Изгнание

Елена Бауэр (2024)

«Изгнание» — вторая книга цикла романов о Великом Князе Павле Александровиче. Перед главным героем вновь встает сложнейший выбор — следовать за полностью поглотившим его чувством, предав доверие Государя и бросив детей на попечении брата, или остаться верным присяге и долгу. Нарушение клятвы — это разовый, случайный проступок или это шаг к страшному предательству, которое, в конце концов, приведет к чудовищным последствиям?Казалось бы, это роман о любви и жертвах, принесенных ради этого высокого чувства, но за куртуазными воздыханиями членов Императорской семьи мы уже видим первые признаки надвигающейся катастрофы. Смерть дышит в спину многим героям, заявляя о себе террором, неудачами в Русско-Японской войне и Кровавым Воскресеньем. В мирной передышке правления Столыпина, думается, злой рок отступил, почти не ощущаются приближающиеся погребальный смрад и морок. Но катастрофа идет, она близко, и от этого еще сильнее стынет сердце.

Глава II

I

Весна дурманила благоуханием садового цвета, раздавая многообещающие солнечные авансы.

Ольга совершенно восстановилась после рождения сына и готова была вновь покорять свет, теперь уже в статусе матери ребенка Великого Князя. Гордо подняв голову, она старалась не обращать внимания на шепот и брошенные в спину злобные смешки, уверенная, что осуждают ее завистницы, которые сами мечтали бы оказаться на ее месте. Расстраивали ее лишь постоянные отлучки Павла. Он часто уезжал к брату в Москву либо встречался с родственниками в Царском Селе или Петербурге. Она не смела выказывать ему недовольство и боялась требовать больше внимания. Прежде чем взбираться выше, нужно было твердо закрепиться на достигнутом уровне.

Зато ее дружба с Михен крепла день ото дня. Как-то, пока Павла не было в городе, Великая Княгиня позвала Маму Лёлю поехать с ними на балет. В Мариинском театре давали «Лебединое озеро», которое десять лет назад с треском провалилось в московском Большом театре. Жаль, Чайковский умер, не застав громкого, заслуженного триумфа своего детища в хореографии Петипа на берегах Невы.

Госпожа Пистолькорс с удовольствием приняла приглашение августейшей подруги. Она нарядилась в новое платье от модной московской портнихи, Надежды Ламановой, которая тогда еще не удостоилась статуса поставщика двора Ее Императорского Высочества Елизаветы Федоровны, жены московского генерал-губернатора, но уже была весьма популярна. Мария Павловна не могла позволить Маме Лёле перещеголять ее и облачилась в умопомрачительный туалет, недавно привезенный из Парижа. Гонка нарядов доставляла модницам огромное удовольствие. А своими бриллиантовыми парюрами дамы, похоже, собирались ослепить всю театральную публику и сопровождающего их Владимира Александровича, который, как истинный эстет, наслаждался компанией роскошных красавиц.

Неожиданно тем вечером царская чета тоже оказалась в Мариинке. Великая Княгиня предложила зайти в антракте в императорскую ложу, поприветствовать Ники. Мама Лёля уже встречалась с Государем, в его бытность Цесаревичем. Они несколько раз танцевали на офицерских балах, и Павел даже как-то пригласил племянника к ней в дом, на один из ее знаменитых приемов. Ольга не могла упустить посланный судьбой шанс. Она решила, что нужно хватать такую удачу за хвост и непременно напомнить Императору о себе. Пусть привыкает! В конце концов, ее сын, хоть и официально не признанный Великим Князем, по отцу приходился Николаю II двоюродным братом.

Появившись в антракте в царской ложе, Владимир с дамами застали императорскую чету врасплох. Ольга улыбалась Государю своей самой обворожительной улыбкой, но он упорно не смотрел в ее сторону. Ее Императорское Величество, по которой еще не было заметно, что она ждет второго ребенка, тоже была холодна. Вскоре монаршая чета покинула театр, не отведав закусок, поданных им в перерыве. Дядя Императора, зная о положении Аликс, списал скорый уход на естественное недомогание. Не заподозрив ничего дурного, он с удовольствием остался со своими спутницами досматривать балет в ложе Царей, угощаясь нетронутыми яствами.

Вскоре Великий Князь получил гневное письмо от Государя, где тот выговаривал, что они с супругой считают случай в театре неприличным, и требовал, чтобы подобное в будущем не повторялось. Ники находил обидным, что при Александре III дядя не посмел бы без разрешения Царя привести кого-то в его ложу. Николай II рассчитывал, что, как старший из братьев отца, Владимир будет не нарушать приличия, а, напротив, будет стоять на их страже.

Михен, возмущению которой не было предела, тут же передала содержание записки Ольге. Госпожа Пистолькорс обладала быстрым умом и моментально сообразила, что послание предназначалось не только Великому Князю. Таким образом, и ей четко указали на место. Императорская чета не желала принимать ее в семью.

— Прошу тебя впредь воздержаться от подобных эскапад! — в ответ на жалобы Ольги строго потребовал вернувшийся из Москвы Павел. — Это действительно была неуместная выходка. Удивляюсь Владимиру. Что за глупое ребячество?

— Пойми, никто эту встречу не планировал… Все вышло совершенно спонтанно! Но мне, право, обидно, что Государь, который, как ты прекрасно знаешь, со мною знаком, с такой брезгливостью меня сторонился, будто я какая-то жабья бородавка.

— В ложу Царя без приглашения даже не все члены императорской семьи могут входить. Вам еще повезло, что Ники деликатен сверх всякой меры. Если б жив был Саша, он бы не промолчал, выставил бы вас с треском.

— Ты как будто рад тому, что нас с твоим сыном унизили…

— Что за вздор! Единственное, о чем я прошу, — дай всем время. В таком деликатном вопросе никак нельзя лезть напролом.

— Ты же знаешь, как тяжело мне дается бездействие. Это совершенно не в моем характере. — Голос Ольги звучал скорее капризно, чем настойчиво. В душе она уже смирилась, понимая, что рычагов давления на Павла у нее пока не много.

— Потерпи, все устроится.

— Все же я не понимаю, почему, ежели Эрик готов дать развод, мы не можем жениться, чтобы все сразу поняли…

— Это исключено, — перебил ее Павел. — Ты обещала не изводить меня этим вопросом.

— Но ведь Александр II…

Павел встал и, не удостоив ее ответа, ушел в свой кабинет. Мама Лёля покорно поспешила за ним. В тот раз ей пришлось замолчать. Но Павел плохо знал эту женщину, если думал, что она сдалась или отступила навсегда. Скорее затаилась перед новым броском.

II

В июне Сергей Александрович с Елизаветой Федоровной ездили в Англию, представлять Романовых на праздновании шестидесятилетия правления королевы Виктории. Российская монаршая чета поехать на юбилей бабушки Аликс не могла, поскольку Государыня недавно разрешилась от бремени премилой девочкой, которую назвали Татьяной.

Возвращаясь с Туманного Альбиона, московский генерал-губернатор с женой заскочили в Петергоф повидаться с родней и поделиться впечатлениями.

После обеда пили чай на балконе в узком кругу.

— Королева держится молодцом! Ходит тяжело, но оставалась до конца приемов, когда мы уже падали от изнеможения, — Сергей был искренне восхищен выносливостью старой женщины. До чего же качественно раньше были сделаны некоторые человеческие индивидуумы. Действительно, на фоне многих современников Виктория казалась бессмертной. Законсервированный в английских политических льдах мамонт.

— Бабушка все такая же, непотопляемая! Праздник был грандиозный! Зала гала-спектакля утопала в цветах, от райка до партера. Больше полумиллиона живых роз, не меньше! Ложи были обрамлены белыми орхидеями. Невероятное зрелище! Помните, на вашей коронации что-то подобное соорудили в Архангельском? Сам парад был великолепный, и торжественная служба на открытом воздухе перед собором Святого Павла тоже, но очень уж долго. Мы изжарились! — Элле хотелось передать побольше деталей торжеств, чтобы Аликс представила все как наяву, но вдруг она резко переключилась на другую тему. — Пока не забыла… Вообразите, на нашем корабле в Англию ехала Сара Бернар! Мы потом, уже перед отъездом, смотрели ее в «Магда». Это было восхитительно!

— Как Эрни с Даки? — поинтересовалась Аликс.

Государыня впервые вышла к общему обеду после родов и выглядела уже вполне окрепшей, с румянцем на щеках. Свои душевные терзания по поводу пола ребенка она никому не показывала. Родственники также тщательно прятали свое разочарование за улыбками. Но прячь не прячь, было очевидно, что все ждали наследника. Нынешний Цесаревич, брат Императора Георгий, был безнадежно болен, а младший Миша — слишком юн и находился под абсолютным влиянием матери. Для упрочения положения и общей стабильности Государю нужен был сын. Тем не менее новорожденная была настолько прелестна, что невольно заставляла забыть, что ей предпочли бы мальчика.

— Передают вам горячие приветы и поздравления! Маленькая Элла становится все краше, очень похожа на Даки. Вы знаете, какой Эрни сумасшедший отец, только что в зубах ее не носит! Я не могу без смеха вспоминать, как они красили детскую комнату. Помните?

— Да-да, нам стоит повторить этот трюк со своими девочками, — рассмеялся Ники. — Я не помню, как она давала ему понять, какой цвет ей нравится? Ей же было несколько месяцев отроду. Протягивала к нему ручку?

— Смеялась или радостно взвизгивала… — пыталась припомнить молодая мама с теплой улыбкой.

— Я раньше переживала, что Даки ведет себя слишком независимо, но, с другой стороны, она всегда такая была, — продолжила Элла. Сестры тревожились из-за вдруг распространившихся слухов, что брак брата трещит по швам. — Эрни старается во всем ей угождать. Надеюсь, злые языки лгут про их разлад. Мы, в общем, ничего страшного не заметили, наслаждались их компанией, гуляли в Гайд-парке, Сережа ездил с ними в салон живописи…

— В этот раз мало было хороших вещей, — пожаловался Великий Князь. — Буквально две-три достойные работы. Кстати, Кирилла тоже видели. Пили с ним чай у Мари в саду. Наш моряк сам на себя не похож. Очень конфузится и удивительно молчалив.

Павел тут же вспомнил, как краснел племянник при виде Даки во время коронационных торжеств. Уж не он ли был причиной семейных неурядиц гессенской четы? Но Пиц решил помалкивать. В таких делах, как на весеннем льду Финского залива, каждое неловкое движение может оказаться фатальным.

— Любопытно, в кого это он вырос такой стеснительный? — улыбнулся Ники.

Павлу почудилось, что Царь намекал на недавнюю бесцеремонность родителей Кирилла, Владимира и Михен, в театре. Пиц сделал вид, что понятия не имеет о том случае. И о госпоже Пистолькорс вдовец молчал, старательно изображая, что совершенно охладел к той давней истории.

— Кто из адъютантов с вами ездил? — живо поинтересоваться он, чтобы предотвратить развитие темы с театром.

— Сумароков с женой, — даже Сергей не уловил хитрого хода младшего брата.

— Кстати, с Зинаидой Николаевной произошел курьезный случай. Ее шикарные драгоценности потеряли, и она в первый вечер была на обеде без единого украшения, — вспомнила Элла про историю, приключившуюся с княгиней Юсуповой.

— Представьте, какого ей было сопровождать мою жену, на которой слепила глаза наша фамильная тиара с мамиными изумрудами.

— Та самая? Твой свадебный подарок? — уточнила Аликс.

Сергей утвердительно кивнул.

— Да, она моя любимая. Ежели княгиня сказала бы раньше, я бы одолжила ей любой гарнитур! Но выяснилось все только на приеме. Надо сказать, несмотря на ситуацию, держалась Зинаида Николаевна вполне уверенно. Такой красоте дополнительный декор не требуется. — Элла гордилась тем, с каким спокойным достоинством подруга приняла случившееся.

— К счастью, на следующий день сак с украшениями сыскался. Его случайно положили в другой багаж, — успокоил Сергей Императрицу, которая с ужасом представляла, какой это был бы ущерб для Юсуповых. Двор ее родителей был скромен, и Аликс знала вещам цену. Что касалось частной жизни, они и теперь с Ники жили просто, без расточительств, чего не могли понять ни Владимир, ни Михен. — Тут уж Зинаида компенсировала все с лихвой. Ее бриллианты рассматривали, что тех индийских принцев, открыв рот!

— А что Джунковский? Я полагаю, теперь, когда греко-турецкая война окончена, ваш отряд вернется? — не успокаивался Павел. Если не хочешь, чтобы обсуждались неудобные тебе темы, сам направляй беседу в нужное русло.

— Да, ждем их в середине июля, — подтвердила Елизавета Федоровна. — Они работали в тяжелейших условиях. Кругом тиф, лихорадка. Почти все в отряде переболели.

Елизавета Федоровна не сгущала краски. Позже старший врач санитарного отряда Иверской общины, доктор медицины Ланг, заразившийся в Турции тифом, умрет, вернувшись на Родину.

— Я бы поговорил с Джунковским, когда он вернется. Интересно, как реально обстоят дела с кавалерией у турков и греков.

— Вряд ли ты узнаешь что-то новое, но я отправлю его к тебе. А лучше ты к нам приезжай!

— Я попрошу Минни, как главу Общества Красного Креста, с ним встретиться! Мне кажется, он был бы рад такому признанию! — поделилась Елизавета Федоровна своими идеями.

— Пусть наш герой и ко мне заглянет! — предложил Государь.

— Ники, для него это была бы огромная честь!

— Жаль, что вы не можете с нами дольше побыть, — грустно заметила Аликс, которая уже начала скучать по сестре, хоть та еще не уехала. Среди фальши и лицемерия, окружающего царскую чету, родные люди особенно грели душу.

— Мы бы и сами с радостью задержались, но что ж поделать, нужно устроить достойную встречу королю Сиама в Первопрестольной, — посетовал Сергей.

— Зато почти сразу после него приедет дорогая Стефания! — Элла с нетерпением ждала свою давнюю подругу, вдову австрийского кронпринца Рудольфа, который много лет назад застрелился в Майерлинге со своей семнадцатилетней любовницей, Марией Вечерой.

— А у меня начнутся нескончаемые смотры и инспекции полков, — вздохнул Сергей. Вздох этот был скорее кокетством, поскольку военное дело он любил и командование округом изначально давалось ему легче, чем первые годы гражданского генерал-губернаторства.

— Будем ждать Степаниду в Питере, — дразнил Павел Эллу. Он обожал давать знакомым забавные прозвища.

Его Императорское Высочество мог сколь угодно веселиться, но, похоже, эрцгерцогиня Стефания ехала в Россию не только навестить старую подругу. Сергей просил брата оказать гостье радушный прием в Санкт-Петербурге, куда она собиралась отправиться после Москвы. Он велел Пицу взять Стефанию под свое крыло и развлекать до упаду, рассчитывая, видимо, что между двумя вдовцами вдруг вспыхнет искра, которая начисто выжжет дух Пистолькорши, этой питерской Цирцеи, из сердца младшего брата. Павел поручение Сергея выполнил, с эрцгерцогиней безудержно флиртовал, объяснив Маме Лёле, что делается это для усыпления бдительности родственников.

Ольга пытку Степанидой вынесла с трудом. В салонах только и болтали об ухаживаниях августейшего генерал-адъютанта за снохой австрийской императрицы Сиси. Договорились уж до того, что едва их не женили.

Когда Великий Князь сообщил, что после всех забот, осенью он поедет отдыхать во Францию с детьми, Ольга совсем сникла. Но Павел быстро возродил ее к жизни, предложив ехать с ними. Вот так качели! То лед, то пламень. То серая безысходность, то радость надежды. То безудержное кокетство с эрцгерцогиней, то смелый, если не безрассудный шаг навстречу Лёле. Ольга восприняла отдых с детьми Павла как достойное вознаграждение за терпение, которое давалось ей нелегко.

III

Сбежав от детей, их воспитательницы и свиты, они сидели в кафе на французской набережной, жмурясь в лучах заката. Сытое, круглое солнце грузно опускалось за горизонт. Было в его ярком пурпуре и золоте что-то немного пошлое, мещанское.

Ольга не могла отвести взгляда от Павла, от отражавшейся в его печальных глазах бирюзы моря. Его тонкий профиль вне дворцовых стен смотрелся чересчур изящным. Великий Князь представлялся ей изысканной гончей, случайно оказавшейся в окружении кривоногих коротышек-бульдогов. Все эти толстопузые господа и вульгарные французские дамочки, отдыхающие за соседними столиками, не тянули на достойные декорации для ее принца! Его Императорское Высочество выглядел таким ранимым, незащищенным. У Лёли замирало сердце от любви и желания спасти его от всех мыслимых и немыслимых опасностей мира, закрыть от невзгод своей грудью.

Ольга опекала Павла как могла, в меру своих сил и бурной фантазии. Однако, несмотря на всю ее заботу, у Великого Князя на шее образовалось розовое, зудящее пятно. Человеку честному невозможно жить во лжи. Совесть непременно даст о себе знать какой-нибудь болячкой. Лгун или подлец чувствовал бы себя как рыба в воде, но порядочный человек обязательно расплатится за игры с собственными моральными убеждениями здоровьем, а то и жизнью.

— Меланхолия? — неправильно расценил Павел встревоженный взгляд Ольги, перенося на нее собственные переживания.

— Отнюдь! Просто задумалась… Будь добр, попроси камердинера срочно найти медный таз.

Ольга вспомнила, как когда-то в детстве мать ставила начищенный медный таз с водой под кровать брату, чтобы вылечить его от назойливой кожной болезни.

— Это еще зачем? — рассмеялся Павел неожиданному экстравагантному запросу.

— Ничего не спрашивай, просто доверься мне!

Пиц с сомнением посмотрел на свою любимую, в ее позолоченные закатным солнцем глаза цвета темного янтаря, но возражать не стал. Как мог он не доверять женщине, которая, презрев стыд, страх и осуждение света, родила ему сына?

— Признайся, ты думаешь о Боде? — допытывался Пиц, который воображал, что Ольге тяжело видеть, как его дети наслаждаются пляжем и морем, пока ее чада и их общий мальчик ждут мать в дождливом Петербурге.

— Я думаю о нем каждую секунду… — Лёля не лукавила. Мысли о детях всегда были у нее в голове. А уж младший сын представлял собой ее самую большую ценность. Он был ее гордостью и счастьем. Она обожала Володю со всей материнской страстью. Он был доказательством главной любви ее жизни. Кроме того, мальчик был невероятно похож на мать, только выполнен в мужском варианте. Как же она могла не думать о нем? Уловив нотки угрызений совести в голосе Павла, госпожа Пистолькорс не могла не воспользоваться моментом, уверенная, что делает это для его же пользы. — Как жаль, что он не может быть здесь с нами… Бедный мальчик, найдем ли мы нужные слова, чтобы объяснить ему все, когда он подрастет… Бог со мной, с моим добрым именем, я не ропщу. Вероятно, я заслужила. По грехам дается нам… Но за что страдает невинное дитя?

Ее слова попали точно в цель, в самую сердцевину раны. Они вошли в полный резонанс с бродившими в Павле мыслями, разъедавшими его изнутри. Решение зрело. Нужно было набраться смелости и сделать первый шаг — открыться Сергею. В конце концов, брат принял любовницу Алексея и его незаконнорожденного сына. Почему он должен отвергнуть Ольгу и ребенка Павла?

Два спокойных года в жизни России, напоминающие эпоху Александра III, были, пожалуй, идеальным временем для обсуждения личных вопросов с московским генерал-губернатором. Тот пребывал в отличном расположении духа от блестящего хода с бескровным присоединением китайского Порт-Артура, незамерзающего порта Ляодунского полуострова, в ответ на занятие немцами Циндао. Молодому Государю пришлось выдержать напор министра финансов Витте, который требовал отказаться от этой авантюры, предложенной министром иностранных дел Муравьевым. Однако главный аргумент, который для Императора перевесил все предостережения, заключался в том, что, если Порт-Артур не присоединит Россия, его захватят англичане, чьи корабли уже с самым алчным видом курсировали недалеко от полуострова. Это был не слишком дружественный жест в отношении Китая от страны, которая дала обещание его защищать, но отчего-то более всех по поводу судьбы Порт-Артура возбудились не китайцы, а Япония и Англия, которым, очевидно, самим хотелось заполучить этот лакомый кусок.

Но, несмотря на благоприятную атмосферу, страх объяснения с братом переборол в Павле чувство стыда и стремление души к правде и покою. Пиц не решился открыться Сергею ни в этом, ни в следующем году, все сильнее страдая от мук совести и от своего кожного недуга.

Тем временем госпожа Пистолькорс, используя болезнь как предлог, все больше и больше проникала в жизнь Пица. Осенью она ездила с ним в санаторий под Берлином, где Его Императорское Высочество принимал ванны, которые давали ему временную ремиссию. Они шокировали местный бомонд, открыто появляясь вместе на публике, слухи о чем быстро достигли России. И вот уже питерские сплетницы взахлеб обсуждали разнузданные нравы царской семьи.

IV

Осень золотом фонарей отражалась в зеркале мокрых бульваров. Петербуржцы, озябшие в своих загородных имениях и на крымских дачах, косяками потянулись в столицу.

По субботам в уютный дом Танеевых на шумные танцевальные вечера свозили отпрысков уважаемых семей — детей княгини Юсуповой, министра юстиции Муравьева, графини Сумароковой-Эльстон, сестры адъютанта московского генерал-губернатора.

Под аккомпанемент хозяина особняка, Александра Сергеевича, который был не только обер-гофмейстером двора, но и довольно знаменитым композитором, нескладные подростки имели возможность продемонстрировать разученные с господином Троицким па. Учитель танцев, несмотря на свой утонченный и напомаженный вид, был весьма требователен и строг с юными танцорами. К счастью, его к Танеевым не звали, и дети могли весело кружиться под музыку, без окриков и замечаний. Девочки обыкновенно старались, а мальчикам изящные движения быстро надоедали. Они начинали шалить, отвлекая баловством и юных партнерш. Самым несносным из всех непосед был Феликс Юсупов. Он сам не был в состоянии долго оставаться сосредоточенным и другим не давал.

Больше всего от него доставалось старшей дочери хозяев, Анне. Она была несколько полновата, и лицо ее с наивными голубыми глазами было слишком простым для наследницы аристократического рода. По внешним достоинствам Аня сильно уступала своей младшей сестре, Але, которая была похожа на хорошенькую фарфоровую куклу. Если б лица можно было сравнить с тканью, то Анино было бы дешевым ситцем, в то время как у сестры был бы белый атлас с перламутровым отливом.

Найти кавалера для Анны было настоящей проблемой. Никто не желал с ней танцевать. Взрослым часто приходилось вмешиваться и в приказном порядке назначать Ане партнера на вальс или мазурку. Если эта незавидная участь постигала Феликса, он выполнял обязанности с нескрываемым раздражением, стараясь как можно сильнее отдавить девочке ноги в ее новых атласных туфельках, чтобы в будущем она сторонилась его, как чумного. Заканчивалось все, как правило, скандалом и горькими слезами пострадавшей. Сложно было сказать, что было главной причиной ее рыданий — боль физическая, которую Феликс причинял с бравурным садизмом, или душевная обида. Бедный ребенок, который вырос в родительской любви, не готов был к открытому неприятию других людей. Анна никак не могла понять, чем же заслужила такую резкую неприязнь этого мальчика, похожего на юркого, бледного крысенка. Было обидно вдруг осознать свою внешнюю посредственность и отсутствие шарма, который часто важнее идеальных черт.

Анна еще, может быть, смирилась, если бы ее отвергал старший брат мучителя, Николай, который с презрением взирал на всех несуразных подростков из-под своих густых, черных бровей. Его мясистые губы всегда были изогнуты брезгливым изломом. Девочек страшно интересовало, улыбался ли молодой человек хоть кому-нибудь.

Старший сын Юсуповых терпеть детские балы не мог и появлялся там только из-под палки. Зинаида Николаевна не злоупотребляла своей родительской властью, поэтому Николай баловал Танеевых своим присутствием редко. Мать все прощала своему любимцу, который внешне был похож на отца, Феликса Феликсовича, но тонкой натурой и талантами весь пошел в нее. Николая тянуло в театр, в искусство, что совершенно выводило приземленного отца из себя.

Княгиня осуждать сына за изящные увлечения не могла. В ней самой открылся настоящий сценический дар. Елизавета Федоровна придумала устроить спектакль, который поставили знаменитые режиссеры, Станиславский и Немирович-Данченко, в котором играли аристократы-любители. Задумка удалась. Зинаида Николаевна стала настоящей звездой постановки. По крайней мере, публика, генерал-губернатор и Станиславский были от нее в полном восторге.

V

Февральские студенческие волнения студеным дыханием последнего зимнего месяца внесли новое охлаждение в медленно налаживающиеся отношения двух лагерей, на которые разделилась императорская семья после Ходынской катастрофы. Первая группа августейших родственников во главе с небезызвестным кланом Михайловичей радела за реформы и к любым бунтам относилась снисходительно, с некоторой даже симпатией, потому как волнения лишний раз доказывали, что не все ладно в государстве Российском. Их острые языки не знали удержу в критике всего и вся. Не имея важных ответственных постов, не отвечая ни за что, они рассуждали на любую тему, вид имея самый важный, как если б равных им знатоков вопроса не было во всем свете. Послушать их, так будь они во главе государственных институтов, вот уж тут-то бы и расцвела Россия. Они-то знали, как должно править страной. Их популистские лозунги нашли горячую поддержку в рядах светского бомонда, неожиданно оказавшегося весьма прогрессивным, в особенности после бокала-другого шипучего напитка. Да что там, сливки общества зачастую оказывались более либеральными, чем те сословия, о правах которых они пеклись. И ведь как пеклись! Как разбирались в чаяниях народных! Пусть представления о том, как живут люди по ту сторону дворцовых стен, были у них весьма смутные. Да разве это важно? Главное — свобода! Это магическое слово-шифр, код ко всем замкам, ключ к любым сердцам. Вряд ли аристократы понимали, что действительно нужно рабочим или студентам, если полагали, что хаос и анархия — это то, что пойдет народу или стране на пользу. Но сама мысль о некоей абстрактной свободе, которую каждый понимал по-своему, была настолько добродетельна и героически прекрасна, что облагораживала демагогию любого болтуна и фрондера, пусть даже он нес самые наивную утопическую чушь.

Тому, что к этому лагерю прибился сердобольный Константин Константинович, никто не удивился. Он был один из немногих, кто искренне жалел разогнанных студентов. Его тонкая натура не могла смириться с любыми суровыми мерами, и он, ни секунды не колеблясь, поддержал требование о расследовании репрессий против студентов.

Группе кузенов-либералов противостояли братья покойного Государя. Их посыл был прост — поскольку твердый стиль правления Александра III на практике доказал свою эффективность, обеспечив стране мир и спокойствие на многие годы, этого направления и следовало придерживаться. Им было с чем сравнивать. Это их отца, Императора Александра II, разорвала бомба террориста. Сыновья убитого Царя-реформатора знали, что с бунтарями нельзя заигрывать. Стоило только пойти на поводу у разбушевавшейся толпы, и пиши пропало. Мятежники будут повышать ставки. Вновь начнутся убийства чиновников, а там и до покушений на Государя недалеко.

Как бы непримиримы ни были противоречия по студенческому вопросу, они, ко всеобщему приятному удивлению, не испортили гуляний на масленицу. Петербуржцы отчаянно веселились на многочисленных балах, которых, по ощущениям, в тот год давали больше, чем когда-либо.

Воспользовавшись атмосферой праздника, Павел тоже устроил у себя оживленный вечер, зазвав на него множество молодых девиц. Пиц сразу уговорился с Мамой Лёлей, что пригласит на прием своего бывшего воспитателя, Дмитрия Сергеевича Арсеньева, поэтому им придется соблюдать дистанцию и держаться друг с другом холодно, в рамках формальных приличий. Старик непременно поделится своими наблюдениями с Сергеем. Павел рассчитывал, что, если близкие поверят в их с Ольгой разрыв, их на какое-то время оставят в покое. Пиц строго следовал легенде — с Лёлей не танцевал, за обедом сидел между Михен и Зинаидой Богарне и не бросил в сторону своей любимой ни единого взгляда. Ольга, в свою очередь, разместилась за другим столом и благосклонно принимала ухаживания пожилого соседа. В конце вечера Арсеньев откланялся довольный. Похоже, парочке удалось ввести его в заблуждение.

Острую политическую тему, напротив, как Павел ни старался, полностью обойти не удалось.

— Университетские непорядки истекают из политической пропаганды. Ежели не принять самых строгих мер, можно дождаться покушений на жизнь Государя, — довольно резко ответил Павел кузену Мите, младшему брату Константина Константиновича, который не нашел более подходящего времени, чтобы поинтересоваться его мнением.

Великие Князья были добрыми друзьями. Оба обожали лошадей и ценили кавалерию превыше любого другого рода войск, что снабжало их бесконечными темами для обсуждений. Кроме того, Митя тоже имел сценический талант. Кузены с удовольствием разделяли и это увлечение, участвуя в веселых семейных постановках. Младший брат Константина Константиновича, как и Павел, не рвался к власти, не грезил о головокружительной карьере крупного государственного деятеля или политика, он находил радость в простых вещах, в командовании конногвардейским полком. Единственное, чего не понимал Митя, это увлечение Павла госпожой Пистолькорс. Он вообще к женщинам относился с некоторым недоверием и в свои без малого сорок никогда не был женат.

— Все же имело бы смысл разобраться, что послужило толчком к этим волнениям. Что страшного в расследовании Ванновского?

— Да полно! Что же там непонятного? Студентам, видите ли, не понравилось обращение к ним ректора, который требовал соблюдения порядка. Ах, Боже мой, как он посмел призывать их к порядку! — язвительно заметил Пиц. — Не было бы обращения ректора, они прицепились бы к чему-то еще. Это был лишь повод, чтобы начать непорядки. Сергей говорит, что в московские университеты тут же отправились эмиссары этих смутьянов. У зачинщиков обнаружили брошюры Каутского и Маркса. Просто смешно, когда говорят, что эти протесты не носят политического характера! Тут еще Витте подлил масла в огонь своей запиской Императору, где указывал на некорректные, по его мнению, действия министров. Складывается впечатление, что он хочет насолить Горемыкину и невзлюбил министра народного просвещения, поэтому делает все, чтобы Боголепова отправили в отставку. Иначе зачем он эту записку придал огласке? Зачем вообще министру финансов лезть в это? Набирает политические очки дешевым популизмом?

— Костя недавно имел с ним длинную беседу и узнал ужасные вещи. Витте утверждает, что Горемыкин посылает в толпу учащихся своих сыщиков, сеющих там волнения, и, когда эти меры приводят к смятению и беспорядкам, наушничает Государю, что студенты — враги Отечества и самодержавия. Витте осуждает высылки и аресты, применяемые без разбору, а кто из порядочных людей может это поощрять?

Двое младших братьев, словно два аватара, пикировались точками зрения Сергея и Константина.

— Ежели ты спросишь меня, кому верю я — Витте или Боголепову с Горемыкиным, — полагаю, мой ответ тебе известен. Бедный Ники! Как тяжело ему приходится в этой атмосфере лицемерия и интриг. Мы хотя бы должны быть едины, чтобы быть ему опорой, — закончил Пиц формулой примирения, вспомнив о своей роли хозяина. — Пойдем-ка, Митя, к гостям! Дурно надолго оставлять их без внимания.

До Павла доходили слухи, что на место министра народного образования прочили Костю. Царь же, прислушавшись к рекомендации Сергея, назначил Боголепова. Может быть, помимо возвышенного гражданского возмущения и жажды справедливости, в кузене говорили ревность и обида, что его не принимают всерьез и для важного поста предпочли ему другого.

Государю, который вначале прислушивался к Сандро и Косте, в конце концов, пришлось принять строгие меры, поскольку никакие уступки уже не могли успокоить почувствовавших безнаказанность смутьянов. Наконец, порядок был водворен, однако беспорядки отвлекали внимание от других важных событий, происходящих в тот год. Они затмили Гаагскую мирную конференцию, основанную по инициативе Российской империи. А ведь именно на этой конференции были заложены основы международного гуманитарного права. Важное событие мирового масштаба, но не для петербургской великосветской общественности. Что за скучища! То ли дело натравливать студентов на преподавателей и на полицейских казаков! Вот это перформанс!

VI

Павла разбудил тревожный стук в дверь. Камердинер решился разбудить недавно уснувшего Великого Князя, только принимая во внимание срочную и печальную суть послания, которое принес адъютант Его Императорского Высочества Алексея Александровича.

Чтобы прочесть записку, Павел попросил Волкова открыть тяжелые портьеры, оберегающие его спальню от света белых ночей. Несмотря на поздний час, ночь была мертвецки бледна.

Полное отчаяния и паники послание старшего брата гласило: «Срочно приходи. Зины больше нет!»

Уже какое-то время было известно о ее болезни. Полнота Зинаиды Богарне несколько лет как приобрела болезненный вид. Она больше не выглядела той знойной сердцеедкой, которая пышностью своей приводила молодое поколение Романовых в состояние волнительной дрожи, а скорее напоминала мумию, забальзамированную в толстом слое желтого свечного воска. Но все же никто не ждал такого скорого конца. Еще в марте она веселилась у Павла на приеме, не обнаруживая никакого знака приближающейся смерти.

Пиц застал брата, одиноко горюющим в своем кабинете. Он походил на огромного, взъерошенного медведя, не находящего себе места в опустевшей берлоге.

— Я хотел тебя видеть, потому что только ты можешь меня понять! — Павел впервые видел слезы Алексея. Сердце заныло от жалости к брату и не только. На Павла вдруг снова нахлынули страшные воспоминания, словно и не прошло почти десять лет со дня смерти его жены. Он молчал, потому что боялся, что, если откроет рот, оттуда вместо слов вырвутся рыдания. Алексей и не ждал ответа.

— Не дай Бог кому-нибудь пережить то, через что я вынужден был пройти в последнее время. Не пожелаю этого и врагу своему!

— Не дай Господь никому! — Пиц не узнал свой голос, настолько его связки были сдавлены горькими воспоминаниями.

— Я зачем тебя позвал, — Алексей, налив из стоящего на столе хрустального графина водки, встал и подал рюмку младшему брату. — Женись на ней!

После неожиданного призыва Алексей быстро опрокинул стопку, ни капли не поморщившись. Горе, видимо, начисто отключило вкусовые рецепторы. Его лицо было мокрым от слез. Несмотря на то, что брат, как и его скончавшаяся подруга, был весьма грузным мужчиной, черты его сохранили привлекательность. Они четверо, усопший Александр III, Владимир, Алексей и сестра Мария, были похожи на отца, Александра II. Большие круглые глаза, курносый нос, аппетитные щеки и плотное телосложение — родство было налицо. Стройные, с тонкими, изящными кистями рук и вытянутой формой лица Сергей с Павлом, как и старший брат Николай, умерший в Ницце много лет тому назад, пошли в мать либо в деда, Николая I.

— На ком? — почему-то спросил Павел, хотя прекрасно понимал, что Алексей имеет в виду Маму Лёлю.

— На Ольге! Женись! Или будешь потом жалеть всю жизнь, как я!

— Неужто ты думаешь, Ники даст на то разрешение? Тебе же родители не позволили жениться на Жуковской.

— Не позволили, — шумно вздохнул огромной грудью Алексей. — Как я был одинок тогда! Я мало был с родителями, у меня никогда не было друга, я никому не мог излить души своей… Вам с Сергеем повезло, вы с детства неразлучны. А я был одинок! И вот, после стольких лет пустоты, я встретил ее. Зине я мог поведать задушевные мысли и чувства! Но и ее теперь нет…

Язык у Великого Князя немного заплетался, что было нехарактерно для Алексея. Он мог бы выпить бочку вина и не захмелеть, однако в минуту несчастья весь организм работает по-иному. Брат хотел было разлить еще горькой, но Павел остановил его.

— Прости, Алеша, не могу больше. Завтра опять позировать Серову для портрета. Ежели стану пить, не проснусь ко времени. Да и не хочется остаться в веках с отекшей физиономией. Вы же сами меня на смех поднимете.

— Серов, поди, не глуп, чтоб быть настолько реалистичным, — грустно улыбнулся брат. — Правда хорошо, а красота-то лучше!

— Ну что ты! Он принципиальный, категорически не терпит замечаний. Признаться, я его немного побаиваюсь…

— Видишь, и тебе твой портрет важнее меня! Только Зине я и был нужен… — обиделся Алексей.

Устыдившись своего решения уйти, бросив брата наедине с горем, Павел остался. Они просидели несколько часов кряду. Алексей изливал душу, Пиц слушал. Через некоторое время в коридоре раздались шаги, и с утренними лучами не ложившегося спать солнца в кабинет вошел любимый племянник Алексея, Кирилл. Павел передал ему вахту поддержки и утешения командующего флотом, а сам, осоловелый от печальной бессонной ночи, отправился домой по залитым солнцем улицам.

Через десять дней у Государя родилась третья дочь, Мария, а в конце месяца умер от чахотки его брат, Цесаревич Георгий.

Алексей подошел к Павлу после панихиды по племяннику и шепнул ему на ухо:

— Забудь, что я тебе присоветовал. Ничего хорошего из этого не выйдет.

То, что Алексей в принципе помнил, что наговорил ему в тот день, на пике личного горя, удивило Пица. Он кивнул брату в знак согласия, но мысль о женитьбе поселилась в его голове и то затухала, то вновь обострялась, как зудящее красно пятно экземы на шее. Павел не хотел обманывать себя, понимая, что брак этот невозможен. К чему же эти бесплотные мечты? Однако мысль проявила завидную живучесть и не истреблялась никакими доводами разума, как и экзема, при которой не помогали никакие примочки или мази.

VII

Ольга Павлу не перечила, о браке заикалась лишь изредка, когда совсем уж не могла сдержаться. Великий Князь, несмотря на проникшую в него идею, разговоров с Мамой Лёлей на матримониальную тему избегал. Ему не хотелось давать ей ложные надежды. На пустых фантазиях можно было протянуть некоторое время, но разочарование от крушения мечты было бы слишком болезненным. Правда, пусть и неприглядная, выглядела более безопасной в этом случае.

— Что же, так все и будет продолжаться? Так и будете давать повод говорить о вас в свете? — строго потребовала объяснений мать Ольги, когда после одного зимнего обеда они остались втроем с дочерями. — Слава Богу, отец не дожил до этого шкандаля!

— Мамá, Вы говорите таким тоном, будто я намеренно сохраняю текущее положение дел. Вам, как никому, известно, что я более всех страдаю от этого. Но что я могу поделать? Не под поезд же мне бросаться, в самом деле… — довольно дерзко ответила Лёля. Обычно они с Любашей были чрезвычайно почтительны с матерью, но сейчас Ольга Васильевна слишком неделикатно обошлась с больной темой. — Великий Князь не может вот так взять и жениться, на ком хочет!

— А хочет ли он? — подлила масла в огонь Любовь Валериановна.

— Без сомнения! Ведь он любит меня!

— Святая наивность! — всплеснула руками старшая сестра. — Четвертый десяток, а она все верит мужским побасенкам…

Любовь Валериановна не узнавала Лёлю, которая всегда крутила мужчинами как хотела, заставляя их исполнять любые ее прихоти и самые немыслимые капризы. Старшая сестра не раз осуждала главную кокетку семейства Карнович за потребительское отношение к сильному полу, но эта вдруг будто бы поглупевшая и безвольная, как казалось Любаше, особа нравилась ей еще меньше. Неужели она принимает за чистую монету все сказки, что ей сочиняет августейший любовник?

— Коли он тебя так обожает, отчего же он постоянно появляется то с одной дамой, то с другой? Говорят, он женится на Стефании Австрийской, — продолжала мать. — По твоей милости над нами потешается весь Петербург! Я слыхала, затеивается некий дамский клуб. Будете и этим бездельницам давать пищу для сплетен? Будто бы мало нам яхт-клуба!

— Принцесса Стефания, как и все остальные, лишь для отвода глаз. Его брат страшно против, Павел не хочет его сердить. Нужно время, чтобы семья привыкла. Я уже не раз Вам объясняла!

— Пять лет уж! Сколько им еще нужно? Бодя вон уже книжки читает…

— Никак не возьму в толк, зачем вы мучаете меня этими вопросами? Неужто боль моя забавляет вас? Ведь вы знаете, что у меня нет ответа и я не имею возможности повлиять…

— Так уж и не имеешь? — Ольга Васильевна, похоже, была настроена решительно. — Отлучи его от своей спальни, и посмотришь, как быстро он изыщет возможность узаконить твой статус.

— Или действительно найдет мне замену и женится на какой-нибудь принцессе!

— О какой же любви в таком случае идет речь? Блуд это, самый что ни на есть неприкрытый блуд… А ежели Его Императорское Высочество тебя, наконец, оставит, бросишься в ноги Эрику. Повинную голову меч не сечет. Он, в конце концов, муж твой законный и, к слову, показал себя самым достойным образом. Думаю, он тебя и назад примет. Его ангельскому терпению можно только дивиться. Другой бы застрелил уже всех из револьвера!

— Мамá, ну полно! — не вытерпела Любаша. Воспитание воспитанием, но разговоров о смертоубийствах она не одобряла.

— Полно? Замолчать мне прикажете? Я пока еще хозяйка в собственном доме! — мать метнула в дочерей гневный взгляд. — А тебе, Лёля, я так скажу, окрутить мужчину много ума не надо, а вот под венец его препроводить — это другое дело. Не обессудь, но, пока беззаконие ваше не прекратится, ноги моей не будет в твоем доме!

Люба и Лёля слушали главу семейства, потупив глаза. Однако маска покорной девочки моментально слетела с Ольги, как только она переступила порог родительского дома. Госпожа Пистолькорс шла к экипажу, возмущаясь себе под нос и гневно вбивая каблучки ботильонов в снежную коросту.

VIII

За окном белой юбкой солнце-клеш кружила вьюга. Казалось, это она и принесла Ольгу в неурочный час в кабинет Павла, где он, почитав детям перед сном исторический роман «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году», изучал доклад об англо-бурской войне, которая шла в Южной Африке. Ездящая пехота и артиллерия буров представляли собой интересный феномен. Но госпожа Пистолькорс моментально перетянула одеяло с конной гвардии на себя.

Едва за Лёлей закрылась дверь, она упала в кресло рядом с Павлом и дала волю слезам.

— Что случилось? — испугался Пиц, не понимая, что и предположить, какой беды ждать. Истерика совершенно не вязалась с обычно жизнерадостной, прекрасно владеющей собой Ольгой.

— Это невыносимо! Выше моих сил! — пересказав любимому разговор с матерью, подытожила дрожащим голосом Ольга. — Меня уже родная мать проклясть готова, а ты даже говорить о браке не желаешь! Ты прекрасно знаешь, что в теперешнем статусе я оказываюсь в наиболее уязвимом положении. Ты в любом случае остаешься героем, а я — падшей женщиной!

— Мы столько раз об этом говорили…

— Я терпела пять лет, но меня не принимают даже как Зину Богарне.

— Ты ведь бываешь у Владимира и Михен.

— Да, но на официальных приемах я должна появляться не с тобой, а с Эриком. Алексей не стыдился Зины. Она была хозяйкой в его доме. А я появляюсь у тебя только под покровом ночи!

— К чему ты ведешь?

— К тому, что ты меня не любишь!

— Ты несправедлива, — однако Павел уже понял, что увещеваниями дело не решится, от него потребуют каких-то действий, поэтому решил перейти сразу к делу. — Скажи, что может тебя успокоить, кроме брака?

— Не знаю! Ничего!

— Ты хочешь оставить меня? — слова Павла прозвучали с едва заметным холодом. Лёля испугалась.

— Нет! — разрыдалась с новой силой она. — Мамá права, ты не любишь меня, раз позволяешь свету относиться ко мне, как к уличной девке!

— Я не понимаю, о чем ты! Кто к тебе так относится?

— Во всех салонах смеются надо мной! Ты не слышал, какие пакостные стишки про нас распространяют? «Нет судьбы на свете горше, чем у Павла с Пистолькоршей!»

— Твои горькие слезы из-за этих глупейших рифм? Не стоит обращать внимание на сплетников. Они всегда к чему-то да прицепятся. Ты меня удивляешь! Я даже подумать не мог, что мнение общества так важно для тебя. Ведь ты всегда была смелой, независимой женщиной! Что случилось? Почему вдруг людская молва приобрела для тебя такое значение?

— Ты недооцениваешь опасность. Ты слишком благороден, слишком великодушен! Тебе кажется, слова — это только слова. Главное — суть. Мнение одного человека, может быть, и неважно, но когда сплетня многократно повторяется, она становится чем-то осязаемым, живучим и заразным. Никому не будет важно, какая я, что я чувствую и что делаю на самом деле. Когда они вымесят слухи как следует, они слепят из этой грязи мой образ, который и будет жить в их головах вместо меня. Все будут видеть во мне только опозоренную, падшую женщину! Любого можно оклеветать так, что весь мир отвернется от него. Ты возразишь, что Господь все видит. Конечно! Но люди будут верить в то, что расскажут в салонах генеральш и что понесут потом из дома в дом как истину. Сплетня — оружие пострашнее царь-пушки.

Конец ознакомительного фрагмента.