Семь футов под килькой

Елена Логунова, 2021

Люся Суворова страдает от ревности – ее возлюбленный укатил в командировку в компании симпатичной переводчицы! В этой ситуации трудно понять, кстати или некстати окажется феерическая находка на дачной свалке – обнаженный мужчина, надежно упакованный… в старый рояль! И на работе сплошные проблемы: в женском клубе «Дорис», где Люся трудится пиарщицей, происходит ЧП – после очередного заседания одна из участниц, Ольга Афанасьева, исчезает, а позже ее находят утонувшей в пруду. Полиция считает гибель Ольги самоубийством, но Люся в этом сомневается. Она решает сама разобраться в этом деле, чтобы спасти репутацию родного клуба…

© Логунова Е.И., 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

— Питт!

Нет ответа.

— Брэд Питт!

Нет ответа. Не считать же за него энергичный скрежет пилочки для ногтей, доносящийся из-за забора.

— Уильям Брэдли Жук Шарик Джульбарс Питт!!!

За забором тяжко вздохнули. Деловитая пилочка смолкла, мучительно скрипнул перегруженный шезлонг, и послышался манерный голосок соседки Галочки:

— Я ва-аще не понимаю, откуда у этих голодранцев собака с та-аким королевским именем?

— Ва-аще дура, — хихикнул мой братец Эмма, он же — для своих — Эммануил, хотя по паспорту просто Виктор. — Назови мне хоть одного короля по имени Джульбарс!

Уильям Брэдли Жук Шарик Джульбарс Питт — это наш четвероногий друг, рыжий собакен неизвестного происхождения. Первое и второе имя, а также фамилия у него от голливудского актера, на которого симпатяга пес удивительно похож, а три промежуточных клички — от разных хозяев.

Жуком зверюгу называет мой любимый Караваев, причем в определенном смысле и c неизменной интонацией: «Где этот жук?!» Шариком собаку дразнит братец, прозрачно намекая, что наш питомец весьма упитан, ибо слишком много ест — у Эммы это вызывает озабоченность и неудовольствие, потому как он и сам не страдает отсутствием аппетита, а провианта слишком много не бывает. Джульбарсом же пса зовет его настоящий хозяин — дед Антон, живущий на краю поселка, откуда точно в соответствии с расписанием завтраков-обедов-ужинов и прибегает к нам Уильям Брэдли Жук Шарик Джульбарс Питт.

А в честь красавца актера пса назвала я сама. Мне очень нравится Брэд Питт. Тот, который настоящий, разумеется. Нашего у меня руки так и тянутся отходить по мохнатой попе хворостиной. Не собака, а наказание какое-то!

Если бы у некоронованного собачьего короля Уильяма Брэдли Жука Шарика Джульбарса Питта имелся официальный девиз, он звучал бы так: «Ни дня без пакости!» Сегодня, например, их четвероногое величество изволили стырить оставленный на крыльце молоток.

— Вот скажи мне, зачем собаке молоток? — вслух задумался Эмма.

— Я кто тебе, Алиса из Гугла? — рассердилась я. — Ты не частил бы с запросами. Скажи мне то, скаже мне это! Могу сказать, зачем этот молоток мне!

— Но-но! Пожалуй, лучше не говори, а то мне уже страшно! — Братец втянул голову в плечи и отодвинулся от меня подальше.

Имеет основания, если честно. Ужасно звучит, но я била его по голове. Не молотком, конечно, — не случилось у меня в тот момент под рукой молотка, — а просто стеклянной банкой в авоське. Но эффект был воистину сокрушительный!

— Я обещала Петрику испечь его любимый торт. А для «Баядерки», ты сам знаешь, требуется много орехов. И чтобы наколоть их, мне нужен молоток! — объясняя, я опять разозлилась.

— Люся, ты что? — Юный самоубийца покрутил пальцем у виска.

— Р-р-р! — сказала я ему почти задушевно.

— Р-гау? — услужливо подсказал продолжение Брэд Питт, явившийся нам из малинника.

Я посмотрела на простодушную собачью морду и вздохнула.

Нечуткий Эмма не унялся:

— Смотри на вещи проще! Чтобы наколоть орехов, нужны орехи! А вместо молотка прекрасно можно использовать… ай! Да, например, этот самый обломок кирпича! Или вот этот. Или тот… Не бросай их все в меня, мы тебе еще пригодимся!

— Кто — мы? — уточнила я, отряхивая руки от рыжей пыли.

— Я и кирпич, разумеется! Мы тебе сейчас целую кучу орехов наколем.

Вот за что я люблю своего сводного брата — он добродушен, незлобив и всегда готов мне услужить.

Братец сбегал на грядки, подобрал просвистевший мимо него обломок и вернулся на крылечко с ним и с доброй улыбкой.

— Ну, показывай фронт работ.

Я молча вынесла полведра орехов и снова скрылась в домике. Мне нужно было хоть немного побыть в полной изоляции. Превентивно. Чтобы не прибить кого-нибудь молотком или кирпичом, в итоге загремев в полную изоляцию лет на двадцать.

Вообще-то вывел меня из себя вовсе не Питт, а Караваев, которого сейчас даже нельзя было за это как-нибудь покарать. Мишаня улетел в Стамбул, а туда мне кирпич при всем желании не добросить.

Ну, ничего. Как говорится, он улетел, но обещал вернуться…

— Отложи один кирпичик на потом! — покричала я Эмме.

Бодрый стук на крыльце прекратился. Скрипнули половицы, в дверной проем на разном уровне сунулись две озабоченные физиономии — человеческая и собачья.

— Люся, я тебя боюся, — сказал братец, и Питт согласно подгавкнул. — Скажи, в чем дело? Я же вижу, что тебя заботят вовсе не хлопоты с подготовкой к юбилею Петрика, явно есть что-то еще. Что-то личное?

— Наличное! — рявкнула я, не собираясь делиться с младшим братом своими взрослыми проблемами.

Не признаваться же ему, что я отчаянно ревную Караваева к новой сотруднице, с которой он и отправился на переговоры в Стамбул. Переводчица ему там, видите ли, понадобится! Мог бы взять с собой Тамару Павловну, она прекрасный переводчик, очень опытный, у нее трудовой стаж почти сорок лет.

— Если ты это из-за Михаландреича… — братец проявил проницательность и неосмотрительность одновременно.

— Эмма, не заставляй меня швыряться посудой, у нас ее и так не хватает!

— Понял, ухожу к кирпичам и орехам…

Брат ретировался, Питт еще немного покрутился у моих ног, понял, что сладкого кусочка не допросится, а горькие слезы показались ему невкусными, поэтому он тоже удалился.

Я осталась одна. Как хотела — в тишине и покое. Ненадолго. Заливистая телефонная трель заглушила бодрый кирпично-ореховый перестук.

— Что? — рявкнула я в трубку, даже не посмотрев, кто звонит.

— Все! — объявила Дора. — Мне надоело дожидаться, пока у тебя проснется совесть, она, я вижу, в коме. Суворова, ты вообще помнишь, что у нас завтра?

— Пятница.

— И-и-и?

— Конец рабочей недели.

— Ну и-и-и?

— И день зарплаты?

— А вот фигушки тебе, Суворова! Зарплату хочешь? А где новый текст на сайт? Анонс в соцсетях? Моя приветственная речь членам клуба? — Начальница перечисляла то, что я сегодня не сделала, и все больше ярилась. — Где это все? И ты сама, кстати, где?

— В моральном упадке и бездне отчаяния, — пробурчала я.

— Да? А что так? — Дора сменила тон.

У нас с ней вообще-то дружеские отношения.

С Дорой Дорониной я училась на журфаке. Тогда мы особо не приятельствовали, потому что нигде, кроме как в аудиториях, не пересекались. Я жила в общаге, а после занятий подрабатывала где придется, Дора же вела роскошную жизнь в трехкомнатной квартире родителей, которые почти безвылазно работали за границей. У Дорониной было вдоволь денег, свободного времени и друзей, у меня — ровно столько же забот и проблем. Друг другу мы были совершенно неинтересны.

Все изменилось год назад, когда медиахолдинг, где я работала, развалился в пыль. Владелец бизнеса, скорбно всхлипывая, объявил, что настали совсем плохие времена для бумажной прессы, после чего, продав все активы, уехал горевать на ПМЖ в Испанию. Сотрудников, разумеется, уволили, причем с долгами по зарплате. Все тут же кинулись искать новые места, конкуренция за вакансии в городских СМИ стала запредельной, и я нашла работу не совсем по профилю, но где-то рядом с ним.

Частной лавочке с претенциозным названием «Клуб ДОРИС: ДОставка Радости И Счастья» требовался эсэмэмщик, копирайтер и пиарщик в одном лице. Владельцем бизнеса оказалась та самая Дора Доронина. На собеседовании мы закономерно встретились, узнали друг друга и решили, что это судьба.

Вернее, это Дора так решила. Меня-то, если честно, подкупила обещанная внушительная зарплата. Я, правда, не думала, что за нее придется пахать днем и ночью, изо всех сил стараясь не скривить борозду и не выпасть из правового поля. Бизнес-леди Доронина виртуозно балансирует на грани закона, и я вынуждена заниматься аналогичной акробатикой вместе с ней.

«Ох, Федор Михалыч, — говорю я иногда начальнице, потому что по паспорту она Феодора Михайловна, а это забавно: имя совсем как у Достоевского, — будешь ты однажды в местах не столь отдаленных писать свои собственные мемуары «Преступление и наказание»!» — «Молчать, Генералюссимус! — огрызается Доронина, потому что меня зовут Люся Суворова и я мастер победоносных кампаний. — Если что, писать там будешь ты, а я — надиктовывать!»

Конечно, ничего по-настоящему криминального мы не делаем, но временами я чувствую себя без пяти минут аферисткой и мошенницей.

Пять минут, пять минут — это много или мало?

Логика утверждает, что рано или поздно мы с Дорой допрыгаемся. Здравый смысл подсказывает, что нет резона думать о морали и этике прямо сейчас, когда мне очень нужны деньги. А коматозная совесть и вовсе сладко похрапывает.

И я продолжаю работать у Дорониной. Мы с ней даже подружились и временами ведем задушевные разговоры.

— Что, неужели Караваев тебя бросил? — предположила Дора, заинтересованно сопя в телефонную трубку.

— Почему сразу бросил? Просто улетел подписывать договор с партнерами в Турции.

— А почему тебя с собой не взял?

— На следующей неделе я должна организовать юбилей Петрика! А завтра — заседание твоего клуба!

— Нашего клуба, — поправила Дора строго, опять меняя амплуа и превращаясь из доброй подружки в строгую начальницу. — Короче, Суворова, чтобы все свои недоделки сегодня закончила и завтра как штык была на работе без опоздания! И не с зареванной мордой, а в полном ажуре! Я Петрику позвоню, чтобы он проследил. — И она отключилась.

Я сделала вдох-выдох, покосилась в старое бабулино трюмо — там и впрямь обнаружилась какая-то зареванная морда, а не то, что хотелось бы.

Так, все! Надо взять себя в руки.

Я еще подышала, стараясь успокоиться, потом протерла лицо тоником и мелкими щипками выправила загнутые вниз уголки губ, вылепив себе подобие улыбки. Она получилась странноватой и малость пугающей, но все же была определенно лучше, чем страдальческий оскал.

Решив, что в таком виде и настроении меня уже можно выпускать к добрым людям и собакам, я вышла на крыльцо и поинтересовалась:

— И что у нас с орехами?

— Лучше бы ты спросила, что у нас с пальцами, — пожаловался Эмма, баюкая правой рукой левую.

«Вот! — укоризненно сказала мне совесть, неожиданно пробудившись. — Пока ты там растравляешь свои воображаемые душевные раны, ребенок тут получает реальные физические!»

— Покажи. — Я потянулась к «ребенку» (двадцать один год, рост сто восемьдесят пять сэмэ) и осмотрела его микротравмы. — Пара ссадин, один ушиб — ерунда, до свадьбы заживет.

— До чьей свадьбы, твоей с Михаландреичем? — встрепенулся Эмма.

«Устами младенца!» — нервно хохотнул мой внутренний голос.

«Ребенок» ткнул не в бровь, а в глаз. Точнее, в мою кровоточащую душевную рану.

Караваев уже дважды звал меня замуж, но я не спешила соглашаться — хотела в полной мере насладиться необременительными добрачными отношениями. И что? Домариновала мужика до того, что он улетел к теплому морю с другой.

Но Эмме я этого говорить не стала, только нахмурилась:

— Тебе, брат, не о свадьбах надо думать, а о завтрашнем представлении.

Братец учится в Академии культуры и подрабатывает приглашенным актером на разных мероприятиях. Разброс ролей у него широчайший — от Винни-Пуха в костюме ростовой куклы до Гамлета в рубашке с кружевами.

— На завтра у меня все готово, — заверил меня юный талант и потянулся за веником, чтобы смести с крыльца ореховую скорлупу. — Нет только денег на такси, но ты же мне дашь?

Я оставила ему деньги и ценные руководящие указания, взяла орехи и отправилась к себе. Вернее, в нашу с Петриком съемную квартиру.

На даче, которую с подачи моей покойной прабабушки Зины все называют милым словом «именьице», я не живу, а только наведываюсь туда иногда. В последнее время — даже реже, чем Эмма, которому я великодушно отдала свой ключ. У моего сводного брата нет собственной жилплощади, а от матушки и отчима очень хочется держаться подальше.

Вечерело, и по-хорошему мне надо было вызвать такси или позвонить шоферу Караваева Косте, которого шеф уже приучил к тому, что он как бы наш общий водитель. Но в свете того, что я подозревала Мишаню в подлой измене, беспокоить Костю решительно не хотелось: от подлого изменщика мне ничего не надо!

А такси в именьице я вызывать не люблю. Может, это и не заметно, но у меня тонкая душевная организация, и она страдает всякий раз, когда таксисты самыми нехорошими словами ругают нашу проселочную дорогу.

Да мне идти-то по ней всего с полкилометра, потом будет мост через реку, а за ним уже — город со всей его инфраструктурой. Сяду там на трамвайчик, еще и денежки сэкономлю…

Размышляя таким образом и посматривая по сторонам, я бодро топала по глубокой колее, продавленной в глинистой почве автомобилями, пока мой взгляд не зацепился за нечто неожиданное.

Опля! Алое закатное солнышко слепящим пламенем отразилось в полированной поверхности. Ну-ка, ну-ка, что тут у нас такое? Я выбралась из колеи и, путаясь ногами в цепких вьюнках, двинулась на манящий блеск.

Неподалеку от нашего дачного товарищества есть небольшой пустырь, превращенный несознательными гражданами в стихийную свалку. Выбрасывают туда преимущественно строительный мусор, поломанную мебель, старый домашний скарб и прочую рухлядь. Иногда на эту свалку истории незаслуженно отправляются вполне годные вещи. К примеру, именно отсюда в нашу с Петриком квартирку перекочевала изящная деревянная консоль — трехногий гримировальный столик, мечта красавицы-кокетки.

На сей раз кто-то, не мелочась, сплавил на помойку целый рояль!

Да, облезлый, поцарапанный, колченогий, в пятнах от стаканов, но — рояль! Самый настоящий, не бутафорский!

Изумляясь, как затейливо у кого-то широта души сочетается со скудоумием, я подобралась поближе к инструменту и подняла крышку над клавиатурой.

Время и идиоты не пощадили благородный инструмент, и его улыбка, когда-то наверняка белозубая, потускнела и сделалась щербатой. Я сокрушенно покачала головой, но все же пробежалась пальцами по клавишам. Прабабушка воспитывала меня как благородную барышню — заставляла учить французский и ходить в музыкальную школу…

Увы, сыграть что-нибудь на этом рояле не представлялось возможным. Даже мелодию «Чижика-Пыжика» исполнить не получалось, потому что клавиши были безголосые. Они послушно проминались под пальцами, а звук не шел, только слабый глухой стук… Или шорох?

Я вспомнила, как в детстве экспериментировала, подсовывая между струнами и молоточками развернутые газеты: это превращало обыкновенное пианино в старинный клавесин. Какая, интересно, начинка в этом инструменте?

Но заглянуть в рояльное нутро и посмотреть, что там, у меня не вышло. Вандалы-идиоты зачем-то прибили крышку инструмента гвоздями!

— Ах так? — Я почувствовала себя задетой. — Это вызов? О’кей, Люся Суворова его принимает!

Я поискала тут же, на свалке, но ничего подходящего для того, чтобы вскрыть заколоченный рояль, не нашла. Ну и ничего страшного, я недалеко ушла от именьица, а там у меня, как в Греции, все есть!

— Мне срочно нужен ломик! — Я ворвалась на свой участок, как фурия.

— То молоток, то ломик… Ты бы определилась, — меланхолично отозвался братец, покачиваясь в гамаке.

Я молча пролетела мимо него в сарай и загремела там инструментами, подбирая наиболее подходящий. Вот эта железная палка с раздвоенной загнутой лапкой, думаю, как раз подойдет!

— Это же не ломик, а гвоздодер, — просветил меня братец, когда я пробегала мимо него в обратном направлении. — Эй, а зачем тебе…

Но я уже снова пылила по проселку.

Я мигом добежала до свалки, чуть ли не с разбегу вонзила под крышку бесхозного музыкального инструмента свой немузыкальный, поднажала, закряхтела. Рояль затрещал.

За этими звуками я даже не сразу услышала сдвоенное заинтересованное пыхтение, но потом по моей голой ноге щеткой прошелся шерстистый бок, а над ухом послышался знакомый голос:

— Это что? Настоящий рояль в кустах?!

— Тяни крышку вверх, — скомандовала я Эмме.

— А что там? — Братец послушно потянул, а я еще поднажала.

— Вот откроем — и узнаем!

Кра-ак! Крышка чуть приподнялась, и здоровенные гвозди стальными зубами зависли над образовавшейся щелью.

— Там точно что-то есть, — почему-то шепотом убежденно сказал Эмма, заглянув в темные недра рояля.

— Конечно. Там много чего есть — струны, молоточки… Тяни еще, давай откроем полностью.

Палка, призванная удерживать рояльную крышку в поднятом состоянии, отсутствовала, и я пристроила вместо нее свой гвоздодер.

— Молоточки?! — первым посмотрев в значительно расширившуюся щель, возмутился братец. — Да, как же! Блин, зачем мы сюда полезли?!

В рояле в позе зародыша лежал голый человек.

— Он настоящий? — Братец снова перешел на шепот.

— Кто?

— Труп!

— Все тут настоящее: и рояль, и кусты, и труп, успокойся, — пробормотала я автоматически, почти не соображая, что именно говорю. — Хотя, возможно, труп все-таки не настоящий…

— Игрушечный?!

— Витя, ты меня пугаешь, что за детство у тебя было, какой еще игрушечный труп… Я к тому, что он, может, живой еще! — Я потянулась и осторожно пощупала голую лодыжку.

— Пульс надо щупать на запястье или на шее, — тут же раскритиковал мои действия Эмма.

— Я туда не дотянусь… Слушай, а он холодный!

— Значит, настоящий. — Эмма вздохнул.

Я машинально пощекотала голую розовую пятку, и нога слабо дернулась!

— Не настоящий! — обрадовалась я. — Подержи крышку… — Я убрала свою импровизированную распорку в виде гвоздодера.

— Не добивай его, Люся, не надо! — слезно взмолился Эмма.

— Ты совсем уже? — очень трудно нетравматично покрутить гвоздодером у виска, но у меня получилось. Я талантливая! — Говорю, крышку держи! Будем доставать его оттуда…

С большим трудом и немалым количеством ругательств мы кое-как добыли из недр рояля ненастоящий труп. Он нам никак не помогал, но хотя бы не сопротивлялся. Только слабо постанывал, пока мы его тянули, как в сказке: Люся за репку, Эмма за Люсю, собака за Эмму… Жаль, кошки и мышки не было, мы бы быстрее справились.

Брякнувшись на усыпанную мусором траву, выдернутая репка болезненно кхекнула, но сразу оживать не стала.

— Это что вообще такое? — спросил Эмма с неоправданной, на мой взгляд, претензией.

— Понятия не имею, — сердито ответила я.

А мой внутренний голос торжественно возвестил:

«Это дежавю!»

Да, уже было со мной такое: стояла я в полнейшем безрадостном недоумении над распростертым на травке мужиком, то ли живым, то ли вовсе нет, и — главное! — совершенно незнакомым!^[1]

— Говорят же, что всякая история повторяется дважды: сначала как трагедия, потом как фарс. Или наоборот, не помню точно, — проявил эрудицию братец, угадав, о чем я думаю.

Ну еще бы: он и при той, первой, сцене с телом на траве присутствовал! Как раз в виде тела.

— Так у нас сейчас трагедия или фарс? — задумалась я вслух.

— А это от него зависит. — Эмма осторожно подпихнул мужика носком ботинка. — С виду он вроде целый, но вот очнется или нет…

— Да куда он денется! — Я присела и энергично похлопала голыша по щекам.

Он застонал. Слабо, но отчетливо недовольно.

— Так, Эмма! Дуй в именьице и притащи холодной воды! И что-нибудь из одежды, а то у меня руки не поднимаются реанимировать голого мужика, как-то это очень неприлично…

— Ну да, ну да, ты же у нас без пяти минут замужем. — Эмма умчался, напоследок умудрившись снова больно царапнуть мою свежую душевную рану.

Эх, где сейчас мой любимый Мишаня? И с кем? Может, совсем как я — наедине с чужим голым телом? В лиловых отсветах заката, в душистой весенней ночи…

Мелькнула несвоевременная мысль о том, что надо бы Мишане позвонить, но я прогнала ее. Караваев непременно спросит меня, где я, с кем и чем занимаюсь, а что я ему отвечу? Нагло врать любимому не хочется, а честно отвечать: «Я на свалке оживляю незнакомого голого мужика» — определенно не стоит. У Караваева хорошее чувство юмора, но он ревнив. То есть шутку оценит, но конкурента прибьет. А может, и меня вместе с ним. Так и придушит, хохоча…

С дружным топотом примчались Эмма и сопровождавший его в забеге Брэд Питт.

— Вот! И вот. — Братец сунул мне в руки полуторалитровую пластиковую бутыль и бросил прямо на голыша ворох тряпок.

Очень удачно — самое неприличное прикрыл.

Я благодарно кивнула, открутила крышечку с бутылки, набрала полный рот холодной воды и с громким «П-ф-ф-ф!» брызнула ею в лицо незнакомцу — энергично, как поливалка на парковой клумбе.

Питт, на которого тоже попало — а нечего вечно лезть не в свое собачье дело! — негодующе взвизгнул и отскочил в сторону.

— Твою мать, — не открывая глаз, промямлил незнакомец.

— Он заговорил! Вот что живая вода делает! Давай еще раз! — обрадовался Эмма.

Я снова набрала в рот воды так, что щеки раздулись, как у хомяка, и организовала голышу повторный душ.

— Да какого хрена… — Мокрая физиономия скривилась, ресницы с красиво повисшими на них каплями задрожали.

— Просыпаемся, просыпаемся! — Я похлопала голыша по мокрым щекам. — Доброе утро, страна!

— Вечер вообще-то, — поправил меня братец.

— Какая? — разлепив один глаз, спросил голыш.

— Какая страна? Россия! — с готовностью ответил ему услужливый Эмма.

— Какая зараза меня намочила? — Неблагодарный незнакомец открыл второй глаз и посмотрел прямо на ту заразу. — Ты кто?

— Во-первых, не ты, а вы, мы с вами еще незнакомы, — обиделась я. — Во-вторых, у меня к вам тот же самый вопрос: вы кто?

— Смотря для кого…

Голыш заворочался, сел, смахнул с себя тряпки, увидел, что под ними, ойкнул и снова прикрылся. Я с удовольствием отметила, что его щеки порозовели.

Надеюсь, не только в результате общего улучшения самочувствия, но и от стыда.

— Для тех, кто вас из гроба вытащил! — с пафосом произнес Эмма.

— Откуда?! А… — Спасенный опять побледнел и сомлел.

Я укоризненно посмотрела на брата.

— А что? Не так, что ли? Он в заколоченном рояле, как в гробу, лежал!

— Суровая правда, высказанная с шокирующей прямотой, — пробормотала я, осторожно, чтобы не угодить на мокрое, присаживаясь рядом с обморочным голышом. — Ладно, давай подумаем, что теперь делать…

— В полицию звонить. Ситуация такая подозрительная…

Голыш несогласно застонал.

— Сдается мне, он не хочет в полицию, — сказала я.

— А кто бы захотел? На ночь глядя, без документов, голый…

— Кстати, да, давай-ка его оденем!

Ворочая голыша, как большого пупса, мы облачили его в футболку и спортивные штаны с крутого плеча и крепких бедер Караваева.

— Ну вот, так он уже похож на человека, — полюбовался делом наших рук Эмма.

— На босяка, — уточнила я.

Принести какую-нибудь обувку братец, конечно, не додумался.

— На полубосяка, — заспорил со мной Эмма. — У него только одна нога голая, на второй есть носок!

— Хороший носок, — оценила я. — Модный. Жаль, что один.

— Я посмотрю в рояле, может, там и второй… — Братец чуть ли не по пояс залез в инструмент и через минуту глухо сообщил оттуда: — Эх, нет тут ничего!

— А ты думал, он разделся прямо в рояле?

— Почему нет? Может, ему там жарко стало? Или он должен был выскочить из него, как стриптизерша из торта…

Я подумала, что надо бы разобраться, на каких мероприятиях выступает мой юный брат-артист, но сказала другое:

— Как бы он выскочил из заколоченного рояля? Вот, кстати… — тут мне в голову пришла важная мысль. — Давай-ка сделаем все, как было. Найди какой-нибудь кирпич, забьем гвозди обратно.

Пока мы, грохоча по гвоздям булыжниками, приводили рояль в прежний вид, незнакомец отчетливо порывался восстать, но его слабые попытки перейти из горизонтального положения в вертикальное не увенчались успехом.

— Может, ему нужно в больницу? — забив последний гвоздь в крышку гро… пардон, рояля, задумался Эмма.

— Ни в какую больницу его без документов не примут. По-моему, ему просто нужно отлежаться…

— Но не в именьице! — живо возразил братец.

Даже протестующе выставил руки.

— Почему не в именьице? У тебя и раскладушка на такой случай есть, — напомнила я.

— Потому что… я передумал ночевать в именьице, у меня завтра представление, мне будет удобнее ехать на работу из города!

Я вздохнула:

— Тогда звоню Косте, других вариантов нет.

— А такси?

Я посмотрела на обморочного мужика и оглянулась на заколоченный инструмент:

— Нельзя такси. Если те, кто засунул парня в гро… яль, будут искать его, такси наведет их на след. Думаешь, много такси приезжает по вызову в эту глушь?

Эмма только поежился.

А я достала из сумки мобильный и позвонила Косте.

Блестящий чистенький «БМВ» осторожно подполз к нам на брюхе по глинистой колее минут через двадцать.

Хороший у Караваева персонал, вышколенный! Водитель Костя прибыл по моему вызову без вопросов, правда, вид имел хмурый и недовольный, но я не обратила на это внимания — он всегда такой. Ну нет у человека чувства юмора и авантюрной жилки, обидела его природа — мать наша…

— Я вперед, вы назад! — Эмма, завидев красивую машинку, подскочил, торопясь занять лучшее место в салоне.

— Все назад, — возразила я и пояснила шепотом, чтобы не услышал водитель: — А то наш ненастоящий труп на бок завалится, его нужно придерживать с двух сторон.

— А если завалится, то что? Он вон в гро… яле валялся — и ничего, чем ему в «бэхе» хуже? — не понял братец.

— У Караваева будет много вопросов.

— Тогда ладно, — дискутировать с Караваевым Эмма опасается — Мишаня беспардонно давит авторитетом.

Мы подняли с травки ненастоящий труп, уже похожий на полуживой организм — во всяком случае, ходячий, — и затолкали его в машину. Залезли сами подперли тело с двух сторон своими плечами:

— Трогай, Костя!

— Куда?

— Ко мне, в «Баварию».

«Бавария» — это элитный жилой квартал, построенный по образцу и подобию европейского городка. Очень уютный, чистенький, аккуратненький и тихий.

Караваев смеется, что лично я с этим местом сильно диссонирую по стилю — мне, мол, больше подошло бы жить в цыганском таборе, — но я «Баварию» нежно люблю: это наш с Петриком приют спокойствия, трудов и вдохновения.

«Бэха» услужливо доставила нас к самому крыльцу, мы выгрузились так же дружно, как загрузились, и повлекли самоходный полутруп в подъезд. На лифте поднялись к двери квартиры, придавили кнопку звонка — искать свои ключи мне было несподручно, потому как сумка оказалась зажата между моим боком и бедром ненастоящего трупа.

— Иду, иду! — пропел внутри Петрик и распахнул дверь. — Оу? — Красивые брови моего лучшего друга выгнулись арками «Макдоналдса».

— Привет! — сказала я.

— Здоров! — сказал Эмма.

А ненастоящий труп ничего не сказал и даже глаза не открыл, чтобы посмотреть на Петрика. Может, оно и к лучшему: с непривычки это зрелище могло убить наповал.

На Петрике было коротенькое шелковое кимоно, сливочно-белый цвет которого красиво оттенял золотистый загар из солярия, на ногах — шлепанцы-гэта, открывающие свежий педикюр. На голове — писк парикмахерской моды: повязка-солоха из шелкового платка. Выпущенные поверх нее локоны переливались оттенками золота и бронзы.

— Вижу, ты был в салоне, — завистливо отметила я.

— Вижу, ты тоже провела время интересно, — ответил Петрик и посторонился, пропуская наше слитное трио в прихожую. — Откуда дровишки?

— Со свалки, — сказала я.

— Из рояля, — сказал Эмма.

А гость наш опять ничего не сказал.

— По-моему, вы друг другу противоречите, нет? Где свалка — и где рояли? — Петрик строго посмотрел на меня, на Эмму, задержал взгляд на госте и чутко потянул носом: — Хм, а я ошибся, он не пьян. Кто же это тут у нас такой хорошенький? И почему он в состоянии нестояния?

Мы с Эммой синхронно пожали плечами и чуть не уронили нашего хорошенького.

— Давайте-ка его куда-нибудь положим, — озаботился добрый хозяин Петрик.

Мы транспортировали хорошенького в гостиную и уложили его там на диван, а сами пошли в кухню, потому что Петрик авторитетно заявил:

— Я думаю, нам всем не помешает чашечка крепкого кофе.

— Эмма, сбегай за пиццей, — попросила я, и братец охотно унесся в итальянский ресторанчик, который очень удачно расположен на первом этаже нашего дома.

— Ты удалила ребенка, чтобы он не услышал шокирующего признания? — проницательно предположил Петрик.

Он повязал поверх короткого белого кимоно длинный вишневый фартук, переместился к плите и внимательно наблюдал попеременно за бронзовой туркой и за мной.

— Караваев улетел в Стамбул с Эллой! — не стала запираться я.

Петрик мне как лучшая подруга и старшая сестра.

— С той вульгарной особой с ногами владимирского тяжеловоза и грудью нахохлившегося голубя?!

Вот! Сказал всего несколько слов — а мне сразу же стало легче!

— Ты лучше ее в сто миллионов раз, и Караваев это знает, у него не такой уж плохой вкус, так что не спеши в нем сомневаться.

— Петрик, я тебя обожаю!

— А у тебя прекрасный вкус. — Дружище кокетливо поправил локон и вовремя снял с огня турку с кофе. — Тебе с молоком или без? Про сахар даже не спрашиваю, на нервах полезно сладенькое, так что к черту сегодня диеты. И, кстати, о сладеньком: что за прелестное чучелко ты притащила к нам в дом?

Петрик налил нам кофе, устроился за столом напротив меня и поморгал густыми длинными ресницами, торопя с ответом на его вопрос.

— Почему чучелко? — Я оглянулась на зеркало в простенке: в него мне был частично виден занятый гостем диван в гостиной.

— Ну, Люся! — Петрик вздохнул и закатил глаза. — На футболке логотип во всю грудь — это вульгурно! И сколько раз говорить, что модный лук не составить без тонкого чувства цвета! К морковному топу — низ тона пыльной лаванды, ты это серьезно? Нет, я понимаю, пастельный фиалковый — он бы еще как-то сочетался, но тоже не в виде коротких широких штанов, что это вообще такое, я даже не понял — бермуды?

— Это старые застиранные спортивные штаны Караваева. — Я невольно хихикнула.

— А? То есть наше чучелко стройнее и выше ростом, чем Мишель? — Петрик тоже глянул в гостиную через зеркало. — Стоп, а почему оно в одежде Караваева? — встревожился он. — Люся, ты пустилась во все тяжкие?!

— Надеюсь, Костя так не подумает. — Я тоже заволновалась. — Блин, он ведь мог узнать караваевские тряпки… Петя, я нашла это чучелко на дачной свалке. Оно лежало в выброшенном рояле и было голым.

— Совсем голым?!

— Не совсем, — я вспомнила. — В одном носке.

— Где был носок?

— Петя! На ноге, где же еще?!

— Ну, мало ли… Знаешь, как оригинально экипируются стриптизеры…

Тут хлопнула дверь — вернулся Эмма с пиццей, — и мы прервали едва начавшийся разговор о мужском стриптизе. Поели пиццы, выпили кофе, оставив на всякий случай немного того и другого нашему гостю. Потом Эмма поехал к себе, а мы с Петриком стали готовиться ко сну.

Чучелко уже крепко дрыхло, размеренно посапывая и не производя впечатления полутрупа. Щеки его порозовели, суровая складка между бровей разгладилась.

— Завтра будет как огурчик, — напророчил Петрик и облизнулся — такой любитель свеженького. — Нет, как редисочка — розовенький и крепкий! Иди уже спать, моя бусинка, у тебя сегодня был трудный день.

Разбудила меня громко пискнувшая эсэмэска.

Плохо соображая, где я, кто, когда, почему и зачем, я уронила руку под кровать, нащупала там мобильник, поднесла его к подслеповатым спросонья очам и посмотрела на экран.

Оказывается, у Доры тоже были вопросы. «Где тексты? Когда уже пришлешь?!» — гневно интересовалась она.

На часах было начало шестого, за окнами едва начинало светать.

— Тексты ей, — проворчала я, но все же села, перетащила ноутбук с прикроватной тумбочки себе на колени и в диком темпе — пальцы чуть не задымились — застучала по клавиатуре.

Минут за двадцать я доделала все, что задолжала со вчерашнего дня, отправила Доре и тут же написала ей сообщение: «Все у тебя в почте». Срочно докладывать об этом было необязательно, но меня тихо радовала мысль о том, что Доронину, как и меня, потревожит эсэмэска. Она же наверняка пульнула мне свое грозное сообщение и завалилась безмятежно спать дальше, а тут ей — на, получай! Симметричный ответ.

Злорадно улыбаясь, я вылезла из кровати, накинула поверх ночнушки халат и побрела в ванную. День мне предстоял непростой, начать его следовало красивой и бодрой, каковой я себя вовсе не чувствовала, после вчерашнего-то…

Ой!

Я уже миновала диван в гостиной, когда вдруг вспомнила, что как раз вчера на нем был устроен на ночлег подозрительный незнакомец.

Ойкнув, я спешно запахнула халат, оглянулась и тихо выругалась.

Диван был пуст.

Более того — накрыт покрывалом, поверх которого помещалась пирамидка из свернутого одеяла, подушки и разноцветных матерчатых квадратов, в которых я не сразу признала аккуратнейшим образом сложенные изделия одежно-бельевой группы: белую простыню, оранжевую футболку и сиреневые штаны. Вишенкой на торте это сооружение венчал красный клубочек, сделанный из одинокого носка.

Я заглянула в кухню, посмотрела в санузле и в прихожей — везде было пусто.

«То есть либо наш вчерашний гость среди ночи ушел по-английски…» — затянул мой внутренний голос.

— Голый?! — усомнилась я.

«Либо он переместился с дивана в гостиной на кровать в спальне Петрика, — не сбившись, продолжил мой внутренний логик, — где одежда им обоим как раз не нужна».

Я смущенно кашлянула. С Петриком у нас был железный уговор не водить в дом своих мужиков. До сих пор он неукоснительно соблюдался…

«Но, строго говоря, это не сам Петрик, а ты привела ему в дом мужика», — напомнил мой внутренний голос.

— Это казуистика! — возмутилась я.

— Где казуистика, почему казуистика? — Дверь, которую я сверлила недобрым взглядом, открылась, явив мне Петрика в милом утреннем неглиже — лиловых шортиках и розовом топе на бретелях.

Оправив перекрутившуюся маечку, дружище шагнул за порог и сразу же посмотрел на диван:

— Всем доброе у… У-у-у… — Его радостный голос сделался разочарованным. — Чучелко смылось? Вот так всегда. — Петрик тяжело опустился на диван и резким ударом локтя развалил аккуратную пирамидку. — Подберешь мужика на помойке, накормишь, отмоешь, приоденешь — тут-то он и тю-тю!

— Приоденешь? — отметила я. — То есть он от нас не голым ушел?

— Обижаешь! — надул губы дружище. — Конечно, не голым! Я ему дал свой трикотажный костюмчик цвета беж, белье, носочки в тон, тапочки для бассейна…

— Когда успел-то?

— Когда ты спать легла. — Петрик потупился, и я поняла, что не только забота обо мне, любимой, сподвигла его уложить меня спать пораньше. — Я вспомнил правила гостеприимства, завещанные тебе любимой бабушкой Зиной: накормить, напоить, в баньке попарить и спать уложить…

— Это правила гостеприимства Бабушки-яги!

— Тем более — заветы старины, освященные временем! — Петрик рассердился, вскочил, побежал в кухню, достал из холодильника нарзан и стал пить его — невиданное дело — прямо из бутылки. — Я подогрел ему пиццу, сварил кофе, выдал чистую одежду и полотенце, после душа предложил лосьон для тела и фен для волос, а он! Он…

— Ты чем-то напугал его? — осторожно спросила я, избегая беспощадной формулировки «Ты к нему приставал?».

— Ни словом, ни делом! — Петрик замотал головой, разлохматившись в одуванчик. — Он принял душ, от фена с лосьоном вежливо отказался, лег и уснул. А я пошел к себе…

— Но вы поговорили? Ты узнал, кто он такой и как оказался в заколоченном рояле?

— Конечно нет! В заветах гостеприимства наших бабушек что сказано? — Дружище вскинул руку и принялся демонстративно загибать пальцы, сверкая свежим лаком на ногтях. — Накормить, напоить, в баньке попарить и спать уложить! Пункт «расспросить и выпытать все шокирующие подробности» в плане первоочередных действий отсутствует!

— Понятно. — Я повернулась и пошла в ванную.

В нашей маленькой коммуне право первоочередного приема водных процедур — у меня. Я привыкла жить на бегу и без фанатизма выполняю ежеутренние ритуалы по наведению красоты, а вот Петрик…

— Я тебя ждать не буду! — покричала я под дверью ванной, когда уже вышла оттуда и мы совершили рокировку. Дружище заперся в ватерклозете, и там сразу же начался концерт со спецэффектами: загудела ударившая в ванну струя воды, запел сам Петрик, в щель под дверью пополз ароматный пар. — Мне сегодня нельзя опаздывать, иначе Дора уволит!

— Не жди, я подъеду позже, — донеслось из-за двери.

На кухне уже дымился кофе — бесценный Петрик сварил, пока я плескалась. Я торопливо сгрызла печенье, запила его горячим кофе, быстренько собралась и побежала на трамвайчик, на ходу прикидывая, ехать ли мне в офис или прямиком в Городской сад.

Сегодня у нас с Дорониной был особенный день — мы принимали в женский клуб «Дорис» новых участниц. Это торжественное мероприятие, которое проводится ежемесячно и всякий раз — в каком-нибудь необычном месте.

Клуб «Дорис» — это вам не старорежимный колхоз, для собраний которого вполне годится деревенский клуб с рассохшимися лавками и чахлой геранью на подслеповатых окошках.

Клуб «Дорис» — это добровольное объединение передовых гражданочек, шествующих в персональное светлое будущее по пути позитивизма. Да не босиком или в лапоточках, а в дорогущей обуви — туфлях от Эрме, Маноло Бланик, Лабутена и прочих Дольчей с Габбанами. Произвести впечатление на таких дам непросто, и мы с Дорой очень стараемся.

В прошлом месяце наше торжественное заседание проводилось в пентхаусе единственного в городе небоскреба. Мероприятие прошло во всех смыслах на высоте, но после, подсчитав расходы, Дора настоятельно попросила меня впредь выбирать места без поистине заоблачной аренды. Поэтому для очередного заседания я предложила ей на выбор колокольню заброшенного монастыря или беседку-ротонду на холме в Городском саду. Дора выбрала беседку — в конце апреля из нее открывался роскошный вид на свежие газоны и цветущие деревья.

— Такая красотища — и практически даром! — сказала моя начальница, потирая свои загребущие ручки.

У администрации Городского сада не было расценок на сдачу внаём парковых площадей, так что мы договорились на скромную оплату мимо кассы: пять тысяч в кармашек директрисе Горсада и по пятьсот рублей двум работягам, которые должны были перекрыть подъемы на нашу горку для посторонних.

Я поняла, что работягам мы даже переплатили, когда один из них попытался воспрепятствовать моему проходу к беседке. Второй в это время красил белой известью переносной заборчик из штакетника. Очевидно, директрисе тоже показалось, что пять тысяч ни за что — это многовато, так что она раскошелилась на изготовление специальных заграждений.

— Это свои! — покричала сверху Дора, увидев, что я вступила в дискуссию с работягами. — Вася, Федя, запомните Люсю и пропускайте ее!

— Век помнить будем, — пообещал Вася, с которым я уже почти успела поругаться, но все же отступил с моего пути.

Пыхтя и проклиная парадные каблуки, я взбежала на горку по винтообразной песчаной тропке и только наверху увидела, что могла бы красиво взойти по широкой прямой лестнице, которую уже накрыли красной ковровой дорожкой.

— Не дорожишь ты этой работой, я вижу! — с ходу упрекнула меня начальница.

Она была при полном параде: упакована в элегантный брючный костюм на порядок дороже моего собственного, обута в пресловутые лабутены, загримирована и щедро украшена бриллиантами. Два прозрачных камешка сверкали у нее в ушах, третий игриво прятался в ложбинке декольте, четвертый фонтанировал радужными искрами на пальце. В левой руке Дора держала кожаный блокнот ручной работы, пальцами правой искательно шевелила. Я вытянула у нее из-за уха золоченый карандаш, забрала себе блокнот и хладнокровно отбила претензию:

— Пусть эта работа дорожит мной!

После чего сразу же показала, какой я ценный сотрудник, бегло пройдясь по списку.

— Так, интерьер готов, кейтеринг будет через полчаса, клининг заказан на двенадцать, цветочники уже здесь, я видела, они выгружаются на входе в парк. Музыканта и видеооператора еще ждем… Между прочим, грим у тебя сегодня отличный, а вот с брюликами, по-моему, перебор: гарнитуры уже не в моде, это тебе и Петрик подтвердит.

— Я пожилая дама, мне простительна некоторая консервативность. — Дора кокетливо поправила натуральный седой локон.

— А, то есть с бриллиантами — это ты нарочно?

— По-моему, очень изящный способ подчеркнуть мой почтенный возраст. — Доронина вздохнула, как бы печалясь о своих годах — своем богатстве, и бриллиантовая горошина на упругих грудях задорно подпрыгнула.

Доре вообще-то всего двадцать семь, ее седые локоны — превосходный дорогой парик, а редкие морщинки старательно нарисованы визажистом, но — тсс! Клубным дамам об этом знать не следует.

По легенде госпожа Феодора Доронина разменяла уже восьмой десяток, но превосходно выглядит — максимум на пятьдесят! — благодаря собственной уникальной антивозрастной программе.

Цементную крепость этой версии придает тот факт, что семидесятитрехлетняя госпожа Феодора Доронина — вовсе не выдумка. Это родная бабушка Доры, которая официально является собственницей бизнеса, а на самом деле сидит себе в родной сибирской деревне, не мешая делам любимой внучки.

— Речь свою выучила? — спросила я строго.

— Когда бы я успела, ты ее только в шесть утра прислала! — Дора полезла в свою сумку «Биркен» и зашелестела бумажками. — Но тут вроде все как обычно, я смогу и своими словами близко к тексту…

Она надела очки в оправе от Диора и уткнулась в распечатку, шевеля губами и кивая. Я без помех огляделась и тоже удовлетворенно кивнула: декораторы постарались.

Круглый стол был накрыт белоснежной скатертью с аккуратно расправленными складками, стулья облачены в бледно-голубые полотняные чехлы, в проемах между колоннами парусили крылья полупрозрачных занавесей — все, как заказывали, в средиземноморском стиле.

Внизу загомонили. Я выглянула, увидела, что Вася с Федей преградили путь цветочникам, и велела их пропустить.

Цветочники вознеслись к нам с тележкой, из которой извлекли горшки с цветущей лавандой, готовую композицию из мелких белых роз и гирлянду плюща. Горшки расставили на полу и перилах балюстрады, плющом увили колонну, розочки водрузили на середину стола. Управились за четверть часа и укатили вместе с опустевшей тележкой, сдав пост сотрудникам службы кейтеринга.

Эти пришли с корзинами и подносами, мигом сервировали стол, оставили на пятачке у ротонды переносную стойку с бутылками и бокалами, а также идущего в комплекте с этим добром улыбчивого юношу в черных брючках и белой рубашечке — официанта и бармена, два в одном, — и тоже удалились.

Пришли музыкант и видеограф.

— Мы разве не скрипку заказывали? Гитарист — это как-то не по-итальянски, — Дора с сомнением глянула на длинноволосого парня со струнным инструментом.

— У него не гитара, а мандола. Она идеальна для исполнения итальянских песен, — объяснила я.

— А он и петь будет?

— «Санта-Лючию», например.

— Шикарно! — Начальница успокоилась и снова уткнулась в бумажки.

Я еще раз обсудила с музыкантом репертуар и последовательность его номеров, проинструктировала оператора-видеографа и посмотрела на часы в айфоне — было десять сорок, мы шли четко по графику.

В десять сорок пять явился Петрик. Красивый — глаз не оторвать!

— Дарлинг! — Дружище подошел приложиться к ручке Доры.

— От дарлинга слышу, — огрызнулась та, не отрывая взгляда от бумаг, но потом все-таки посмотрела на Петрика и смягчилась. — Хорош, чертяка! На гитариста только не зыркай, а то выдашь себя.

— Маловат у него инструмент, меня таким не пленить, — нашептал ей Петрик. И тут же по-хозяйски полез в Дорино декольте, поправляя бриллиантовый кулон. — Дарлинг, цепочка длинновата, давай ее чуток укоротим, чтобы все самое красивое у нас было на виду…

Они завозились, укорачивая цепочку, поправляя локоны парика, о котором все думали, будто это настоящие волосы Доры-Федоры, и заменяя белым шелковым платком черный брючный ремень, некрасиво разрывающий, по мнению Петрика, четкую однотонную вертикаль.

Наконец без пяти одиннадцать все было готово. Дора собственноручно позвенела серебряным колокольчиком, и по этому сигналу дрессированные Вася и Федя убрали заграждения у основания лестницы.

— Добро пожаловать, милые дамы! — звучно провозгласила Дора, встав на верхний край ковровой дорожки.

Снизу она должна была смотреться эффектно, даже величественно. Рослая, крупная, вся в белом, только подошвы туфель красные — в тон ковровой дорожке.

— Сдвинься в сторону, не замусоривай кадр! — напряженно улыбаясь, прошептал Петрик и не выдержал — самолично оттащил меня подальше от начальницы.

— Чем это я его замусориваю? Собой? — обиделась я.

— Своим костюмчиком в клеточку!

— Нормальный твидовый костюмчик, ты сам его одобрил!

— Да, но не в комплекте с Дориной роскошной «двойкой» из белоснежной альпаки! Этот твой твид — одно название, страшный сон Шанель и Лагерфельда, от него за версту разит синтетикой и китайским вещевым рынком! — Петрик уволок меня за колонну, там расстегнул на мне пиджачок, освободив все пуговки, кроме средней, поправил воротничок рубашки и примирительно сказал: — Ну, не дуйся, моя бусинка. Все мы сегодня тут статисты, наша прима — королева Феодора.

Я перестала хмуриться. В самом деле, что это я? В сегодняшнем спектакле у каждого из нас своя роль, и надо сыграть ее так, чтобы потом не было мучительно больно за урезанную Дорой зарплату.

Я примирительно улыбнулась Петрику, скользнула в беседку и еще раз прошлась по ней, проверяя, нет ли где какого беспорядка.

Ой, а таблички-то, таблички забыли!

Я бесцеремонно покопалась в Дориной сумке, нашла заранее приготовленные карточки и спешно рассовала их по подносам и блюдам с угощением.

Эти карточки — собственное изобретение Доры, на них указано количество калорий, которое можно получить, съев пирожное, канапе или фруктовый салатик. Цифры на карточках написаны нереально маленькие — специально, чтобы побудить гостей есть с аппетитом, сколько влезет, без боязни испортить фигуру. Дора считает, что дамы, вдоволь наевшиеся вкусного и сладкого, становятся добрее и сговорчивее. В начале мероприятия она обязательно подчеркивает, что все наше угощение до смешного низкокалорийное, приготовленное по суперсовременным технологиям здорового питания. Конечно же, это вранье, но кто проверит?

Я еще раз огляделась, подобрала забытые Дорой на стуле бумажки, поправила скрутившуюся плеть плюща. Все готово.

Парень с мандолой — как его? Мандолист? — заиграл что-то легкое, приятное, отчетливо итальянское. Официант-бармен выстрелил в воздух пробкой шампанского и принялся наполнять бокалы.

По красной ковровой дорожке величественно, как айсберг из тумана, выплыла первая гостья — тоже в белом, как и Дора. Она ревниво оглядела нашу королеву, чуть поморщилась досадливо, но тут же расплылась в улыбке и подошла к Ее Величеству Феодоре Первой-но-не-единственной лобызаться в румяные щечки.

— Принимай тело, — шепнула я Петрику.

Он ловко выдвинулся вперед, галантно подхватил даму-айсберг под пухлый локоток и переправил ее к официанту с велком-дринком, освобождая доступ к королевскому телу следующей гостье.

Мероприятие шло по плану. Нарядные радостные гости явились, расселись и зазвенели бокалами и приборами, наваливаясь на «низкокалорийное» угощение.

Дора встала во главе стола и, не мешая дамам наслаждаться едой и напитками, непринужденно произнесла речь, которую я сама написала, а потому не слушала. Так, улавливала краем уха знакомые фразы и рассматривала новых членов нашего клуба.

Тут надо сказать, что к названию «Дорис» у меня есть претензии. Что за Дорис, кто это? Понятно, что Доронина так затейливо сократила фантазийный формат своего бизнеса: «ДОставка Радости И Счастья», но все же Дорис — это женское имя, так кто же она такая?

— Единственная Дорис, которая мне вспоминается, это одна из сводных сестер Золушки, уродливая хозяйка таверны «Отравленное яблоко» в мульте про Шрека, — объясняла я подружке-начальнице. — Тебе с твоим клубам нужны такие ассоциации?

— Не критиканствуй, — отмахивалась Доронина. — Небось это не единственная Дорис в мировой литературе и кинематографе.

— Есть еще рыбка Дори из доброго диснеевского мультика…

— Ну, вот видишь!

–…Но она совершенно чокнутая, хотя и славная.

— Я бы сказала иначе: она милая и необычная, — не вняла моим увещеваниям непробиваемая Доронина и даже изобразила голубую рыбку на эмблеме своего клуба.

Караваев, которого очень забавляет то, чем мы с Дорой занимаемся, так и называет ее детище: клуб «Килька»!

Задумавшись, я пропустила большую часть Дориной речи. Застала уже самый финал.

— Счастье неуловимо! — вдохновенно вещала королева Феодора. — Ему невозможно позвонить, пригласить в гости или послать открытку, его нельзя увидеть или пощупать, зато в полной мере можно ощутить. У счастья нет адреса, зато он есть у счастливых людей. У счастья нет лица, но его можно увидеть на лицах тех, кто нашел его. У счастья нет половых признаков, однако оно приходит и к мужчинам и к женщинам. У счастья нет желудка, но его надо постоянно подпитывать.

Тут Дора бросила в рот виноградину, отсалютовала слушательницам бокалом, глотнула шампанского и повторила:

— Да, да! Я считаю, что его, это чудесное ощущение счастья, нужно в себе растить, беречь и всячески подпитывать.

Она сделала паузу, выразительно оглядела охотно подпитывающихся дам и закончила:

— Добро пожаловать в клуб «Дорис» — высокое собрание знатоков и ценителей простых и действенных рецептов женского счастья!

Дамы зааплодировали. Шустрый официант рысцой пробежался вокруг стола, наполняя бокалы, и члены клуба выпили за женское счастье.

Я незаметно покосилась на наручные часики. Доронина, прикрывась бокалом, вопросительно глянула на меня. «Тяни время» — показала я ей условленным жестом. Доронина кивнула и предложила присутствующим проявить гендерную толерантность — выпить и за мужское счастье тоже.

— То есть — за нас, прекрасных! — весело объявила она.

Дамы оживились, захихикали, снова зазвенели бокалами.

У меня в кармане беззвучно вздрогнул мобильник — пришла эсэмэска от Эммы: «Попали в пробку, будем через минуту». Я жестом изобразила эту минуту, подняв указательный палец. Дора понятливо кивнула и вальяжно молвила:

— Вот тут мне коллеги подсказывают, что в народе бытует мнение, будто у каждой женщины есть один-единственный суженый, ряженый, на роду написанный мужчина. Это, конечно, не так.

Дамы завозились, одобрительно кивая и заинтересованно блестя глазами. Я расслабилась. За Дору можно не беспокоиться, она умеет и любит заговаривать людям зубы. Минуту уж точно продержится.

— Частенько можно услышать: как мало нужно человеку для счастья! — разливалась наша королева. — По моим наблюдениям, тот, кто так говорит, обычно имеет в виду не себя, а какого-то другого человека. И скорее мужчину, чем женщину. Сразу оговорюсь: я не принадлежу к растущей армии воинствующих феминисток! — Дора вскинула руки, как бы отбивая возможные нападки. — Я всегда любила, люблю и, надеюсь, буду любить мужчин…

— Одного конкретного мужчину, я надеюсь! — подал голос Петрик, сидящий по правую руку Ее Величества и играющий роль юного принца-консорта.

Королева-бабушка ласково улыбнулась ему и подмигнула дамам.

— Мужчины достойны нашего женского восхищения как создания более искренние и простодушные. Для сиюминутного счастья им действительно может быть достаточно сущей малости: качественной телевизионной трансляции футбольного матча, жестоко покоренного Эвереста, разгаданной тайны Бермудского треугольника или победы над мировым злом.

— Горячего борща с салом! — вставил Петрик, печально оглядев сладкий стол.

Дамы захохотали. Королева похлопала принца по плечу:

— Крепись, любимый! — И вновь с улыбкой обратилась к дамам: — С нами все не так просто. Женщине для полного и безоговорочного счастья нужно то, что обозначается словом из трех букв.

— Правда?! — показательно обрадовался принц Петрик, провоцируя новый взрыв смеха.

— Вы о чем сейчас подумали? — притворно нахмурилась Дора. — Неверно. То есть верно лишь отчасти. Правильное слово — «всё»!

Хохочущие дамы забили в ладоши. Петрик в напускном отчаянии помотал головой, красиво разлохматив сияющие кудри.

— Душевное спокойствие, мир и лад в доме, регулярные купания в любви и обожании. — Дора ласково потрепала Петрика по волосам. — Здоровье и благополучие всех членов семьи, успех в делах и творчестве, тотальный контроль над свободными радикалами — вот наша женская программа-минимум! Обязательных составляющих женского счастья может быть сколь угодно много, и отсутствие хотя бы одной из них непоправимо нарушает гармонию…

Тут гармонию нарушил дробный топот, похожий на цокот копыт. Дора замолчала и оглянулась.

В беседку, стуча по мрамору металлическими набойками на каблуках, влетела невысокая пухлая дама неопределенных лет — в тесных джинсах и балахонистой белой рубашке, под воротником которой пестрел яркий шейный платок, повязанный на манер пионерского галстука. В руке у толстушки был лаковый клатч, на запястьях звенели браслеты.

— Машенька? — удивилась Дора.

Стильные дамы при виде цыганистой Машеньки начали морщиться и переглядываться с видом «это еще кто?». Счесть ее опоздавшей к началу мероприятия не позволяло отсутствие свободных посадочных мест.

— Я на секундочку! — Машенька швырнула на стол свой клатч и кинулась на шею Дорониной. — Дорочка, дорогая, спасибо, спасибо, не знаю, как и благодарить, у меня все получилось!

— Да? — Дора поверх плеча повисшей на ней Машеньки извиняюще улыбнулась заинтригованным дамам. — Присядешь с нами, расскажешь о своих успехах?

Я встала, демонстрируя готовность уступить новой гостье свое место за столом. Машенька отцепилась от Доры и помотала головой:

— Не могу, я на секундочку забежала, меня там ждут.

— ОН? — многозначительно уточнила Дора.

— ОН! — ликующе подтвердила Машенька и щедро рассыпала воздушные поцелуи. — Девочки, всем удачи, верьте Доре, она такая, такая… Люблю! Целую! Вернусь из Греции — позвоню!

Толстушка вылетела из беседки так же стремительно, как и влетела.

— Кто же ОН-то? — Дора шагнула к балюстраде, провожая Машеньку задумчивым взглядом. Дамы моментально повскакивали с мест и кукушечками высунулись меж колонн, чтобы тоже увидеть, кто ОН и какой.

Я тоже подошла и посмотрела. Рядом тут же возник Петрик.

— О, а малыш подкачался, — одобрительно сказал он мне на ухо, — уже не бледный глист — юный мачо!

ОН и впрямь смотрелся очень неплохо. Голубые джинсы подчеркивали длинные стройные ноги, эластичная черная футболка обтягивала широкие плечи и рельефную грудь.

Дамы в беседке заахали умиленно и восторженно.

ОН, увидев, что его рассматривают, просиял белозубой улыбкой и помахал дамам ручкой.

— И бронзант хороший, загар совсем как натуральный получился, — отметил Петрик.

Толстушка Машенька, с необыкновенной легкостью проскакав по ступенькам, влетела в объятия мачо и заливисто засмеялась. Мачо мужественно хохотнул, подхватил даму на руки и унес за поворот, где мы уже не могли их видеть.

— Хоть бы не уронил ее, — пробормотала я.

Как бы мачо не пыжился, он не Геракл.

— Ничего, там кусты мягкие, — успокоил меня Петрик.

Мы вернулись к столу. Дамы с задумчивыми и мечтательными лицами занимали свои места.

— Люся, Маша сумочку оставила! — спохватилась Доронина.

Все уставились на забытый клатч. Я подошла и взяла его, но неудачно — вверх ногами, так что на пол выпали какие-то бумаги. Я подняла их: рекламный буклет элитного жилого комплекса и два билета на самолет.

— Кто-то вьет уютное гнездышко, — с пониманием прокомментировала Дора, щелкнув ногтем по буклету.

— И летит на Санторини, — завистливо добавила я и под тихий стон присутствующих заторопилась на выход. — Догоню, верну ей…

Эмма с Машенькой ждали меня на парковой лавочке с видом на карусели.

Машенька успела стереть косметику, закатала джинсы, сняла с шеи старомодный платочек, повязала его на голову на манер банданы и теперь выглядела на свои честные двадцать. Эмма перестал пыжиться, изображая гренадерскую стать, и вольготно раскинулся на лавочке — долговязый парнишка, похожий на молодого лося. В руке у него был рожок с мороженым — надо полагать, очень вкусным. Эмма сладко чавкал и жмурился от удовольствия.

— А вот и наши денежки! — увидев меня, обрадовалась Машенька.

Я молча вручила ей «забытый» клатч и выдала им обоим по тысяче рублей.

— Ну, как мы сыграли? — явно напрашиваясь на похвалу, спросил Эмма.

— Публика в восторге. — Я отправила в ближайшую урну уже ненужный рекламный буклет и фальшивые авиабилеты, напечатанные на принтере.

— А можно мне в следующий раз роль со словами?

— Со словами роль только у Доры. Шли бы вы отсюда, чтобы наши дамы вас не увидели, они уже скоро будут расходиться.

— Ну и ладно, нет слов — есть деньги. — Машенька, не столь амбициозная, как ее партнер, встала с лавочки и потянула за собой Эмму: — Пойдем, Витек, в пельменную.

— Пелемень! Требуют наши сердца! Пелемень! Требуют наши глаза! — радостно запел вечно голодный братец, послушно топая за подружкой.

Я проводила веселую молодежь добрым родительским взглядом и пошла обратно в беседку.

Дамы во главе с Дорой под руководством оператора выстраивались на лестнице для общего фото. Дело это было непростое, потому как каждая мадам желала оказаться ближе к центру. Оператор проявлял чудеса дипломатии, королева Феодора, вокруг которой группировались ее новые подданные, молчала и улыбалась — она была выше мелочной суеты. Я не стала мешать многотрудному финальному процессу и поднялась к беседке с другой стороны, по тропинке.

За круглым столом сидел один Петрик. Он скинул пиджак, расстегнул рубашку и, мыча от удовольствия, ел пирожные, на которые при дамах вынужден был смотреть с показным отвращением.

Снаружи, за колоннами, звенел посудой, складывая ее в корзины, бармен-официант. По песчаной дорожке со скрипом подъехала тележка цветочников.

— Флористику забираем?

— Забирайте.

Позвонили декораторы, сказали, что уже подъехали за мебелью. Подошел оператор и напомнил, что рабочку с камеры на общаке он сольет, как обычно, в облако, а крупные планы предоставит по запросу. Я кивнула, слегка покривившись: не люблю отсматривать видеозаписи, а придется. Дора требует от оператора фиксировать реакцию дам на ее слова, а от меня — конкретизировать, кого что очевидно зацепило. Это очень помогает нашей августейшей начальнице в дальнейшей работе с новыми вассалами.

Проводив милых дам, в беседку вернулась Доронина. Она скинула туфли, с наслаждением потопала босыми ногами по холодному мрамору и пафосно изрекла:

— Как говорят в Голливуде — я слишком стар для этого дерьма!

— Пора убираться отсюда, — ответила я другим расхожим штампом.

— Сдадим декорации и бутафорию — и уберемся, — согласилась Дора, массируя голени. — Ох, нелегок наш хлеб…

— Нет хлеба — будем есть пирожные, — перефразировала я другую королеву.

— А где сочувствие, не поняла?

— Ты ждешь от меня сочувствия? — удивилась я.

— А ты не ждешь?

— Жду. Зарплату!

— Какая же ты корыстная. — Доронина с кряхтением разогнулась, полезла в сумку, достала пухлый бумажник, посмотрела на меня, покачала головой и пошла расплачиваться с музыкантом и оператором.

Вот так всегда! Кто больше всех работает — тот меньше всех ест.

Сокрушенно вздохнув, я нагребла на тарелку пирожных и села рядом с Петриком.

— Телефончик музыканта дашь? — спросил дружище, наблюдая, как Дора, шевеля губами, отсчитывает гонорар томному длинноволосому мандолинисту.

— Понравился? А говорил, инструмент у него маленький…

— Надо рассмотреть поближе…

— Чего хихикаем? Что замышляем? — вернулась Доронина.

Строгая, сердитая. Не любит расставаться с денежками.

— Да мы тут о своем, о девичьем. Ты скажи лучше, как наши успехи?

— Неплохо. — Складочка на лбу Доры, единственная настоящая среди нарисованных морщинок, разгладилась. — Пять записей на личные консультации, десять броней на майские костры с очищением и созиданием и полный аншлаг на шаманские банные практики.

— Значит, мы в прибыли, — резюмировала я и встала, потому что пришли декораторы забирать стол и стулья. — Гоните мою зарплату, Федор Михалыч, я хочу купить себе новый костюмчик, этот Петрик заклеймил как китайскую дешевку.

— Шопинг, шопинг, мы идем на шопинг! — по-детски обрадовался Петрик.

— Ладно. — Дора открыла бумажник и выдала нам денег. — Но чтобы новость на сайте и посты с фотками в соцсетях были к вечеру, а не завтра на рассвете!

— Да, моя королева! Будет исполнено, моя королева!

Начальница закатила глаза, а мы с Петриком, толкаясь локтями и хихикая, поспешили удалиться.

Предаться разнузданному шопингу не удалось.

Мы с другом еще не успели выйти из парка, как позвонила Доронина.

— Далеко убежали? — грозно громыхнула она.

— Э-э-э… — Я замялась, не зная, как лучше ответить.

— До канадской границы, — шепотом подсказал Петрик, чутко уловив раскаты грома в трубке.

— Как раз выходим из парка. — Я решила не врать, потому что голос у Доры был уж слишком озабоченный.

Должно быть, что-то случилось.

И точно!

— Не выходите пока, пробегитесь по аллеям, поищите одну красавицу из наших новеньких, она из беседки вышла, а к своей машине с водителем не пришла. А он тут волну-у-уется! — По тону чувствовалось, что избыточное волнение потерявшего хозяйку водителя их величество не одобряют.

— Что за красавица?

— Афанасьева Ольга Петровна.

— Приметы дай. — Я не успела запомнить наших новеньких по именам и фамилиям.

— Да такая блондинистая, вся в розовом. Петрик наверняка запомнил, от нее неправильными духами пахло.

— Сейчас поглядим.

Я сунула мобильник в карман и посмотрела на Петрика.

— Неправильно пахнущая блондинка в розовом — тебе это о чем-нибудь говорит?

— Это говорит мне о вопиющем отсутствии вкуса! — Дружище скривился. — К парфюму-то нет претензий, «Розес де Хлое» — композиция две тысячи восьмого года, уже почти классика. Дамасский сорт слегка разбавлен бергамотом, лимоном и личи, воссоздана атмосфера утонченного парижского сада…

— Так в чем проблема-то? — перебила я нетерпеливо.

Петрику только дай порассуждать о чем-нибудь эдаком — успеешь состариться, пока он выговорится.

— Да в том, что никак не подходит к такому парфюму многослойный наряд из розового шелка с оборочками! Пахнешь, как роза — хорошо, но не надо при этом наряжаться царицей цветов, это явный перебор, наряд для карнавала!

— Отлично, значит, ты эту розовую тетку запомнил и узнаешь, если увидишь?

— Даже если не увижу, я ее с закрытыми глазами узнаю — по запаху!

— О’кей, тогда я смотрю, а ты нюхаешь.

Мы резко сменили курс и пробежались по Городскому саду, высматривая розовые оборки и вынюхивая дамасский сорт с бергамотом, лимоном и чем-то там еще.

На магистральных парковых аллеях гражданкой Афанасьевой Ольгой Петровной не пахло. На тропки в зарослях соваться не хотелось: обута я была неподходяще для активных разыскных работ. На каблуках по гравию не побегаешь.

— Пройдем еще вон по той асфальтированной дорожке — и этим ограничимся, — с пониманием отнесся к моей проблеме чуткий Петрик. — Больно надо из-за какой-то розы-мимозы обдирать каблуки! Куда пойдем, направо или налево?

— Туда. — Я мудро выбрала путь в направлении выхода из парка.

И трагически ошиблась: за первым же поворотом дорожка почти потерялась в зарослях цветущих кустов. Пришлось буквально продираться через жасминовые и сиреневые джунгли!

Дорожка, как на грех, оказалась отнюдь не прямой — не иначе ландшафтный дизайнер планировал ее с тяжелого похмелья, сильно дрожащими руками.

Я с громким треском и тихим матом петляла среди цепких кустов вслед за Петриком, который мужественно шел первым, протаптывая путь своими более удобными, чем мои каблучищи, оксфордами…

И вдруг я поняла, что слышу треск и шорохи со стереоэффектом! Впереди шумел Петрик, а сзади-то кто?

Я оглянулась через плечо и отчетливо увидела в зеленях за спиной приближающуюся крутую волну. Кто-то еще ломился сквозь недобитый нами жасмин, следуя тем же курсом!

Мое воображение мигом нарисовало злого лесного кабана с маленькими глазками и большими клыками. Моя рассудительность оценила крутизну волны, затронувшей даже макушки кустов, и решила, что кабан для этого маловат. Воображение с готовностью развеяло кабана и нарисовало большого и злого лесного медведя.

— Откуда в парке лесной медведь? — решительно не согласилась я и повысила голос: — Эй, кто там?!

Волна остановилась. Обрадованная, я развернулась и двинулась в обратном направлении. Волна, секунду помедлив, тоже покатилась назад.

— Врешь, не уйдешь!

Я ускорилась, преследуя условного кабаномедведя, и наверняка настигла бы его, не попади мой каблук в глубокую трещину на асфальте.

«Крак!» — сказал мне на прощание каблук.

Я выругалась и вовсе непечатно.

— Что? Почему? Зачем? — примчался Петрик, оценил диспозицию, присвистнул и резюмировал без должной скорби: — На этом поиски пропавшей тетки окончены, не будешь же ты скакать в одной туфельке, как Золушка.

Дружище поддержал меня, проследил направление моего напряженного взгляда и уточнил:

— А ты зачем побежала обратно?

— Затем, что нас кто-то преследовал! Крался в зарослях, пригнувшись. А когда понял, что я его заметила, развернулся и дернул в обратном направлении!

— Это могла быть собака, — предположил Петрик.

— Ага. Скажи еще — кабан или медведь.

— Постой-ка…

Отважный дружище оставил меня в относительно устойчивом равновесии (как, интересно, цапли подолгу стоят на одной ноге и не падают?) и пошел вслед за собакокабаномедведем.

Мы с моей рассудительностью отметили, что Петрик сотрясает кусты отнюдь не так мощно. Значит, тот, кто следовал за нами, покрупнее будет.

— Это была не собака. — Мой друг вернулся, помахивая какой-то тряпочкой, как народная плясунья — платочком.

Тряпочка была черная, маленькая, трикотажная, неправильной формы. Ее будто зубами выдрали… Неуемное воображение снова нарисовало мне собаку, кабана и медведя, любезно предложив разных зубастых на выбор.

— Натуральный хлопок, — так и сяк покрутив лоскуток, сказал Петрик. — С добавкой эластана ткань бы тянулась, а так порвалась на раз-два.

— Чего это она вдруг порвалась?

Воображение, чтоб ему, живо нарисовало батальную картинку «Петрик, терзающий врага, не щадя маникюра своего».

— А там среди жасмина акация прячется, тоже цветущая, но жутко колючая — шипы с мой мизинец, — охотно пояснил Петрик и завертелся, пытаясь заглянуть себе за спину. — Посмотри, моя-то одежда не пострадала?

Я посмотрела и доложила:

— На брюках сзади есть затяжка, но ее можно вправить, а дырок нет, не волнуйся.

— Ну как же не волноваться, если за нами кто-то следит? Это же не к добру?

— Конечно, не к добру. Я вот каблук сломала! — расстроилась я.

— А он футболку порвал, так что пока мы равно несем потери, — попытался меня утешить Петрик. — Давай-ка выбираться из этих джунглей к цивилизации, надо вызвать такси.

Кое-как мы добрели до края парка, вызвали такси. Уже из наемного экипажа я позвонила Дорониной, чтобы сказать ей: по аллеям мы прошлись, но тетку в розовом не увидели.

— Ну и хрен с ней, с этой розой! — припечатала начальница.

Видно, осиротевший шофер уже не стоял у нее над душой и необходимости выбирать выражения не было.

На такси мы с другом доехали до торгового центра. Там я села на мягкий пуфик в салоне обуви и наслаждалась тем, как суетятся вокруг меня бесценный Петрик и активизированные им продавщицы.

Уже в новых туфлях я с Петриком под ручку прошвырнулась по магазинам. Мы прикупили себе обновок, потом выпили кофе, снова вызвали такси и отправились, нагруженные пакетами и коробками, домой.

И все это время мне казалось, что за нами наблюдают! Я озиралась, засматривалась в зеркальные стекла витрин, приглядывалась к окружающим людям и к машинам, следующим за нашим такси.

Какая-то подозрительная темная тачка как приклеенная катилась за нами от торгового центра до самого въезда в «Баварию», и отвязалась, только когда мы проехали за шлагбаум.

Ощущение недоброго взгляда в спину вызывало чувство жжения между лопатками, сильно мешало получать удовольствие от шопинга и вообще изрядно нервировало.

— У тебя нет ощущения, будто происходит что-то странное? — спросила я Петрика, когда мы уже оказались дома и зашли на кухню попить водички.

— Такое ощущение у меня есть, — согласился дружище. — Чего у меня сейчас нет, так это времени на пустые разговоры. Нужно срочно доверстать каталог…

— А мне новость о сегодняшнем мероприятии сделать…

— Значит, не будем сейчас думать о странном.

— Мы подумаем об этом завтра?

— Нет. — Петрик был немногословен — торопился закончить свою работу. — Встретимся на кухне…

— Место встречи изменить нельзя?

— В восемнадцать ноль-ноль…

— Сверим часы?

— Да Люся, кончай уже хохмить! — Дружище вспылил, и я вскинула руки — мол, все, сдаюсь, больше не буду. — За ужином поговорим, океюшки?

Мы разбежались по комнатам, чтобы засесть за компьютеры.

Примерно через час — точно в срок — я вышла из своей комнаты, но Петрик уже хлопотал на кухне. Когда я явилась, в духовке уже что-то аппетитно шкворчало, а дружище снимал с себя фартук.

— И что у нас на ужин? — поинтересовалась я, принюхиваясь в предвкушении.

— Лазанья. Ты моешь овощи и делаешь салат.

Петрик вручил мне переходящий фартук, открыл бутылку вина и устроился на высоком барном стульчике с бокалом красного сухого. Я поняла, что можно начинать отложенный разговор.

— Так вот о странном. Начиная с сегодняшней прогулки по парковым кустам меня не покидает неприятное чувство, будто на меня постоянно кто-то смотрит.

— Конечно, на тебя постоянно кто-то смотрит, — охотно подтвердил дружище. — Ты же у нас красотка, моя бусинка, на тебя всегда приятно посмотреть.

— Мерси за комплимент, но я не об этом. Мне кажется, за нами следят. Ты не заметил, что вслед за нашим такси до самой «Баварии» ехала какая-то подозрительная машина? Мы закатились под шлагбаум, а она осталась за оградой, но пешеходам ведь не нужен пропуск на территорию…

— Ты хочешь сказать, что кто-то может наблюдать за нами прямо сейчас?! — Сообразительный Петрик подхватился, спрыгнул с табурета и кинулся к окну, на бегу скомандовав мне: — Свет погаси!

Я послушно щелкнула выключателем.

На улице еще не стемнело, но в кухне горели точечные светильники над рабочим столом — я очень тщательно перебираю свежую зелень для салата. Не люблю, знаете ли, находить в своей тарелке жучков-червячков.

— И что там?

В отличие от Петрика, я не спешила подойти к окну. Мало ли, вдруг за нами и вправду следят. И не просто так, а с конкретной нехорошей целью. Да я тысячу раз видела в кино, как растяпу у окна снимает вражеский снайпер!

— Вроде все как обычно. Разве что наша пиццерия сегодня расширила свой летник, столы и стулья чуть ли не по всей площади стоят. Народу много, свободных мест мало. О, теперь там будет живая музыка — я вижу подобие деревянной эстрады, а на ней какая-то грудастая брюнетка в жутко пошлом платье из серебряной чешуи страстно тискает микрофон. Но еще не поет. — Петрик приоткрыл, послушал и снова закрыл окно, после чего доложил: — Пока еще Челентано разливается.

В пиццерии «Адриано» постоянно крутят одни и те же песни старых добрых итальянцев — лучшие хиты с фестиваля в Сан-Ремо. Хорошо, что у нас тройной стеклопакет и отличная звукоизоляция, иначе я спятила бы, день-деньской слушая Тото Кутуньо, Андреа Бочелли, Джанни Моранди и Аль Бано с Роминой Пауэр.

— То есть среди сидящих за столиками в новом летнике может быть и тот, кто сейчас наблюдает за нами, — сделала вывод я. — С площади прекрасный вид на наши окна…

Свистнули, съезжаясь вместе, крылья плотных штор.

— Даже так? — Я неприятно удивилась.

Мой друг-дизайнер обожает воздух и простор во всем, не только в верстке. В общих помещениях нашей квартиры — в кухне и гостиной — мы даже на ночь не задергиваем шторы. Петрик утверждает, будто в закрытом пространстве у него начинается клаустрофобия. Как же он проникся моими пугающими рассуждениями, если сам занавесил окно!

— Не нравится мне все это, — сказал дружище, вернувшись на барный стульчик и жадно глотнув винишка.

Я ничего не успела сказать — зазвонил мой мобильный, оставленный на барной стойке. Петрик покосился на подрагивающий аппарат и почему-то шепотом сообщил:

— Незнакомый номер.

У меня руки были мокрые, и я глазами показала другу — возьми, мол, телефончик.

Петрик послушался, принял звонок и тихо, таинственно прошелестел в трубку:

— Слушшшаю…

Я качнулась к нему, вытягивая шею. Секунд на двадцать установилась немая сцена с участием двух персонажей — кривобокого жирафа (я) и вспугнутого суслика (Петрик). Потом суслик шевельнул лапкой, сбросил звонок и насвистел мне:

— Ни звука…

— В смысле?

— Ну, тишина была в трубке. Одно зловещее сопение!

— Давай не будем накручивать. — Я тоже взяла бокал, плеснула в него вина и выпила его залпом. — Мало ли кто позвонил. Может, по работе. И, может, как раз связь оборвалась. Это еще ни о чем не говорит.

«Бум-бум-бум!» — загремела стальная входная дверь.

Мы с Петриком вытаращились друг на друга новыми пятирублевыми глазами — круглыми и лихорадочно блестящими.

«Бум-бум-бум» в дверь повторилось с заметным повышением громкости.

Я тихо, крадучись двинулась в прихожую.

— Куда? Возьми хоть что-нибудь! — яростно прошептал мне вслед Петрик.

Дружище явно не имел в виду хлеб-соль для торжественной встречи. Я еще не подошла к двери, когда он настиг меня со скалкой в одной руке и пустой бутылкой в другой. Надо же, мы успели выпить все винишко?

— Держи. — Петрик отдал мне скалку, оставив себе бутылку, и мы одинаково вздернули их в высоком замахе.

«Бум-бум-бум-бум!» — шумно завибрировала дверь.

Кому-то не терпелось отведать нашего гостеприимства.

— Кто там? — напыжившись, громко и грозно вопросил Петрик.

— Свои, — уверенно ответил неузнаваемый хриплый бас.

— Ну, хлеб да соль вам, коль свои, — пробормотала я, свободной рукой нащупывая дверной замок. — Точнее, скалка вам да бутылка…

Прятаться от неведомой опасности — это не мой стиль. Я Люся Суворова, и славная фамилия обязывает меня бесстрашно принимать бой!

Я широко распахнула дверь.

— Эй, вы чего? — прохрипел неузнаваемый бас. — Ужрались, что ли, и деретесь тут? Как знала, что не надо вам зарплату давать.

Под арку, образованную нашими с Петриком воздетыми руками с бутылкой и скалкой, слегка пригнувшись, отважно шагнула Доронина. Она прошла в прихожую, развернулась и хмыкнула через плечо:

— Ну, прям «Рабочий и колхозница», скульптора Мухиной на вас нет!

Не дожидаясь приглашения, Дора протопала в кухню и громыхнула о столешницу принесенными бутылками.

— Вот почему она не звонила в дверь, а стучала ногами, — глубокомысленно изрекла я. — У нее руки были заняты!

Петрик очнулся и побежал проявлять гостеприимство — не то, которое со скалками-палками, а традиционное, с хлебом-солью. Точнее, с салатом и лазаньей.

— О, коньячок? Очень кстати, мы как раз уже допили вино, — услышала я и тоже побрела из темной прихожей на свет, звук и запах.

Лазанья как раз дошла до кондиции.

Мы сели за стол и поужинали. За едой ни о чем неприятном не разговаривали — Дора, наш видный специалист по правильному питанию счастья, утверждает, что портить себе удовольствие от приема вкусной еды ни в коем случае нельзя. Мол, разрушительные вибрации и негативные флюиды недобрых слов передаются насущному хлебу, салату, лазанье и коньяку, с ними вместе попадают в организм и с удвоенной силой терзают нас изнутри.

Поэтому лишь когда хозяюшка Петрик убрал со стола опустевшие тарелки и выставил рюмки и вазочку с конфетами, я спросила:

— Федор Михалыч, у тебя все в порядке?

— Хочешь знать, чего я приперлась на ночь глядя — так и спроси, — огрызнулась Доронина, наполняя рюмки.

— Я вежливая!

— Так вежливо спроси.

— О’кей. Чему обязаны вашим визитом, уважаемая?

Уважаемая хлопнула рюмашку, развернула конфету, сунула ее в рот и с оттопыренной щекой промычала:

— Хреново мне…

Я отняла у нее конфетный фантик, чтобы она не хрустела им, сворачивая и разворачивая — есть у Дорониной такая дурная привычка.

— Я вижу, ты осипла, дарлинг. Фарингит, ларингит? Слишком много сегодня говорила, да еще это ледяное шампанское… — Сердобольный Петрик погладил Дору по плечу, обтянутому белым хлопком футболки.

Начальница успела сменить наряд и имидж, явившись к нам уже не королевой, а нормальной — или слегка с приветиком — молодой бабой. Теперь на ней были простецкие джинсы с футболкой — кеды она сбросила в прихожей. На лице — никаких нарисованных морщинок, на голове — никаких фальшивых локонов. Стрижка фасона «тифозный барак» — очень короткий ёжик, сегодня — синий. Дора, когда она не в образе августейшей Феодоры Первой, очень любит экспериментировать с цветными тониками для волос.

Я засмотрелась на начальницу и упустила момент, когда опять запел мой мобильный. Вечная командирша Доронина, не дождавшись адекватной реакции на звонок с моей стороны, сама цапнула телефон и сиплым басом выдохнула в него:

— У аппарата!

Будь я на другом конце воображаемого телефонного провода, подумала бы, что речь об аппарате самогонном. По голосу Дору с ее фарингитом-ларингитом запросто можно было принять за сильно пьющего мужика.

Надеюсь, это не Караваев мне звонит.

Я потянулась отнять у Дорониной трубку, но та отодвинулась. Несколько секунд она прислушивалась, морщась, потом с недоумением посмотрела на дисплей, пожала белыми хлопковыми плечами и отдала мне мобильник:

— Фигня какая-то.

Я забрала свой аппарат, посмотрела — снова вызов с неизвестного номера — и спросила:

— Кто это был?

— Никто. Дед Пихто. Мне не представились.

— А что-то сказали?

— Не-а. Молчали, только дышали жарко. — Доронина поставила на стол локти, подперла ладонями щеки и вдруг заныла, застрадала: — Ой, девки… Что за жизнь у меня такая горемычная? Ни мужа, ни деток, ни кошечки с собачкой, никакого бабского счастья, вообще ничего…

Мы с Петриком переглянулись, понимая, что Ее Величество накрыло откатом.

Когда подолгу напоказ притворяешься видным специалистом по счастью, демонстрируя полную безмятежность и нерушимое блаженство, неизбежно случаются такие приступы грусти-печали.

Дора еще молодец — успела прибежать к нам с Петриком, чтобы не страдать при чужих людях. Я-то уже знаю, как надо действовать в подобных случаях.

— Ничего у тебя нет, это точно. Только квартира в центре, дача за городом, домик у моря и банковские счета — рублевый и долларовый…

— И криптовалютный! — встрепенулась Доронина, ревниво отметив неполную ревизию ее имущества. — Я вам говорила, что прикупила кусочек биткоина?

— Да что ты?! — Петрик изобразил повышенное внимание.

Он тоже в курсе, что лучше всего нашу королеву отвлекают от душевных страданий вопросы развития бизнеса и умножения капитала.

— Ну! Купила, да! А биткоин-то все растет! — Доронина перестала кукситься. — Но вы же меня знаете, я все яйца в одну корзину не складываю. Думаю еще недвижки прикупить, клубу не помешает собственный офис…

Тут она снова нахмурилась.

— С клубом-то что не так? — не поняла я. — Ты же сегодня чуть ли не все опции распродала.

— Угу. — Доронина снова потянулась за бутылкой. — С клубом все было бы хорошо, если бы не некстати пропавшая тетка, эта розовая дура…

— Давайте не будем обобщать. — Петрик одернул свою шелковую рубашечку цвета утренней зари. — Любовь к розовому — еще не признак слабоумия.

— Там есть и другие признаки. — Дора щедро набулькала себе в рюмку коньяка. — Во-первых, эта ду… душистых прерий роза, как там ее? Ольга Петровна! Она велела шоферу ждать своего возвращения, а сама куда-то сдернула.

— Мадам не обязана отчитываться перед прислугой, — заметила я.

— Во-вторых, позже днем у нее была назначена деловая встреча, на которую она не пришла, — укоризненно покосившись на меня, продолжила Дора. — В-третьих, в их благородном семействе заведено встречаться дома за ужином, а мадам попрала традиции и не вышла к столу. И, главное, никого не предупредила, что никуда не явится — ни к шоферу, ни к адвокату, ни к ужину!

— А нам-то что? — не поняла я. — Ну, загуляла тетенька. Скандал в благородном семействе. Клуб наш при чем?

— Ну, привет! — Дора выпучила глаза. — Как ты не понимаешь?

— Мы в ответе за тех, кого приручили! — провозгласил Петрик и стратегически отступил к мойке — сражаться с грязной посудой.

— А если с ней действительно что-то случилось? — Доронина продолжала таращиться на меня. — Мы же будем последними, кто ее видел!

— И что? — Я все еще не понимала, в чем проблема. — Постой… Ты, похоже, недоговариваешь. Мы чего-то не знаем?

Я оглянулась на Петрика у мойки — он замер с намыленной губкой в поднятой руке. С нее хлопьями падала пена.

— Когда я покидала парк, его уже прочесывали в поисках пропавшей тетки, — неохотно призналась Дора. — У нее муж не то сильно состоятельный, не то очень влиятельный, не то два в одном. Полиция мгновенно возбудилась — невиданное дело…

Тут, перебив хозяйку, завопил Дорин мобильник. Она нервно выдернула его из кармана и с размаху влепила себе в ухо:

— Ну?!

Смартфон уныло и непонятно заквакал. Дора помрачнела пуще прежнего.

— Ладно. Сейчас пришлю адрес.

Горбясь и хмурясь, она затыкала пальцем в дисплей.

— Чей адрес ты пришлешь и кому? — У меня возникло нехорошее подозрение.

— Ваш и кому надо, — огрызнулась начальница.

Потом она вздохнула и сказала почти виновато:

— Вернее, кому не надо, но он пристал как банный лист — «нужно срочно встретиться, есть важный разговор».

Она приложила руку к разгоревшемуся лбу, пробормотала:

— Пойду-ка я умоюсь, — и, тяжело поднявшись, побрела в ванную.

— По-моему, наша Дорочка заболела, похоже, у нее повышенная температура, — проводив подругу-начальницу озабоченным взглядом, сказал Петрик. — Надеюсь, это не ковид, ведь мы с тобой еще не сделали вторую прививку.

— Нет, это не ковид, — успокоила его я. — Я лучше знаю Дору и помню эти признаки со студенческих лет. Доронина хамит и краснеет от беспомощности, когда теряет уверенность в себе и своей нерушимой правоте, а признаться в этом не может. Она реально встревожена, друг мой Петрик. Вот только чем?

— Возможно, ее гость нам это прояснит.

Но гость, явившийся примерно через четверть часа, не захотел вести свой важный разговор при всей честной компании. А мы-то с Петриком уже и четвертую рюмку на стол поставили, и конфеток в вазочку подсыпали, и лимончик нарезали!

— Где мы можем уединиться для приватной беседы? — вполголоса осведомился вновь прибывший у Доры, которая, зараза такая, до самого его появления так и сидела в санузле.

То ли долго и упорно гасила там холодной водой разгоревшиеся щеки, то ли (что более вероятно!) пряталась от наших с Петриком расспросов.

— Поговорим в гостиной, — даже не спросив нас, хозяев, решила Доронина и, заведя туда своего гостя, со скрежетом закрыла раздвижные двери перед нашими любопытными носами.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Читайте об этом в романе Елены Логуновой «Брачный вопрос ребром».