Ведьма по имени Ева

Екатерина Слави, 2006

Чтобы завоевать мужчину своей мечты, Ева соглашается на сделку с дьяволом. Обычная женщина превращается в ведьму и получает удивительную силу, которая должна помочь ей достичь цели, сметая на пути все препятствия. Что потребовал за свой подарок дьявол, и какую цену придется заплатить Еве за счастье?

Глава 2. Руки ведьмы

«Еще один действенный инструмент ведьмы — ее руки. В них — тайная сила ведьмы. Ее руки чуть длиннее, чем обычные. Пальцы тоньше, чем обычные. Ногти острее, чем обычные. Потому что колдовство — это тончайшая материя и здесь нужен тонкий инструмент. Чтобы рубить дерево топором, нужны ладони похожие на топор: большие, сильные, грубые. Руки ведьмы не рубят деревьев. Они изменяют человеческие судьбы: либо уничтожают жизнь, и она, как цветок, вянет, либо оживляют ее, и она, как бутон, распускается, превращаясь в нечто поистине прекрасное. Когда люди обращают внимание на руки ведьмы, они восхищаются их изяществом, утонченностью и красотой. Если бы они умели смотреть внимательно… Если бы они знали тайну этих рук, то в ужасе отворачивались бы, как от чего-то страшного и отвратительного… Но они не знают. К их счастью».

***

— Ты говорила, что не умеешь страдать. Значит, твое сердце — это дом за высоким забором. Неужели никто без твоего позволения не может войти в этот дом?

— Никто.

— А если это будет бродячее животное, которое ищет приют?

— Животное? Пожалуй, я могу оставить небольшую дыру в заборе.

— А если это будет ребенок?

— Ребенок?

Пауза.

— Ты откроешь ему дверь?

— Открою. Но только если он придет один. И еще… Ему придется остаться.

***

Мальчик играл с мячом. Это был детский резиновый мяч ярко-желтого цвета. Мальчик прыгал на одной ноге, подбрасывая мяч другой, согнутой в колене. Потом менял ноги. Когда ему это надоело, он бросил мяч на землю, несильно пнул его носком правой ноги и бросился догонять. Догнав, пнул опять и побежал следом. Покатав мяч в дриблинге по асфальту, он остановился и пару минут крутился с мячом на месте. Он пасовал мяч внутренним ребром левой ноги и в прыжке принимал пас правой. Потом легко отбрасывал его пяткой, и тут же, сделав рывок назад, вскакивал на мяч другой ногой. Обычно после этого он падал, поскольку задачка была для него явно не из легких. К тому же он проделывал все это немного неуклюже, как будто рисовался перед своим отцом, стоящим невдалеке.

Но как бы он ни пытался привлечь внимание отца, тот не проявлял к ребенку никакого интереса, занятый разговором по телефону. После падения мальчик вставал, улыбаясь при этом так, будто ему вовсе не больно, или, если и больно, то не настолько, чтобы обращать на это внимание.

В конце концов он остановился в десяти шагах от стены какого-то заброшенного здания, расписанной примитивными граффити и еще более примитивными надписями, вроде: «Здесь был конь педальный Митя». Не вдаваясь в смысл словосочетания «конь педальный», мальчик принялся бомбить мячом стену, как будто это были ворота на футбольном поле. После каждого удара он прыгал на месте и с ликованием кричал: «Го-о-ол!».

— Павлик! — вдруг окликнул его отец строгим голосом. — Хватит орать! Где твой мобильный телефон?

Павлик быстро схватил мяч, который, отпрыгнув от стены и ударившись об землю, прискакал к нему прямо в руки. Мальчик обхватил мяч обеими руками, как будто боялся, что его отберут, и растерянно уставился на отца.

Подошедший отец наклонился и похлопал сына по карманам. Убедился, что они пусты. Потом выпрямился и огляделся вокруг, окинув взглядом все близстоящие скамейки, и наконец опустил хмурый взгляд на сына.

— Ты снова где попало бросаешь телефон и ты снова его потерял! Я отберу у тебя этот чертов мяч! Мне надоело покупать тебе новые мобильники. Дай мяч сюда, живо!

Павлик, насупившись, покачал головой и спрятал мяч за спину.

— Я что сказал?! Давай сюда эту дурацкую штуку! — чуть ли не рычал отец.

Павлик не послушался и сделал крохотный шажочек назад.

— Да что ж это такое! — Отец схватил сына за локоть, чтобы силой отобрать мяч, но Павлик выпустил мяч из рук, юрко высвободился из отцовских тисков, потом с силой пнул мяч ногой и во всю прыть помчался следом за ним.

— Павел!!! — грозно крикнул ему вслед отец.

Но Павлик его не слушал. Он бежал за мячом и уже почти догнал его, когда мяч вдруг ударился о ноги какой-то женщины. Она быстро наклонилась и подобрала его. Павлик в нерешительности остановился, подняв на нее глаза.

— Твой? — спросила женщина.

Павлик кивнул, хмуро скосив глаза на свой мяч — ему не нравилось, что она взяла его в руки.

Но женщина вдруг улыбнулась и отдала мяч Павлику. Он жадно схватил его, пока она не передумала.

— А ты молодец, — сказала женщина. — Сильно бьешь и быстро бегаешь.

Павлик внимательно посмотрел в лицо женщины. Он смотрел так несколько секунд, пока не решил, что она ему нравится. Ему понравились ее слова.

Подошел отец Павлика.

— Здравствуйте, Антон, — сказала женщина.

— Здравствуйте, Ева, — Антон заулыбался, немного неуклюже и смущенно. Но болотные глаза окинули Еву с головы до ног без всякого смущения: цепким, искушенным взглядом.

— Я прошу прощения за своего сына, — сказал он, изобразив на лице деланно виноватую улыбку.

— Глупости, — невинно округлив глаза, ответила Ева. — Он просто играл с мячом. Все дети играют. Вы разве не любили бегать с мячом?

Антон нахмурился и рассеянно качнул головой, как будто не верил, что его спрашивают о таких глупостях.

— С мячом? — В его лице появилось что-то снисходительно-надменное, почти неуловимое, возможно, нечто в мелькнувшей на мгновение усмешке.

Он хотел что-то сказать, но в этот момент зазвучала мелодия его мобильного.

— Одну секунду, — бросил он и поднес к уху трубку. — Да?

Какое-то время он просто слушал, изредка поглядывая на Еву. Потом часто закивал и наконец произнес:

— Да, да. Я понял. Сейчас буду.

Он отнял трубку от лица и спрятал в карман брюк.

— Какая жалость, — улыбаясь, проговорил он, глядя на Еву из-под наполовину опущенных век, что придавало его лицу выражение интимное и одновременно хищное. — Такая приятная встреча — хоть я и не ожидал увидеть вас так рано, — и нужно отъехать по делу.

— Не страшно, — ответила Ева, отвечая ему таким же взглядом. — Ведь это не последняя наша встреча.

Они улыбнулись друг другу, как улыбаются люди, у которых есть общий секрет.

Павлик посмотрел на отца.

— Пап, а можно я здесь погуляю?

— Нет, я отвезу тебя домой, — резко ответил Антон, и Ева поразилась, как вдруг переменилось его лицо.

— Я не хочу домой. Дома скучно, — тоскливо протянул Павлик.

— Не спорь, — отрезал Антон.

Ева окинула взглядом мальчика. Ей нравилось, как он держал мяч.

— Разрешите ему, Антон, — вдруг сказала она. — Я прослежу за ним. Я на отдыхе. Мне все равно нечем себя занять.

Антон посмотрел на нее сначала удивленно — он не ожидал, что она это предложит. Потом в его взгляде появилось недоверие — оставлять сына с малознакомой женщиной он не хотел. Не имеет значение, что она понравилась ему. Не имеет значение и то, что он пригласил ее провести вместе вечер. Не имеет значение даже то, что она спасла его от грабителей вчера ночью. Вот он, сам, с удовольствием провел бы с ней время. Но оставлять сына с чужим человеком? Нет.

Ева читала недоверие в каждой черточке его лица, но знала, что он не признается в этом.

— Честное слово, Ева, я не хотел бы вас утруждать, — сказал он в ответ. — Павлик будет действовать вам на нервы. Зачем вам лишняя головная боль? Лучше я отвезу его домой.

— Честное слово, Антон, ваш сын ничуть не помешает мне, — произнесла Ева с самым невинным видом. — Наоборот, он составит мне компанию. Доверьтесь мне, Антон…

Ева глубоко заглянула в болотные глаза и на ее лице — с таким безобидным и наивным взглядом — заиграла улыбка ведьмы…

***

«Доверие — это опасное чувство… Большинство людей не знают об этом. Некоторые — только догадываются. Если хочешь чего-то добиться от человека или использовать его — начни с доверия. Когда человек одинок и у него нет ни родных, ни друзей — стань ему другом. Он думает, он одинок, потому что таков его выбор. Он ошибается. Просто подобные ему — простые смертные — даже не пытаются приблизиться к нему, пробиться сквозь его одиночество. Они слишком озабочены самими собой. Люди вообще очень эгоистичны — такова их природа. Но если ты ведьма и этот человек тебе зачем-то нужен — тонкими пальцами ты распутаешь узелки этого одиночества и проникнешь сквозь дыру в паутине в самые глубокие уголки человеческой души. Узнаешь о человеке все, и тогда он и сам не заметит, как у него появится близкий друг, которому он доверяет.

Если тот, кто тебе нужен, не одинок, тогда твой путь к его доверию лежит через близких ему людей, потому что в ком-нибудь из них обязательно живет уже знакомое тебе одиночество. Собственно, одиночество живет почти в каждом смертном. В ком-то его больше, в ком-то меньше. Иногда оно прячется, и люди почти забывают о нем, но иногда оно выходит на поверхность и делает их уязвимыми. Именно одиночество — самый легкий путь к доверию.

Запомни: одиночество — это коридор запертых дверей. Человек дергает дверные ручки, но двери не поддаются. Он решает, что они все заперты, и покидает коридор. А все, что было необходимо — это пройти коридор до конца и найти незапертые двери. Ведьма отличается от человека тем, что у нее есть тонкие пальцы и длинные руки. Она без труда нащупает все незапертые двери. Все, что ей останется, — открыть нужную дверь».

***

Ева и Павлик смотрели, как Антон сел в красивую серебристо-зеленую машину и захлопнул за собой дверцу. Через несколько секунд машина отъехала и вскоре скрылась из вида.

Ева опустила взгляд на Павлика.

— Ну! Говори, что будем делать, — сказала она ему.

Павлик прищурился, окинул ее придирчивым взглядом и спросил:

— В футбол играть умеешь?

— Нет, — покачала головой Ева.

— Будем учиться, — безапелляционно изрек Павлик, сопроводив свои слова твердым кивком.

Ева демонстративно оглядела себя: туфли на высоких шпильках, тонкое платье до колен — и растерянно пожала плечами.

— А тебе не кажется, что моя одежда для этого не подходит?

Павлик кивнул.

— Кажется.

— Тогда пошли переодеваться, — подытожила Ева.

— Пошли.

***

— Садись здесь и жди меня. Я скоро, — сказала Ева Павлику, указывая на кресла в холле гостиницы.

Павлик бухнулся в одно их кресел, не выпуская из рук мяч, и принялся качать ногами.

Ева подошла к портье, который с улыбкой поспешил вручить ей брелок с ключом от тринадцатого номера.

— Будьте добры, — обратилась к нему Ева, — присмотрите за этим мальчиком. Я спущусь буквально минут через пять.

— Конечно. Не беспокойтесь, — заверил ее портье.

Он провожал ее взглядом, пока она поднималась по лестнице наверх, потом перевел взгляд на мальчика. Портье всегда гордился своим логическим мышлением. Он очень хорошо умел раскладывать все по полочкам и не делать поспешных выводов. Вот и сейчас, хорошо подумав, он решил, что этот мальчик, скорее всего, сын кого-нибудь из родственников девушки из тринадцатого номера. У нее вполне могут быть родственники в этом городе. А то, что она остановилась в гостинице, а не у родных, — так в этом нет ничего удивительного. Здесь два варианта: либо у них просто нет места для еще одного жильца, либо девушка из тринадцатого номера предпочитает отдыхать в одиночестве.

Рассматривая мальчика, портье подумал, что он чем-то даже похож на девушку из тринадцатого номера. И это только подтверждало его теорию.

В этот момент мальчик повернул голову и посмотрел на портье. Портье быстро отвел взгляд. Он считал, что рассматривать людей неприлично. Даже если это всего лишь дети.

***

Ева зашла в номер. Сбросила с себя на ходу туфли и прошла в спальню. Она вынула из шкафа чемодан и бросила его на кровать, застеленную атласным покрывалом. Открывать чемодан она не стала. В этом не было необходимости — он был пуст. Он всегда был пуст — она не любила носить с собой много вещей.

Ева села на кровать и осторожно провела рукой над поверхностью чемодана. Потом опустила руку, коснувшись кожаной обивки, и медленно принялась выводить указательным пальцем какой-то странный символ, царапая острым алым ногтем кожу. Там, где Ева проводила пальцем, кожа вдруг начинала чернеть, словно накалялась от высокой температуры и, сразу остывая, съеживалась. Какое-то время на коже выделялись черные полосы, но… секунда — и их не стало.

Ева откинула крышку чемодана. Внутри лежали джинсы, футболка и пара кроссовок.

Спустя минуту, сменив платье на джинсы, а туфли на кроссовки, Ева спускалась по лестнице в холл. Павлик послушно ждал ее, а портье, завидев постоялицу, услужливо сообщил:

— Мальчик в целости и сохранности. Я присматривал за ним, как вы и просили.

Он смотрел на нее так, словно и не заметил никаких перемен в ее внешнем виде.

— Огромное спасибо, — поблагодарила Ева и подошла к Павлику. — Пойдем?

***

Спортивная площадка имела очень убогий вид: перекошенные ворота, под ногами гравий с песком, вокруг — забор из разорванной местами сетки и торчащими в небо острыми штырями.

— Как мы будем играть, если нас только двое? — спросила Ева.

— Будем по очереди бить пенальти, — нашелся Павлик. — Чур, ты первая в воротах.

Ева послушно стала в ворота. Расставив ноги пошире, она чуть согнула их в коленях и оперлась о колени руками, изображая из себя бывалого вратаря. Длинные волосы упали ей на лицо, ухудшая видимость. Ева откинула их назад, но они снова упали.

— Волосы нужно убрать, — распорядился Павлик.

Ева выпрямилась. Никакой заколки, чтобы собрать волосы, у нее, конечно, не было.

— Так, — решительно заявила она. — Один момент.

Ева демонстративным жестом завела руку за голову, спрятав ладонь под волосами. А спустя мгновение стремительно выбросила руку вперед. В ладони у нее появилась черная махровая резинка.

— Вуаля!

— Ух ты! — восхищенно уставился на ее руку Павлик, широко распахнув глаза. — Ты умеешь показывать фокусы?

— Да так… Знаю парочку, — небрежно бросила Ева.

— Научишь? — таинственным шепотом протянул Павлик.

— Обязательно, — пообещала Ева. — Сейчас? Или будем играть?

Павлик выбрал игру. Брать мяч у Евы получалось из рук вон плохо. Вышло у нее это только однажды и то лишь потому, что Павлик неудачно зацепил мяч ногой после разгона и отправил его прямо в руки Евы. Иногда, правда, у него получалось бить мимо ворот. Так как бил он чаще всего правой ногой, то и мяч пролетал мимо правой для Евы штанги.

Когда в ворота стал Павлик, оказалось, что так играть совсем неинтересно. Павлику не нравилось стоять в воротах, хоть у него и лучше получалось ловить мячи. Но по-настоящему ничего не выходило: Ева то била по мячу слишком слабо, и Павлик со скучной миной на лице хватал его руками, даже не сходя с места, либо попадала в штангу, либо в перекладину, либо мимо. Поэтому они очень скоро поменялись местами.

Где-то через десять ушибов, пятнадцать ссадин и несчитанное количество синяков, Ева сказала:

— Все. Последний раз — и идем на набережную. Ты не забыл, что нас там будет ждать твой папа?

Павлик покачал головой. Радости в его лице было мало, к папе он очевидно не хотел. Но все же согласился.

— Ладно. Последний раз.

Он установил мяч на одиннадцатиметровой отметке, которую они, конечно же, определили на глаз, и отошел на несколько шагов назад. Ева приготовилась ловить. Павлик разбежался и мощным ударом отправил мяч в воздух… Мяч пролетел высоко над воротами. Ева повернула голову, следя за его полетом. Мяч наткнулся на острый штырь, один их тех, на которые была натянута окружающая спортивную площадку сетка, со свистящим звуком отскочил от него, пролетел пару метров и упал в кусты за оградой.

Ева обернулась и заметила, что Павлик уже рванулся за мячом.

— Стой здесь, — скомандовала она. — Я за ним схожу.

Павлик послушно остановился. Вид у него был расстроенный.

Мяч Ева нашла там, где ему и положено было быть, — в кустах. Говоря точнее, Ева нашла то, что осталось от мяча. Он был проколот и весь воздух из него вышел. Теперь он больше напоминал лепешку, чем шар. Ева задумчиво посмотрела на желтую резину. Ей подумалось, что Антон мог бы купить сыну мяч и получше — настоящий футбольный мяч. Он мог бы купить сыну два десятка самых лучших футбольных мячей — с его-то деньгами. Но ничего не поделаешь. Придется немного подлечить этот.

Ева дотронулась до мяча и нежно погладила его, как маленькую умирающую зверушку. Потом приподняла ладонь, и мяч, словно потянувшись за этой ладонью, стал принимать округлую форму. Когда он стал таким же, как прежде, Ева приложила указательный палец к рваному отверстию, подержала секунду и отняла. От повреждения не осталось и следа.

На мгновение Ева замешкалась — какое-то странное чувство шевельнулось в ней где-то очень глубоко. Она повернула свою руку ладонью вверх и с интересом на нее посмотрела.

«Если бы люди знали тайну этих рук, то в ужасе отворачивались бы, как от чего-то страшного…».

— Что ж… — с задумчивой усмешкой произнесла она вслух. — Не такие уж они и страшные.

Ева взяла в руки мяч и отправилась к Павлику.

Она шла к мальчику через спортивную площадку, держа мяч за спиной. Павлик выглядел совершенно несчастным: губы вздрагивают, глаза на мокром месте — словно он потерял лучшего друга, и друг никогда больше не вернется.

— Сдулся? — спросил Павлик, глотая слезы. Он очень старался не расплакаться.

Ева с лукавым видом вытащила мяч из-за спины — целый и невредимый, как будто и не было никакого штыря.

— С чего ты взял? — спросила она.

Павлик радостно схватил мяч и обнял его обеими руками. Даже глаза сощурил от счастья.

— Не сдулся! — воскликнул он счастливо. — Правда, это самый лучший мяч на свете?

Это была просто дешевая и ни на что не годная резина, но Ева кивнула.

— А ты разве сомневался?

Павлик вдруг хитро, с прищуром, посмотрел на Еву и заговорщицким шепотом спросил:

— А это тоже фокус, да?

***

«Время… Да, ведьма умеет использовать время, когда ей это нужно. Она может делать его тягучим, как расплавленный от высокой температуры сыр. Она может останавливать его, как останавливает движение машин красный свет светофора. Но у времени есть свои правила. Его нельзя растянуть слишком сильно, только до определенных границ — сыр не намажешь за края ломтика хлеба. Время нельзя остановить навсегда и даже на долгий срок — красный свет на светофоре через строго определенный промежуток времени сменится зеленым, и вновь начнется движение.

Поэтому запомни: пользуйся временем ровно столько, сколько тебе позволено, ни секундой больше. А это значит — никогда не теряй время зря. Не упускай момент. Когда все готово — пусть задуманное случится. А после — все должно вернуться на круги своя».

***

Вечер был душным. Уже давно стемнело, но на набережной было не протолкнуться. Море по-прежнему штормило, но уже не так сильно. Оно словно начинало уставать от своего буйства. Самые смелые уже плавали, но таких было немного — единицы.

Ева вышла из машины Антона. Подол ее белого платья тут же подхватил морской вечерний бриз, оголяя ноги, но прохлады это почему-то не добавило. Антон подошел к ней и, обнимая ее за талию, повел вперед по огороженной декоративной брусчаткой дорожке.

Он привез ее в небольшой ресторан с выносными столиками и небольшой площадкой для танцев. Они выбрали столик. Заказали красное вино. Ева смотрела в глаза своему спутнику и, улыбаясь, думала про себя, что даже в вечернем полумраке они не изменили свой цвет. Обычно при тусклом освещении глаза кажутся темнее, потому что расширяются зрачки. Эти должны были казаться карими или темно-зелеными. Но они по-прежнему были болотными с крохотными бусинами черных зрачков.

— Кажется, ты понравилась моему сыну, — сказал Антон, делая глоток вина и не отрывая взгляда от лица Евы. — Обычно он с чужими не ладит.

Ева ничего на это не ответила.

— Он хочет быть футболистом, — сказала она, словно бы он у нее об этом спрашивал.

Антон недовольно поморщился.

— Всего лишь детское увлечение, — категоричным голосом сказал он. — С возрастом пройдет.

— Почему ты против? — мягко спросила Ева.

Антон пожал плечами и чуть искривил рот.

— Он будет ломать кости. Его будут покупать. Продавать. Если у него будут неудачи — на него будут ведрами лить помои. Если окажется, что у него не достаточно таланта, его карьера может сложиться просто паршиво. А уже лет в тридцать пять его отправят на пенсию. И тогда появится проблема, что делать дальше. Слишком много усилий. Зачем? У его отца есть бизнес, который можно расширять. Он может жить достойной жизнью и зарабатывать приличные деньги, даже не вспотев. Вот почему я против.

Ева медленно протянула руку к бокалу и обхватила его тонкими пальцами. Она знала, что Антон не отрывал взгляда от ее руки, пока она брала бокал.

— А если это мечта? — вновь заговорила она. — Мечта определяет путь человека. Неужели ты ни о чем не мечтал в детстве?

Она поставила бокал на стол и спрятала руки, скрестив их на груди.

Антон, словно очнувшись, поднял глаза.

— Мечтал? — он усмехнулся. — Ни о чем особенном я не мечтал. Хотел богатой жизни. Хотел, чтобы была семья, как у всех. Хотел хорошо проводить время: весело и беззаботно. Хотел, чтобы жизнь была удобной — вот о чем я мечтал.

Ева снова протянула руку к бокалу и легонько, словно в задумчивости, постучала алым ногтем по стеклу.

— Хотя… — Антон вдруг задумался, будто припоминая что-то. Лицо его изменилось. Ева очень внимательно наблюдала за этими переменами, одновременно продолжая постукивать ногтем по стеклу. Не отрывая взгляда от ярко-красного, мельтешащего в полумраке пятна, Антон сказал неуверенным голосом: — Давно, в детстве, кажется, мне было лет десять, я услышал историю о проклятии египетских фараонов. Она так меня поразила, что захотелось поехать в далекую страну, побывать в пирамидах, побродить в лабиринтах ходов и раскрыть все тайны гробниц…

Ева отставила бокал, но в этот раз спрятала ладони под столом, положив их себе на колени. Антон поднял на нее глаза и широко улыбнулся.

— И эти детские фантазии выветрились из меня в положенный срок. С возрастом я стал больше думать о реальных вещах.

Он оглянулся вокруг. Его взгляд задержался на площадке, где танцевало несколько пар. Играла медленная, расслабляющая музыка, и танцующие словно бы растворялись друг в друге. Только одна пара: молодая девушка лет восемнадцати и ее спутник, который был старше лет на десять, выделялись на фоне остальных. Парень был пьян и кружил девушку, не попадая в такт: слишком быстро и расхлябанно. В руках у него была наполовину пустая бутылка из-под пива. Время от времени он отпивал из горлышка пару глотков, а девушка взрывалась неестественно громким смехом.

Антон, кажется, не обратил на них внимания.

— Пойдем, потанцуем? — предложил он, оборачиваясь к Еве с очаровательной улыбкой.

Ева на мгновенье остановила взгляд на его улыбке — неискренней и нежизнерадостной. Ей стало скучно и захотелось ответить «нет». Но она не могла этого сделать — она еще не прошла тест. Поэтому она сказала:

— Да, с удовольствием.

Антон нежно обнял ее за талию, Ева положила руки ему на плечи, и они начали медленно двигаться по кругу. Ей казалось, что танец длится бесконечно долго. Антон мягко притянул ее ближе к себе. Уверенным жестом он погладил ее по спине. Его болотные глаза смотрели в ее глаза, не отрываясь. Ева знала, о чем он думает. Ему казалось, что она думает о том же. Он ошибался, но откуда ему было знать?

Продолжая танцевать, она устремила взгляд на танцующую рядом пару: того самого парня с бутылкой пива и смешливую девушку. Ева сощурила глаза, пристально глядя на парня. Он обернулся и встретился с ней взглядом. На какое-то мгновение он вдруг весь собрался, как будто с него сошел хмель. Лицо его лишилось естественной подвижности — в нем не было никакого выражения.

Ева подняла руку и погрузила пальцы в свои крашеные волосы. Медленным жестом откинула прядь назад и так же медленно вернула руку на плечо Антона.

Взгляд парня тут же стал осмысленным, черты лица ожили. Он больше не смотрел на Еву. Он снова был пьян и весел.

Музыка замолчала. Танцующие пары замерли на месте в ожидании следующей мелодии.

— Пойдем за столик, — предложила Ева.

Антон кивнул и, придерживая ее рукой за талию, повел с танцплощадки.

— Эй, давай музыку! — воскликнул пьяный парень, оттолкнув в сторону свою хохочущую подругу.

Антон и Ева как раз проходили мимо них.

— Это не ресторан! — заплетающимся языком во всеуслышанье заявил он. — Это… помойная яма!

Он решил жестом показать, что именно считает помойной ямой, и резко вскинул руку. Бутылка пива в его руке сильно наклонилась, и содержимое как струя из фонтана брызнуло в сторону… на белое платье Евы.

Люди вокруг громко заахали, а парень, кажется, вообще ничего не заметил. Ева стояла, опустив голову, и с огорченным выражением лица смотрела на растекающееся по юбке платья пятно. Струйки пива стекали вниз по ее коленям. Ева подняла расстроенный взгляд на Антона.

— Пьяный идиот, — грубо прокомментировал он. — Пойдем. Тебе, наверное, нужно привести себя в порядок.

Ева заглянула в болотные глаза. Где-то глубоко в ней шевельнулось презрение к нему. Но это там, глубоко. На лице же ее в этот момент мелькнула и погасла неуловимая и безжалостная улыбка ведьмы.

Лицо Антона начало меняться. Ева наблюдала, как в выражении его лица пробуждается что-то очень сильное, как расширяются его зрачки и болотные глаза становятся почти черными, и одновременно знала, что сейчас видит он.

Перед ним стояла трогательно-беззащитная девушка. Она улыбалась, но как-то неловко. Казалось, что она может даже расплакаться, хотя глаза ее были сухими. А еще… она выглядела униженной.

— Ерунда, конечно, — дрогнувшим голосом сказала Ева и с грустью в голосе добавила: — Только платье жалко. Оно мне нравилось.

Губы Антона сложились в жесткую линию. Брови сошлись на переносице…

«Улыбка ведьмы — это сети. От тебя зависит, каким будет улов…»

Ева ликовала внутри. Ее первый улов — авантюра, интерес. Это было вчера. Второй — доверие. Это было сегодня утром. А третий… третий… неужели?.. Да. Из этого болота, из самых дальних глубин, она вытащила — благородство.

— Подожди здесь, — решительным голосом сказал Антон.

Он отвернулся от нее. Сделал несколько шагов. Схватил за плечо пьяного парня. Развернул к себе и… размахнувшись, со всей силы ударил его кулаком в лицо…

Парень пошатнулся, но не упал. В его взгляде сначала отразилось непонимание. Потом лицо дико перекосило, и в глазах полыхнула ярость — пьяная, а потому ненастоящая. Но это ничего не меняло…

— Ах ты… — с ненавистью процедил он сквозь зубы и кинулся на Антона…

Драка разгорелась в считанные секунды, но была недолгой. Дерущихся быстро разняли, хотя они и успели изрядно друг друга помять.

Ева молча стояла в стороне и смотрела на Антона. Ей было интересно, когда в последний раз он дрался. Наверное, это было давно. В детстве. Когда какой-то глупый мальчишка, который за свою недолгую жизнь не прочел ни единой книги, сказал маленькому десятилетнему Антону, что он начитался дурацких сказок, что никаких пирамид не существует, и не существует никаких гробниц, и не было никогда никакого проклятия фараонов.

***

— Ты выглядишь ужасно, — сказала она.

Они сидели на пляже, прямо на влажной гальке, а к их ногам наплывали пенистые волны. В темноте он заметил, что она улыбается.

— Настолько ужасно, что тебя это развеселило? — тоже улыбнулся он.

— Нет. Меня развеселило другое.

Ева взялась за подол своего белого платья и, натянув обеими руками, разорвала ткань. Оторвала кусок.

— Что ты делаешь? — изумленно спросил Антон. — Тебе же нравилось это платье!

— Оно все равно испорчено, — как ни в чем не бывало ответила Ева.

Она встала и босиком прошлась к воде. Наклонилась. Намочила лоскут ткани, который прежде был ее платьем. Потом выпрямилась во весь рост и посмотрела на штормящее море: темно-синее, чернеющее вдалеке, с серо-голубыми пенными гребнями на волнах.

«Когда все готово — пусть задуманное случится. А после — все должно вернуться на круги своя».

— Время, — шепотом произнесла она и, развернувшись, направилась к Антону.

Она подошла к нему, села рядом, подогнув под себя ноги, и стала влажной тканью вытирать его лицо. У него была разбита бровь, из нижней губы сочилась кровь, а на левой щеке выделялись глубокие ссадины.

— Мне понравился сегодняшний вечер, — вдруг с иронией в голосе сказал он. — В моей жизни давно таких вечеров не было.

— Я так и думала, — отозвалась она, тихо усмехнувшись.

Антон взял ее руку с зажатым в ладони белым лоскутом в свою горячую ладонь.

— Я увижу тебя завтра? — спросил он, и в этот раз в его голосе не было и намека на иронию.

— Нет, — коротко ответила Ева.

— Нет? — в интонации было недоумение. — Почему? Ты что, боишься, что завтра я тоже полезу в драку?

— Нет, — повторила она. — Просто завтра я уезжаю. Завтра вечером — поздно вечером — меня уже здесь не будет.

— У тебя закончился отпуск? — прохладным тоном спросил он.

— Что-то вроде того.

Не дожидаясь следующего вопроса, Ева поднялась на ноги.

— Я пойду поплаваю. Хочешь со мной?

Он покачал головой.

— Нет. Я плохо плаваю в шторм.

Ева повернулась и по шуршащей под ногами гальке направилась к воде.

— Постой! — окликнул он.

Антон приподнялся и теперь сидел, обхватив колени обеими руками и сцепив ладони в замок.

— Ты пойдешь купаться в платье?

Ева пыталась различить в темноте его глаза, но ничего не вышло. Наверное, они по-прежнему были темными.

— А какая разница?

Больше ни слова не говоря, она вошла в воду и поплыла вперед: легко и свободно — словно набегающие в сторону берега волны были ничуть не сильнее ее.

Антон молча смотрел на штормящее море. Саднила бровь и щека, но физическая боль была почти не ощутимой. Внутри него было что-то не так. Это пугало. Он не чувствовал прежней удовлетворенности от жизни. Он не чувствовал себя сытым. Все было как раз наоборот — он ощущал сильный и необъяснимый голод. Удобная жизнь, которой он всегда был крайне доволен, сейчас совсем не казалась ему удобной. Ему было неспокойно, неуютно в самом себе, как будто чего-то не хватало. Вот только… чего? И откуда взялся этот чертов голод!

В своей задумчивости он даже не заметил, как невдалеке от берега появилась Ева. Она уже не плыла, а просто шла в воде. Морские волны, ударяясь о ее спину, взлетали вверх над ее головой, создавая странное подобие огромной раковины с пенной каймой по краям.

Еще несколько секунд, и вот уже ее ноги ступили на берег, а упрямая волна, догнав, расстелилась под ними. Антон поднял глаза и тут же почувствовал как бешено заколотился пульс. Почему-то он не заметил этого сразу. Только теперь он вдруг понял, что на Еве не было ее платья… не было ничего. Она вышла из воды нагая, словно ее одежду похитили штормящие воды Черного моря.

Пока она приближалась, он не мог оторвать от нее глаз. Дышать было тяжело. Она подошла, опустилась возле него на колени, наклонилась и поцеловала в губы. Он обхватил руками ее голое тело и опрокинулся на песок, увлекая ее за собой. Он гладил ее спину, грудь, плечи — все тело Евы каким-то невероятным образом казалось ему знакомым. Но он не задумывался, почему так. Она в ответ ласкала своими тонкими нежными ладонями его лицо, и он чувствовал, как исчезала боль там, где прикасались к коже ее пальцы. Не саднила бровь. Не болела рассеченная губа. Внутри он больше не ощущал голода. Ушло беспокойство.

Только море по-прежнему штормило.

***

Ева вошла в номер и оставила дверь открытой. Она знала, что он придет. Она чувствовала это. Он просто не мог не прийти, она это понимала. Как понимала и то, что и сама она не могла сейчас запереть эту дверь.

Долго ждать не пришлось. Только она устроилась в самом удобном кресле, куда почти не доставал тусклый желтый свет бра, как совсем рядом послышались легкие шаги, которые, казалось, принадлежали кому-то почти невесомому. Знакомый голос прошептал тихо, еле слышно:

Как вечно манит горизонт…

Но камень-страж мне сердце гложет.

Мне в дар бы смелость. Душит стон.

Порвать бы цепи и, быть может,

Рискнуть, взмахнуть крылом, взлететь!

Туда где небо, солнце, звезды.

Забыть свой страх… и вмиг сгореть,

Или поймать в ладони грезы…

— О чем твои рифмы в этот раз, Пилигрим? — спросила Ева, не оборачиваясь.

— О мечте.

— Из твоих строк выходит, что мечты либо бесполезны, либо опасны.

— Для одних мечты — это лекарство. Для других они — болезнь.

— Что ты скажешь обо мне в таком случае?

— Ты очень больна. Тебе сегодня не жаль было терзать его душу? — Он перешел к вопросам.

— Нет. Его душа — болото.

— А разве ты сама не усомнилась в этом сегодня?

— Я бы усомнилась. Но уж слишком глубоко пришлось забрасывать сети. Он всегда боялся дна, а все хорошее, что в нем когда-то было, оставил на самом дне своей души. Он безнадежен. Ты сам знаешь.

— Для души всегда остается надежда.

— Надежда — это лодка из тонких и плохо сбитых досок. При сильном шторме в такой лодке сразу пойдешь ко дну. Ты сказал, что я больна, — вернулась к вопросам Ева. — Какое же лекарство мне нужно?

— Не знаю. Я не целитель. Я просто пилигрим. Но я думаю, такое лекарство есть.

— Ты обманываешь меня, Пилигрим. Ведь ты знаешь, что не от всех болезней есть лекарства.

Ева обернулась. Пилигрим стоял у нее за спиной, прислонившись к стене. В одной руке у него было черное перо, в другой — кожаная записная книжечка. Светло-голубые глаза смотрели на нее ласково и нежно. Ева легко разглядела в них… надежду. Почему-то ее это разозлило.

— Когда-нибудь, Пилигрим, я открою твою книгу и прочту то, что на самом деле там написано.