Мы (не) навсегда

Елена Левашова

Он разрушил мою жизнь, а я спасла его. Я не могла поступить иначе, потому что я хирург, а он… мой пациент. Властный мужчина с синими глазами, в которые я теперь смотрю каждый день… — Соня, ты расскажешь Барсову о ребенке? Он бы точно помог решить… эту проблему. — Нет. И не собираюсь. У него молодая красивая жена, а я… просто случайное приключение. — А мне кажется, ты ему нравишься… А жену эту расфуфыренную… можно подвинуть. — Не сочиняй, Алён. Барсов не из тех, кто воспитывает чужих детей. К тому же я хочу дать шанс доктору Арзамасову — он давно за мной ухаживает.

Глава 1.

Софья.

Выпускаю в окно облако сизого дыма. Оно мгновенно тает, растворяясь в густом душном воздухе. По стеклу ползут червячки конденсата, а тучи подкрашиваются разными оттенками фуксии и корицы. Красивый закат… Хотя… Кому это, вообще, надо? Закаты, рассветы, пухлые тучи над головой? Кто на это обращает внимание — верхушки деревьев, охваченные огнем солнечных лучей, зеркало озера, искрящееся, как бриллиант? С некоторых пор я — Софья Васильевна Тарасевич — врач областной больницы. Порчу воздух еще одной струей едкого дыма и отбрасываю окурок в мусорное ведро. Пора домой — в маленький ад на земле… Когда-то он был раем, если бы не роковая случайность, вмиг лишившая меня всего. Споласкиваю руки в больничной раковине и ступаю к выходу, едва не столкнувшись с дежурной операционной сестрой Зиночкой.

— Софья Васильевна, миленькая! — голосит она. — Экстренного привезли! После ДТП.

— А я причём? Мое дежурство закончилось, Зинуля. Кто там сегодня… — перебираю пальцами, словно это поможет мне вспомнить.

— Его нет… И телефон недоступен. Уже и жалобы писали на Борисенко, и…

— Черт с ним, — вытираю ладони о пижаму и жестом увлекаю медсестру за собой. — Идем. Операционная есть свободная?

— Да, заканчиваем мыть. Спасительница вы наша. — Лебезит Зина, юрко бегущая рядом. Пожалуй, слишком быстро для своих габаритов.

— Карту завели? — командую, вышагивая по коридору травматолого-ортопедического отделения. — Больной в реанимации? Фамилия, палата? — вопросы сыплются из меня как из рога изобилия.

— Барсов Марк Юрьевич, сорок два года.

Новость обрушивается на меня, как кирпичная стена. Я точно расслышала? Барсов Марк Юрьевич? Сорок два года… Моему Павлику сейчас бы было сорок пять. Но его нет по вине этого Барсова. А он есть… Зажмуриваюсь, прогоняя наваждение. Кажется, даже трясу головой, чтобы проснуться. Этого не может быть… Не должно быть так!

— Софья… Васильевна, вам плохо, — Зина пробуждает меня от тоскливых воспоминаний.

Плохо… Мне очень плохо, невероятно плохо… У меня почти истерика!

— Зина, я… Рентген сделали?

«Он человек, человек, человек… А я врач, давший чертову клятву Гиппократа», — твержу мысленно, ненавидя обстоятельства. За что мне такие подлянки? Чем я — рядовой доктор областной больницы провинилась перед богом?

— Сделали. Михалыч бурчал, что так поздно пришлось персонал вызывать. У Барсова сломаны ребра, правая ключица, плечо раздроблено, закрытая черепно-мозговая травма, ушибы… Я через минутку снимочки вам на почту сброшу.

— В сознании?

— Нет. Загрузили седативными. Готовить металлоконструкцию?

— Да, — киваю и медленно стаскиваю с плеч халат. — Идемте, Зинаида Савельевна.

Белые кафельные стены давят, запахи лекарств агрессивно забиваются в ноздри, скрежет металлических инструментов раздражает слух. Всё как будто намеренно стремится указать на мое место. Я врач, и точка! А кто там лежит на столе не так уж и важно… Или всё-таки важно?

— Софья Васильевна, вас к телефону! Главны-ый… — севшим голосом произносит Зина и протягивает мне трубку. Хорошо, что я не успела помыться!

— Слушаю, Антон Валерьевич.

— Соня, не облажайся, родная! Ты знаешь, кто у тебя на столе?

«Ну-у, началось!»

— Человек после аварии, — фыркаю, оглядывая свою команду — медсестру, анестезиолога-реаниматолога и ординатора Ерохина, любезно согласившегося ассистировать мне.

— Я тебе дам человек! Барсов депутат областной думы! Заместитель председателя Думы, меценат и… очень влиятельный человек в области.

— И что? Я сделаю ему операцию, как и любому, кто… Антон Валерьевич, не мешайте мне, пожалуйста. Больного уже вводят в наркоз, — рычу я и сбрасываю звонок. Раскомандовался, как же!

Бросаюсь в моечную, энергично тру пальцы антисептиками, натягиваю халат, шапочку, резиновые перчатки… Депутат, меценат… Надо попросить Зину закрыть этому «чудо-человеку» лицо…

— Приступаем, — произношу хрипло, переводя взгляд на пациента. Молодой темноволосый мужчина… Большой, мускулистый и… совершенно беспомощный. Длинные темные ресницы подрагивают, веки закрыты, дыхание мерное, спокойное… Я сейчас его персональный бог. И только от меня зависит, жить ему или нет. Черт… Во рту пересыхает от страшных мыслей. Не хочу превращаться в чудовище, подобное ему. Не хочу отравлять себя ненавистью. Я врач, а он пациент.

Между лопаток набухают капли пота, шею ломит от напряжения. Я «колдовала» над Барсовым больше двух часов. И швы, как назло, получились виртуозными — под стать депутату!

— Пульс напряженный, полный, 80 ударов в минуту, дыхание ритмичное, глубокое, 21 удар в минуту. Состояние тяжелое, стабильное. Больного можно переводить в палату? — голос ординатора Ерохина пробуждает меня от задумчивости.

— Д-да… Присмотрите за ним, Ерохин.

Стягиваю шапочку и покидаю операционную. На ватных ногах выхожу в коридор и остервенело срываю с плеч халат. В мозгу как фейерверк вспыхивают воспоминания о ТОМ дне…

«Пульс нитевидный, дыхание Чейна — Стокса, судороги…»

«Смерть наступила в 23.15. Протокол составлен врачом скорой помощи Агаповым…»

Его нет, моего Павлика… А виновник его гибели лежит через стенку с полным напряженным пульсом и глубоким дыханием. Черт! Ну почему жизнь ТАК несправедлива? Не выдерживаю — оседаю по стенке на пол и заливаюсь слезами. Они жгут глаза, разъедают кожу и, кажется, достают до самого сердца… Так больно. Несправедливо.

— Что-о с ним?

Сквозь слезы вижу женскую фигуру. Девушка склоняется к моему лицу и цепко впивается напряженными пальцами в плечи. Тянет меня, как безвольную куклу и кричит, кричит…

— Кто вы? Успокойтесь и отпустите меня! — дергаю плечом, стремясь избавиться от ее душащих прикосновений.

— Я… я Елена Барсова — жена Марка, — всхлипывает она. — Он жив? С ним всё в порядке?

Красивая и молодая брюнетка. Да что там молодая — юная по сравнению со мной… Длинные идеально гладкие волосы, такие же бесконечно длинные ноги, вечерний, немного поплывший от слез макияж, эффектное платье из блестящей ткани.

— Все в порядке с вашим мужем. Сейчас его переведут в палату, — бросаю я и устало отираю лоб.

— Нам нужна лучшая палата! И врач тоже лучший! Заведующий или… профессор. — Повизгивает Елена, упирая руки в бока.

— Вот завтра у главного врача и потребуйте всё… это. — Отвечаю и, не глядя на Барсову, покидаю отделение. Домой. Меня ждут свекры и старая овчарка Барсик…

— Сонечка, кушать будешь? — шепчет Павел Иванович, встречая меня в прихожей. Сколько бы ни было времени, старик ждет меня с работы. Что я только ни делала — ругалась, кралась в квартиру, как вор, чтобы не разбудить свекров — все без толку.

— Павел Иванович, папа… Да поздно уже ужинать. Вы почему не спите? — сбрасываю туфли с ног, устало стягиваю с плеча ремешок сумки.

— Ну давай хоть чайку попьем? — предлагает старик, слегка откашлявшись. — Мы с Галей такую на ужин вкуснятину приготовили, ммм… Фаршированные перцы.

Не знаю почему, но его слова срабатывают триггером: с тщательно упакованного в душе напряжения срывается пружина. Всё-таки я тоже человек… Женщина, хоть и с яйцами, как многие думают… Я громко всхлипываю и валюсь к Павлу Ивановичу в объятия. Спохватываюсь и плачу чуть тише, боясь разбудить свекровь Галину Александровну.

— Тише, тише, деточка, — свёкр ласково гладит меня по голове. — Что случилось, Сонюшка? Пациент умер?

— Да если бы! Жив-живехонек этот… пациент. Я сегодня такое пережила… Мне так плохо, папа Паша… Вы бы знали, кого я оперировала. — Жалко протягиваю я. Тянусь за кухонным полотенцем, висящим на крючке и смачно высмаркиваюсь.

— И кого же? — хмурится Павел Иванович. — Давай-ка чайку тебе налью, дочка. С медом. А, может… У меня коньячок есть. — Старик хитро тянется к обувной коробке, лежащей на кухонных антресолях. — Спрятал, чтобы Галя не ругалась.

— Давайте. Только совсем немного, мало ли… Не удивлюсь, если главный разбудит меня среди ночи и вызовет к этому… к этому… В общем, из-за него погиб Паша. С ним мы столкнулись тогда…

— Матерь Божья… — старик грузно оседает на табурет. Наливает в чайные чашки коньяк — себе и мне. Выпивает залпом. — Но ты не переживай, Сонечка. Ты ведь себе не принадлежишь. Ты врач, связанный клятвой. Знаешь, как врачи поступали на фронте? Они ведь и врагов оперировали. Эх… Он человек, Барсов этот. Что с ним приключилось-то?

— Не поверишь, пап. Авария. Все-таки бог есть… Все он видит.

— Ну, не надо ему зла желать. Неспроста ведь следователи не признали Барсова виновным в аварии с Павликом. Да и Паша… Он же нетрезвый был. Что уж теперь… Ох, ох… — сетует старик.

— Как Барсик, пап? Гуляли сегодня? — произношу бодро. Коньяк разливается по телу приятным теплом.

— Да, он спит уже. Я укол сделал.

Мы желаем друг другу спокойной ночи. Папа Паша пробирается по темному коридору в спальню, я юркаю в душ. Включаю горячую воду и энергично трусь мочалкой, словно стремясь очиститься от дурных мыслей. Если ты только вода могла их смыть… Закрываю глаза, переносясь мысленно в снежную новогоднюю ночь, нарядно украшенный зал, пушистые ели, выстроенные вокруг загородного клуба, как солдаты… Павлик фотографирует меня возле пылающего камина, а я сжимаю пальцами хрупкую ножку бокала с шампанским.

— Софа, выпрями спину, — командует он. Приседает на одно колено и щелкает меня. — Ну вот, покажу на кафедре фото своей жены, чтобы молоденькие аспирантки меня не домогались. Нет, лучше не так, — широко улыбается он, запуская пальцы в густую челку. — Я его распечатаю и поставлю в рамку на столе. Ты у меня такая красавица, Сонечка… Я тебе люблю.

— Ну что ты выдумал, Тарасевич. Ты кремень — уж мне-то не знать.

— Зато ты, Сонька, все время держишь мужа в тонусе. Вон, Арзамасов опять на тебя, как побитая собака смотрит… Любуется. Того гляди, слюни потекут от желания.

— Перестань, Паш. Не ревнуй. Я только тебя люблю.

Муж подает мне руку, помогая подняться с широкого бархатного кресла, целует в щеку и увлекает в роскошный зал. Мы кружимся в вальсе среди танцующих пар, улыбаемся, говорим друг другу нежности, целуемся… Мы счастливы. Но нашему счастью скоро придет конец. Счет остается на часы…

— Черт! Барсик, ты меня напугал. — Вздрагиваю, завидев большую морду и смешные кривоватые лапы, стоящие на бортике ванны. — Как ты зашел? А, разбойник?

После смерти Павла заболел наш старый любимый пес. Артрит, глаукома, ожирение, в общем, целый букет болячек… Барсик с трудом передвигается и плохо видит. А я продлеваю его счастливую собачью жизнь, стараясь заботиться и лечить его должным образом.

Барсик скулит, а я прислушиваюсь — вибрирует телефон. Точно он! Так и знала, что и ночью меня достанут!

— Слушаю, Антон Валерьевич.

— Соня, дуй в отделение живо!

— Сегодня не моя смена, с какой это стати?

— Сиди с Барсовым и держи его за руку, Сонечка. Не губи, прошу тебя, милая. Там его… мегера, то есть жена скандал закатила, что с ее мужем никто не сидит.

— Антон Валерьевич, в отделении нет медсестры? Дежурного врача?

— В том то и дело, что Борисенко не выходит на связь. Выручай, Софья Васильевна. Заступи на дежурство.

Я быстро сушу волосы, оставляя кудри в их первородном буйстве, напяливаю джинсы, белую рубашку с длинными рукавами и вызываю такси. Свекры спят, Барсик грустно скулит, провожая меня до дверей.

— Пока, дружок. Дождись меня, ладно малыш?

Прохладный августовский воздух ласково овевает щеки и теребит волосы, качает верхушки деревьев и качели на детской площадке. Прыгаю в такси. Еду, любуясь ночным городом — деревья центрального сквера украшены яркой разноцветной подсветкой, на аккуратных газонах сверкают яркими пятнами цветы. Как же давно я никуда не выбиралась… Просто так, без спешки и в приятной компании.

— Приехали, хозяйка. — Кряхтит таксист.

Протягиваю деньги и выхожу из машины, окунаясь в объятия ночной прохлады. В отделении тихо. Надеваю чистую больничную пижаму и бужу дежурную медсестру.

— Зинуль, как Барсов?

— Ой, Сонечка Васильевна, вас все-таки этот ирод Антон Валерьевич заставил вернуться? Да стонет он, больно…

— А… что жена? С ним в палате?

— Нет, уехала. Фыркала тут ходила, всеми командовала и домой спать поехала.

В палате душно и пахнет лекарствами. В свете полной луны видится мужской силуэт на больничной койке. Большой мужчина, высокий… Беспомощный. Лоб мокрый от пота, на лице мученическая маска, глаза приоткрыты. Наркоз отошел, и вернулась боль. Он не спит — тихонько постанывает и ерзает на месте.

— Что вас беспокоит? Где болит? — касаюсь прохладной ладонью его огненного как печка лба.

— Везде болит. Я пить хочу. Вы кто? — медленно произносит он.

— Я врач. — Отвечаю, слегка отвернувшись. В темноте он меня все равно не узнает.

— Не убирайте руку, пожалуйста. Мне… жарко.

— Я марлевую повязку на лоб положу. Не волнуйтесь, я вас сейчас обезболю.

— Хорошо. Только не уходите… — шепчет он и вновь проваливается в забытье…