В моих глазах – твоя погибель!

Елена Арсеньева, 2017

Дети погибшего советского колдуна по прозвищу Гроза волею судьбы оказались на Дальнем Востоке. Саша и Женя живут у Тамары Морозовой, которая скрывает, что они брат и сестра. Прежние способности, которыми блистали малыши, были ими утрачены после того, как их опоили снотворным. Лишь изредка внезапные проблески прежних дарований поражают и окружающих, и их самих. Они выросли, понимая, что друг для друга дороже всех на свете. Но Тамара, которая отчаянно ревнует своего сына к Жене, совершает преступление. Лишь чудом девушка остается жива… Узнав о своем родстве, брат с сестрой, которые собирались играть свадьбу, в ужасе разъезжаются кто куда, чтобы забыть и Тамару, и друг друга…

Н. Заболоцкий

© Хабарова Е., 2017

© Коробейников В., иллюстрация на переплете, 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

Пролог

Хабаровский край, район Бикина, 1959 год

…Так, значит, это был тигр! Тигр, а не изюбрь! То-то Саше показалось странным, что раздается его рев, но не слышно ни треска веток, сломанных рогами, ни тяжелых шагов зверя.

Глупцы! Они не чуяли опасности, потому что были опьянены своей удачей. Даже для Данилы, опытного женьшенщика, это оказался особенный день. Невероятный! Панцуй ^[1] словно бы сам шел к ним в руки, и один довольно крупный корень нашел Саша, что считалось просто чудом: ведь он первый раз вышел на промысел.

— Дуин даи най, дюэр нучи пиктэ, — то и дело бормотал Данила и повторял по-русски, как бы утверждая факт: — Четыре большой человек, два маленький ребенок. Ребенок ждет, когда вырастет, большой человек в сумке лежит.

Ну да, еще не подросшие корешки опытные сборщики не брали — пользы от них пока мало, пускай подрастут! — но это место помечали, чтобы вернуться на другой год. Так и Данила отметил два заветных места.

Саша давно уже не спрашивал, почему Данила говорит о панцуе как о человеке. В самом деле, зрелый корень очень похож на человеческую фигурку. Слово «женьшень» так и переводят с китайского: человек-корень.

Вот они шли да шли себе под радостный речитатив Данилы: «Илан даи най, дюэр нучи пиктэ», — когда невдалеке послышалось мягкое и в то же время пронзительное:

— Йя-яаа-у-у! Йя-яаа-у-у!

Данила и Саша переглянулись.

— Орон! — выдохнул Данила. — Изюбрь! Панты!

Оба мигом забыли о том, что ради пантов, то есть рогов, изюбря бьют только до июля (потом панты сохнут, теряют свои целебные свойства и идут за бесценок, как поделочный материал), а сейчас подходит к концу август. Они забыли о том, что вчера уже подстрелили двух кабанов, мясо которых лежит в балагане, и его еще надо дотащить до села. То есть мясо изюбря им тоже было ни к чему. Но этот рев возбуждал необычайно, он вскружил им головы! Саша отдернул накомарник; оба охотника сорвали с плеч ружья.

Рыжая шкура на миг мелькнула в зарослях аралии, и Данила выстрелил. Почти сразу выпалил и Саша. Оба промахнулись: через мгновение рыжая шкура появилась гораздо правее, и они ударили из вторых стволов, даже не задумавшись о том, что громоздкий изюбрь никак не мог бесшумно переместиться на такое расстояние.

А между тем это был не изюбрь. Это оказался тигр — великий мастер вкрадчиво цедить рев изюбря, подманивая зверя… или человека. Тигр заморочил головы неопытным охотникам и подкрался к ним незаметно, на мягких лапах!

Судя по неподвижности Данилы, он тоже был ошарашен внезапным появлением амбани ^[2]. Саша понимал: ни он, ни Данила просто не успеют перезарядить ружья — тигр прыгнет раньше!

И тигр прыгнул — нет, грянул, как гром, с высоты, с камня, на котором таился. На фоне сочной таежной августовской зелени, еще не расцвеченной осенним буйством красок, возникло вдруг ярко-рыжее, сильное, стремительное тело.

Саша смотрел на зверя, летящего на него, и секунда растягивалась в бесконечность…

Это был здоровенный самец. Его широко расставленные передние лапы, казалось, готовы заключить человека в объятия, в разинувшейся во всю ширину пасти белели клыки, уши воинственно прижались к затылку, а глаза сияли жгучим расплавленным золотом.

Саша выронил бесполезное ружье и, словно пытаясь сдержать прыжок огромного зверя, в отчаянии выставил руки вперед. Все в нем воззвало, вскричало, взрыдало, взмолилось о помощи, но кого звал, кого молил, он и сам не мог бы сказать. Только мелькнуло в памяти самое любимое лицо на свете — лицо Жени, искаженное горем, и Саша остро ощутил, что его неминуемая гибель и в самом деле станет страшным горем для нее! Что бы ни разлучило их — они остались братом и сестрой. Человеческая злоба пыталась их разлучить — но не смогла. Неужели разлучит смерть? Теперь уж навеки? Нет!

И огонь жизни, страсть к жизни, невозможность лишиться жизни вспыхнули в Саше так яростно, что он ощутил болезненный жар в кончиках пальцев, напряженно вытянутых к тигру: их как бы прошило искрами, и почудилось, что воздух, отделяющий его от зверя, расплавился, заструился, вскипел.

И случилось невероятное.

Какая-то сила словно бы остановила стремительный полет тигра — остановила на краткий миг, однако это был осязаемый, осознаваемый миг, когда Сашу самого обдало жаром изумления, ибо повисшего в воздухе тигра ему еще не приходилось видеть, и он даже не мог себе представить такого, не хватало никакого воображения! Этого мига, впрочем, хватило, чтобы отшатнуться в сторону, вломившись в колючие заросли элеутерококка, а тигр, продолжая свой прерванный прыжок, упал на тропу в каком-то метре от него.

Внезапно рядом грянул выстрел.

Раздался вой, исполненный лютой боли; тигр снова взвился в прыжке, однако сейчас его взметнула не жажда наживы, а боль — и ненависть к человеку, который выпалил в него из зарослей.

Саша успел увидеть торчащий из сплетения лиан лимонника, унизанного алыми ягодами, ружейный ствол, высунувшуюся голову в апоне — нанайской шапке, — но в следующее мгновение тигр рухнул туда всей массой.

Раздался грохот камнепада, и Саша понял, что неизвестный охотник таился на крохотном выступе скалы, который не выдержал тяжести тигра и обвалился.

Треск сломанного подлеска, перестук раскатившихся каменных обломков — все это скоро стихло, и больше Саша не слышал ни звука.

Он поднялся на ноги, вылез из спасительного куста, машинально обирая с себя мелкие сухие иголки и морщась от боли в исколотых пальцах, осмотрелся — и наткнулся на взгляд Данилы. Узкие нанайские глаза того, без преувеличения сказать, сейчас сделались круглыми от страха и изумления!

— Кто?.. — хрипло выговорил он. — Кто стрелял?!

Саша только покачал головой. Он был настолько потрясен, что слова вымолвить не мог.

Наконец удалось разлепить спекшиеся губы:

— Надо посмотреть, что там. Может быть, он жив…

— Амбани?! — вскинулся Данила, торопливо перезаряжая ружье.

— Человек! — резко сказал Саша.

Человек, который спас ему жизнь.

Данила в сомнении покачал головой и, держа ружье в одной руке, начал проворно спускаться в обрыв, цепляясь за лианы дикого винограда, плотно оплетающие стволы черных берез, столпившихся над обрывом…

Примечания

1

Панцуй — китайское название женьшеня, принятое и на русском Дальнем Востоке. (Здесь и далее примечания автора.)

2

Амбани — тигр (нанайск.).