня назад шторм был, так и застал их за мысом. Они, видать, на Боршавец за ягодами ездили… Нашли только Ивана. Приливом побило, однако, по одеже узнали — точно. И татуировка у него на груди чудная была — крест огромный, шестиконечный, и как будто бы камешками украшенный. Вот такой. Кто видел — вспомнил…

Карачаров машинально нарисовал карандашом на газете рисунок.

Анжелика Андреевна удивленно округлила глаза.

— Именно такой крест? Вы ничего не путаете, Карачаров? Это… этого просто не может быть…

— Брешет он, — сказал Малахов. — Цену себе набивает…

— Но откуда тогда он может знать…?

— Собаки брешут, — с достоинством откликнулся Карачаров и, не обращая более внимания на тяжело задумавшегося Малахова и притихшую Анжелику Андреевну, продолжал рассказ, который все биологи слушали с неослабевающим интересом.

— Думали сперва — все потонули. Потом сказал кто-то: Кешку видал, вокруг дома ходит. Решили сначала: марь, глаза застит. Да и на дом — Олешиха с семьей губу к тому времени раскатали — у Ивана ведь наследников, окромя детей, никого, никто и слыхом не слыхал, из каких они с Марьей краев до нас добирались… Бабы подманить Кешку пытались, выспросить, еду носили. Но он, вроде, умом тронулся, мычал только, кто подойдет — убегал. Лет восемь ему тогда сравнялось. Фельдшер из амбулатории приходил, хотел забрать его — да разве ж его поймаешь… Потом как-то раз ночью забрался он-таки в дом, вещи какие-то узлом сложил, и пропал.

Думали, навсегда, ан нет, объявился вскоре в зимней Ивановой избушке. И пес их дворовый, Полкан, с ним убежал. Стали они там жить. Как подойдет кто к избушке, так Полкан их за версту чует и Кешку, видать, предупреждает. Котелок на столе, угли в печке, а Кешки и Полкана и след в лесу простыл. Как уйдут гости, Полкан, опять же, знает. Кешка домой ворочается. Так и жили. Кешка силки ставил, капканы от Ивана остались, рыболовная снасть всякая, Кешка сызмальства к этому делу талант имел. Все по хозяйству в избушке было. Охотники наши, как мимо идут, от баб своих гостинчик всегда оставят: соль там, сахар, крупа. Бабы Кешку жалеют, ребенок ведь, а живет, как зверь лесной. Самого-то его редко кто когда видит, прячется он не хуже соболя. Однако, следы, да и в избушке обжито — жив, значит. Да и вы вот теперь говорите…

— Господи, да как же это! — эмоциональная лаборантка Наташа всплеснула узкими ладонями и закатила выпуклые, как у годовалой телушки глаза. — Он же совсем одичал уже. Почему же никто ничего не делает?!

— Дак кому ж делать-то? — рассудительно возразил Карачаров. — Родственников нет, милиции несподручно за мальчишкой по лесам бегать, а окромя — кому ж?

— Но ведь так тоже нельзя! — казалось, Наташа сейчас заплачет от горя и обиды. — Он же человек, ребенок…

Карачаров не счел нужным ответить на столь явно пустопорожнее заявление, и в разговор вступила Анжелика Андреевна:

— Кроме чисто человеческих мотивов, можно предположить, что этот случай безумно интересен, просто уникален с научной точки зрения… Для психологии, во всяком случае. Какие функции сохранились, какие атрофировались… Как сформировано мышление, память…

— Вот вы, ученые, и займитесь, — живо отреагировал Карачаров. — Забирайте его с собой и изучайте на здоровье.

— Гм-м…Осталось уговорить принцессу, — усмехнулся Карпов. — Сколько лет он уже…м-м-м… предоставлен сам себе?

— Да лет пять уж назад Анна-то с Иваном потонули… Да, не меньше… Ну может, четыре с половиной…

— Да… Значит, сейчас ему лет 12-13… И что же — все это время он ни с кем не общался?

— С псом своим, Полканом… Первое-то время он, вроде, не в себе был. Потом, надо думать, оклемался. Иначе не выжил бы.

— И что же — пес и сейчас с ним?

— Тут вот какая история, — Карачаров свел вместе квадратные ладони и потер их одна об другую. Раздался такой звук, как будто лист фанеры тащили по песку. — Пес-то с ним в зимовье жил — я говорил уже. Однажды заявились туда двое наших охотников, приняли как следует и заночевали. Кешка-то, как у него водится, хоронился где-то, а Полкан кругом бродил — следил, значит, когда они из избушки-то уберутся. И уж кто его теперь знает, как там у них вышло, то ли лаял он, то ли дверь скреб (холода-то тогда немалые стояли), но только один из этих горе-охотников высунул ствол, да и пристрелил Полкана…

— Господи! — всхлипнула Наташа. Карачаров взглянул на нее так, как люди города смотрят на слабоумных, а жители среднерусских деревень — на овец, и продолжал:

— Второй-то еще выскочил, проверил: дохлый пес, как есть дохлый — без обмана. Он, второй-то, против был — чтоб стрелять. Знали все — мальчишкина собака, одна радость его. Ну, да водка еще не то делала…

А дальше, значит, так. Проспались они, возвернулись в поселок, рассказали про свои подвиги. Бабы им только что вслед не плевали, да и сами не рады уж…

Ну так что… Пошли в лес снова. И что же вы думаете? Упала лесина поперек тропы и аккурат тому охотнику спину переломила, который Полкана-то пристрелил. Сама ли упала, навострил ли кто — про то никто не ведает. Второй-то тащил его на волокуше почитай весь день, но приволок-то мертвого уже. В амбулатории сказали: «перелом основания». Такие дела.

— Так вы думаете, это ваш…м-м-м… Маугли расстарался? — спросил Карпов, задумчиво пожевывая сивые, не слишком опрятные усы.

— Не скажу, не знаю, — Карачаров вновь развел сведенные ладони. Тяжелое лицо его выражало смесь лукавства и недоумения. — А только вот что чудно — с лета, что за той зимой приспело, видали Кешку (издаля, правда) опять с собакой…

— Так вы же говорили, что охотники проверяли…

— Проверяли, проверяли! Промысловик даже по пьяни живого пса с мертвым не спутает…

— Так как же тогда?

— Я сам-то не видал, а кто видел, говорит: может стать, и не собака это вовсе…

* * *

Время максимального отлива минуло с полчаса назад, и хотя прилив еще не начался, студенты под скалой на литорали заметно торопились. Разгребая сапогами бурые пучки фукусов, приподняв над водой пластмассовые ведра, они вглядывались в светло-бежевые гроздья воздушных пузырьков-камер, позволяющих листьям фукусов всегда держаться на поверхности. Среди пузырьков обитали розоватые колонии кишечнополостных — объект студенческих поисков. Назывались кишечнополостные по-латыни, но если произносить по-русски, получалось смешно — «Клава».

Антонина сидела наверху, на скале и наблюдала за студентами. Сидеть на нагревшемся за день и подсохшем мхе было тепло и хрустко. Маленькие, меньше миллиметра, огненно-красные паучки стремительно и беспорядочно сновали по камню у ног девочки. Антонина задумалась о том, как же быстро должны двигаться их крошечные ножки, но, как ни старалась, никаких ножек разглядеть не смогла — слишком маленькими были паучки. — «Зафиксировать — и под микроскоп, — подражая Анжелике Андреевне, подумала Антонина и тут же чихнула от набившихся в нос лишайниковых спор (чтобы лучше рассмотреть паучков, девочка легла на живот). — А впрочем, пускай бегают. Жалко.» — последняя мысль была уже собственно Антонининой.

Оторвав взгляд от паучков, девочка подняла голову и, вскрикнув от неожиданности, ткнулась носом и лбом в колючие кукиши высохших лишайников. Потом, быстро оттолкнувшись руками, села, не раскрывая глаз, и лишь потом решилась снова посмотреть. Не померещилось. Шагах в пяти от нее, не касаясь спиной замшелого валуна, но опираясь на него босой ступней согнутой ноги стоял… мальчик? — да, мальчик! — так решила Антонина.

Ростом гораздо выше Антонины, костлявый и невероятно худой, в какой-то видимости одежды, которую девочка, поколебавшись, определила как набедренную повязку, он выглядел не испуганным, но настороженным. Страх Антонины тоже отступил. Поза мальчика явно не была угрожающей, к тому же внизу были студенты и Анжелика Андреевна, стоило только крикнуть…

Стоило только крикнуть и странный мальчик исчезнет также быстро и неожиданно, как появился — в этом Антонина отчего-то не сомневалась.

Полина сидела, мальчик стоял, в этом было что-то неправильное. Поколебавшись, девочка медленно встала. Мальчик качнулся назад. Испугавшись, что он сейчас уйдет, Антонина, не думая, выбросила вперед открытые ладони в древнейшем жесте — «Я безоружен». Мальчик понял, и, встав на обе ноги, тоже протянул ладони вперед. — »Может быть, он все-таки снежный человек? — металась мысль Антонины. — Хотя нет, у него кожа грязная, но без волос, и одежда…Он не снежный, он просто человек.»

— Кто ты? — вслух спросила она.

Мальчик помотал лохматой головой, словно показывая, что услышал, но ничего не ответил. — Я — Антонина, — призвав на помощь книжный приключенческо-фантастический опыт, сказала девочка и прижала к груди раскрытую ладонь.

Мальчик шевельнул губами, словно хотел что-то сказать, но не произнес ни звука.

— Там, внизу, — для верности Антонина показала пальцем. — Студенты. Собирают материал. Мы приплыли на лодке. — В этом месте Антонина изобразила, как будто гребет. — Мы живем на биологической базе, на Среднем острове. Я там живу с мамой. Моя мама учит студентов. — Мальчик слушал внимательно, Полина готова была говорить еще, но вдруг он сжал кулаки и хрипло, механически произнес: «ма-ма» — при этом лицо его перекосилось, брови поехали вверх, нос сморщился, а губы широко разошлись, обнажая большие желтоватые зубы. Полине, которая наблюдала за всем этим, отчего-то стало почти больно где-то посередине груди. Ей вдруг захотелось подойти к мальчику, которому она едва достала бы до плеча, и погладить его спутанные русые волосы. Сама Полина очень удивилась этому своему желанию. Ребенок из семьи биолога, ко всем живым существам она относилась не по возрасту рационально. Даже щенки и котята не вызывали у нее обычного для девочек ее возраста умиления. И она не могла припомнить, чтобы ей когда-нибудь хотелось чего-нибудь такого…

По всему выходило, что теперь надо было бы позвать Анжелику Андреевну. Или хотя бы кого-нибудь из студентов. Но Антонина отчего-то была уверена: сделай она это и странный мальчик опять убежит, исчезнет, как исчез тогда, на скалах.

Не опуская раскрытых ладоней, Антонина продолжала говорить. Медленно и внятно. Объяснила, где живут биологи. Как их найти (в этом месте мальчик как будто бы улыбнулся). Как и чем занимаются. Немного рассказала о себе. Учится в школе. Закончила шестой класс. Живет в городе Ленинграде, на улице Чайковского, с мамой и бабушкой. Любит вязать крючком и читать книги, в основном — фантастику (мальчик слушал внимательно, но, кажется, ничего не понял).

— Ты — кто? — опять спросила девочка и для верности указала пальцем.

Мальчик помотал лохматой головой, как будто ответил: не знаю!

— А я — знаю! — с оттенком торжества сказала Антонина. — Нам Карачаров из Керести все про тебя рассказал. Тебя зовут Иннокентий.

Мальчик весь, целиком превратился в большой знак вопроса. Нахмурился.

— Ну, можно, наверное, звать тебя Кешкой, — попыталась объяснить Полина. — Или Кеном. Как мужа Барби. Это такая кукла.

— Кукла, — вдруг совершенно отчетливо сказал мальчик и сделал вполне недвусмысленное движение: как будто бы кого-то укачивает.

Он знает, что такое кукла! — обрадовалась Полина. Вряд ли она была у него самого, но, может быть, у сестры…

Девочка опустила занемевшие кисти и перевела дух, с проснувшимся воодушевлением готовясь к дальнейшим переговорам. В этот момент внизу, у ног детей что-то зашуршало и послышались сдержанные чертыханья. Кто-то из студентов лез наверх и волок за собой ведро.

Мальчик оглянулся и переступил с ноги на ногу, явно собираясь исчезнуть.

— Ты еще придешь? — спросила Антонина.

Большие серые глаза и обметанные губы довольно явственно изобразили встречный вопрос.

— Антонина?

— Да, я хочу, чтобы ты пришел, — твердо ответила Антонина. — Я тебя не боюсь.