10 способов убить Меня!

Елена Валентиновна Нестерова, 2017

Эта книга насыщена событиями. Фантастика вплетается в детектив, раскрывая потайные двери человеческой души. Главный герой романа, очень талантливый и весьма эпатажный режиссёр, средних лет. За годы в профессии, его жизненный компас слегка сбился. Он потерял любовь, нажил врагов, и готов был совершить преступление, но кто-то решил, что прежде чем умереть, он должен полюбить жизнь. И так, десять раз подряд. К роману прилагаются четыре рассказа. Приятного прочтения!

Вступление:

Слушать, как поёт галка!

Алтай. 1985 год

Он шёл, утопая в уже рыхлом, весеннем снегу, по бескрайней долине.

В его небесно-голубых глазах не было страха, лишь песня матери звучала в сердце, широко и печально.

Поравнявшись с пролеском, он снял снегоступы и повесил их на дерево, вдруг сгодятся кому… Новые, прочные, сам мастерил.

Посмотрев по сторонам, он быстро нашёл то, что искал.

На голых ветках сложно было не заметить верного друга. Он махнул рукой, и галка слетела прямо на плечо, аккуратно сложив большие чёрные крылья, чтобы не задеть человека. В клюве у птицы сверкнуло колечко.

Парень взял его бережно, и одобрительно улыбнувшись птице, двинулся дальше в направлении дороги.

Галка крикнула и полетела следом, прикрывая своей тенью голубоглазого юношу.

Солнце встало в зените, когда вдалеке послышался рёв автострады… Он нарастал, давая понять странной паре, что их цель — близка…

На другом конце страны, такая же птица села на форточку, и девочка улыбнулась ей, протянув ладонь с лакомством.

Ранняя весна 1964 года, затопленная деревня в слияние рек Аргута и Катуни.

Галка стояла по колено в ледяной воде, уже не чуя ног. Тот свёрток, что она так бережно несла двадцать шесть километров от райцентра Тюнгур, как-то отяжелел, и она с испугом стала разворачивать кулёк, торопливо откидывая в стороны старое больничное тряпьё, халаты, пелёнки, и ветхие узкие простыни.

Всё это, попадая в воду, проворно тонуло, и Галка наступала на эти тряпки, чтобы быть чуть выше над водой.

Когда она добралась до центра своего клада, то вскрикнула и застонала…

Ребёнок был мёртв.

Она стала вслушиваться в его дыхание, но не удержала, и выронила младенца в талую воду…

Спохватившись, ударила себя по щеке, за неловкость и, подняв младенца, положила его повыше, чтобы прибывающая вода уж больше не посмела коснуться его.

Замёрзшими руками, она набрала веток с печи, где всегда хранила сухой запас, и прямо на шестке, не отворяя заслонки, стала разводить костёр, дуя на крошечный огонёк пока он не окреп. Лишь тогда она положила ветки потолще и поднесла младенца к огню, пытаясь согреть…

С минуту, она вглядывалась в его плотно закрытые веки, но вот, они вздрогнули и первый писк разбил пространство на — до и после.

Она прижала его к груди и внутри зазвучала песня, вырываясь наружу лишь тихими завываниями, словно слова тоже замёрзли, как и её тело.

Она судорожно раздирала платье, и пуговицы звонко ударялись о стены и так же звонко о воду, где и исчезали навсегда.

Посиневшая грудь была полна молока, но ребёнок плотно сжал губки, словно в обиде, и упорно не желал есть. Молоко текло по его губам и по подбородку, и даже попадало в глаза, отчего он морщился, но… Всё безрезультатно! Ни капли не попало ему в рот.

Она билась с час, пока вода не поднялась ещё выше, и тогда она стала трясти его, поднимая над головой, чтобы пробудить в нём желание есть…

Когда она повторила попытку покормить его, младенец уже не дышал…

Она медленно сходила с ума. Крепость характера и пережитое горе, закалившее её сердце, исчезло вмиг, и её разум поплыл куда-то, возвращая в прошлое…

Май 1962 года, затопленная деревня в слияние рек Аргута и Катуни.

Суета окончилась. Дома потонули по самые окна. Те куры, коих не успели покидать в лодки да на крыши — потонули, худые и послушные козы, как рогатые корабли, плыли по деревне в корытах, на плотах и лодках, пытаясь объедать при этом мокрые ветви кустарника.

Ребятня весело галдела, зная, что занятия в школе не состоятся пока вода не сойдёт, а это, ох, как нескоро. Можно играть и веселиться до самого лета.

Дед Митяй сидел на крыше своего дома и слушал радио, оно скрипело как несмазанная дверь, но разряжало обстановку общей скорби и обречённости.

Каждый год одно и то же. Никто в сельсовете и в районе не чешется, чтобы дамбу соорудить, или деревню переселить выше по реке. Там сухо, редко когда вода стоит, и то лишь по щиколотку.

Печи дымили от сырых дров, но топились исправно, но лишь в нескольких домах, что удачно стояли на холме. Там и обитали дети, старики и мелкая живность. Взрослые же, мокрые и усталые, пытались — который год подряд, сберечь своё добро.

Галя выпросила у деда Митяя лодку, и поплыла к холму, где находился погост. Туда вода не добиралась ни разу, и на том спасибо Господу Богу.

На дне лодки лежал крошечный свёрток, и бережно взяв его на руки и лопатку подмышку, заплаканная баба побрела на холм.

Вырыв могилу возле тётки Катерины, она положила в неё свёрток, перекрестила его и себя, и забросала землёй, молча давясь слезами.

Постаяла с минуту и пошла… Хотела в лодку сесть, а та, уплыла, забыла её привязать, дурья башка. Пришлось в воду прыгать, лодку ловить, и так до деревни и идти по пояс в воде.

Раздевшись, она села на остывающую печь и поняла, что до утра уже не слезет. Силы покинули её.

А может именно из-за этой проклятой талой воды дитя померло? Может и так, что теперь гадать…

Дверь распахнулась настежь, загоняя в дом новую партию воды.

Её муж, Иван, собрал мокрые вещи в армейский чемодан и молча вышел…

Она ни слова не проронила… Пусть идёт. Прошла любовь, а может, и не было её.

До какого же края беда дойти должна? Доколе терпеть то?

Всё, и этому конец, более руки на неё не подымет, слова грубого не скажет. Пусть идёт с миром.

Галка посмотрела на иконку Богоматери, что под подушкой прятала, поцеловала её и легла спать, что бы уже не плакать на сегодня. Глаза просушить.

Спустя два года.

Откуда мужик тот взялся, неизвестно, но деревенские бабки пели в один голос, что из города, и лишь дед Митяй, уверенно утверждал, дымя Беломором, что из лесу он пришёл, по заре…

Но Галка думала, что Митяю виднее, ведь он на крыше сидит, почитай целый год, окромя зимы.

Говорил тот мужик мало и только по делу, и все словечки мудрёные, как будто из книжек. Медленно так, спокойно речь свою выписывал, словно гипнотизировал собеседника.

Когда по осени урожай собирали и в город увозили, а линия электропередач — целёхонькой была, глядели они всем селом телевизор, один единственный — КВН с линзой, в доме председателя.

Так там диктор именно так и разговаривал, монотонно и завораживающе.

Волшебные вечера получались. Делали самодельные конфеты для ребятни, бабы пироги пекли, да закуску собирали, и садились прямо на пол, и начинались — Новости.

По началу, сельчане даже дышать боялись, а потом осмелели, даже переговариваться стали.

Те осенние тёплые дни были для них самыми ласковыми в году, да самыми долгожданными. Телевизор, водочка по рюмочке, а то и по две, да солёный огурчик, и тепло внутри, благодатно! Да не от неё, не от водки, а оттого, что все вместе, что без войны.

Потом, когда бураны накрывали жителей посёлка, провода рвались на мелкие верёвочки и до лета их никто не чинил. И телевизор стаял как гордость эпохи и благополучия, покрытый резной скатертью, чтобы не пылился.

Именно там, в том чудо ящике видела Галка такого франта.

Одет был с иголочки. Такую одежду в райцентре не купишь.

В прошлом году из Москвы журналисты приезжали, так и те, не так нарядны были, почти как деревенские.

А этот, брюки со стрелками, белоснежная рубашка с блестящими штучками на рукавах, вместо пуговиц, то ли заманки, то ли запонки. Всего и не упомнишь.

Чистый, аккуратный, не то, что мужики местные… И пахло от него духами.

У Галки мечта была, флакончик духов, не для того чтобы душиться, а чтобы нюхать иногда, для радости, мысли дурные отгонять. А было их немало. И то, что стареет она в одиночестве, и дитя её в сырой земле на холме деревенском лежит и креста своего не имеет, и многое другое, о чём даже себе признаваться стыдно, что недолюбленная она, недоласканная.

В кино вон какая любовь — красивая, а в жизни то что? Тоска и серость.

И стала Галя о том мужике думать, сначала, о странностях его с соседками судачила, а потом и в одиночестве, на сон грядущий, вспоминала лицо его, речи непонятные, но складные, манеры барские.

Руки его мастеровые, но гладкие и сильные. Такой обнимет и, дух вон.

И стало ей в нём всё любо… Пришла любовь, когда и слово само позабылось, когда память про неё, крест на душу наложила.

И сниться стал, так, что самой вспоминать стыдно было, не то чтоб кому рассказать, но именно так — как мечталось.

И стала Галка замечать, что он словно мысли её читает и смотрит так ласково, что сердце унять невозможно. Того гляди из груди вырвется и в небо птицей взметнётся. А коль слово скажет, так голова кругом, до помутнения…

Долго думала Галка, а потом решила, приглашу мужика к себе, чаю выпьем, рюмочку предложу, а там, как судьба решит. Накинула платок бабушкин, тот самый, что в сундуке на печи от паводков прятала и дверь нараспашку, а там — он. Стоит, с ноги на ногу мнётся.

Так и закрутилось… От рюмки он отказался, а после чаю с черничным вареньем, сгрёб её в охапку и стал любить…

Галка раньше и не знала, что в слове — любовь, так много составляющих… Огромными своими ручищами лицо её к своему прижал и целовал, целовал, пока губы не распухли, а потом раздевать начал, ласково, бережно и всё сам, а она стояла как дура и дышать боялась.

Так ему пришлось её, голую, на руки брать и в кровать нести, а там новое диво, новое чудо, о котором Галка даже в кино не видела. Всю он её обцеловал, ни одного местечка на теле не оставил, а когда дело дошло до тайных мест, вздрогнула Галка и вскрикнула как птица в небесах. Нега по телу расползлась, а он ждал, глядя на неё добрыми голубыми глазами как озёра горные, ждал, когда она насладиться полностью таким странным и неведомым для неё чувством. И она впитывала его, словно раньше и воды не пила, жажды не утоляла.

Эта ночь стала для Галки открытием большим, чем полёт человека в космос. Звёзды она видела частенько, и телевизор смотрела, но такого наслаждения как сегодня, в жизни ещё не чувствовала.

И ночь за ночью, радуясь телом и духом, она училась слову — Любовь, под его чутким руководством. Доверяя ему полностью всю себя, до донышка…

Доходило до такой крайности, что казалось и дышать больше не может. А он отпустит, даст дух перевести, по голове ласково погладит и вновь ласкать начинает. До десяти раз за ночь чудо это случалось. Но не уставал он, и дыхание не сбивалось, и чувства не истощались, словно не было им предела.

Через месяц таких ночей, пришёл он к ней с колечком в руке и попросил стать его женой.

Встал на одно колено, руку её в свою взял, а вторую к сердцу прижал…

Колечко то было из странного металла и светилось по ночам как звёздочка на небе. Камушка не было, но приглядевшись, Галка разобрала на нём крошечные буковки неизвестного ей языка.

Да и чего удивляться? Мало в чём разбиралась Галя в этой жизни, а уж в иностранных языках — меньше всего.

Расписали в сельсовете без проволочек. Оба свободные и влюблённые. Вся деревня гудела разговорами, и самогонка лилась рекой.

Ещё месяц прошёл как в тумане от радости любви плотской, но стала замечать она, что под самое утро, под зарю, вылезал он из тёплой постели и шёл к крошечному окошку с видом на лес и смотрел, смотрел вдаль, так пристально, что на голос Галкин не откликался и даже если она его за рукав тянула, от окна не отходил.

Плохого он ей не говорил, но по всему виду, поняла она, что не нравится ему, когда она его беспокоит и с мысли сбивает.

И сдалась Галя, по-бабски — послушно приняла это чудачество.

Ну, какой мужик без изъяна?

Кто пьёт, кто бьёт, а кто ни одного подола не пропускает, а бабы то терпят…. Доля такая.

А тут велико ли горе, в окно мужик смотрит и никому зла не желает.

Но недолго Галя в покое жила. Стала птица чёрная к окну на ветку прилетать и кричать так призывно да противно, что сил терпеть не было. Она хотела в неё камнем бросить, но муж не позволил и пальцем погрозил, мол, негоже живое существо обижать. Но с тех пор новая беда приключилась.

Любить он её стал меньше, а стоило той гадкой птице на дерево сесть, как он из постели выбирался и к окну. Смотрит родимый в даль и словно над полом поднимается. Галка подморгнёт ресницами, вроде — на полу, а стоит отвлечься, опять над полом парит. До полметра доходить стало, головой в потолок того гляди, упрётся.

Но настал тот день, что проспала она. Не заметила, как муж к окну направился. Вскочила с кровати, а его дома — нет.

Накинула Галка праздничную шаль и во двор, едва успела босыми ногами в сапоги резиновые нырнуть и за мужем бежать, а тот уж у леса, между деревьями маячит. Галка за ним, и вроде бы догнала, а он уж вновь на расстоянии приличном, что докричаться невозможно.

Так, до самого вечера бежала за ним Галина, но не догнала. Последний раз видела, как он на холм поднялся, обернулся, и пропал…

Неделю Галя болела. С постели не вставала, на работу не ходила. Даже плакать не могла, до того тошно жить было. Хотела утопиться или повеситься, а потом решила, что и так от тоски помрёт, не стоит насильно на себя руки накладывать, грех на душу брать.

А вот спустя неделю, почувствовала Галя, как внизу живота тяжесть образовалась и тошнить начало. Так с ведром у изголовья и спала. Ни пила, ни ела, а всё одно, выворачивало наизнанку. Истощилась вся до придела. А ещё через неделю под окно галка села и крикнула.

Из последних сил открыла глаза бедная бабонька и взглянула на птицу, а та на женщину. И взгляд у неё был — человеческий, как у мужа пропавшего, ласковый да жалостливый.

От того взгляда, кольцо на пальце пощипывать стало и, ожила Галя.

Встала, поела, за неделю оклемалась и на работу вышла. Так всю беременность птица к её окну прилетала, и женщина уже ждала её как друга, словно птица силу ей давала, печаль из сердца забирала и весточку от мужа приносила. Ведь неспроста же она под окном сидела, как и тогда, когда он зарю встречал. Знать и муж, и птица чем-то связаны были. Это уж Галка давно поняла, хоть и сперва сама себе не верила.

Семь месяцев спустя.

Приближалось время родов. За месяц она в райцентр поехала, там её и оставили. Живот был огромный, синий, с красными прожилками, того гляди — лопнет, но по срокам рожать было не время. Уж это Галя точно знала.

Птица с нею перебралась под больничное окно на старую рябину. Галя про себя малышу колыбельную пела, а галка под окном ей вторила… Красиво у них получалось, если б кто понимал, так заслушался бы.

Днём, птица улетала кормиться, а к ночи возвращалась вновь, на свой пост на рябине.

А спустя несколько дней, к полудню, раньше обычного прилетела галка и словно бы заплакала, и тут же схватки у Гали начались…

Рожала Галя двое суток, а на третьи, когда силы иссякли, врачи вынули младенца и, взглянув в глаза врача, увидела женщина ужас в них и жалость к ней.

Дитя не заплакало, как и первый её сынок, что родился мёртвым, и Галка подумала, что умер и он.

Странно только было, что врачи суетились, по коридору бегали к детскому отделению, словно на чудо посмотреть, да только лица у них нерадостные были, а испуганные, как у того доктора.

Как Галка и ожидала, сказали ей, что умер ребёнок. Пуповиной удушился.

Женщина не удивилась, лишь в подушку уткнулась, чтобы крика её горького никто не слышал. Но на следующую ночь подошла к ней старенькая нянечка и прошептала на ушко, что живой младенчик и потянула её за собой.

Он лежал в боксе, отдельно от остальных малышей. Казалось, что ему не меньше полугода. Большой, упитанный, а глаза голубые и смотрят не по-детски, а ещё, что уж совсем было странным, цвет кожи малыша был почти чёрным, как у негра.

Увидев Галку он заулыбался и сразу же беленьким стал как обычный ребёнок. Нянечка рот рукой зажала, чтобы не закричать от удивления.

К следующей ночи, задумала Галка побег. Собрала тряпья разного, чтобы малыша укутать. Нянечка, одежонку ей свою старую принесла, одним словом — подготовились.

Когда все в родильном уснули, взяла Галка ребёнка, укутала его как матрёшку в сто одёжек и понесла в сторону своей деревеньки, так быстро, что сама этому дивилась. Видела, как между деревьев глаза хищников горят, но никто из них не посмел даже близко подойти, или следом за ней пойти. Так до дома с зарёю и добралась.

Катунь вновь деревню затопила, в этот раз, сильнее обычного, и многие дома по деревне тронулись в плаванье, как большие серые корабли, а за ними люди на лодках и плотах.

Краем деревни пробралась Галка к своему дому, и тот, на радость, устоял. Дверь дома открылась с трудом, уж больно много льда налипло и воды накопилось.

Галка стояла по колено в ледяной воде, уже не чуя ног. Тот свёрток, что она так бережно несла двадцать шесть километров от райцентра, как-то отяжелел, и она с испугом стала разворачивать кулёк, торопливо откидывая в стороны старое больничное тряпьё, халаты, пелёнки и ветхие узкие простыни.

Всё это, попадая в воду, проворно тонуло, и Галка наступала на эти тряпки, чтобы быть чуть выше над водой.

Когда она добралась до центра своего клада, то вскрикнула и застонала…

Ребёнок был мёртв.

Она стала вслушиваться в его дыхание, но не удержала, и выронила младенца в талую воду…

Спохватившись, ударила себя по щеке, за неловкость и, подняв младенца, положила его повыше, чтобы прибывающая вода уж больше не посмела коснуться его.

Замёрзшими руками, она набрала веток с печи, где всегда хранила сухой запас, и прямо на шестке, не отворяя заслонки, стала разводить костёр, дуя на крошечный огонёк пока он не окреп. Лишь тогда она положила ветки потолще и поднесла младенца к огню, пытаясь согреть…

С минуту, она вглядывалась в его плотно закрытые веки, но вот, они вздрогнули и первый писк разбил пространство на — до и после.

Она прижала его к груди и внутри неё зазвучала песня, вырываясь наружу лишь тихими завываниями, словно слова тоже замёрзли, как и её тело.

Она судорожно раздирала платье, и пуговицы звонко ударялись о стены и так же звонко о воду, где и исчезали навсегда.

Посиневшая грудь была полна молока, но ребёнок, плотно сжал губки, словно в обиде, и упорно не желал есть. Молоко текло по его губам и по подбородку, и даже попадало в глаза, от чего он морщился, но… Всё безрезультатно! Ни капли не попало ему в рот.

Она билась с час, пока вода не поднялась ещё выше, и тогда она стала трясти его, поднимая над головой, чтобы пробудить в нём желание есть…

Когда она повторила попытку покормить его, младенец уже не дышал…

Его тело вновь почернело, как и в больнице, когда она увидела его впервые.

Она медленно сходила с ума. Крепость характера и пережитое горе, закалившее её сердце, исчезло вмиг, и её разум поплыл куда-то, возвращая её в прошлое…

Сколько времени она пробыла в таком состоянии, сколько всего передумала — неизвестно, пока крик чёрной птицы не привёл её в чувства. Там, за окном, всё на том же дереве сидела галка и словно манила её крылом, зовя за собой, а потом как начала голосить, хоть уши затыкай… Такой крик и мёртвого поднимет! И вот тебе, чудо! Малыш зашевелился и зачмокал губёшками.

Галка закутала малыша в праздничную шаль на голое тельце, и он тут же улыбнулся ей, взял посиневшую грудь. За полчаса опустошив обе, он сладко заснул на её руках.

А птица всё махала крылом, а вода прибывала, и уж сухая заначка хвороста не смогла бы спасти женщину с ребёнком от холодной влаги.

За окном замелькали фонари. Толи её искали, а может спасатели прибыли на вертолётах, но женщина точно знала, что не может попасться им в руки.

Дождавшись, пока они уйдут ниже по реке, Галка разбила окно и привязав ребёнка на спину, вылезла наружу.

Спасительная лодка была совсем близко. Та самая, что однажды помогла ей схоронить первого ребёнка, но теперь Галя была уверена в том, что этого ребёнка она спасёт. Она села в лодку и погребла туда, где непокорная река распластала свои крылья, а над ней, широкой тенью летела чёрная птица.

Песня разлетелась по разливу и, встретившись с зарёй, освещала путь странной троице — галке, Гале и Митеньке…

Глава 1

Вдали от дома

Когда я доехал до Москвы, в моём кармане осталось три рубля. Я мял эту великую ценность в своих ладонях, надеясь, что она превратится в купюру позначительней.

Ради своей цели, я готов был голодать неделями и спать в парке на лавочке. Но сколько я протяну? Этот вопрос висел в воздухе. Когда начались вступительные экзамены в ГИТИС, я дошёл до стадии воздушного шара. Я плохо понимал, что делал, но читал достойно и очень живо отвечал на вопросы приёмной комиссии. И меня приняли.

Я не знал в тот момент, что такое радость. Она походила на кусок жареного мяса или на мамину яичницу со шкварками и свежевыпеченный хлеб.

Дошло до того, что я украл булку с изюмом. Безумно любил эти сдобные душистые шарики, что я попробовал лишь в Москве. Меня поймали за руку и отвели в милицию.

Пока два здоровяка тащили щупленького паренька, я ел булку и улыбался. Мне казалось это невинным проступком, но милиционер целый час отчитывал меня, а потом отправил на исправительные работы в течение дести дней.

Если бы он знал, как я ему был благодарен. К метле и совку, прилагалась горячая и очень вкусная пища. Четыре раза в день. Полдник тоже считайте. Это было самое вкусное блюдо — шоколад. За десять дней я отъелся до приличного вида. Перестали спадать брюки.

В день начала занятий в институте, я выглядел вполне прилично. Мне сразу дали общежитие и я учился так старательно, что стипендия стала моим спасением от голодной жизни.

Кем я только не работал за время учёбы, и дворником, и смотрителем эскалатора, и ночным сторожем и даже грузчиком, что при моей худосочности было весьма нелогично.

Ночами мне снилась мама. Я знал, что часть меня, вечно останется в той стране детства, где я жил до отъезда в Москву. Я знал, что никогда не увижу маму. Просто знал. Я очень скучал по ней, но тот мир, из которого я сбежал, остался в другой истории моей жизни.

Я научился верить своим инстинктам с самого крошечного возраста и уже тогда, мысленно, видел этот величественный город и свою судьбу.

Профессия режиссёра была идеальной во всех отношениях. Когда человек пытается изменить реальность, он лишь фантазёр, но, когда ты можешь снять на плёнку свои фантазии — ты становишься величайшим магом. Я хотел быть самым лучшим в своей профессии, и приходилось преодолевать множество трудностей ради этой победы.

Но у меня были друзья. Первым человеком, что протянул мне руку, был Максим. Напыщенный москвич почувствовал во мне — бойца. Он и сам был таким же, неутомимым, рисковым и даже порой — безрассудным. По началу, заводилой был я, но очень быстро Максим взял эстафету и весь второй курс мы играли с этой жизнью в салки.

Постепенно, мой курс на успешное будущее слегка отдалил меня от Макса, но мы остались лучшими друзьями и самую главную новость, что я влюбился, мой друг узнал первым.

Дашенька была на актёрском факультете и уже снималась. Но её скромность и деликатность в общении даже с первокурсниками, делали её особенной.

Она была восхитительна, но я, как деревенский мальчишка, не смел даже взглянуть на неё. И вы не поверите, что Даша сделала это сама. Она была очень умна, и мои томные взгляды и вздохи не могли остаться незамеченными.

— Тебя зовут Дима? Ты с режиссёрского?

— Да!

Это всё, что я мог ответить. Это глупое — да. Моё сердце колотилось в бешеном ритме, и мой правый глаз стал моргать от волнения. Позже, мы долго смеялись над этой ситуации, но тогда, я чуть не умер от страха.

Когда мы гуляли по ночной Москве, взявшись за руки, я мысленно возвращался в своё детство. Я мало помнил его, до того момента как мы поселились в деревне на холме, и мама вновь вышла замуж. И всё же, тёмная птица с оглушительным криком, снилась мне.

Однажды, я пошёл купаться и стал тонуть в омуте и силы были на исходе. Ноги повисли как плети, и лишь руки хватались за воду как за воздух, в надежде взмыть к небесам. И тут прибежала мама.

Эта чёрная птица, вроде галка, позвала её к омуту, а та даже толком не оделась, лишь набросила старую шаль.

Я рассказал это Даше, но сам очень боялся, что она поднимет меня на смех. Но Дашенька поверила. Я же уже говорил, что она была особенной? Ах, да, говорил!

И не напрасно! Мы доверяли друг другу каждую мелочь нашего бытия, и наши отношения развивались не просто стремительно, но и глобально.

Разговоры зашли о свадьбе. Мы, нищие студенты, вкушающие пищу богов — искусство, думали в равной степени о слиянии плоти и духа. Хотели закрепить те уникальные отношения, что смогли создать.

Свадьба состоялась весной, и я надел ей на пальчик мамино кольцо.

Это было странное наследство, но полезное. Настоящее кольцо мне было «не по карману».

Даше оно очень понравилось. Колечко было без камушка, но в первую брачную ночь оно излучало таинственный свет. Мы думали, что это фонарь отражается в отполированном металле, но выглянув в окно, мы ахнули. Света на нашей улице и вовсе не было. Отключили по техническим причинам, как сказал нам дворник на следующий день. Осталась небольшая загадка, которую мы иногда обсуждали. Будучи актрисой, она мечтала написать сценарий, и этот сюжет казался ей потрясающе-загадочным. Она даже дала ему название — «Слушать, как поёт Галка!»

Даша рассказала мне, что ещё до поступления в институт к её окну прилетала чёрная птица с круглой головой и просила мягонького хлеба.

Как оказалось, в наших судьбах много общего…

Мы достойно перенесли бедность, а когда Даша началась сниматься, я сжимал кулаки. Варил обед и стирал бельё. Я встречал любимую с улыбкой на лице, и это было совершенно искренне, просто мне хотелось работать. Создавать то кино, о котором я мечтал. Кино без купюр. Всю правду, что хранится во множестве шкатулок, я хотел вытряхнуть наружу.

Я снял несколько музыкальных клипов, которые были в новинку, и заработал на свой первый фильм, который никогда не показали зрителю.

Я попал в немилость и несколько лет провёл в унынии и поисках работы. Тут появился Макс и предложил мне создать собственный бизнес. Только нужно вложить свою долю.

Денег у меня не было, но Даша отдала свою заначку на квартиру и понеслось.

Мы продавали цветы, пуховики и французскую косметику. За год я вернул жене накопленные ею деньги и приумножил в десять раз. Мы вступили в кооператив и купили квартиру.

Даша мечтала о ребёнке, а я о славе. Мне казалось, что справедливо выждать ещё пару лет и тогда…

И тогда я снял свой первый кассовый фильм. Вполне достойный, на мой взгляд, но я стремился к большему.

Я стал успешным режиссёром, а моя жена, словно таяла на глазах. Однажды, ночью, я посмотрел на её кольцо, и оно не светилось, а словно поглощало весь свет, лампочки, фонари, фары машин. Я вспомнил прошлое, которое частично скрывал от Даши и понял, что уничтожаю её.

Я не мог дать ей любви и внимания, её больше не снимали в кино и, что самое страшное, я не позволил родить ей ребёнка. Да что я за муж такой?

На следующий день я собрал вещи и ушёл. Лучше так, чем уничтожать прекраснейшее чудо на Земле, мою Дашу.

Я собрал все деньги, что у меня были и купил театр. Настоящий камерный театр, с чудесной сценой, мягкими креслами и бархатным занавесом.

Я приехал к заплаканной Даше и подарил ей эту сцену. На ней она будет блистать даже тогда, когда все другие звёзды превратятся в чёрные дыры.

С этого дня я превратился в накопителя и потребителя. Моя жизнь очень быстро подбиралась к тому идеалу счастья, который я себе придумал.

Я делал кино! Даже во сне, я разговаривал сам с собой, обсуждая новые проекты. Прошло пару лет и, я совершенно забыл о Даше. Театр давал доход, но он бы лишь крошечной долей от всего остального. Клубы, кинотеатры, фильмы, мюзиклы.

Прошли годы. Я жил с девушкой Элен и собирался отвезти её в Париж, о котором она долго мечтала.

Я отснял крайнюю серию в своём новом сериале и возвращался домой позже обычного. На ветке возле дома, сидела чёрная птица. Я видел её пристальный взгляд голубых глаз, и что-то ёкнуло внутри, как оборвалось.

Утром за нами приехало такси, но я ни минуты не спал в эту ночь.

Глава 2

Париж

О, Париж! Я был здесь так много раз, что утерял весь шарм этого города. Маленькие улочки, тесные ресторанчики, наглые таксисты. Кто-то сказал мне однажды, что можно пройти весь город — насквозь за сорок пять минут. И сколько я не пробовал, вечно плутал часами, пока сумрак не накрывал Париж, и вот тогда, он и показывал своё истинное лицо. Многонациональный город выкладывал все свои секреты.

Музыка, танцы, весёлый смех и множество аппетитных ароматов. Каждый дворик пытался обыграть соседний в кулинарном состязании.

Каждый видит то, что желает. В молодые годы я видел карнавал красок и чувств, а сегодня, прятался в дорогих отелях, дабы забыть всё настоящее и пьянящее, чем привлекателен истинный Париж.

Но я по-прежнему любил этот город за первый поцелуй с любимой девушкой.

Поймите правильно, поцелуй, конечно, был далеко не первым, но я уверяю, что Парижу, «городу влюблённых», было не стыдно за моё мастерство.

Сегодня я привёз сюда Элен. Молоденькая смазливая девчонка, впервые в Париже. Дивная бирюзовая шляпка и волнующий гофрированный платочек, окружающий её тонкую шейку, голубое платье в мелкий чёрный горошек — всё было созвучно французскому шансону, что звучал в такси. Восторженная и неугомонно болтливая — всегда и всюду, и особенно сегодня, когда я стал феей-крёстной, исполняя все её самые заветные желания.

Возможно, именно за эту восторженность я и любил её уже целый год. Представьте, в любое время года она напоминала — май, цветущий, яркий, такой желанный. Она радовалась всему, что я дарил ей. Каждая мелочь, казалась ей сокровищем. Словно нищенка в королевском платье она ценила моё внимание и хорошела с каждым днём.

Из домика на окраине села, из места, которого даже нет на карте, она прямиком попала в постель к модельному директору. Смазливая мордашка покоряла фотографов днём, а вечером работала в эскорте, где я и заприметил её.

Через неделю мы стали жить вместе. Ей завидовали все, а я завидовал себе. На тот момент, меня всё устраивало, а она была «на седьмом небе» от счастья.

Ей повезло в этой жизни почти во всём, кроме двух вещей — наличия мозгов и покладистого характера. Истинная стерва. Мягкая и пушистая на вид, на всё готовая, но стоит показать ей хоть один взгляд равнодушия, и она в лепёшку расшибётся, сожрёт всех конкуренток, и всё ради того, чтобы ты ещё раз ущипнул её за ягодицу. Всегда любил таких. Слегка сомневаюсь в слове — любил, точнее сказать — желал. Кот ведь тоже желал сметану и сливки, прежде чем погреть пузо на солнышке. Но всё это было до описанных ниже событий…

Теперь не знаю, как правильно определить время своей истории. Можно было начать с её завершения, но я куда лучше помню её начало, а мне бы хотелось посвятить вас во все тайные закоулки своей судьбы. И Париж, вполне подходящий город, чтобы взглянуть со стороны на мои грядущие перемены. Скажем так — ощутить контраст.

Мы заселились в президентский номер в отеле

Le Meurice на улице Риволи, 228. Напротив — сады Тюильри, Вандомская площадь, Лувр и Елисейские поля, Парижская опера и Площадь Согласия. Роскошные апартаменты Belle Etoile Royal Suite, почти пятнадцать тысяч евро за сутки. И весь этот королевский пустячок в 300 квадратных метров на седьмом этаже отеля с видом на Эйфелеву башню. Что ещё нужно для счастья?

Многие кинут в меня камень за излишний пафос. Да, господа, вы правы! Но тогда я был полностью подвластен своим пагубным желаниям и безудержному транжирству.

Вечерний Париж раскинулся во всю ширину веранды морем огней, но шум машин не напрягал, он был слишком далеко. В иной реальности.

Не распаковывая вещи, я сел в удобное кресло и любовался мерцающими огоньками, позволяя своему натруженному мозгу передохнуть. Они казались мне крошечными золотыми монетками. Деньги, деньги, деньги, а что вы удивляетесь? Я продюсер, и деньги — моя работа. Без них я сапожник — без сапог, делающий ставки в казино без фишек.

Должен признаться честно, что тогда, я любил деньги больше всего на свете, но всё меняется… Это не значит, что я стал любить их меньше, нет, просто многие вещи на Земле приобрели похожий статус. А иные люди стали бесценны.

Пока Элен восторгалась номером, я купался в лучах света, а мой мобильный телефон гудел как трактор, словно весь мир хотел взять меня за горло.

За шумом душа слышался голосок Элен. Видимо докладывала маман, что прибыла в город своей мечты.

Под эту журчащую трель я почти заснул и не придал значения тому, что услышал. Телевизор был включён на русский канал, и очередной мыльный сериал смешался с шумом воды и голосом Элен.

— Коля, мы уже в номере. Как быстро подействует содержимое флакона?

— Элен, не паникуй! Через пару часов. Но как только отключится, делай ноги. Надень тёмный платок и сутулься, это пугает парижан.

— Я не паникую. Так, слегка боюсь. Он сказал, что меня легче убить, чем бросить. Уж больно я много знаю. А что я знаю, Коля? Вот что? И зачем я должна сутулиться? Прилететь в Париж, чтобы выглядеть как старуха Шапокляк?

— Прекрати рыдать громче душа! Я и так ничего не слышу! Когда вернёшься, мы это выясним. А сейчас перестань капать мне на мозги и сделай дело!

И умоляю тебя, ничего не пей. Ничего — является понятным для тебя словом?

— Ты думаешь, он меня отравит?

— Нет, детка, превратит в царевну лягушку!

— В этом номере я даже каплю в душе не слизну.

— Элен, душ не мороженое, чтобы его лизать. Делай дело, мы уже не укладываемся в график.

Я слышал, как дверь ванной комнаты захлопнулась, и на балкон выплыло полуобнажённое тело Элен с двумя бокалами.

— Дорогой, я принесла тебе виски со льдом, а себе налила шампанское. Ты не против, Котик?

Конечно, я был не против, но попросил ещё льда и бутылку виски, чтобы отметить эту волшебную Парижскую ночь, как полагается.

Когда Элен вышла, я высыпал ей в бокал шампанское кое-что, что не помешало бы мне провести эту ночь по своему усмотрению.

Пока я тянул разбавленное виски, Элен исчезла, и я нашёл её в постельке, спящую как Ангелочек. Это показалось мне странным, но было как нельзя — кстати.

Времени оставалось мало. Я затянул галстук, заправил рубашку и, вытащив чемодан из шкафа, ринулся к выходу. Такси уже было в глубоком ожидании. Я опаздывал на самолёт.

Огоньки продолжали мелькать за окном, собирая на мою ладонь яркие монетки, и вдруг мне показалось, что воздуха не хватает и першит в горле. Открыв окно, я впервые так чётко ощутил гул этого города. Его споры, склоки, речи о любви и слёзы от измен.

В Аэропорту «Шарль де Голль», всё прошло, как и задумывалось. Я нырнул в бизнес класс и минуты потянулись как часы, отстукивая в моих висках, свой ход. Рядом сидел человек с поднятым воротником пиджака. Косо взглянув на меня, он достал журнал с рекламой дорогих часов и машин, и погрузился в это чтиво с завидным усердием.

Я слегка вздремнул, но, когда очнулся, моё горло было сдавлено с невероятной силой. Я лежал в проходе, а тело, уже не подвластное мне, билось в конвульсиях.

Кто-то пытался перевернуть меня на бок, я начал кашлять, извергая кровяные полосы по всему ковровому покрытию самолёта.

Это было целую вечность! Невероятно больно! Господи, так больно, что и сейчас я весь дрожу, вспоминая тот день.

Всё, что было во мне, продолжало выходить окровавленными рвотными массами, при этом я потел и впадал в состояние галлюцинаций, где моё тело поднимали высоко над землёй, и боль отступала.

Я умер в тот момент, когда мы приземлились в Москве. И где-то вдали послышались сирены скорой помощи.

Заплакала стюардесса, славная смелая девчушка. Она до последней минуты тянула меня из лап смерти.

Шушукались пассажиры, но их не пускали за шторку, чтобы взглянуть на труп. А так хотелось. Я чувствовал, как нарастало их нетерпение, когда врачи поднялись на борт и стали перекладывать меня на каталку, пристёгивая ремнями. Это позволило пассажирам эконом класса раздвинуть шторку, и тогда я услышал истошный крик, словно голосили все бабы на свете, как это было принято на похоронах в древние века.

Я видел её глаза. О, да. Не стоит напоминать мне, что я умер. Это было неоспоримым фактом, но её глаза я помню так чётко, что мог бы нарисовать их. Впрочем, мои глаза были закрыты — я был мёртв и не имел ничего, кроме чувств. Они даже усилились многократно, несмотря на бездыханное тело. Я не только видел людей, но и слышал их мысли и чувства, видел их ауру, словно в самолёт проникла радуга, наградив каждого своей благодатью. Лишь один человек оставался серым внешне и чёрным изнутри. Он выскочил из салона, как только открыли дверь, впуская медиков.

В «скорой», молодой доктор пытался реанимировать меня, но, когда силы и упорство окончательно иссякли, он сдался, закрыв лицо руками. Упакованный в чёрный мешок я продолжал свой путь до морга.

Я был первым покойником у неопытного, но старательного доктора и, сообщая в диспетчерскую, тот чуть не плакал, голос его дрожал и руки тряслись.

Сомнения не было — я умер, но никакого света в глубине тоннеля, лишь пустота и темнота, бесконечная как космос. Я плыл в ней, постоянно уменьшаясь, словно бы тая, пока не превратился в крупинку. Затем уменьшился до не существования и…

Вздох и я ожил.

Раньше, я не знал, что так сложно выбраться из чёрного пакета для трупов. Ободрал себе пальцы о молнию, я чуть не задохнулся, пока меня наконец-то не выпустили на свободу.

— Чудо! — всплеснула в ладоши медсестра, а водитель ударил по тормозам и резко остановился на обочине.

Мне начали мерить давление, пульс, температуру. Все показатели были в норме. Кардиограмма сердца не выявила никаких отклонений, и мне позволили сесть. Я почувствовал лёгкое головокружение, но пересилил себя и никому не сказал об этом.

Врачи уговаривали проехать с ними до больницы, но я вышел у станции метро, благо мой багаж они тоже прихватили.

Прощание было тёплым. Молодой доктор — прослезился, а я, слегка ошалевший, дождался пока они отъедут и сел на лавочку, чтобы немного подумать над случившимся.

Местность была незнакомая, мелкий дождь попадал мне на лицо и за шиворот рубашки, воскрешая с каждой секундой. И не только моё измученное тело, но и мою память.

Вы знаете, что такое память? Это всё вольное и невольное, что мы запоминаем и храним. Я помнил, как пил виски со странным вкусом, я помнил — как умирал, я помнил тех людей, что наблюдали за этим. И её я тоже помнил! Ту девушку, что истошно кричала в самолёте.

Это было как кино, снятое лично для меня, со всеми подробностями и показанное на замедленной перемотке.

Ощущение было очень странное. Словно этот новый механизм был установлен в моей голове, предлагая не напрягаться. Просто затребовать нужные данные, и они тут же появлялись у меня перед глазами.

Я приехал в Москву на очень важную встречу, её просто нельзя было отложить, но теперь дел прибавилось.

Я поймал такси и сделал первый звонок после смерти.

— Максим, это Дмитрий. Прости, что так поздно.

Голос не был сонным, а вот удивлённым был. Я слышал, как бьётся его сердце, часто, часто. И он сглатывает слюну, чтобы ответить мне.

— Да, я ждал твоего звонка. Встретимся в назначенное время. Бумаги готовы.

Я сказал таксисту место назначение, и мгновенно вспомнил тот разговор, что слышал в душе.

Тогда, в Париже он казался мне колыбельной. Я подумал, что она звонит своей маме, но сейчас я вспомнил её слова. Она разговаривала с мужчиной, обсуждая, как скорее избавиться от меня.

Часть этого разговора я прокручивал в своей голове раз за разом, пытаясь понять, за что эта девочка поступила со мной так жестоко.

— Коля, мы уже в номере. Как быстро подействует содержимое флакона.

— Элен, не паникуй. Не менее четырёх часов. Но как только он отключится, делай ноги. Надень тёмный платок и сутулься, это пугает парижан.

— Я не паникую. Так, слегка боюсь. Но он сказал, что меня легче убить, чем бросить. Уж больно я много знаю. А что я знаю, Коля? Вот что?

— Прекрати рыдать громче душа! Я и так ничего не слышу! Когда вернёшься, мы это выясним. А сейчас перестань капать мне на мозги и сделай дело… И умоляю тебя, ничего не пей. Ничего — является понятным для тебя словом?

— Ты думаешь, он меня отравит?

–Нет, детка, превратит в царевну лягушку! — В этом номере я даже каплю в душе не слизну.

— Элен, душ не мороженое чтобы его лизать. Делай дело, мы уже не укладываемся в график.

Я не знал кто такой этот Коля, но виски не зря имел такой странный привкус. Эта стерва что-то подсыпала мне в бокал и притворилась спящей, и когда я сбежал из номера она точно знала, что я ходячий труп. Непонятно было одно, почему она так правдоподобно орала в самолёте, когда я умер? Ничего, найду её, и все перья из этой куропатки выдерну. Она мне этого Колю, мигом сдаст. Я целый год купал её в шампанском, и вот мне награда — смерть. Париж больше никогда не будет прежним. Она убила мой «город любви» вместе со мной. Вадик был совершенно прав, не доверяя этой женщине.

Такси притормозило у парка, и щедро расплатившись, я вышел на свежий воздух.

Дождь разошёлся не на шутку. Я стряхивал капли дождя с пиджака и ёжился от холода. Москва — не Париж.

Дождавшись, пока машина скроется за поворотом, я направился в парк. Под табличкой «По газонам не ходить» я отрыл свой клад, спрятанный два дня назад, до отъезда. Этой же табличкой и вырыл, выдернув из земли. Достаточно шустро для тёмного времени суток.

В непромокаемом пакете лежал пистолет. Я проверил затвор и сунул его в карман.

Послышался гул мотора и на большой скорости подъехала знакомая машина. Хозяин авто очень постарался, чтобы его малышка выглядела эксклюзивно.

Двухместный кабриолет был покрыт тонким слоем серебра со специальным напылением. И когда включалась специальная подсветка, на большой скорости машина напоминала летательный аппарат из «Звёздных войн».

Из машины вышел мой старинный друг и обнял меня как-то слишком крепко, словно знал о моей недавней кончине.

Дождь прекратился, и выглянула бледная Луна. За ней, вернулись на небо звёзды. Я вспомнил, как когда-то, в студенческие годы, мы ходили с Максом в поход. Гитара, шашлык и красивые девочки. Почему так происходит? Мы постоянно меняемся, но небо юность возвращается к нам — ежедневно, нужно просто смотреть выше своего носа.

— Димка, не думал, что ты решишься?

— Кто не рискует… Документы привёз?

— В машине оставил.

— Неси быстрее и разойдёмся. Твоя машина, как свет маяка, заметна на километры. Лучше встретимся через неделю и отдохнём, в караоке попоём. Ок?

— Отличная идея. Давно не встречались без суеты.

Как только Макс подошёл к багажнику, прозвучал выстрел, глухой такой, невнятный. Моё ухо обожгло чем-то горячим. Кровь потекла за воротник, стоило прикоснуться к ране. Макс лежал бездыханным у моих ног, нежно обняв колесо, так, как обнимают любимую женщину. И в этом был смысл, он любил эту машины больше пяти своих жён.

Я закрыл ему глаза и открыл багажник. Там лежали документы, за которыми я пришёл.

Сунув бумаги за пазуху, я хотел убежать, но…

Второй выстрел прозвучал куда громче первого, и пуля пробила стекло машины, прихватив часть моего сердца.

Я умирал, но сил хватило на то, чтобы обернуться.

Этот человек, стрелявший в меня, был мне знаком. Моя новейшая память не знала погрешностей, а значит, сегодняшней ночью мы уже встречались…

Истекая кровью, я всё же успел выкинуть пистолет в кусты.

Убийца не спешил покинуть место преступления. То, что ему было нужно, лежало в полах моего пиджака.

Он кинулся ко мне, но кто-то крикнул из дома напротив:

— Помогите! Человека убили!

Незнакомец сомневался несколько секунд, придерживая меня от падения, но страх за собственную жизнь — пересилил и, отшвырнув моё тело, тот убежал. Но то, что я запомнил его лицо, утишало меня до последнего вздоха.

Глава 3

Я тебя никогда не забуду

Очень холодно, невыносимо холодно и темно. Начинаю ощупывать пространство и себя самого. Длинный железный ящик, а я голый, даже простынкой не прикрыли.

Я помню, как меня привезли сюда, затем, бесцеремонно раздевали, срезая одежду, царапая кожу и при этом посмеиваясь над моими оголёнными частями тела. Понимаете, о чём я?

Смерть человека была поводом для смеха, тело — поводом для глумления. Гнев зарождался во мне, медленно, но неутолимо рос, стоило мне представить, что после смерти наши тела продолжают страдать и дальше. В них ещё жива память о жизни, о свете, о любви.

После меня на очереди была хорошенькая девушка, погибшая в ДТП, и эти уроды так обрадовались новой игрушке, что засунули меня в холодильник. Я словно бы был свидетелем их грязных забав. Если бы она могла кричать, то кричала бы, куда сильнее, чем во время аварии. Стыд всегда сильнее боли. Даже мне, пятидесятилетнему мужчине были омерзительны их действия, а уж юной девушке и подавно. И кто набрал на работу в морг этих уродов?

Я стал стучать и кричать. Мои силы росли с невероятной быстротой и, выбив замок, я выкатился наружу.

Девушка лежала в непристойной позе с таким измученным лицом, словно чувствовала, как над ней надругались уже после смерти.

Я накрыл её простынёй, бережно сложил руки на груди и пригладил волосы. Когда я наклонился, чтобы закрыть ей глаза, то увидел крошечною слезу. Мёртвое тело не могло плакать, плакала душа…

В помойной корзине я нашёл рваную одежду и пустой кошелёк, правда с банковскими картами и, целую папку документов, щедро измазанную кровью.

Одежда была испорчена, изодрана, изрезана, а в области сердца зияло пулевое отверстие, размером с пуговицу. Я вновь был реальным трупом, но след на коже почти затянулся, а в холодильном контейнере я нашёл пулю. Организм вытолкнул её, но времени потребовалось гораздо больше, чем в первом случае, когда меня отравили. Хотя, ещё надо разобраться, чем меня травили. Изощрённая была казнь, как и человек, придумавший её. Тело излечилось от яда, но каждая клеточка мозга, помнила эту боль. Выстрел в сердце, может показаться укусом комара по сравнению с ней.

Ругая себя за излишние размышления, я стал искать одежду. Чтобы прикрыть наготу, воспользовался больничным халатом. Окровавленные документы сложил в мешок для мусора и вышел на улицу.

Холодное влажное утро забиралось под скромный сестринский халатик, и я дрожал всем телом, пока не увидел тех двоих, что работали в морге.

Вы спросите, как я узнал их? Я их помнил. Их мерзкие голоса, их дыхание и шаги. Их перекошенные от дьявольского смеха, лица. Я узнал бы их в толпе многомилионного города, но сейчас я даже не напрягал свою память.

Они сидели на лавочке и ждали первого автобуса. Но, когда он пришёл, их уже там не было.

Я разделался с ними — молниеносно, свернув шеи, и оттащил за прачечную морга, а там, кинул в канализационный люк, предварительно раздев.

Штаны и ботинки одного недочеловека и рубашка другого, пришлись мне впору и, сморщив нос, я надел эти вещи. Затем, я пошёл на остановку, совершенно согревшись.

Я ничего не почувствовал когда убивал их, они заслужили этого. Тогда, я впервые спросил себя — А были ли они людьми? Хотя, что гадать, когда сам напоминаешь зомби. Руки так и чесались запустить пилотную серию — Смерть в самолёте. Отличный получился бы фильм!

Слегка замечтавшись и успокоившись, я запрыгнул в пустой автобус.

В прихваченной куртке оказался проездной и сидя в автобусе, я думал, что дала мне это смерть?

Прошлая — позволила запоминать то, что обычному человеку не под силу. А эта? Сил вроде прибавилось. Но это спорно. Подёргал поручень, держится крепко, оторвать не смог. Нет, причина в чём-то другом.

Меня клонило в сон, и я вновь увидел ту мёртвую девушку, а потом, ещё одну и ещё… Они были ещё живы, когда эти мерзавцы издевались над ними. Они плакали и кричали, молили о пощаде, но в конце всё равно погибали.

Вседозволенность разрушает сознание. Каждую ночь, творя такое в морге, они однажды сделают это с живой девушкой, и это только начало. Я свернул голову будущим маньякам. Тот дар, что был мне дан за пулю в сердце — будущее. Я видел будущее! Люди, как крошечные муравьи выбирали свою дорогу, но не всегда жизнь бывает любезна с ними.

Следующую неделю я провёл как во сне.

Первый душ занял целые сутки. Я старался отмыться от чужих и своих мерзостей. Тёр себя мочалкой до красных пятен, почти сдирая в кровь нежные места своего тела. Я старый, но местами нежный — так можно было бы пошутить, но не в этот раз.

Вернувшись в парк, где уже сняли ленту полицейского ограждения, я с первого раза нашёл свой пистолет, закинутый в кусты. Постояв минуту над бурым пятном, я достал из машины букет и положил его ровно в центр. Это была кровь моего друга. Тридцать лет и пять минут дружбы. Покойся с миром, дорогой Макс! Я достану этого гада и разорву его на мелкие части за каждую минуту нашей дружбы.

Затем я перезарядил пистолет и отправился гулять по улицам Москвы. Стоило мне притормозить, я видел, как мир меняется. Дома растут, дороги становятся шире, а люди надевают новые маски безразличия, ещё хуже, чем теперь.

Такую маску носил и я, с ехидной довольной улыбкой и безразличием к окружающему миру. Теперь её сдуло ветром перемен, холодным и настоящим. Я больше не улыбался!

Вглядываясь в лицо каждого прохожего, я видел его будущее. Не всё мне нравилось. Многое хотелось переделать в этих короткометражках.

Даже актёров сменить, но это было не в моей компетенции, впервые в жизни. Я застрял в лабиринте чужих судеб. Сострадание работает на коротком расстоянии, когда в этом нуждаются твои родные или друзья, но, когда тысячи людей — несчастны, а ты не можешь помочь, хочется спрятаться под одеяло и закрыть глаза.

И вот на третий день я встретил человека — одного дня. Не смейтесь! Забавный такой мальчишка, без будущего! Он не менялся как остальные, а шёл по улице с незабываемой ласковой улыбкой. Такой, точно мог обнять весь мир, отдавая всего себя. Его странность была вызывающей. Он со всеми здоровался как полоумный. Помните, игра такая в детстве была, кто больше всех с незнакомыми людьми поздоровается и по шее не получит? Не помните?

Самое невероятное было то, что он сумки старичкам до дома подносил, да, и те давали, так запросто. Были уверены, что не украдёт. Я один раз попробовал и затрещину получил от ветерана войны, а этот пацан подрулил и, старик ему не только авоську свою отдал и ключи от квартиры, да ещё и орден подарить хотел за боевые заслуги. Тот еле отвертелся, обещав зайти позже.

Я шёл сзади него и не верил своим глазам. Это магию или гипноз?

После старичка, парень сел в пустой автобус, конечная, наверное, но народ быстро набежал, и он место уступать начал, а это по нынешнем временам, большая редкость. Словно чувствовал кому оно нужнее, и не только старикам и беременным женщинам, а многим, у кого в глазах печаль была и усталость.

Целый день он был под моим пристальным вниманием и хотел уже я домой уйти, когда паренёк к своему подъезду подошёл, но что-то кольнуло внутри, и я последовал за ним.

Ссора была в самом разгаре.

— Что, чудила, не понял с первого раза? Настька моя!

— Настя сама вправе выбирать. Она взрослый человек. А ты давишь на неё и запугиваешь. Мы с тобой на честную дуэль договаривались, а что выходит? Нет у тебя чести!

— Да плевал я на твою дуэль! Сейчас сверну тебе шею, и выбор будет очевиден.

Нападающий был раза в два крупнее паренька, а в руках держал нож, и вполне внушительных размеров. Медлить было нельзя.

Я оттолкнул своего подопечного, и нож воткнулся в меня как в масло, мягко так, безболезненно.

Я схватил пацана за грудки, и прохрипел:

— Ещё раз рядом с ним увижу с того света достану!

Убийца хотел выдернуть нож, но я не дал.

— А улику оставь! Как я тебя в тюрьму сажать буду?

Здоровяк убежал, а растерянный мальчик тыкал в кнопки телефона пытаясь вызвать скорую помощь.

— Как же так? Зачем вы вступились? Что дальше то? Как жить?

— Ты меня вопросами не заваливай. Послушай, что я скажу, и не перебивай. Неохота из железного ящика опять выбираться.

Никуда не звони, дай мне умереть. А нож — вынь, как только я перестану дышать и аккуратненько в пакет положи, чтобы отпечатки остались.

— Не могу я вам дать умереть. Вы что такое говорите? Это от боли, наверное.

— Ты тут далеко живёшь?

— Вот моя квартира. Вы у неё стоите.

— Дома кто есть?

— Нет никого?

— Тогда открывай свою дверь и дай человеку полежать перед очередной смертью.

Он дотащил меня до дивана, и я завис на краю, обессиленный для того, что ровно вытянуть ноги и сложить руки на груди. Хотелось хоть раз сделать это демонстративно правильно.

Я поманил к себе паренька, и уже хриплым ускользающим голосом объяснил ему правила игры.

— Я сейчас умру, на часок, не больше. Но если вдруг не воскресну вовремя, звони в полицию и сдавай того пацана, себя не подставляй. Обещай мне! Зря я, что ли в бою пал, как герой.

Я пытался улыбнуться, подбодрить его, но это было бесполезно. Он хлюпал носом и кажется даже — плакал, что в его возрасте совсем не удивительно, видя, как кто-то умирает по твоей вине.

Мои глаза медленно закрылись и свет потух. Лишь тогда я увидел будущее этого паренька. Через много лет он будет клясться в верности своей стране и народу, положив руку на конституцию.

Наверно стоило того, подумало моё бездыханное тело, и я воскрес.

Глава 4

Чудовища, чью вижу тень…

Очнувшись, я поспешил успокоить мальчика и выбежал на улицу. Никогда не забуду его глаза, огромные как блюдца. Может от изумления, а может и от восторга. На его глазах произошло чуда, а это не шутки для верующего человека. В его квартире было много икон. На прикроватном столике на узорчатой скатёрке лежала библия. Даже умирая, я заметил её. Возможно, именно этот случай героизма завершит его становление как личности.

Маловероятно, что я застану момент своего ведения, но оно свершится. Минута настоящего создало великое будущее для этого юноши и многих других, кому он поможет своими добрыми делами. Надежда — это самое необычное слово для такого как я.

Вызвав такси, я добрался домой и, отоспавшись более суток, принялся за решение своих проблем, а их накопилось не мало.

Сделав с десяток звонков, я принял душ и сделал ещё один, самый важный за сегодняшний день. Разговор был долгим, но весьма продуктивным. Договорившись о встрече, я оделся и пошёл позавтракать. В холодильнике «мышь повесилась». Элен опустошила его перед отъездом.

Меня передёрнуло при воспоминании о ней и, затянув штаны потуже, я вышел на улицу, даже не посмотревшись в зеркало. Какой смысл расстраивать и без того истерзанный организм.

Ближайшее кафе вполне подходило. Сегодня я был далёк от пафоса и цинизма, который зарабатывал последний десяток лет. Хотелось покоя, тишины и нормальных порций, не то, что в французских ресторанах, к которым я привык.

Одинокий официант загибал салфетки и насвистывал милую песенку. Время было обеденное, и я рассчитывал на двойной ланч, учитывая то, что уже несколько суток ел"сам себя". Штаны сваливались, и рубашка топорщилась. Я был похож на воришку, стянувшего чужие вещи.

Абсолютно пустой зал слегка настораживал. Может они мерзко готовят?

Но с кухни доносились приятные ароматы, и я рискнул.

Молодой человек взял меню и повёл меня в самый конец зала на мягкие подушки, которые я терпеть не мог, когда ем. Другое дело, музыка, кальян, девочки, но сейчас это было неуместно.

— А почему так далеко? Столики у окна мне бы вполне подошли.

— Так всё кафе занято, разве вы не видите? Сегодня паломничество какое-то. Обычно, в это время суток, кафе пустует. Прошу вас, простите меня за неудобство. Если освободится место, я вас сразу пересажу. Приятного аппетита!

Я огляделся по сторонам. Кафе напоминало пустыню. Ни души. Я мог смириться с подушками, но с испарившимися людьми, отнюдь.

И тут я увидел, что официант разносит заказанные блюда, и те медленно исчезают со столов без клиентов. Ложки, вилки и ножи работали как заведённые. Невероятно. Я подошёл к ближайшему столику и вылил тарелку супа на голову того, кто якобы мечтал отобедать.

На меня тут же кто-то налетел и пытался вмазать кулаком в глаз, но я увернулся, и невидимка упал на пол. Другие невидимки, топая ногами, бросились поднимать несчастного, называя его Валерой, а я тем временем, незаметно вышел на улицу.

Когда я шёл в кафе, улица казалась мне весьма оживлённой, но теперь… Тихо и пусто. Либо, я сходил с ума, либо это новый непонятный дар, отнявший у меня всё человечество кроме одного официанта.

Тут из-за поворота вынырнул бомж с тележкой. Там была куча зловонного тряпья, но я бросился ему навстречу как к лучшему другу.

— Вы меня видите, дорогой друг?

— Невероятно, я друг богача? Повезло. Чего суетишься, люди пропали что ли?

— Пропали все, кроме вас и официанта в кафе.

— А ты выпей водочки, и найдутся сразу.

— Серьёзно? А почему?

— Чертей в себя пустить нужно!

— Можно подумать их и без того во мне мало?

— Вот какой же ты смешной человек, хоть и богач. Ты не видишь тех, в ком нет искры Божьей. И лишь свет тебе заметен, а тьма прячется. Водки выпьешь, начнут тени появляться, силуэты.

— Так значит, есть люди, я просто их не вижу?

— Опять двадцать пять. Объясняю ещё проще. Не люди они — без искры Божьей, а тела, с развитой мозговой активностью, а вместо души черти да тролли. Хотя, я и другую нечисть встречал, но это конкретно напиться нужно, так чтобы качало.

— Так что же, лишь мы с искрой, да тот сморчок в кафе?

— Нет, конечно. Ты мужик зря так перепугался. Это — центр города, одни богачи и уроды, а ты на окраину переберись жить, так и соседи найдутся, и продавцы. Даже банкиры пару раз встречались. А на прошлой неделе, чудо случилось, врач мне стольник дал. Я ихнего брата уже лет как десять не встречал.

— Не могу я понять, позавчера всех видел, а сегодня ослеп. А с вами, когда это случилось?

— Как всё своё добро роздал, так и случилось. Лет уж как двадцать. А ты, видно, что-то хорошее сделал? Расскажи, никому не скажу. Уж больно любопытно!

— Может и сделал, а там, как знать…

— Не хандри. Чего скис? Давай я тебя обедом накормлю, людей покажу, а ты мне расскажешь, как душу заполучил. Я книгу пишу. Не смейся. Собираю истории тех, кто в свете.

Я согласился, и мы пошли долгими переулками, петляя, словно уводя со следа невидимую нечисть.

Через полчаса, оказавшись рядом с бесконечными ступеньками в подвал серой многоэтажки, мой новый знакомый, начав спуск, велев мне следовать, не отставая и, глядя под ноги. За обшарпанной дверью с вполне приличным домофоном оказалось подпольное кафе в прямом смысле этого слова. Похоже, сначала шёл подвал, а потом уж и оно в размер всего дома.

Пахло индийской кухней и выпечкой — одновременно. Сергей, так звали моего проводника в мир странностей, снял грязную фуфайку и кинул её в кучу одежды рядом с дверью и, о чудо, передо мной стоял человек лет на пять старше меня, прилично одетый и ухоженный. От него пахло парфюмом и апельсинами. Странное сочетание, как и всё в этот безумный день. Но когда я его встретил, мне показалось, что он дряхлый старик.

Мы сели за свободный столик, но никто не спешил нести меню. Мой друг направился к стойке, где заказывали еду, а я глазел по сторонам.

Казалось, что я попал на съёмки фантастического фильма. Люди были настолько разными, во всём, в росте, одежде, цвете кожи, что можно было принять их за инопланетян. Залы кафе были украшены в разном стиле, одни были огромными как во дворце, другие — маленькими, купейными для уютных посиделок в кругу друзей. В них не было мебели, лишь разноцветные подушки и одеяльца.

Оказывается, мир сжимается и расширяется неравномерно. Это пространство было куда больше чем подвал. Теперь я это понял. В стенах были туннели в соседние помещения. Гости сидели на ворсистых коврах или в голубых лагунах на белоснежном песке, они могли позволить себе облака и зелёные пагоды. Самая потрясающая иллюзия, увиденная мною за долгие годы работы и, именно это потрясало меня как режиссёра.

Изящная девушка в белоснежном сари, подошла незаметно и спросила, не помочь ли мне с заказом, но Сергей вовремя вернулся, дабы я вынырнул из своего смущения.

Я впервые стушевал перед женщиной. Толи ещё будет. Моя жизнь стала непредсказуемой! Этот фильм про меня, проживающего одну жизнь за другой, мог бы стать самым смотрибельным сериалом из миллиона уже существующих.

— Ты видел эту девушку?

— Да, конечно. Она хотела помочь мне с заказом.

— Удивительно! Даже в этой колыбели света, Марию видят немногие. Редкий дар у тебя, Дмитрий.

— Так кто же она?

— Да кто теперь знает наверняка, этому обществу больше двух тысяч лет. Кто-то утверждает, что она истина, к которой все стремятся. Другие называет её звёздным небом, иные — Богом, но это маловероятно, а я Машей зову. Если правды не знаешь, так и выдумывать не стоит. Хватит пялиться, лучше поешь. Смотри, сколько я тебе всего принёс.

Широкий поднос был заставлен блюдцами, пиалами и сосудами с разноцветным содержимым.

— Что это за колбы? У меня большая проблема с принятием пищи, постоянно травят.

Конец ознакомительного фрагмента.