Долгая дорога домой. Или загадка древнего дольмена

Елена Викторовна Тригуб

Елена Тригуб и ее «Долгая дорога домой» сумели вдохнуть новую жизнь в жанр российской «романтической фантастики». Ироничный и по-женски непосредственный взгляд на все, что может произойти с девушкой из Ростова, волею загадочного дольмена оказавшейся в Англии 19 века. Сумеет ли она вернуться домой? И стоит ли?

Рукопись первая

Здравствуй, незнакомец!

Ты, вероятно, мужчина, молодой или средних лет, в бейсболке, ветровке и джинсах, непременно синих классических джинсах, в заднем кармане которых неизменная пачка сигарет. Ты небрит, но подстрижен очень коротко. Твое лицо и руки потемнели от загара, а одежда пропахла дымом костра.

Кто ты, незнакомец? Может быть, археолог? Тогда представляю твой восторг: не каждому посчастливится найти старинную рукопись почти двухсотлетней давности.

Надеюсь, она хорошо сохранилась. Я тщательно залила смолой щель между горлышком и крышкой горшка. Деревенский гончар сказал, что глина — это материал вечности: она не ржавеет, как железо, и не гниет, как дерево.

Ремесленники вообще большие философы, особенно в нашей деревушке.

Так кто же ты? Может быть, турист из породы «диких», которые ненавидят пляж и систему all inclusive? Или путешественник, бесшабашный искатель приключений, такой же, как я, только более удачливый? Но кто бы ты ни был — умоляю: найди способ связаться с моими родителями (адрес и телефон записаны в конце, на отдельном листике) и сообщи, что их Лиза жива! Сделай это во имя всего, что тебе дорого на этом свете, для девушки, которая когда-то жила рядом с тобой.

Зовут меня Елизавета Бирт, мне двадцать семь лет. Родилась я в России, в городе Ростов-на-Дону, в 1983 году.

Мой дед по отцовской линии был англичанином родом из Дувра, по профессии — авиаконструктор. После войны он работал во Франции, потом его пригласили в Союз как консультанта по проектированию самолетов гражданской авиации. И представляешь, его не обвинили в шпионаже, не посадили и не расстреляли — наоборот, даже предоставили служебную квартиру и временную прописку. По окончании контракта он обратился в министерство иностранных дел с просьбой предоставить ему гражданство СССР.

Уж не знаю, почему (наверное, этот случай являлся образцово-показательным: вот, мол, приехал иностранец, понял, осознал и вместе с нами решил строить коммунизм), но гражданство ему дали. Заодно — постоянную прописку и комнату в коммуналке с пятью соседями.

Дед женился на бабушке, донской казачке из деревни Хохловка Ростовской области. Она несколько раз приезжала в гости к замужней сестре, проживающей в той же коммуналке, что и дед. Слово за слово — познакомились, погуляли, сходили несколько раз в кино, в парк, покатались на лодке. Поженились.

Я запомнила бабушку веселой, шумной, черноволосой толстушкой: вся коммуналка собиралась на кухне, чтобы послушать ее песни и угоститься блинами с малиновым сиропом.

Родители считают, что я очень похожа на бабушку. У меня тоже карие глаза, длинные темные волосы, смуглая кожа, высокий рост. Стряпню я заменила спортзалом, поэтому склонность к полноте еще не приобрела.

Потом у бабушки Настасьи и дедушки Джона-Ивана родился папа. Он стал геологом и постоянно ездил в экспедиции, в одной из которых женился на маме. Это случилось в Новом Уренгое, во время разведки нефтяных месторождений. Папа рассказывал, что в той поездке условия были сложны даже для мужчин. Метели и гиблый мороз делали работу невозможной на целые недели. Приехавшие для снятия проб нефтяники не выходили из запоя, растапливая в оловянных кружках замерзший спирт — в этих местах ты или работаешь, или пьешь. Один раз буровую установку замело снегом, и геологам пришлось пригласить местных, чтобы те помогли откопать инструменты. Папа и другие мужчины трудились в поле сами, а маме поручали делать какие-то чертежи и варить обед.

— Это, Лизок, большое искусство — из перловки и тушенки готовить разнообразные и вкусные блюда, — со смехом говорил отец, — поэтому я и сделал твоей маме предложение. Та экспедиция уже заканчивалась, и я подумал: « С кем в следующую-то попадешь? А вдруг больше не доведется таких деликатесов поесть?»

Мама для вида обижалась, когда слышала эту историю, но я знаю, что в душе ей было приятно. Родители зарегистрировали брак в Новом Уренгое, скромно отпраздновали это событие с коллегами там же, в бараке. Мама по случаю свадьбы надела «красивое» темно-коричневое шерстяное платье и приготовила «особенно вкусный обед» из перловки и тушенки; папа раздобыл у местных северного омуля и строганину, развел спирт. Гуляли все ночь, пели песни, танцевали. Утром, едва — едва протрезвев, обнаружили, что кто-то попытался разобрать бурильную установку. Помешал все тот же холод и отсутствие у воров необходимых инструментов. Решили идти бить местных, но мама охладила боевой геологический пыл, указав на численное преимущество и сплоченность врагов.

Родители большую часть года проводили в экспедициях, и все мое детство прошло у бабушки с дедушкой. Особенно я любила ездить с бабушкой в деревню — обожала лежать на пригорке в густой траве и следить за проплывающими облаками; наверное, все дети это любят. Мне нравилось срывать с грядки спелые розовые помидоры; спать в сарае на сене, подстелив под себя какую-нибудь мешковину; я была без ума от маленьких желтых цыплят — особенно мне нравилось осторожно гладить их пушистые головки и ощущать под пальцами трепет крошечных сердечек.

Время шло, и в 1994 году папа открыл свою фирму — продолжил заниматься любимым делом, работая уже на себя. Я же, постоянно общаясь с дедушкой, между делом выучила английский и французский языки: моя учительница, ни разу не слышавшая живую английскую речь, искренне пыталась убрать мой «неправильный» акцент. Пришлось познакомить ее с дедушкой, после чего все попытки привить ростовский акцент прекратились. Вообще же школа промелькнула, как одно мгновение: дни напролет в красном уголке, любовь к физике, химии, истории, пломбир по двадцать копеек, кино и импортная «bubble gum» из Эстонии — все эти счастливейшие времена навсегда останутся в моей памяти.

От факультета романо-германской филологи меня отговорил отец:

— Лизок, — сказал он, — зачем пять лет портить произношение? Лучше иди учиться тому, что тебе на самом деле интересно. Счастливее будешь.

Папа, как всегда, оказался прав: я окончила биологический факультет Ростовского государственного университета с красным дипломом по специальности «орнитология», осталась на кафедре и еще два года трудилась над кандидатской диссертацией. Должность преподавателя, которую я заняла сразу после защиты, поначалу нравилась — но со временем на авансцену вышел мой характер: стали давить чопорно-официальные рамки профессии, да и выполнять бесчисленные поручения вчерашних учителей просто надоело. Так или иначе, но я решила бежать — и как раз кстати подвернулась вакансия орнитолога в Ленинградском зоопарке.

По рекомендации профессора Вышеславского, имевшего немалый вес в определенных кругах, мою скромную кандидатуру моментально утвердили — и я отправилась паковать чемоданы для переезда. Однушка на Гороховой в Петербурге, белые ночи, романтика, разводные мосты и фонтаны Петергофа — все это манило со страшной силой. Я едва успела поцеловать родителей и попрощаться со знакомыми: Северная Столица уже ждала меня с распростертыми объятьями.

***

Первое впечатление от Питера оказалось неоднозначным. В ясный, солнечный день этот город дворцового великолепия, нерушимых гранитных набережных, старинных особняков и статуй отличался как от суетной Москвы, так и от сонного, провинциального Ростова.

Город великого искусства и сумасшедших цареубийц, монументов и притаившихся под ними ядовитых болот, он был как старая аристократка, скрывающая под слоем румян и роскошных одежд свое разрушенное болезнями, дряблое тело.

Первое время мне было очень неуютно. Одетая в камень Нева показалась мне чужой и холодной — совсем не такой, как привычный с детства Дон. В дождливую погоду Питер словно окутывался желто-серой завесой, его очертания становились зыбкими и расплывчатыми. Я изнемогала от духоты и влажности, с тоской вспоминая свой родной солнечный Ростов — и попутно развенчивала мифы, руша свои стереотипные представления о культурной столице: грубости, хамства и пьянства здесь было не меньше, чем в любом другом российском городе. Воровали, правда, меньше — скамейки и красивые резные урны стояли в садах и скверах нерушимо, тогда как у нас в Ростове давно бы перекочевали на дачи не в меру предприимчивых горожан.

Петербуржцы в своем большинстве показались мне замкнутыми и отстраненными. К тому же, они зачастую употребляли названия предметов и понятия, непривычные моему уху. «Поварешка» оказалась половником, а «точка» — башней, не говоря уже о классических «поребриках» и «парадных» вместо бордюров и подъездов. Были, конечно, и плюсы — например, внешний вид питерских женщин оказался максимально приближенным к европейскому: простая, удобная одежда в стиле «casual» и скромная косметика позволили мне легко вписаться в их ряды.

Место новой работы — Ленинградский зоопарк — пришлось мне по душе. Руководство заботилось о том, чтобы посетителям было интересно приходить снова и снова: детские и взрослые экскурсии, тематические дни, посвященные разным животным; проводились научные семинары, приглашенные специалисты читали лекции, организовывались конкурсы и викторины. Сказать, что дети были довольны — не сказать ничего: катания на лошадях и костюмированные конные шоу, аттракционы и пони-клуб приводили малышей в неописуемый восторг, а возможность отпраздновать здесь собственный день рождения была мечтой всех маленьких посетителей зоопарка. Не забывали и про сотрудников: помимо приемлемой зарплаты, были бонусы — премии и бесплатное посещение бассейна.

Попав в отдел орнитологии, я получила в свое ведение порядка ста пятидесяти видов птиц. Основной моей работой был сбор и обобщение материалов по содержанию и разведению пернатых. В феврале-марте начиналась подготовка к сезону размножения, а уже весной — в начале лета мы занимались выведением птенцов: далеко не все птицы способны высиживать их в неволе.

Я постепенно обживалась в новом, непривычном городе. Мне нравилось работать в зоопарке — он стал моим единственным другом. Единственное, чего не хватало, так это близких, хотя на жизнь я не жаловалась: денег было достаточно, да и одиночество, как правило, дело временное. Что-то мне подсказывало, что скоро все изменится — но я даже не могла представить себе, насколько сильно.

День, в который я познакомилась с Серегой Ждановым, ничем не отличался от остальных. Тесное, душное помещение за лекторием, которое руководство отвело мне под кабинет, летом более всего походило на душегубку. Я задыхалась, проклиная питерский климат, и одновременно пыталась разобраться с ворохом проблем, оставленных мне предшественником. Помнится, я как раз расписывала диету и витамины для египетских цапель, когда в единственном узком окошке возникла взлохмаченная, темноволосая и бородатая голова.

Ярко-голубые широко распахнутые глаза уставились на меня и принялись бесцеремонно разглядывать. Меня это здорово разозлило: наша игра в гляделки продолжалась не меньше минуты. Голова ухмыльнулась.

— Ну? — не выдержала я.

— Это ты — наш новый птицевед? — игриво поинтересовался нахал на удивление глубоким, приятным голосом.

— Птицевод, — буркнула я и наклонилась к своим записям.

— Послушай, птицевод, увеличь дозу витамина Д на 1,5 единицы!

— Это еще зачем? — раздраженно рявкнула я. — Я прекрасно знаю формулу расчета! И вообще, кто ты такой?

— Твои формулы хороши для Краснодара. Или Ростова. Или… откуда ты там? А здесь солнца в два раза меньше. Поэтому будь любезна, послушай старшего товарища!

— Тоже мне, товарищ, как гусь свинье…

Но все же, на всякий случай, я решила проверить журнал учета отпуска витаминов, который вел мой предшественник. Действительно, доза этой добавки была указана выше на 1,5 единицы.

Лохматая голова с усмешкой следила за моими манипуляциями.

— Слушай, а может, ты представишься, прежде чем давать советы?

— Сейчас зайду.

Голова исчезла, и в кабинете появился персонаж на вид лет тридцати пяти-тридцати восьми, среднего роста, крепкого телосложения борца, в забавной черной футболке с надписью «koma», линялых джинсах и сандалиях на босу ногу. Он нагнулся через стол, протянул мне волосатую лапу и ослепительно, белозубо улыбнулся:

— Серега…

«Шнуров» — успела подумать я

— Жданов.

— Елизавета, — я ответила на рукопожатие, — в каком отделе трудишься?

— Я тут на полставки в ветеринарке подрабатываю. Помогаю то тут, то там. Если что-то нужно, зови. Кстати, есть хочешь? Я могу за чебуреками сбегать, тут недалеко одна бабка продает… — предложил он, не переставая сверлить меня своими голубыми глазами.

Что выражал его пристальный взгляд? Нет, не восхищение, не желание познакомиться поближе и даже не любопытство. Скорее, в нем таилось непонятное для меня удивление. Захотелось взглянуть в зеркало — может, я чем-то испачкалась?

— Извини, за чем сбегать?

— Ну, за чебуреками!

— С котятами? — ехидно осведомилась я. Да уж, такого лакомства мне еще никто не предлагал. Другие хотя бы в ресторан приглашали.

— Не любишь котят? Правильно: в них мяса-то нету. А чебуреки — с сытыми, крупными питерскими крысами! На вкус, кстати, как крольчатина!

И тут я, вопреки собственной воле, представила жирный, лоснящийся чебурек с большими, твердыми кусками лука, с грязно-серым мясом непонятного происхождения, издающий интенсивный запах прогорклого масла. Видимо, этот живописный образ отразился на моем лице, потому что бородач немедленно захохотал и вышел вон. С его спины на меня в упор глянула голова козла. Рогатая, с серьгой в ухе.

— Не в бровь, а в глаз! — произнесла я вслух и попыталась вернуться к работе, но нахального Серегу все никак не удавалось выкинуть из головы. Что-то в таких мужиках есть, чем-то они меня цепляли, неформальные, неформатные, свободные…

Жданов стал забегать ко мне все чаще. Слово за слово, шутка за шутку — мы подружились. Он оказался весьма эрудированным, интересным собеседником, прекрасно разбирался в своем непосредственном деле — в орнитологии — и еще в тысяче предметов и наук. Его суждения были логичны, знания — обширны, а речь исполнена тонкого, острого сарказма, который приправляет любой рассказ, если не переходит в грубость и бестактность. Серега угощал меня вкуснейшими воздушными эклерами, которые выпекал сам, часто помогал в работе. Под его руководством я быстро освоилась и стала справляться с ежедневными обязанностями, не особо напрягаясь. О себе он не распространялся, да я и не задавала прямых вопросов, заметив, что ему они почему-то неприятны.

Все психологи в один голос утверждают, что самая лучшая тема для беседы с мужчиной — это он сам. Но Жданов и здесь оказался исключением. Конечно же, я постаралась навести о нем справки, собирая информацию по кусочкам, чтобы не выказать своего интереса. Мне удалось выяснить, что Сергей Николаевич Жданов — доктор наук, ученый с именем, которому предлагали кафедру в Питерском университете. Но, являясь более практиком, нежели теоретиком, он бумажной возне и преподаванию предпочитал выходы «в поле».

Серега вел самый экстремальный образ жизни, какой только позволяла работа. Он прыгал с парашютом, летал в аэродинамической трубе, сплавлялся на байдарках и плотах по горным рекам, занимался альпинизмом, дайвингом, ходил в суровые таежные походы. Видимо, адреналин был необходим этому человеку, как всем нам — кислород. Он любил приблизиться вплотную к грани, которая отделяет жизнь от небытия, ощутить ветер с ТОГО берега, на котором мы все когда-нибудь окажемся.

Не знаю точно, но думаю, что именно из-за такого образа жизни он и потерял семью — его жена подала на развод и переселилась в другой город, увезя с собой их маленькую дочь. Жданов зарекомендовал себя как веселый, энергичный, позитивный человек, но «с таракашками», как выразилась одна девчонка из вивария (отдела по выращиванию живого корма).

К примеру, ему периодически «срывало крышу»: Серега брал отпуск без содержания и на несколько месяцев уезжал в какую-то глушь. Что он делал там, в заповедных лесах, у холодных морей, в степях Казахстана — этого в зоопарке не знал никто. По туманным полунамекам женского персонала я догадалась, что Жданов свободен: у него нет постоянной подруги, и многие были бы рады занять это вакантное место.

Мы общались все больше, и однажды Серега позвал меня на экскурсию по Питеру. Это приглашение оказалось очень кстати: переехав, я с головой погрузилась в работу и как следует осмотреться в городе так и не успела.

В выходной день, на наше счастье оказавшийся сухим и солнечным, мы отправились бродить по интересным местам Северной столицы. Я вовремя сообразила одеться не как на свидание, а как в долгий поход: джинсы, футболка, кеды, вместо дамской сумочки — небольшой рюкзачок. Вид же моего спутника дарил глазу специфическое наслаждение: он нарядился в майку с лежащим на спине то ли пьяным, то ли обкуренным зайцем, бермуды, широкие, как шаровары гаремной наложницы, и неизменные сандалии. В Питере люди вообще одеваются более свободно, чем я ожидала — но не все, к сожалению, чувствуют границу между простотой и безвкусицей.

Для начала Серега показал мне несколько хрестоматийных экскурсионных столпов — Дворцовую площадь с атлантами, Михайловский замок с неупокоенным духом убитого царя Павла Первого и памятник Петру. Добрались и до здания Адмиралтейства; как водится, кинули монеты в живописный фонтан. По Малой Садовой вышли на Итальянскую улицу, где я с восторгом обнаружила памятник Остапу Бендеру — он сопровождал меня все детство и юность со страниц замусоленной книжки, и встретить его здесь было сродни свиданию с родным человеком.

А потом пришло время знакомства с истинным Питером, скрытым от глаз бесчисленных туристов. Мы побывали на стоянке местных байкеров, где выяснилось, что «Серега — свой в доску»; пообедали в «Адмирале», где не требуют соблюдения дресс — кода; посидели на скамейке в обычном дворе-колодце и выпили там водки с приезжими из Финляндии.

Осматривать Казанский и Исаакиевский соборы Серега меня не повел. — их величественные купола и колоннады и так были видны отовсюду с разнообразных ракурсов. Вместо этого мы посетили часовню Святой Ксении Блаженной на Смоленском кладбище — Жданов сказал, что это очень старая и «сильная» часовня. Действительно, в ней явно ощущалось некое Присутствие, истинная святость. Уходя, я решила обязательно вернуться в часовенку одна, без Сереги — постоять, подумать, помолиться, почувствовать.

Вечерело. На город опустились серые сумерки. Не спеша, мы бродили по освещенным улицам и проспектам, любовались фасадами старинных особняков, неоновыми витринами и знаменитыми мостами. У Академии Художеств Серега показал мне фигуры таинственных грифонов с золотыми крыльями, а потом мы побывали, по словам Жданова, «на дне» города, то есть на Сенной площади. Конечно, это уже не те трущобы, что описывал Крестовский, но все равно ощущения от этого места у меня остались не самые приятные.

Мы уже возвращались домой, на Гороховую, когда Серега кивнул в сторону старого на вид здания и загадочно произнес:

— А вот здесь скрывается знаменитая ротонда.

Я пожала плечами:

— И чем же она знаменита?

— Ты серьезно ничего не знаешь? — Жданов выглядел удивленным.

— Сережа, я же из Ростова. Эрмитаж, Невский проспект и тому подобное мы только в школе изучали. А про это здание я вообще впервые слышу. И вижу, кстати, тоже. Ну, кто в нем жил? Царедворец? Писатель? Художник?

— Долго рассказывать. Давай как-нибудь потом, — махнул он рукой.

— Хорошо. Потом — значит потом.

Мы подошли к парадному. Уже близилась ночь, я поблагодарила его за прогулку и дала понять, что уже поздно и мне пора домой, но Серега все не уходил. Стало неловко. Я опустилась на поребрик, достала сигарету, закурила. Он сел рядом.

— Лиза, пригласишь на чашку чая?

— Нет.

— Почему?

— Это было бы слишком банально.

— Кто об этом может судить?

— Я. Только я сама. Мне пока двадцать шесть, Сережа, но все это в моей жизни уже было. И никогда ничем хорошим не заканчивалось.

— А чем таким «хорошим», в твоем понимании, это должно закончиться? Свадьбой?

— Нет. Просто по утрам мне жутко неловко. Это чувство все перечеркивает. А я не хочу доставлять себе неприятных ощущений.

— Понятно.

Мы помолчали. Я поднялась — уже давно надо было уходить.

— Слушай, может, в следующие выходные рванем за город? Как насчет шашлыка в лесу?

— Я не против. Если только ты не станешь петь под гитару.

— Первый раз встречаю девушку, которая не любит песен под гитару. По-моему, это так романтично!

— Но не все умеют петь. А если это станешь делать ты, то образ окончательно сложится, и я поставлю на твой лоб клеймо.

— О, не волнуйся, я тебя еще удивлю!

На этой оптимистической ноте мы попрощались, и Серега ушел. Той ночью мне долго не удавалось уснуть.

* * *

Прошла неделя, другая. Жданов не показывался на территории зоопарка. Мобильник его все время был отключен, но мне не хотелось расспрашивать коллег об этом странном исчезновении, чтобы не давать повода для сплетен и слухов.

Потянулись унылые дни. Работа, дом, одинокие вечерние прогулки. Тоска. Я и не замечала, как Серега скрашивает мою жизнь, пока он не пропал. В какой-то момент я заволновалась: вдруг случилось что-то страшное, а мне не сообщают потому, что мы не афишировали нашу дружбу? Все эти его прыжки с парашютом, гонки… и мало ли что еще?

Я стала часто забегать в ветеринарный отдел в надежде услышать какие-нибудь вести, но не узнала ровно ничего. Зато Коля, один из ветврачей, стал обращаться ко мне игриво и фамильярно, усмотрев в моих частых визитах интерес к своей персоне. Тогда я решилась на серьезный поступок: обманом выманив начальницу отдела кадров, Ольгу Ивановну, из кабинета, нашла учетную карточку Жданова и переписала его домашний адрес.

Вечером я взяла такси и отправилась к нему. Гнала меня надежда, но не благоразумие: дверь могла открыть внезапно возвратившаяся жена или новая любовница, и в этом случае встреча завершилась бы очень неприятно. Так-то оно так, но чаще воображение рисовало мне другую картину: Серега в своей постели, больной, с переломанной ногой или ребрами, одинокий и никому не нужный — и тут появляюсь я: сестра-сиделка, няня, почти мама, и ухаживаю за ним.

Каждая женщина мечтает опекать заинтересовавшего ее мужчину, не правда ли?

Ответить на вопрос, сможет ли Жданов с переломанными ногами открыть мне входную дверь, я сама себе не успела — мы уже приехали. Машину я не отпустила — на всякий случай — взлетела по лестнице наверх, немного отдышалась перед массивной железной дверью, позвонила раз, другой, третий.

Тишина. Тогда пойдем другим путем.

Спустившись на улицу, я высчитала Серегины окна. Форточки плотно закрыты, шторы занавешены, цветов на подоконниках нет. Так обычно выглядят окна квартир, хозяева которых уехали надолго. Похоже, насчет нуждающегося в помощи Жданова я ошиблась. Не в силах сдержать слез досады и разочарования, я опустилась на заднее сиденье такси и попросила отвезти меня на Гороховую.

Он появился только через месяц и пять дней, когда муки неизвестности в моей душе уже сменились глухим отчаянием. Жданов шел по аллее зоопарка, заросший, темный от загара, сверкая своей ослепительной улыбкой. Страшным усилием воли я сдержала себя от неуместного проявления радости и желания повиснуть у него на шее. Нашла силы улыбнуться просто, по-дружески и спросить:

— Ну и где ты пропадал? Я соскучилась без эклеров, видишь, даже похудела!

— Прости, что не позвонил. Не было возможности. Мне пришлось срочно уехать, — он обнял меня и поцеловал в висок. — Зато я привез тебе маленький подарок!

Серега достал из пакета карманное издание стихов Омара Хайяма в богатом переплете с золотым тиснением. Между страниц, покрытых витиеватым восточным орнаментом, лежал засушенный нежный бело-сиреневый цветок с крупным соцветием, напоминающий морскую звезду.

— Это цветок эдельвейса. Я искал его специально для тебя. Он растет высоко в горах Алтая и является символом счастья и любви. Существует легенда, в которой влюбленным предстояло расстаться навсегда. Не в силах вынести разлуку, они решили погибнуть вместе и бросились вниз со скалы, слившись в последнем объятии. В их память скалы в одночасье покрылись ковром из белых эдельвейсов. — Он помолчал. — А еще говорят, что эти цветы — души погибших альпинистов.

— Спасибо. И за цветок, и за книгу. Я люблю Хайяма.

— И я. «Нас вразумить? Да легче море сжечь! Везде, где счастье — трещина и течь! Кувшин наполнен? Тронешь, и прольется. Бери пустой! Спокойнее беречь»! — вдруг произнес Серега с надрывом и неприятной кривой усмешкой. Но это выражение лица владело им лишь несколько секунд. Тучи рассеялись, он рассмеялся и снова обнял меня за плечи.

— А что, Елизавета, ты уже забыла, что пообещала мне выходные в лесу?

— По-моему, это не я уехала на целый месяц без предупреждения. Какие ко мне претензии? — улыбнулась я. — И вообще, почему ты привез мне подарки?

— Просто я за тобой ухаживаю. Решено. Едем в эту пятницу. С тебя — хорошее настроение и купальник. С меня — все остальное. Ну ладно, бегу работать, а то уволят! — и он быстро зашагал в сторону ветеринарки.

Я скрылась за лекториумом, постояла там, покурила. Стоило большого труда привести себя в порядок, стереть с губ счастливую улыбку, успокоиться. Интересно, что Жданов хотел сказать этим подарком, легендой, четверостишием? Почему он не нашел возможности хотя бы отправить мне смс? Может быть, все это было устроено специально, чтобы я поволновалась, поскучала? А может, он так меня соблазняет? Как бы то ни было, я была счастлива, увидев его. И спасибо Жданову за это.

Как и было условлено, в пятницу вечером мы с Серегой отправились на пикник. Я уже знала, что к отдыху такого плана он прекрасно сможет подготовиться и без моей помощи, но все равно ему удалось организовать для меня сюрприз. В конце рабочего дня я переоделась в темные джинсы, толстовку, высокие кроссовки, а купальный костюм и полотенце еще утром заняли свое место в рюкзаке.

Выйдя на Кронверкскую набережную, я сразу заметила припаркованный у остановки огромную тонированную «Toyota Tundra». Весь кузов машины был доверху наполнен чем-то объемным, закрытым брезентом цвета хаки. За рулем улыбалась знакомая небритая физиономия, как всегда, в дурацкой футболке с Дональдом Даком на груди. Я плюхнулась на кожаное сиденье рядом с Серегой, придирчиво оглядела машину и водителя.

— Да, не ожидала, что у человека, который одевается, как ты, может быть такая классная машина!

— Ты многого обо мне не знаешь! — усмехнулся Жданов, и мы тронулись в путь.

Ехали долго, но я не следила за дорогой — утомившись за непростой день, задремала. Когда же я открыла глаза, то поразилась зрелищу небывалой красоты: машина стояла на краю высокого берега, а тихая река несла свои воды — там, вдали, за горизонтом, в них погружалось багровое солнце. Полюбовавшись минуту, я вышла из автомобиля, вдохнула чистый, пряный, напоенный хвоей и травами воздух, сладко потянулась и оглянулась вокруг.

Мы остановились на небольшой поляне, которую подковой огибал густой, темный лес. С крутого берега вниз, к воде, вилась еле заметная тропинка. Пока я спала, Серега успел поставить палатку, расставил складные стол, стулья, мангал и деловито насаживал куски мяса на шампуры, слизывая брызги маринада с пальцев.

— Доброе утро, Елизавета Прекрасная! Возьми в палатке спрей от комаров, пока не превратилась в лягушку!

Близкое соседство с водой и лесом ничего хорошего в смысле насекомых не обещало, и я воспользовалась предложенным средством, заодно натянув штормовку с капюшоном, чтобы защитить шею. Вечерняя роса уже выпала, стало довольно промозгло и прохладно.

— Ничего, сейчас будет костер, согреешься! — утешил меня Серега.

— Слушай, а почему в выходной день здесь никого, кроме нас, нет? — поинтересовалась я, — ведь в таком живописном месте должно быть много отдыхающих.

— Ха! Разве я повез бы тебя туда, где полно народа? Смотреть, как люди пьют водку, с криками бросаются в реку, матерятся и врубают шансон на весь лес? Нет, это не для нас. Это место знают немногие. Да и далеко не каждый сможет сюда доехать через болото.

Я повернулась к машине и увидела, что ее колеса и черные блестящие бока покрыты отвратительной зеленоватой кашей.

— Ты что, самоубийца?! А если бы мы застряли или провалились к чертовой матери?! — заорала я.

— Да ладно, не делай это… кипятком. Я знаю, как ехать. Тем более, сейчас лето, болото слегка подсохло.

Я, проклиная себя за доверчивость, открыла рот, чтобы адресовать Жданову самые страшные проклятия, но он подошел, обнял меня и прижал к своей дональдаковской груди. Вдруг стало очень хорошо и комфортно — будто это не малознакомый небритый мужик в лесу, а родная бабушка в цветастом переднике гладит и успокаивает меня. Сколько времени мы так простояли, я не знаю. Он что-то тихо нашептывал, гладил мои волосы, словно ввел меня в транс, загипнотизировал, зачаровал… В какой-то момент я осознала, что веду себя неприлично, и отодвинулась. Серега же, как ни в чём не бывало, улыбнулся и начал готовить место для костра.

Сначала он достал откуда-то из недр своей необъятной машины саперную лопатку и аккуратно снял дерн. Сложив его кубиками поодаль, он очистил траву вокруг обнаженной земли от хвои, листьев и мелких веток. В середину было водружено толстое, полусухое бревно, сверху которого было сооружено что-то вроде шалаша из более тонких палочек.

Жданов чиркнул длинной охотничьей спичкой — костер занялся мгновенно, и огонь заструился по дереву, заплясал, заалел. Нет едкого дыма, только пламя и сухое потрескивание. Неподалеку в высоком, добротном мангале уже прогорали угли для шашлыка.

— Сережа, когда ты успел нарубить дров? Неужели я так долго спала? — спросила я, придвигая свой стул к манящему теплу костра.

— Я привез угли с собой. Ведь главное — это не мясо, правда? С ним надо разделаться побыстрее. Вот если бы мы были в тайге, тогда да. А так купил мешок угля на заправке — чего проще?

«А что же тогда главное?», — подумала я и усмехнулась вслух своим мыслям: не маленькая же, и так понятно. Но он смотрел на меня так серьезно, так по-доброму… Во всяком случае, в известных ситуациях мужчины смотрят не так. Все же интересный тип, этот Серега Жданов.

Потом мы ели вкуснейший шашлык в маринаде из майонеза, лимонного сока, луковых колец и смеси специй (я смогла распознать куркуму, шафран, соль и белый перец, остальные ингредиенты Серега не рассекретил) и пили полусухое красное. Я не знаток и не любитель вин, но это мне показалось восхитительным: тонкое, без излишней кислоты и терпкости, с приятным послевкусием, оно прекрасно дополняло мясо. Как поведал мне Жданов, это домашнее армянское вино ему подарил один старик во время последней экспедиции.

— Что ты делал в Армении? Ездил по работе? — поинтересовалась я.

Жданов замолчал.

Казалось, он вслушивается в звуки ночного леса. Я тоже прислушалась: что там, в темной чаще? Но до меня долетел лишь легкий шелест листьев на ветру, плеск воды и потрескивание сучьев костра.

Серега внимательно посмотрел на меня, словно изучая и раздумывая, стоит ли отвечать на вопрос или нет. Сейчас, когда его лицо оказалось так близко, я разглядела под двухнедельной щетиной довольно приятные черты: красиво прорисованный четкий рот, выраженный подбородок. Яркие голубые глаза, нос с горбинкой. Высокий лоб я отметила еще раньше. Если бы его удалось побрить, постричь и нормально одеть, мог получиться очень привлекательный персонаж — отрада для женского взора.

Пока я так беззастенчиво его разглядывала, Серега явно о чем-то размышлял. Пошевелил ветки костра длинной палкой, отчего в небо взметнулся сноп алых искр. Налил нам еще по стакану вина, отхлебнул, закурил.

— Я скоро уезжаю, Лиза, — наконец, произнес он.

В моей груди что-то глухо ухнуло.

— Опять? Надолго? — удалось спросить достаточно бодрым тоном.

— Не знаю. Наверное, на несколько месяцев.

— По работе?

— И да, и нет.

Я замолчала, он тоже. На глаза набежали предательские слезы, но мне удалось сдержать их, собрав всю волю в кулак. Неужели он стал по-настоящему нужен мне, а я и не заметила? Или только так кажется из-за одиночества?

— А это, надо полагать, прощальная гастроль?

Сергей молча кивнул, глядя куда-то в сторону, глубоко затягиваясь.

Вот и все. Говорить больше не о чем. С другой стороны, какие могут быть претензии, ведь мы фактически и не встречались, только проводили вместе время как коллеги и друзья… «Наверное, едет к своей бывшей!» — мелькнула мысль. И не успела я ее до конца осознать, как рот открылся сам собой и выпалил вопрос:

— Сережа, ты едешь к жене?

Я тут же прикусила свой болтливый язык, смутилась и, наверное, покраснела. Хорошо, что в слабом свете костра этого не было видно.

Жданов удивленно посмотрел на меня:

— С чего ты взяла? Конечно же, нет. Мы четыре года в разводе. Я думал о том, как бы половчее пригласить тебя с собой.

— Меня? Но куда? В каком качестве?

Затаившееся сердце вдруг припустило вскачь, заколотилось где-то в горле. Что это со мной, черт побери?

— Это долгая история. Я должен рассказать тебе все с самого начала. Если наберешься терпения…

— Я ближайшие два дня никуда не тороплюсь, можешь начинать.

— Подожди, сейчас подброшу дров. Костру до утра гореть.

Подкинув несколько поленьев, Серега сел рядом, накинул мне на плечи мягкий плед, закурил новую сигарету.

— Ночь-то какая, да? Тихо, ясно, звезды… до них подать рукой. Десять лет назад была такая же ночь. Я отдыхал с Полиной, своей невестой в Геленджике. Бархатный сезон, конец сентября. Банальное начало, согласен. Но зато какое будет продолжение!

Он снова криво усмехнулся, как в тот день, когда дарил мне эдельвейс; помолчал, выпил вина. Я тоже пригубила из своего стаканчика. Неужели он будет говорить о несчастной, неоцененной любви? Только не это! Старый, как мир, скучный прием. На меня это не действует лет с восемнадцати.

— Возвращались на моей машине. Тогда у меня была «шестерка», «Жигули», подушек безопасности в которой, как ты понимаешь, не предполагалось. Солнце только зашло за горизонт, внезапно, как это всегда бывает на юге.

Помню, посмотрел на часы, чтобы прикинуть, за сколько часов мы доберемся до ближайшего населенного пункта, чтобы отдохнуть и выпить кофе. Я предпочитал ехать ночью, так быстрее, меньше поток машин. Полина в это время доела шоколадный батончик с кокосом — забыл, как называется — и спросила, куда положить обертку. Знаешь, она была такой чистюлей, такой аккуратисткой, никогда бы не выкинула мусор на дорогу.

Я не успел ей ответить. Мы въехали в какую-то туманную низину, прямо в «молоко». Водитель встречной машины — откуда она взялась на этой пустынной вечерней трассе, до сих пор не пойму — не увидел меня, я его тоже. Помню лишь свет фар за секунду до удара. Потерял сознание. Когда пришел в себя, оказался лежащим на дороге прямо перед капотом своей машины. Надо мной склонился незнакомый мужчина, который оказывал мне первую помощь — тот самый водитель. Он практически не пострадал, в отличие от меня.

— Что с девушкой? — крикнул я. — Она жива?

— Какая девушка? — удивился незнакомец, — Ты был в машине один! Когда мы столкнулись, я сразу выскочил из своей тачки и вытащил тебя. Рядом никого не было!

Я бросился к «жигуленку». Меня шатало, как пьяного, во рту полно крови, начало мутить. Открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья — никого! И главное — ремень безопасности пристегнут! Представляешь? Ну, скажи, стал бы человек в такой ситуации, выйдя из машины, пристегивать ремень обратно?

Серега покачал головой, вздохнул.

— В общем, я звал ее пока не сорвал голос. Вокруг — «молоко»: в метре от тебя уже ничего не видно. С одной стороны — горы, с другой — низина, и на много километров вокруг ни единой души. Тот водитель — спасибо ему — не уехал, оставив меня одного. Он, конечно, не поверил, что в машине был кто-то еще, списал мою «галлюцинацию» на полученную мною травму головы, но тоже искал Полину.

Стало совсем темно, и мы вместе остались дожидаться рассвета.

Туман наконец-то рассеялся. Я осмотрел повреждения своего «жигуленка»: они были довольно серьезными, но доехать до ближайшего города я бы смог. Внутри, на пассажирском сиденье, осталась сумочка Полины, а в ней паспорт, деньги, косметичка, какая-то карманная книжка с женским романом. Но самое главное — исчезла обертка от шоколадки. Ее сложно было бы не заметить — знаешь, такая яркая, голубая с белым. Утром я прочесал всю местность в радиусе километра от места аварии. Никаких следов.

Я подумал — а вдруг Поля вышла из машины в состоянии шока, поэтому и застегнула обратно ремень? Отправилась куда-то, может быть, потеряла сознание… но нет. Она как в воду канула. Ни самой Полины, ни этой чертовой обертки, что была в ее руке в момент столкновения…

Но, поднявшись немного в гору прямо напротив разбитой машины, знаешь, что я обнаружил?

Я смотрела на него во все глаза. Было очевидно, что эти воспоминания причиняют Жданову боль. Давнюю, не острую, но тянущую — так, наверное, ноет старое осколочное ранение.

— Что?

— Дольмен.

— Дольмены — это что-то вроде языческих храмов? — стыдясь своей некомпетентности, осторожно спросила я.

— Не совсем. Забравшись на гору, я увидел сооружение, внешне напоминающее собачью будку, сложенное из пяти огромных камней. Четыре образуют стены, пятый — крышу. Они очень плотно пригнаны друг к другу, в одной из стен — круглая дыра. Небольшая, но стройный человек пролезть в нее сможет. Я заглянул внутрь и поразился — только голая земля. Ни травы, ни самого чахлого кустика, представляешь?

— Ну, там темно, наверное, поэтому, — предположила я.

— Лиза, ты же биолог. Фотосинтез здесь не причем: хотя бы бледные, но там должны быть растения. Даже картошка в погребе — и та прорастает… Но тогда я об этом не думал. Просто в памяти отложился интересный факт.

Я все искал, все звал… но так и не нашел никаких следов Полины. Позже водитель отбуксировал меня в ближайший город, в больницу. Там мне помогли, и я бросился в милицию заявить о пропаже.

Это вообще отдельная история. Сначала они отказались принимать заявление на том основании, что я не родственник пропавшей. Потом объявили, что необходимо ждать три дня после исчезновения — такой, видите ли, порядок Мне пришлось идти к начальству. Заявление, в конце концов, приняли, но знаешь, чем это кончилось? Меня обвинили в убийств! Дескать, я ее грохнул, тело спрятал, сумку с документами не выбросил по оплошности, а в милицию обратился, чтобы отвести от себя подозрения.

Меня задержали на трое суток «до выяснения обстоятельств» и все это время методично, грамотно избивали, допытываясь, куда я спрятал труп. Очень удобно — можно не бояться, что останутся следы побоев: ведь человек только что попал в аварию!

Я сжала его руку. Мне было безумно жаль Серегу, но подходящих слов не находилось.

— В конце концов, им пришлось отпустить меня. Задерживать дольше не было оснований, а в убийстве я так и не признался, хотя был уже на грани. В тот момент я согласился бы с чем угодно, если бы мог как-то подтвердить свои слова. Теперь понимаю жертв инквизиции, как никто.

Молоденький опер, гнусно улыбаясь, отдал мне документы со словами:

— Свободен. Нет тела — нет дела.

Жданов замолчал.

— В общем, Полину менты не нашли. Наверное, даже не искали. Я расклеивал по всему городу ее фотографии, давал объявления в газеты и на телевидение — все напрасно. Прошло немало времени, и я уже начал понимать бесполезность своих усилий. Пристегнутый ремень безопасности, пропавшая обертка от шоколада, забытая на сиденье сумка — все свидетельствовало только об одном.

— О чем, Сережа?

— Она вовсе не выходила из машины. Даже не расстегивала ремня.

— Как это?

И тут я впервые по-настоящему испугалась. В душу закрался холодок: а вдруг он действительно убил свою невесту, спрятал труп где-то в горах и придумал всю эту историю? А теперь привез в это безлюдное место меня.… С другой стороны, гораздо проще было бы в этом случае действительно выбросить сумку, всем объяснить, что произошла ссора, а Полина уехала в неизвестном направлении. Подавать заявление о розыске, да еще платить за то, чтобы его приняли — слишком изощренный вариант для убийцы. Хотя…

— Есть одна версия… В общем, я вернулся домой и еще долго ждал вестей от Поли. Конечно же, безрезультатно. Прошло время. Говорят, оно лечит.

Потом я встретил Юлю. Вскоре она забеременела, нам пришлось пожениться. Родилась дочка, Ксюшка. Знаешь, жили мы как-то странно, каждый сам по себе. Юля была великой тусовщицей. Любила бывать в компаниях, клубах, устраивать праздники, весело проводить время. Я не считаю, что это плохо, просто мы оказались очень разными людьми. Ее материальные потребности всё росли, а мои скромные возможности — по пословице — явно за ними не успевали. Пришлось принять участие в нескольких не особо законных операциях, связанных с большим риском, однако, заработок того стоил…. Ну, это не интересно.

К тому же, не помогло: всегда находился кто-то, у кого лучше шуба, машина, квартира. Я стал проводить много времени в командировках — решил изучать дольмены. Практически не бывал дома. В какой-то момент мы оба поняли, что слишком поторопились с заключением брака. Короче говоря, расстались. Юля вышла замуж за более состоятельного, молодого и веселого человека, уехала в другой город и забрала с собой дочь. Я очень редко ее вижу. Ксюшка растет без меня.

— Ты не любил жену? — тихо спросила я.

— Наверное, нет. Это была короткая страсть, которой хватило только на продолжение рода. По-настоящему я любил Полину. Во всяком случае, не успел в ней разочароваться. Все мы склонны идеализировать прошлое, не так ли?

— Как ты думаешь, твоя невеста жива?

— Надеюсь, что да, где бы она ни была.

Он опять помолчал.

— Так вот, я заинтересовался дольменами. Стал собирать о них всю информацию, от легенд и преданий до серьезных научных исследований. Познакомился с некоторыми весьма интересными людьми, нашел единомышленников. На данный момент установлено, что дольмены — это мегалитические памятники, то есть сооружения из огромных монолитных камней. Появились они на территории западного Кавказа, Армении, Англии, Шотландии, Уэльса и Франции в одно время — в период между шестым и четвертым тысячелетием до нашей эры. Есть они и в других странах — в Португалии, Германии, Испании, Палестине. Считается, что первые дольмены появились в Индии. Потом строительство распространилось, с одной стороны, на Кавказ и по северной Европе, с другой стороны, на север Африки, в Египет. Удивительно, но наши предки возводили их тысячами.

— Между шестым и четвертым… Конец неолита — начало бронзы?

— Совершенно верно. К этому периоду относят и знаменитый Стоунхендж, и Менгиры западной Франции, и Сейды, Камни Силы, в Финляндии, Швеции, Норвегии, на Кольском полуострове, на Куршской косе.

— О, я много слышала об этом месте! Там были песчаные дюны, которые после Первой мировой войны засадили крымскими соснами. Там же «птичий мост» и орнитологическая станция «Фрингила», где занимаются кольцеванием.

— Да, я однажды там работал. Интересное место, многое узнал про него. Примерно в десятом веке, там жили викинги, а в восемнадцатом косой завладел Тевтонский орден. Они назвали косу «страной гнезд» — там проходит миграционный путь тысяч птиц, пролетающих из Финляндии, Карелии и Прибалтики в южную Европу и Африку, стаи там отдыхают и набираются сил. Представь — многие гнездятся только на косе! Это вообще очень интересно…

— И там тоже есть дольмены? — перебила я его.

— Не знаю наверняка, но вроде бы нет. Зато есть сейды, «Камни Силы». Это немного другие сооружения, крайне неустойчивые, шаткие. Они похожи на пирамидку из гальки, которую построил на морском берегу ребенок. Чуть тронь — и все рассыплется.

— А для чего возводили эти камни и дольмены?

— Ученые пока так и не поняли. Одни считают, что дольмены — это могильники, другие называют их некими культовыми сооружениями, третьи уверены, что это алтари или жертвенники друидов. Кельтское, вернее, бретонское название — «tol men» — переводится как «каменный стол». Действительно, на верхних плитах, образующих крышу сооружения, есть углубления типа чаши. Можно предположить, что в нее стекала кровь жертвы. Но я думаю, все это чушь. Дольмены были нужны для другого.

— Для чего же?

— А ты постарайся поставить себя на мое место, попробуй рассуждать, как я. Теперь, зная про Полину, что первым приходит в голову?

— Хм. Неужели она распалась на атомы, как в «Лангольерах» у Кинга?

Серега поморщился:

— Нет, не то… Тебе надо дать больше информации. — Он на минуту задумался — Вот смотри. Всего я видел, наверное, около пятнадцати дольменов. Все они состояли из пяти хорошо подогнанных друг к другу шершавых, необработанных плит, толщина которых около тридцати сантиметров, поперечные размеры — от полутора до двух метров. Некоторые плиты снаружи были покрыты орнаментом, внутри — гладкие, будто полированные, иногда немного изогнутые.

В фасадной части каждого дольмена — отверстие порядка полуметра в диаметре, и только рядом с одним из них лежала каменная пробка. Материал, из которого строили подобные сооружения, почти всегда — кварцевый песчаник. Кварц — это окись кремния, имеющая свои разновидности. Этот минерал обладает очень необычными свойствами.

— В радиотехнике его используют — это я знаю. А почему?

— Он может генерировать электрический ток при сжатии, а также поддерживать постоянство колебаний, этим он и ценен. Слышала когда-нибудь о пьезоэффекте?

— Да, по физике у меня была пятерка. Так… сейчас… от него создается электрическое напряжение между поверхностями твердых тел, да?

— Ну, примерно так. Приятно поговорить с образованным человеком. Так вот, из кварцитов изготавливают пьезоэлектрические стабилизаторы частоты, резонаторы, фильтры, призмы для спектрографов, линзы для ультрафиолетовой оптики и еще много разных полезных штук. Мой хороший знакомый рассказал мне и о других забавных особенностях этого минерала. Под воздействием электрического тока кристаллы кварца генерируют ультразвук, то есть возникает обратный пьезоэффект. А при механических деформациях кварц способен генерировать радиоволны.

Разломы земной коры, вблизи которых расположены дольмены — это волноводы. Сами мегалиты могут выполнять функцию как приемников, так и излучателей. Активизируясь, дольмены выдают акустический и световой эффекты, основанные на резонансе и пьезоэффекте кварцитов. Это происходит в дни весеннего и осеннего равноденствия. Дольмены и Камни Силы начинают «петь» в ультразвуковом диапазоне переменной частоты.

Коган, мой друг, считает, что любые мегалиты — это своеобразные генераторы инфразвука, если говорить понятным языком. Они очень плохо влияют на человека и любой другой биологический организм — доказано, что животные обходят такие места стороной. Да и людям следовало бы делать то же самое, потому что есть мнение, что при длительном воздействии на организм подобных излучений могут возникнуть эпилептические припадки и даже наступить смерть.

— Ого. Правда?

— На себе пока не проверял. — Он мрачно улыбнулся. — Но все еще впереди. Помимо общности конструкции и материала, знаешь, что их всех объединяет?

— Без понятия.

— Все дольмены обращены фасадом к солнечной стороне. Если мегалит стоит в сильно затененной местности, среди высоких гор или в темном лесу с густым подлеском, то его фасад обращен к любому ярко освещенному пятну.

— — И что это значит? Их строители поклонялись солнцу?

— Вот ты и начала рассуждать так же, как я! Мы знаем, что дольмены родом из Индии. Единственные известные мне солнцепоклонники — это езиды, в настоящее время живущие на территории Турции, Ирака и Армении. Они родом из древней Индии, точнее, из Бомбея, который сейчас называется Мумбаи. Езиды поклоняются божеству Малаки-Тавуз, изображаемого в виде павлина. Множество павлиньих глаз на хвосте птицы символизируют солнце. Их религия называется Шарфаддинэ. Забавно, но езиды до сих пор сохранили кастовость, как это было принято в Индии.

Пришло время блеснуть эрудированностью еще раз.

— Это я знаю. Но, разве они родом не из Персии? Я всегда считала, что езиды имеют некое отношение к зороастрийскому учению. Где-то читала, что на сегодняшний день больше всего их в Ираке. Там, в Лалеше, находится главная езидская святыня — гробница основателя и реформатора их религии шейха Ади ибн-Музаффара, который жил в одиннадцатом веке. Туда они совершают паломничества, как мусульмане — в Мекку.

Серега с уважением посмотрел на меня.

— Возможно. Таких подробностей я не слышал. Но что касается зороастризма, ты высказываешь ошибочное мнение курдов, их извечных противников.

— А солнцу поклонялись почти все язычники: и инки, и египтяне, и древние славяне, и кельтские племена. Почему же ты подозреваешь езидов?

— Я никого не подозреваю, Боже упаси. Просто мне кажется, что Знания, пока недоступные нам, зародились в Индии, и были сохранены и реализованы народом, который мигрировал оттуда. Поклонение солнцу — это лишь мое предположение. Просто наука точно установила, что солнце способно активизировать некие процессы на молекулярном и атомном уровне.

Да и вообще, в целом, это очень интересно. Что знали древние? Почему они возводили мегалиты именно на местах разломов земной коры, по побережью или высоко в горах, но не в глубине континента? Почему обращали фасад к солнечной стороне? Я хочу узнать ответы на эти вопросы — и посвятил их поиску свою жизнь, Лиза. Если тебе все это тоже интересно, приглашаю вступить в наш клуб.

— А что существует такой клуб? Который изучает дольмены? — удивилась я.

— Вроде того. Пока он небольшой: твой покорный слуга, доктор Коган — мой хороший знакомый, о котором я уже говорил, Евсеев Алексей, тоже мой приятель. Он историк, изучает слияние индийской «Рагведы» и нашего славянского эпоса. Особенно силён в чувашской и удмурдской мифологиях, это его хобби. В общем, если тебе интересно, присоединяйся.

— Атос, Портос, Арамис и… д, Артаньян! — улыбнулась я. — Интересно, конечно. Но, наверное, у твоих коллег есть основания вплотную интересоваться дольменами?

— В отличие от тебя, да? Согласен. Миша изучает их давно, он начал гораздо раньше меня. А Лешу именно я сманил и смутил рассказами об индийском влиянии на наше «дольменостроение». Вскоре он заболел этим и сам. Я подумал, такой девушке, как ты, умной, любознательной, не страдающей шопинг-манией и жеманством, все это может быть интересно. Ты любишь работать «в поле», я это заметил, не обременена семьей, детьми, можешь добиться поставленной цели.

— Поэтому ты меня приглашаешь?

— Не только поэтому. Просто ты мне очень нравишься.

Вот оно что! Наконец он в этом признался.

Я смутилась и покраснела до самых корней волос. Конечно, мне было безумно интересно все, что рассказывал Серега, я и не смела надеяться на то, что меня допустят до этих тайн. Но, когда он сам позвал меня за собой, почему-то захотелось поломаться. Это, наверное, неистребимая черта женской натуры — заставить себя просить о том, чего самой хочется больше всего на свете.

— Ну, что, ты согласна? — спросил Серега, заглядывая мне в глаза. Было видно, что он волнуется.

— Да, — без лишних эмоций ответила я. — А как же птицы? А зоопарк?

— Не волнуйся. Я организовал свою работу по принципу «2 в 1» — стараюсь выбивать командировки в такие местности, где есть дольмены или сейды. Вот, например, ближайшая поездка на Куршскую косу — это мой тщательно разработанный план. И ты поедешь со мной.

— Как? Меня никто не отпустит! Я даже отпуск еще не заработала!

— Не волнуйся, я все устрою — получишь направление на «Фрингилу», займемся кольцеванием.

Я пожала плечами. Почему бы и нет? Возможность поработать на известнейшей в Европе орнитологической станции возникает не каждый день.

Костер догорал — за беседой мы не заметили, как пролетело время. В лесу стало тихо-тихо. Я встала, прошлась к берегу, полюбовалась на сияние воды в лунном свете. В голове мелькали образы, события, факты — все вперемешку.

Да, рассказ Жданова о дольменах действительно привлекал — как и возможность быть с ним рядом, чего уж греха таить. Но, все-таки, что случилось с невестой Сереги? История загадочная, да еще и без единой зацепки… Может, он все-таки что-то скрывает? Может весь этот разговор про дольмены — не более чем красивая легенда и «замануха» для меня? Я решила узнать ответ на этот вопрос, во что бы то ни стало.

Постояв еще пару минут, я подошла к Сереге, который задумчиво смотрел на тлеющие угли костра.

— Сережа, ты считаешь, что Полина каким-то образом испытала на себе действие дольмена?

— Безусловно. У тебя уже появились другие версии, кроме «Лангольеров»?

Я покачала головой. Наверное, все же я не такая сообразительная, как показалось Жданову.

— Хорошо. Тогда я расскажу тебе о старике, который делает такое замечательное вино. Ты не устала?

— Конечно же, нет, продолжай, — я уселась рядом.

— Хорошо. Так вот: через четыре года после исчезновения Полины меня направили в командировку в Армению. Предстояло работать с группой Ереванских орнитологов. Занимались мы серыми журавлями. Кстати, у них журавль — это национальный символ.

— В горах? А не у воды? Это что-то новое!

— Разве высоко не может быть воды? А ты знаешь, орнитолог, что недавно, на территории Армении, рядом с турецкой и грузинской границей, обнаружили новый вид журавля? Прикинь, пока найдены всего две пары — у них гнезда располагались на небольших болотах, в двух километрах над уровнем моря.

— Ух ты! Нет, ничего не слышала об этом! А чем они отличаются?

— У них нет красной «короны», зато есть яркое белое пятно за глазом. Причем как у взрослых особей, так и у птенцов. Самку поймали на гнезде, окольцевали и взяли у нее образцы крови для проведения генетических анализов, потому что было неизвестно, новый ли это вид или просто подвид… В общем, ехал я туда с тайной надеждой встретить этих птиц. Ты же понимаешь, новая крупная птица в наше время — это вообще сенсация! Правда, сейчас уже известно, что это всего лишь подвид, и назван он «журавль Арчибальда».

— О, Сергей, да ты честолюбив, как я погляжу!

— Есть такое, конечно. Приятно быть первым, ну хоть в чем-нибудь. Так вот, мы с ереванским коллегой отправились в путь. С нами поехала женщина — фотограф. Мне, например, ее услуги были не нужны, потому что есть и умение, и аппаратура, все свое ношу с собой. У меня классная камера, снимаю птичек издалека на большом зуме, все в порядке. Но Мелкон зачем-то потащил эту тетку с собой. Подозреваю, что она была его любовницей.

Я тактично промолчала.

— Мы ехали к озеру Арпи, примерно 2 километра над уровнем моря. Там осталось всего несколько пар серых журавлей.

— Где конкретно находится это озеро? Я в Армении не была, слышала только о Севане.

— Это на северо-западе, где берет начало главная река Ширака — Ахурян. У ее истоков — слегка заболоченные равнинные пространства, покрытые заливными лугами, пара вулканических гряд. Красота — ты не представляешь, да и место для птиц идеальное: каждую весну Арпи широко разливается и заболачивает берега, появляется много насекомых и, соответственно, птиц, которые ими кормятся.

Дорогу к озеру мы выбрали сложную, через каменистую гряду, спускающуюся к Ширакской равнине. Там, на юге, река образует глубокий каменный канал из красно — черной туфовой лавы. По берегам — каменистая степь, ни души, разве что несколько аулов пастухов.

Ехали мы долго. Всех порядком растрясло по дороге, и эта женщина — по-моему, ее звали Тамара — начала ныть и жаловаться. Языка я не знаю, но и так было понятно, что эта фотолюбительница распекает Мелкона, моего коллегу, на все корки. Добравшись до ближайшего более-менее крупного селения, мы устроили Тамару с относительным комфортом, а сами отправились осмотреться и побродить по окрестностям.

Мелкон пошел в степь, а я поднялся по сухому щебнистому склону вверх. Первое, что поразило — сколько красивых и полезных растений может расти в таком суровом месте. А второе — догадываешься, что?

— Дольмен?

— Именно. Он стоял на достаточно ровной площадке в зарослях каких-то колючек. Небольшой, но построенный в точности по известной схеме. Каменная пробка, когда-то закупоривающая его отверстие, валялась рядом. Я обошел его, внимательно осмотрел со всех сторон. Как и в прошлый раз, заглянул внутрь. Но здесь меня уже ожидал сюрприз.

На земляном полу стояли две глиняные мисочки: одна с молоком, другая с кашей или крупой. Сначала я подумал, что здесь поселилось какое-то животное, которое взялись подкармливать местные жители, но потом вспомнил, что обычно зверье обходит дольмены стороной. Не обнаружив больше ничего необычного, я вернулся в аул — темнело, а ночью находиться в горах опасно.

После ужина я разговорился со стариком, хозяином дома, в котором мы оставили Тамару. Он плохо говорил по-русски, а к услугам Мелкона как переводчика прибегать не хотелось. Я многого не понял из речи старика, но главную мысль все же уловил. Вираб — так его звали — сказал, что кто-то из деревни видел меня на склонах и попросил не приближаться к «дому карлика».

Сначала я не понял, что он имеет в виду дольмен. Выяснилось, что и в Армении, и в Адыгее их называют именно так. Есть и другие имена — «сырпун» или «ирпун». Вираб сказал, что в «доме карлика» спит злой дух Шивин, но иногда он просыпается и ворует людей — за восемьдесят шесть лет жизни Вираба в районе дольмена исчезли без следа пятеро пастухов.

Я, в свою очередь, рассказал ему историю Полины. Старик не удивился, лишь еще раз предостерег меня. Оказалось, что он и другие пожилые жители аула периодически носят в «дом карлика» угощение, чтобы задобрить духа, обитающего в нем. Возможно, я невольно усмехнулся в ответ или как-то по-другому выразил недоверие, и Вираб добавил то, что, видимо, не собирался рассказывать.

За год до нашего появления в районе дольмена пропал приезжий — наверное, тоже какой-то ученый. На вид ему было 35—40 лет. Из столицы высылали поисковую бригаду, обшарили горы, искали с самолета — все напрасно. Никаких следов. Но через несколько месяцев, когда все поиски прекратились, он вернулся. Седым, глубоким стариком. Он шел по аулу в какой-то невиданной местными одежде, кричал, смеялся, размахивал руками. Горцы сочли его помешанным и попытались задержать. Тогда этот несчастный побежал от них прочь и со смехом сорвался со скалы в пропасть. Погиб, конечно. Узнать у него ничего не успели, да и вряд ли смогли бы, судя по его состоянию.

— Неужели это портал? Временные дыры?

Жданов немного помолчал, потом как-то неуверенно кивнул.

— Нельзя отрицать этого. Ведь нет других объяснений тому факту, что приезжий постарел лет на пятьдесят. Другой вопрос — где он провел эти несколько месяцев, как ему удалось вернуться? Я очень хочу получить ответы, Лиза. Когда-то дольмен сломал мою жизнь и, возможно, сделал из меня такого Серегу Жданова, которого ты знаешь. А еще он сломал жизнь девушки, которую я любил. И я хочу отомстить. Я собираюсь узнать всё, раскрыть все тайны и донести их до людей.

— Сережа, а может, ты надеешься… вернуть Полину? — робко спросила я. Жданов лишь покачал головой.

— Я надеюсь, Лиза, что она жива, где бы ни находилась. Но разум подсказывает, что это не так. Она была хрупкой, беззащитной, безвольной. Женщина-дитя. Легкокрылая птичка королек, которая готовилась перелететь из родительского гнездышка в моё. Любая буря безжалостно смяла бы эти тонкие косточки и развеяла по свету перья. Нет, я не верю. Но узнать правду — хочу.

— Вы еще долго жили в этом ауле?

— Нет, наутро мы двинулись дальше к озеру — заниматься тем, для чего приехали. На прощанье Вираб подарил мне бочонок того самого вина — кстати, мы с тобой выпили добрую половину.

Я совершенно не ощущала опьянения — видимо, рассказы Сереги не давали мне расслабиться — но вдруг почувствовала внезапно накатившую смертельную усталость. Неудивительно: приближалось утро. Лес вокруг из черного стал превращаться в серый и с каждой минутой становился все светлее.

— Давай-ка ложиться спать, — предложил Серега, — завтра, вернее, уже сегодня, у нас много дел.

— Каких это дел? Я приехала сюда отдыхать! — притворно возмутилась я.

— Разных и интересных: купаться, загорать, ловить рыбу, варить уху. Все это потребует сил. Поэтому — шагом марш в палатку!

Я не стала заставлять долго себя упрашивать. Сняла штормовку, штаны, забралась в спальный мешок и сразу же провалилась в сон.

* * *

Какое удивительное вино делает старый горец! Я проснулась свежая, отдохнувшая и без малейших следов похмелья.

Солнце поднялось уже высоко. На все голоса распевали птицы, стрекотали кузнечики; все вокруг жужжало, звенело, радовалось новому ясному дню. В нашем маленьком лагере вовсю кипела работа: Серега уже встал и готовил завтрак. Он выстругал две рогатины, перекладину, на вчерашнем пепелище развел огонь, подвесил котелок. Запах вареного кофе с ванилью и корицей плыл во все стороны — словно мы находились не посреди леса, а в кафе на Елисейских полях.

На раскладном столике уже красовались зеленые салатные листья (и как это они не завяли за ночь?), ломтики брынзы, лепешки, помидоры черри, нарезка из сырокопченой колбасы и плитка горького шоколада — очень приятное дополнение к кофе. На свежем воздухе аппетит разыгрался мгновенно: я быстро умылась прохладной речной водой, расчесала волосы и набросилась на еду.

После завтрака Серега ушел в лес «побродить», а я надела купальник и расположилась на надувном матрасе с журналом. Но жизнеописание Одри Хепберн, звезды культовых «Завтрака у Тиффани» и «Как украсть миллион» — неважная замена той истории, которую прошлой ночью рассказал мне Жданов.

Я отложила журнал в сторону и задумалась.

Сколько вокруг нас неизвестного, непознанного… Тайны и загадки, безграничные возможности, удивительные приключения! Но все это — только для посвященных.

Серега, несомненно, был одним из них — а я? Не жалею ли я о своем согласии ввязаться во все это?

Хороший вопрос.

Я оказалась в одном шаге от необычной, наполненной новизной и — не исключено, что риском — жизни, и могу пройти мимо, вернувшись в унылую череду тянущихся друг за другом дней. При этой мысли мое сердце затопила волна нежности к Жданову: отметил меня, счел достойной своего главного секрета, пригласил разделить с ним труд и возможную славу первооткрывателя. Вместе — теперь я уже в этом не сомневалась — нам предстояло дать ответ на одну из самых древних загадок человечества.

Вот уж действительно — задача мирового масштаба. Что говорит Сфинкс человечеству? «Разгадай меня, или сожру». Дольмены — молчат.

Поток мыслей понес меня дальше. Что же на самом деле случилось с ученым, который вернулся в аул глубоким стариком? Если версия о временной дыре (допустим) верна, то он мог попасть в какое-то другое измерение, где действуют иные физические законы, и время течет значительно быстрее, чем наше — по крайней мере, об этом говорит научная фантастика.

Если честно, ее я не очень люблю: исключение составляют лишь классики уровня Бредбери. Но еще больше не люблю фэнтези — все эти мечи, гоблины, эльфы и волшебники кочуют из одной книги в другую, напоминая поношенный реквизит провинциального театра. До сих пор не понимаю, зачем взрослые люди читают сказки?

Может быть, мечтают хоть на время сбежать от действительности? В сказках нет кризисов и дефолтов, очередей и пробок, хронических болезней и хронического безденежья. Там вы не встретите ворчливых жен и пьющих мужей, там не стоит квартирный вопрос, у главного героя никто не вымогает взятку. Дороги там, в целом, хорошие, а дураков немного — да и те, на самом деле, мудрецы и философы. А главное — добро и зло там носят гипертрофированный характер; они Абсолютны, и поэтому так легко отличимы друг от друга. Остается лишь сделать выбор. А в реальном мире…

Вот, например, взять Серегу: брак «по залету» — это хороший или дурной поступок? С одной стороны, бросать беременную девушку или заставлять ее избавиться от ребенка — это подло, жестоко, ужасно. С другой — жить с ней под одной крышей, как с посторонней, ежедневно тяготиться ею, раздражаться, скандалить, уходить из дома, заводить интрижку на стороне… И все это под девизом «во имя ребенка» — как расценить такую жизнь? Рано или поздно она закончится разводом, это же очевидно!

Но, наверное, еще страшнее, если родители «по залету» все же проживут вместе до старости, нелюбящие, нелюбимые, и кто-нибудь из них в сердцах бросит в лицо дочери или сына: «Я загубил из-за тебя свою молодость, карьеру, всю жизнь, а ты…!» Не дай Бог услышать такое.

Нет в нашем мире ни зла, ни добра. Есть только ряд поступков и событий, которые влекут те или иные последствия. Реальность многогранна. Начинай ткать полотно, и увидишь, что сошьет тебе из него жизнь: бальное платье, телогрейку или саван.

— Спишь, Елизавета Прекрасная? — знакомый голос выдернул меня из томного полусна: на поляне появился Жданов с целой охапкой каких-то трав. — А тебе говорили, что ты похожа на английскую актрису Кейт Уинслет?

Я потерла рукой глаза и улыбнулась.

— Ту, что снималась в «Титанике»? Нет, впервые слышу. По-моему, мне придется очень долго и плотно кушать, чтобы достичь заметного сходства!

— Правда, — засмеялся Серега, — обещаю тебя хорошо кормить. Мне нравится эта леди.

— Что это? — я кивнула на принесенный гербарий, — Будешь варить зелье?

— Конечно! Приворотное. — Серега игриво посмотрел на меня. — Называется «Лесной чай». Спорим, ты такой никогда не пила?

— Я действительно не пила. Но вот если вспомнить Мересьева…

— Он заваривал брусничные листья. Их я, кстати, тоже принес. И много чего другого. А вот этой травкой, — мой ботаник с наслаждением понюхал невзрачный бледный пучок — мы нафаршируем рыбу.

— Не заметила ни одной рыбы в машине, — засмеялась я.

— В машине ее и нет — я сейчас пойду и наловлю! — самоуверенно заявил Жданов, доставая из своей Тойоты удочку и снасти.

Не знаю, на что он ловил — может, припрятал за пазухой горсть червяков или опарышей. Но через пару часов рыба действительно появилась: Жданов пришел с ведром, полным маленьких рыбешек. Быстро почистив улов, он немедленно пустил его на уху — а параллельно в термосе заварил лесной чай. Самую большую рыбу мы нафаршировали той самой бледной травой со специями и запекли в фольге на углях.

Это был лучший обед всей моей жизни.

— Лиза!

— Мм?

— Тебе нравится, как мы проводим время?

— Спрашиваешь! Таких классных выходных у меня не было много лет!

— Я заслужил поцелуй?

«Ага, вот оно, начинается! — торжествующе подумала я. — Сейчас Серега будет доказывать, что он — всего лишь мужчина, а не волшебный джинн, угадывающий и исполняющий любое желание». В этот момент затрещал его мобильник. Ну, надо же, как неудачно!

— Алло? Слушаю! Здравствуй, Миша. Спасибо, отлично, я потом тебя познакомлю… Что? Когда? Хорошо, спасибо, что предупредил. Немедленно выезжаю! Да-да, завтра же!

Жданов сунул в карман телефон, повернулся ко мне. Он мгновенно преобразился: глаза горели, ноздри раздувались:

— Лиза, представляешь, звонил Коган. Он сейчас работает под Калининградом. Говорит, на Куршской косе активизировался Камень Силы — среди тамошних сейдов он самый крупный. Мишка считает, повлияла повышенная солнечная активность. Надо немедленно ехать! Может быть, мы еще успеем зафиксировать какие-то изменения!

— Как ехать? Уже? А зоопарк? — заволновалась я.

— Решим. Пока возьмешь больничный, а через несколько дней я организую тебе вызов на «Фрингилу».

— Сережа, ты забыл? Ведь сегодня выходной, знакомых врачей-мошенников в Питере у меня нет!

— Хорошо. В понедельник позвонишь начальнику, скажешь, что заболела. Справку напишет моя одноклассница, она работает в травматологии. Устроит перелом ребра или, например, руки?

— Типун тебе на язык! Может, лучше отпуск без содержания?

— Нет, на твое блатное место сразу найдется немало желающих. Расслабься, я все возьму на себя. А пока давай собираться, выходные кончились.

Мы быстро прибрали за собой полянку, уложили обратно вырезанный дерн, покидали в машину свой скарб и двинулись в обратный путь. Пропетляв по узкой лесной дорожке, пробравшись через поросшие осокой заболоченные низины, Тойота, наконец, выбралась на трассу. Я расслабилась, откинулась на сиденье.

— Устраивайся поудобнее, Лиз, путь не близкий. Километров 150 придется отмахать! — бросил мне Серега.

— О, как далеко мы забрались, надо же! Неужели в пятницу я так долго спала в машине?

— Как сурок.

Несколько минут я любовалась проплывающими мимо пейзажами.

— Сережа, расскажи что-нибудь еще о дольменах. Похоже, ты меня заразил своей страстью — сгораю от нетерпения их увидеть.

Жданов улыбнулся:

— Как скажете. Слышала ли ты что-нибудь занимательное о той ротонде, про которую я тебе говорил? Ту, что на углу набережной Фонтанки и Гороховой улицы?

— Нет. А должна была?

— Обязана. Вспоминай — старое зеленоватое здание по правую сторону от Адмиралтейства. Восьмиколонный портик, белые пилястры, внутри есть беседка с площадкой…

— А, вспомнила! С виду ничего особенного.

— Я тогда пообещал рассказать о ней позже. Ехать нам долго — а ты уже морально готова выслушать меня без скепсиса и усмешек.

— Думаешь, тогда я бы стала смеяться?

— Уверен. Или сочла меня психом.

— Но почему? Ведь ты меня совсем не знаешь! — возмутилась я.

— Поверь, я знаю людей. Ты — человек, следовательно, я тебя знаю. Если, конечно, сбросить со счетов одно венгерское сочинение от 1783 года.

— Не дави интеллектом! Я тоже изучала Сократа. А что это за сочинение?

— Ну… научный труд одного христианского автора… Дословно наизусть не помню, но смысл примерно такой: «Не над людьми властвовать сотворил Господь человека, сказавши: владычествуй над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле. И далее говорит закон здравого ума, что Женщина должна подлежать владычеству Мужчины, ибо естественное неразумие ее требует человеческого управления, подобно лошади, в сбруе нуждающейся; так что в момент сотворения Творец причислил Женщину к животным; откуда и следует, что Женщины не люди… Перелистав все Святое Писание, мы нигде не найдем такого места, где бы Женщина была названа человеком. Но во многих местах сказано, что назначена она человеку в помощники. Но молоток, данный кузнецу в помощь, сам разве кузнец? Перо, врученное сочинителю, само-то ведь не пишет? Или ножницы, без которых не обходится портной, разве сами шьют? Так и женщина тоже помощь человеку, но сама не человек, хотя бы потому, что бог создал по своему образу и подобию только мужчину. В женщине присутствуют почти все животные качества и по своим природным склонностям она, следовательно, стоит ближе к миру животному, чем миру человеческому. По спесивости своей она — павлин, по ворчливости — медведь, по скупости — волчица, по изворотливости — лиса, по завистливости — собака, по злости — змея, по болтливости — сорока, по формам — сирена, завлекающая мужчин на их погибель».

Я открыла рот, задыхаясь от возмущения, но так и не нашла подходящего по количеству яда ответа.

Серега довольно засмеялся.

— Я в свое время выучил этот трактат и посвятил его бывшей жене. Знаешь, сколько фужеров разбила она, целясь мне в голову!

— Да я тебя вообще убила бы на ее месте! Рассказывай про ротонду, шовинист!

— Хорошо. Так вот, как ты правильно заметила, с фасада особняк ничем не выделяется. Но если зайти в него через скверик и двор с Гороховой улицы, можно оказаться внутри классической ротонды.

Это круглое помещение, увенчанное куполом с изображением змеи и надписью «Забудь надежды, всяк сюда входящий», с шестью не прислоненными к стене, а отдельно стоящими колоннами. Представляешь, беседка в подъезде! Из нее в обе стороны заворачиваются вверх две чугунные лестницы. Поднимешься по ним — выйдешь на довольно симпатичную площадку, с расписанными под настоящую беседку стенами. Непонятно предназначение небольшой лестницы, отходящей от основной влево. Она ни к чему не ведет, а заканчивается очень маленькой площадкой. Может быть, раньше там была дверь. Говорят, что если правильно сесть на этом тупике, то можно увидеть тень от седьмой колонны, тогда как их всего шесть. А знаешь, какие акустические эффекты присущи ротонде? Если встать у противоположных стен и сказать что-то шепотом, то второй человек услышит все дословно, будто он сам это сказал. Это действительно так, я сам проверял.

Особняк построили в екатерининские времена, примерно в тысяча семьсот восьмидесятых годах, хотя в другом источнике указан год постройки — 1820. Как видишь, разница почти в сорок лет! В каталогах он значится как «дом Евментьева» или «дом Яковлева» по фамилиям бывших владельцев. А в конце XVIII — начале XIX веков, говорят, здание принадлежало графу Андрею Зубову, известному масону, и именно в нем, в подвальном помещении ротонды, и посвящали в ложу «вольных каменщиков».

Есть еще более таинственная версия: якобы особняк предназначался для сатанинского храма. Там своеобразный узор решеток — пентаграммы, знак Бафомета — перевернутую тремя лучами вниз пятиконечную звезду, главный символ сатанистов. Потом в этом здании располагался публичный дом — вот это уже похоже на правду, учитывая репутацию самой Сенной площади. Еще говорят, будто в начале двадцатого века в том самом подъезде с ротондой жил «святой черт» Распутин. В общем, легенд и фольклора вокруг крутится достаточно. Хочешь, еще расскажу?

— Конечно!

— Ну вот, например: считается, что если подниматься по винтовой лестнице ротонды с закрытыми глазами, никогда не дойдешь до конца. Или — ровно в полночь на верхней площадке можно встретить самого Сатану и попросить его выполнить заветное желание.

— А душу-то при этом надо продавать или он работает безвозмездно? — улыбнулась я.

— Про это никаких инструкций не написано. Но молодая дворянка Кондратьева, жившая в конце сороковых годов XIX века, по секрету проболталась подружкам, что вызывала Сатану и просила его наказать неверного возлюбленного. Утром ее любовник был найден в своей постели мертвым. Как тебе?

— Наверное, отравила его из ревности, а потом свалила все на черта! — прокомментировала я. — Интересно, а когда стали проводить вскрытие и исследовать останки на предмет яда?

— Ну, допустим. Слушай дальше: однажды ночью железный люк, расположенный прямо посередине ротонды, сам по себе раскололся пентаграммой. В это время там тусовались андерграундные ребята, которые после клялись, что видели внезапно возникшее из трещины красноватое свечение!

— А сколько перед этим они приняли на душу населения, неизвестно?

–… а еще утверждают, что тот, кто переночует в ротонде или спустится в ее подвал, сойдет с ума.

Я скептически усмехнулась. Жданов продолжил.

— В Петербурге всего шесть ротонд, которые находятся внутри зданий. Пять из них образуют правильный пятиугольник. Ротонда на Гороховой — самая главная, центральная, ключевая. У нее есть и другое название — «Центр мироздания». Говорят, что святые люди знали это место издревле, и поэтому, еще до возведения ротонды, на Сенной площади, на средства известного мецената Саввы Яковлева была выстроена Спасо-Сенновская церковь. Она должна была стражем, охранять город от выхода темных сил.

— Зачем? Ротонды же еще не было?

— Верно. Но место-то было! Пятиглавый храм с колокольней, отделанный позолотой, медью и инкрустацией на самом деле помогал горожанам. Во время войны и блокады горожане приходили в церковь и молили Бога о победе. Немецкие бомбардировщики пытались, но не смогли уничтожить это строение, словно что-то намеренно отводило снаряды от его стен. Храм в 60-е взорвали строители, прокладывавшие метро: теперь это станция «Площадь мира». Вот так — больше некому было охранять темные врата. А в 1999-ом году козырёк вестибюля обвалился, похоронив под своими обломками несколько человек. Словно это месть за поругание святыни и предупреждение свыше.

Жданов немного помолчал. Я тоже не нарушала тишины, обдумывая услышанное. Потом спросила:

— Сережа, но это же городские легенды. Я думаю, о каждом мало-мальски известном месте можно услышать что-то подобное, разве нет?

— А ты слышала? Лично я — нет. Да и самое интересное еще впереди.

— После Бафомета я ничему не удивлюсь.

— И правильно. Так вот, утверждают, будто ротонда обладает особыми физическими свойствами, и что через нее можно выйти в иное измерение. Ходят слухи, что несколько лет назад один парень зашел в подвал, пробыл там 15 минут и вышел стариком 80-ти лет. О случившемся с ним он никому не рассказал, так как сошёл с ума. Эта история тебе ничего не напоминает?

— Ученый в Армении?

— Да. А еще под лестницей была маленькая дверца, ведущая в крошечный чуланчик. По утверждениям очевидцев, войдя в нее, можно переместиться во времени. Туда тоже заходили молодые парни, а возвращались постаревшими и сумасшедшими. Упоминают даже конкретное лицо — студента экономического факультета университета Сушкова, который, несмотря на уговоры своих товарищей, тусивших в ротонде, остался там до полуночи. Хотел встретиться кое с кем и поклянчить деньжат. Больше его никто не видел. Теперь дверь в чулан замуровали.

Кроме того, из этого здания до Витебского вокзала проложен подземный ход. Кем и с какой целью он был создан — не знаю. Сейчас на подъезде с ротондой установлен кодовый замок, и попасть в него стало проблематично.

— Ну, прямо мистика.

— Согласен. Как и ты, я всего этого не слышал — сам родом не из Питера. Да и мистикой никогда не увлекался. Но однажды, мы здорово разругались с Юлькой (тогда еще жили вместе), и я вышел на Сенную — пройтись, остудить горячую голову. Присел на поребрик, закурил, посмотрел в небо. Вижу, летит стая птиц, каких именно — уже не помню за давностью. Вектор движения — с севера на юг: они должны были пролететь прямо над зданием с ротондой. Но за десяток метров вся стая, словно по команде, огибает это место по широкой дуге и летит дальше в заданном направлении. Я удивился, но тогда не придал этому особенного значения.

Через несколько дней картина повторилась — но на этот раз удивили обычные питерские вороны. Стая единым фронтом обогнула пространство над ротондой и унеслась прочь на поля — наверное, подъедать остатки убранного урожая. Знаешь, это выглядело так, словно над зданием стоит невидимая колонна.

Тогда я понял, что птицы ощущают нечто, недоступное человеку — пошел в университетскую библиотеку и вычитал там всю эту чушь о ротонде, которую сейчас пересказал тебе. Наверное, просто страшилки — не более того.

Но удалось мне отыскать и более значимую информацию. Например, я изучил историю Сенной площади — это очень плохое в энергетическом смысле место. Кстати, как тебе там живется? Кошмары, головные боли не мучают? Депрессия и суицидальные мысли не беспокоят?

— Слава Богу, пока нет. Я ведь редко сижу дома. А что, советуешь переехать?

— Было бы полезно. «Плохим» это место считалось еще при Анне Иоанновне: в 1736 году в самом центре города, неподалеку от современной Дворцовой площади, сгорел рынок, называемый Морским. Власти решили перенести рынок от центра города — издали приказ о вырубке леса, росшего к югу от Большой Першпективы, то есть от Невского проспекта. Его пересекала тропа, в настоящее время — Садовая улица.

Этот лес имел дурную славу. В нем находили прибежище преступники всех мастей, каторжники, грабители и убийцы. Устраивать облавы среди уродливых кривых деревьев было бессмысленно — городовые заведомо оказывались в проигрышном положении. Обычные же люди боялись этого места как огня, пользуясь тропой только в исключительных случаях. По свидетельствам, в нем не водились животные и птицы, только бесчисленные полчища змей шуршали в листве. Говорят, подобными свойствами обладал и лес, росший на месте нынешнего Обводного канала.

— А наука? Чем объясняется это явление?

— Точно не известно. Питер ведь всегда был своеобразным городом — как-никак, он построен на гиблых болотах, на костях собственных строителей. Обосновывают по-разному: дескать, есть под ним сеть разломов, все это влияет на человека энергетически, а деревья особенно сильно чувствуют все это — эманации боли, страха, агрессии. В те времена считалось, что в лесу водится нечисть, и сам Сатана укрывает людей с темными помыслами и кровью на руках — да и сколько народу погибло на этих вырубках. Говорили, что стволы, вопреки всем законам физики, падали в обратную наклону сторону, давя рабочих целыми группами, сучья выбивали им глаза, безжалостно жалили змеи. В тишине леса многие сходили с ума и бросались на товарищей с топорами.

— А потом все закончилось? Когда лес вырубили?

— Поначалу, наверное — хотя устранили только следствие, а не причину. На месте леса разбили торговую площадь, продавали сено, дрова, солому, рыбу и мясо, ягоды и овощи, яйца и масло. Перед Благовещением на Сенной рынок шли за живыми птичками, чтобы выпустить их у храма, перед Троицей покупали саженцы деревьев, кустарников, цветы. Но со временем стало ясно, что площадь все равно получила по наследству зловещие свойства того места, на котором была разбита.

Ее стали называть «чревом Петербурга»: сюда стекались нечистоты общества — воры, беглые каторжники, нищие, проститутки, игроки и пьяницы, отребье всех мастей. Рынок оброс трущобами, в которых калечили маленьких детей, чтобы просить на них милостыню, продавали молоденьких девиц на панель, пили, дрались, грабили и убивали. И все это на фоне страшного зловония, крыс, грязи и заразы: здесь начался «холерный бунт», когда разъяренная толпа убивала врачей и сестер милосердия — прошел слух, что заболевшим дают не лекарства, а отраву.

Я обдумывала услышанное.

— Страшные истории ты рассказываешь. Прямо мороз по коже…

— Да. И все это — правда. Сама можешь убедиться, если пороешься в архивах. До сих пор, если хочешь, чтобы тебя обокрали, развели на деньги, всучили какую-нибудь дрянь в десять раз дороже, чем она реально стоит — милости просим на Сенную! Многие здесь испытывают безотчетный страх, тоску, головные боли, дурноту, возникает желание убежать. Людей мучает бессонница либо одолевают жуткие кошмары, они впадают в депрессию. Поэтому и считалось, что площадь находится под покровительством Сатаны, а центром исхода черных сил является, как раз, здание с ротондой.

— Если честно, я ничего такого не заметила. Может быть, я не настолько давно в городе…

— Именно! И я сам решил проверить все это, — перебил меня Жданов — кстати, забыл тебе рассказать еще об одном поверье: если взять земли с могилы Святой Ксении Блаженной и постоянно носить ее с собой, то ничего плохого с тобой не случится. Оберег. Причем, говорят, что когда юродивая умерла, люди растащили всю землю с ее могилы, представляешь? И только потом над нею возвели часовню, в которой хранятся мощи.

— И ты достал эту землю? — спросила я, вспомнив необыкновенное спокойствие, которое я испытала во время посещения святыни.

— Ты что. Нет, конечно. Но зато я постоял рядом с мощами со свечой, и унес с собой огарок, который храню до сих пор.

— Помогает?

— Не знаю. Наверное. Во всяком случае, в тот раз в ротонде со мной ничего страшного не произошло. Вечером, в районе восьми часов, я болтался у ворот сквера и разговорился с бабулей — жительницей нужного мне подъезда. Она впустила меня внутрь.

— Ты, конечно, подробно опросил ее? — заинтересовалась я.

— А то! Бабка долго и нудно жаловалась на «хулиганов», которые шумят и пьют в подъезде, а по ночам расписывают стены. А еще на то, что в доме у всех дохнут кошки и собаки.

— Какие еще хулиганы, ведь ты говорил, что подъезд закрыт на кодовый замок!

— Я тоже удивился. Подумал, что бабуля впала в маразм, и живет воспоминаниями двадцатилетней давности, когда в ротонде действительно собирались неформалы и рисовали везде разные сатанинские знаки. В общем, не стал ей особенно доверять, решил все проверить сам.

Зашел.

Знаешь, с первого взгляда стало ясно, что это сооружение было выстроено для каких-то больших собраний людей. Лестницы вьются через все три этажа, круглый центр выложен мрамором, колонны… все очень красиво. Стены действительно исписаны вдоль и поперек. Кто это все делает — не знаю. Бабуля некоторое время следила за мной, наверное, подозревала в чем-то, но потом скрылась в квартире.

Я решил начать по порядку и стал проверять все известные легенды: поднялся по лестнице с закрытыми глазами, успешно дошел до верхней площадки. Правда, возникло некое ощущение бесконечности — но, в целом, ничего из ряда вон выходящего. Обшарил место, где скрывалась замурованная дверь в чуланчик. Ничего. Убедился в странных акустических эффектах: если стоять у стены и произнести что-то вслух, звук как бы «облетает» круглое помещение изнутри и возвращается к тебе. Тень от седьмой колонны тоже увидеть не удалось — наверное, я просто не знал, где надо сесть.

В общем, я посмеялся над своей легковерностью и впечатлительностью, и собрался уходить, как вдруг услышал звуки флейты. Внезапно навалилось какое-то тягучее состояние — знаешь, как бывает во сне, когда хочешь раскрыть глаза, но не можешь?

Музыка была печальной, но очень красивой и рождала странные образы. Мне представилась сельская усадьба, старый яблоневый сад, в котором играли два мальчика в соломенных шляпах и матросских костюмчиках — явно не наши времена. Я клянусь, что собственными ушами слышал детские голоса и веселый смех!

На лестнице у входа в дом улыбалась молодая темноволосая женщина, одетая в длинное розовое старомодное платье. Она поманила меня рукой. Музыка стала звучать чуть громче. Почему-то мне представилось, что эта усадьба — мой дом, а женщина и дети — моя семья. Я шагнул им навстречу… и в этот момент открылась дверь подъезда, зашел очередной жилец, окинул меня подозрительным взором. Звуки флейты мгновенно стихли, наваждение рассеялось. Я обнаружил себя стоящим на самом краю площадки второго этажа и тут же буквально выскочил из подъезда.

— Что это было, как ты думаешь? — спросила я, пытаясь разгладить мурашки на руках.

— Может быть, галлюцинация. Может проекция каких-то образов из прошлого; приоткрытая дверь в параллельные миры… Не знаю. Но скорее всего, что-то хотело, чтобы я упал и разбился. Ведь это место покровительствует только темным людям.

— А ты белый и пушистый? — недоверчиво хмыкнула я.

— Я разный. Как хамелеон. Меняю окраску сообразно случаю!

Я хотела остановиться на его словах поподробнее, но мы уже подъехали к городу. Загородные пейзажи сменились желтоватой питерской панорамой, и через двадцать минут я уже была дома, в однокомнатной квартирке на Гороховой — в непосредственной близости от особняка с ротондой.