Счастливая была

Елена Михайловна Басалаева

В сборнике собраны пронзительные рассказы из реальной жизни. Как правило, в центре повествования героиня, попавшая в сложную жизненную ситуацию. Душевная открытость и доверие к миру помогает ей сделать правильный выбор и остаться человеком.

Ценители прекрасного

— Граждане, женщину пропустите без очереди на рентген. Документы приготовьте. Паспорт есть? — привычным распорядительным тоном говорила лекарша травмпункта, высокая дама с суровым лицом.

Трое несчастливцев, сидящих в коридоре, неприязненно оглядели новоприбывшую, которой повезло попасть в нужный кабинет на несколько минут раньше них.

Пациентку бережно положили на жёсткий стол. Пока укрывали свинцовым фартуком, случайно задели ногу. Ноющая боль в опухшей щиколотке запульсировала, застучала.

— Может, ушиб ещё? — почему-то с надеждой спросила медсестра.

Врач покачала головой:

— Нога в неестественном положении.

Загудел рентгеновский аппарат. Полоса света прошла над повреждённой ногой, боль в которой утихомирилась, затаилась до нового неосторожного движения.

Машина прожужжала и щёлкнула. Надя подумала, что это всё, но после первого снимка стали делать ещё один, оттягивая окончательный вердикт. Наконец после долгих тревожных минут врач произнесла ожидаемое:

— Перелом.

* * *

Муж у Нади Плотниковой работал юристом. И не просто юристом — он держал собственную юридическую компанию, в которой постоянно трудились трое его университетских приятелей, да еще числились несколько человек на подсобных работах. Юрфирма специализировалась на разрешении споров между представителями различных услуг и заказчиками, а также на организации предвыборных кампаний в городах нашей Родины. Каждый год Андрей пропадал на два-три месяца, помогая очередному выдвиженцу из Новосибирска, Читы или Перми занять пост главы города. А Надя оставалась одна с детьми.

Конечно, всего через шесть остановок жили Андреевы родители, предлагавшие свою помощь с такой холодной вежливостью, что после того, как младшая пошла в садик, пропало всякое желание её принимать. Из мужниной родни к Наде по-доброму относилась бабушка — обладательница широкого сердца и просторной квартиры-сталинки, в которой они сейчас и проживали. Ещё на свадьбе старушка смотрела на дорогого внука и его невесту такими сияющими глазами, что Надя диву давалась: в них читалось одно только пожелание счастья молодым. Поселиться в её квартире бабушка предложила сама, и вела себя, вопреки Надиным опасливым ожиданиям, так, будто была в этих трёх комнатах с высокими потолками не хозяйкой, а гостьей. Со старшим правнуком Сашкой она охотно нянчилась, но помогала всегда только если её об этом просили. Много времени проводила у компьютера — общалась со своей роднёй из Краснодара. А год спустя после рождения Ксюши неожиданно объявила:

— Уезжаю, детки. Поеду к своим в Краснодар. Этот дом теперь ваш.

На Андрея она тогда написала дарственную. Надя смотрела на подготовку документов, на упакованные в коробки вещи и долго не могла поверить, что старуха в самом деле уезжает. Надя никогда не обижала её, относилась с должным почтением, справлялась о здоровье, но и слова не сказала за всё продолжительное время, пока родственница собиралась в путь. Очень могло быть, что бабушка этого слова ждала, притом именно от Нади, — но, не дождавшись, уехала.

Свои родители у Нади были далеко и видели внуков только летом, да и то не каждый год. У институтской подруги, с которой в юности были не разлей вода, просить помощи было, конечно, неловко: там своя семья, свои проблемы.

* * *

А помощи Наде хотелось. В первую неделю после отъезда Андрея она даже наслаждалась свободой: не нужно было никому гладить рубашки (детям покупали немнущиеся водолазки и трикотажные кофты), на ужин отпадала необходимость жарить котлеты или, хуже того, чистить нелюбимую Надеждой рыбу. Но уже к концу второй недели Надя была готова и на котлеты, и на рыбу, и на рубашки, и Бог знает ещё на что, лишь бы только Андрей был рядом. Утром приходилось будить детей, которые никак не желали вставать сразу, а, вставая, таскались по квартире как сонные мухи, доводя Надю до крика. В обед Ксюша возвращалась сама, благо школа была совсем рядом, но за уроки ни она, ни Сашка не садились, пока Надя не приходила с работы. Ксюше, правда, задавали всего ничего: заштриховать картинку, посчитать элементарные примеры, написать ряды крючочков и буковок в прописи. Но и с этими пустяковыми заданиями она справлялась, мягко говоря, не блестяще. Крючочки и буквы то вырастали в два раза выше печатных образцов, то падали набок; картинки раскрашивались неаккуратно; примеры решались с ошибками. Но больше всего Надю расстраивало то, что Ксюша была абсолютно равнодушна к стихам. Несколько раз ей задавали прочитать стихотворения и ответить на несколько вопросов в учебнике.

— Какие чувства вы испытываете при чтении этого стихотворения? — читала в книге Надя, испытующе поглядывая на дочку.

— Ску-ку, — отвечала Ксюша.

Надя стала убеждать себя, что это временно, однако отлично помнила, что сама в этом же возрасте не только читала, но и знала наизусть стихи Благининой, Барто, Маршака и даже рисовала к ним иллюстрации.

Сашка читать любил. К одиннадцати годам он проштудировал «Таинственный остров», «Капитана Немо», «Робинзона Крузо», «Чародеев» и ещё, наверное, с десяток приключенческих книг. По школьной программе он толком не читал почти ничего, но, видно, умел с ходу понять, что обсуждается на уроке, добавить пару фраз в дискуссию, и получал четвёрки, а то и пятёрки. Но, если с русским и литературой у Сашки не было проблем (больше всего благодаря взаимной симпатии к учительнице Юлии Николаевне), то на других предметах он часто хватал тройки и даже двойки. С детства Сашка отличался вспыльчивостью, обижался мгновенно, в иные моменты мог пустить в ход кулаки. Боясь осуждения, Надя объясняла первой классной руководительнице Сашкино поведение просто особенностями характера, хотя с пяти лет сын состоял на учёте у невролога.

Октябрь Надя с детьми пережила относительно спокойно. В начале ноября Ксюша простыла и пришлось брать больничный, в конце месяца обнаружился долг за капитальный ремонт дома и письмо с угрозой штрафа от коммунальщиков, а в декабре Надю вызвали в школу на беседу с завучем.

— Мы не первый раз приглашаем вас, Надежда Алексеевна. Мы зовём вас — я зову вас, чтобы с глазу на глаз поговорить и решить проблему, — с задушевностью, от которой за версту веяло фальшью, изъяснялась завуч Светлана Викторовна. — У нас общая проблема — адаптация Саши в классе, в школьном сообществе, и мы её решаем.

— Разве у нас именно эта проблема? — с недоумением спросила Надя.

— А как же? Вы считаете, что ребёнок, который позволяет себе встать на уроке, когда ему вздумается, который позволяет себе огрызаться на замечания учителя, агрессирует в адрес одноклассника — он адаптирован?!

Надя с болью взглянула на сына. Светло-карие Сашкины глаза моргали часто, но смотрели так же уверенно, как и раньше, более того — с вызовом. Надя вздохнула.

— Саша, скажи нам, пожалуйста, как ты сам считаешь: почему ты со всеми конфликтуешь? Что тебе мешает спокойно взаимодействовать? — участливо наклонив голову, спросила завуч.

Сашка слегка нахмурился.

— Ничего не мешает. Я не со всеми конфликтую.

Завуч тряхнула чёрными волосами, стриженными под каре:

— Не со всеми? А с кем — нет?

— С Юлией Николаевной.

Сашка зажмурился и под партой сжал и быстро разжал кулаки. Надя знала, что он делает так, когда его чаша терпения переполняется, и пожелала, чтобы неприятный разговор поскорее закончился. Её почему-то стали раздражать чёрные волосы собеседницы. Вернее, не сами волосы, а несоответствие их смоляного цвета имени Светлана.

— А почему ты с ней не ссоришься?

— Потому что она добрая и хорошая, — уверенно проговорил Сашка.

Завуч медленно кивнула. Открыла и закрыла блокнот.

— Вот как. А остальные, значит, нет?

— Остальные по-разному.

Догадываясь, чем кончится этот расспрос, Надя поспешила узнать у завуча:

— Светлана Викторовна, объясните, ради Бога, что там произошло на истории?

Уловив виноватый тон в Надином голосе, Светлана Викторовна принялась долго, с удовольствием смакуя детали, рассказывать, как и что случилось на уроке. Сашка ёрзал на стуле, нервно стискивал предплечья, желая что-то добавить или возразить, но Светлана Викторовна, разумеется, не давала ему слова.

— Я думаю, он должен извиниться завтра же, — наконец закончила она.

— Да, конечно. Мы это сделаем… Саша извинится, — спешно пообещала Надя, уже изрядно утомившаяся от долгого разговора и пристального взгляда школьной начальницы.

* * *

Дома Надя позвонила отцу и пожаловалась ему на Сашку. Тот подозвал сына к телефону, коротко сказал ему:

— Не расстраивай мать.

Сашка, похоже, внял совету. По крайней мере, в школу Надю больше не вызывали. На тройки сына по физкультуре и истории она махнула рукой.

Но случилась новая неприятность — потоп. Однажды вечером угол между потолком и правой стеной в кухне начал стремительно темнеть, и не успела Надя сообразить, что происходит, Сашка уже закричал:

— Пошли наверх!

Оказалось, что прорвало трубу. Соседка извинялась и предложила деньги. Надя взяла их и мельком подумала, что такой суммы будет маловато, но, окинув быстрым взглядом вздувшийся пол, мокрый свёрнутый ковёр, развешанные на верёвке тряпки, прониклась внезапным сочувствием и не стала требовать большего.

Два дня она ждала, пока пятно высохнет, и всё это время, садясь на кухне завтракать и ужинать, мучилась от его некрасивости, от безобразных серых потёков на стене, которые не желали исчезать. На третий день она пошла в хозяйственный магазин покупать обои и долго не могла подобрать нужный оттенок. Хотелось, чтобы расцветка была спокойной, но не скучной, рельеф — не плоским, но и не слишком выпуклым. В конце концов она остановилась на шелкографии.

Вначале Надя думала, что можно будет заменить обои только на одной стене, но скоро поняла, что разноцветные стены в кухне станут смотреться почти безобразно. Нужно было отодвигать всю мебель и сдирать старые обойные полотнища.

— Ну, ничего! — бодрила она себя. — Зато какую наведём красоту!

Сашка и Ксюша помогали матери, но весьма неохотно. Надя рассчитывала, что, полюбовавшись на результат своих трудов, они оценят то, как по-новому заиграла кухня. Надя была даже рада этому потопу, благодаря которому смогла так удачно обновить квартиру.

Но в час, когда ремонт на кухне был завершён, дети не сказали ничего, кроме дежурного «нормально», и Надино настроение мгновенно упало до отрицательных величин. Она подумала о том, что, будь здесь Андрей, он бы обязательно оценил её старания, и тут же в глубине души с горечью возразила себе: может быть, и не оценил. Он всегда выбирал кафе не по обстановке, а исключительно по кухне. Ему было всё равно, подадут к столу алюминиевую ложку или серебряную. Картинка на рабочем столе его компьютера не менялась месяцами. Пока с ними жила бабушка, Андрей не разрешал покупать новые шторы в комнаты, видя в потрёпанных занавесках какую-то семейную реликвию и не обращая внимания на их откровенную устарелость.

Наде вдруг по-настоящему стало страшно, что дети могут вырасти такими же, как отец — нечувствительными к прекрасному. Сама она в детстве ходила в музыкальную школу, занималась вокалом и даже мечтала в конце одиннадцатого класса поступить в Институт искусств. Однако мечта так и осталась мечтой. Надиной смелости хватило только на то, чтобы заглянуть на сайт вожделенного учебного заведения и посмотреть информацию для абитуриентов. С высшим образованием у неё вообще не сложилось: для юрфака университета не хватило баллов, платное обучение родители не могли потянуть, и поэтому Надя ограничилась юридическим техникумом, давшим ей стабильное рабочее место и выгодное знакомство с Андреем.

Надя стала лихорадочно перебирать в уме, куда бы они могли сходить, что посмотреть и послушать, чтобы наверстать упущенное. За два с половиной месяца, наполненные рабочей суетой и выяснением отношений, Надя сама вымоталась так, что остро нуждалась в подпитке прекрасным. Ей захотелось организовать не просто прогулку, а настоящий выход в свет. И она вспомнила о театре.

Сашка и Ксюша ходили только в кукольный театр, когда были дошколятами. Сын ещё лет в девять или десять ездил с одноклассниками в ТЮЗ на какую-то детскую постановку. Но серьёзный спектакль они не смотрели ещё ни разу.

— Балет! — воскликнула Надя. — Конечно, балет! «Щелкунчик»!

Приехав когда-то из своего городка в Красноярск, она посетила все его музеи, зоопарк, торговые центры, но особый интерес проявила к Театру оперы и балета. С подружками они ходили смотреть «Ромео и Джульетту», «Спящую красавицу» и даже «Гусарскую балладу». Но на «Щелкунчике» Надя никогда не была. Схватившись за эту идею, она живо стала представлять, как они с Ксюшей нарядятся в красивые платья, заплетут причёски, для Сашки достанут белую рубашку с галстуком-бабочкой… Они посвятят сборам в театр половину дня, как это было в старые времена в дворянских семьях. Придя в зал, не спеша найдут свои места, улыбнутся друг другу и приготовятся внимать таинству. А после спектакля, обновлённые искусством, вернутся домой и начнут украшать комнаты к новому году. И тогда забудется вся мелочная житейская суета, которой были переполнены последние недели, в доме воцарится радость, скорое предчувствие праздника — и, конечно, приезда Андрея.

* * *

В воскресенье Надя проснулась от сладостного предчувствия чего-то необыкновенного, явно выходящего за рамки рутинной серости и при этом (что особенно приятно было осознавать) полностью ею заслуженного.

— Дети, сегодня идём на балет! — прокричала она Ксюше и Сашке.

На кухне сыр и хлеб резались сами, каша варилась идеально. После завтрака Надежда усадила Сашку за уроки, сама расположилась рядом на тахте и с необъяснимым для себя умилением наблюдала за всеми движениями сына: за тем, как он пишет, как, насупившись, смотрит в книгу, как перелистывает гибкими нервными пальцами страницы учебника, стремясь что-то отыскать.

— Получается, сынок? — спросила Надя.

Сашка уставился на неё непонимающе:

— Мама, что с тобой? Ты какая-то странная.

Надя смутилась и встала с тахты, собираясь выйти из комнаты:

— Я просто радуюсь. Сегодня пойдем в театр, потом украсим дом к новому году… Сделаем самодельные игрушки, повесим гирлянду… А там уже скоро приедет ваш папа…

— Да, скоро, — улыбнулся сын.

Ксюша, позавтракав, лежала на диване с планшетом. Надя подошла к ней, поиграла лёгкими прядями дочкиных волос.

— Доченька, давай, может, порисуем?

— Я по ИЗО всё сделала в школе, — Ксюша перевернулась с живота на спину и потянулась.

— А просто так?

Дочка покачала головой.

— Ну ладно, — не расстроилась Надя. — В четыре часа начнём с тобой одеваться. Локоны накрутим…

Но когда в четыре Надя приблизилась к дочери с плойкой, та скривила круглую мордашку и изрекла такое, от чего у матери ёкнуло сердце:

— А можно я не пойду?

Надя рассерженно кинула плойку на диван:

— Как это «не пойду»! Мы давно договорились. Я тебя одну дома не оставлю! Да о чём ты говоришь!? Там такой красивый спектакль! Это же настоящая сказка! На сцене будут танцевать, рассказывать нам в танце и музыке историю про новый год, про одну девочку…

Ксюша с обречённым видом пожала плечами и показала пальчиком на плойку.

— Ну, можно хотя бы без этих…

— Чёрт с тобой! — психанула Надя. — Садись, заплету косу!

Сашка не захотел надевать белую рубашку категорически:

— Я запачкаю её, и кому будет хуже? У тебя опять же испортится настроение. И вообще я не любитель официоза.

Он уже потянулся к любимой толстовке с изображением Наруто, но Надя, вовремя заметив движение, выхватила из шкафа вешалку с клетчатой серо-чёрной рубахой:

— Тогда хотя бы это!

Ксюша нехотя напялила на себя синие колготки и шерстяное платье с белым воротничком.

— Сделали бы локоны, можно было бы надеть розовое. А так получается — школьный стиль, — сетовала Надя.

Сама она выбрала для себя тёмно-зелёное, малахитового цвета платье, и в тон ему — симпатичное колье с зелёными и синими вставками, которые блестели не хуже, чем какой-нибудь лазурит. В комплекте к яркому колье шли ещё серёжки. Волосы Надя уложила в причёску и её тоже украсила заколкой с камнями.

Когда все приготовления были закончены, Ксюша вдруг сказала:

— Мама, я хочу есть. Есть что поесть?

Надя всплеснула руками:

— Ты же недавно ела пельмени!

— Что-то хочется ещё, — развела руками дочь. — Можно хоть булочку съем, а?

— Иди, ешь, — вздохнула Надя. — Буду вызывать такси…

Машина приехала быстро. Когда они вошли в фойе театра, зрителей ещё было немного.

— Ты зря волновалась, — заметил Сашка. — Видишь, успели. Да и не так много народу пришло смотреть этот твой балет.

Они прошли в зал. Надя купила билеты в партер, но на боковые места и достаточно далеко от сцены: нижние места стоили слишком дорого и, кто знает, не слишком ли громко там играет оркестр?

С минуту Надя молча глядела на парчовый занавес, и ей начало казаться, что цветы и молнии на нём движутся, а из-за кулис начинают доноситься протяжные, еле слышные звуки. Она улыбнулась кому-то неведомому за сценой и закрыла глаза, желая, чтобы из приятной мечтательной полудрёмы её выхватила и унесла музыка.

— Мама, а тут перерыв будет? — тронула мать за подол Ксюша.

Надя только кивнула утвердительно.

Оркестр грянул внезапно, занавес раздвинулся, и на заднике сцены показалась огромная блестящая ёлка с нарисованными серебристыми шарами. Под весёлую мелодию выбежали красиво наряженные пары, стали кружиться вокруг ёлки, потом отходили от неё, словно любуясь.

Ксюша ёрзала в кресле, то наклоняя голову вправо, то вытягивая шею, будто голубь, вперёд.

— Видно плохо, — пожаловалась она.

Сашка встал со своего кресла:

— Меняемся.

Надя заметила, как соседка снизу обернулась к ним и пошевелила губами — видно, проворчала что-то неодобрительное.

Красивые пары тем временем закончили восхищаться ёлкой. Заиграл марш. Потом пары снова начали выстраиваться для танцев.

— Они, что ли, опять будут танцевать? — разочарованно спросила Ксюша.

Надя кивнула, но дочь не отставала:

— Всё танцевать и танцевать? А перерыв будет?

— Будет! Замолчи! Сиди молча! — шикнула Надя.

Ксюша обиженно отвернулась, но затихла.

Наде не было видно лиц артистов, но ей казалось, что все они улыбаются — все эти условные мальчики и девочки, с такой непринуждённостью порхающие по сцене с куклами и сабельками в руках. Она вспомнила, как в детстве с родителями ездила на новый год к деду, и там собралось сразу три или четыре семьи родственников. Дед, конечно, не был похож на кудесника Дроссельмейера, но в своё время тоже подарил праздник ребятишкам. Надя тогда получила на новый год какую-то белую лису из ГДР, её старший брат — металлический грузовик… А сейчас у детей столько хороших игрушек, у которых на лице вместо пуговиц идеально нарисованные глаза, столько машинок, луков, арбалетов — причём не только тех, которые можно подержать в руках, но и виртуальных. Как же нынешние ребята со всем этим богатством должны быть счастливы!

На сцене радостные дети удалились, уступив место степенным, но, кажется, тоже очень довольным жизнью родителям. Под неспешную музыку взрослые пары прохаживались и кружились, навевая на Надю неизъяснимую тоску. Когда они стали раскланиваться и прощаться, она отчего-то почувствовала облегчение.

Сцена опустела, и в этой пустоте, затянувшейся на долгие мгновения, стало исподволь чудиться что-то недоброе. На сцену вышла Мари в красно-белом платье, держащая за руки игрушку-щелкунчика, который начал преображаться из куклы в человека. Не видя её глаз, Надя была уверена, что Мари смотрит на Щелкунчика почти с материнской нежностью и в то же время с чувством восхищённого ожидания, какое бывает у невесты перед свадьбой.

Зло, присутствие которого до сих пор только смутно ощущалось, обрело материальность: будто из-под земли выросли мыши — нестрашные, но оставляющие неприятное чувство своими резкими скачками и выпадами. Сашка наблюдал за битвой мышей и игрушек с явным вниманием, и на сердце у Нади потеплело.

Щелкунчик победил, свет зажёгся.

— Перерыв! — радостно воскликнула Ксюша.

В крайних местах оказалась одна выгода: отсюда можно было быстрее выйти из зала и добраться до буфета.

Надя купила всем по десерту в стакане. Они расположились втроём за круглым столиком, Ксюша принесла маленькие ложечки.

— Ну, как вам спектакль? — с улыбкой спросила Надя.

Ксюша пожала плечами и стала недоверчиво осматривать пластиковый стакан с десертом.

— Примитивно, — изрёк Сашка. — Очень примитивные решения. Девочки все с куклами, мальчики с саблями. Это гендерные стереотипы.

Надя от растерянности даже не сразу сообразила, что сказать.

— А что ты бы хотел?

— Не знаю, — зажевав десерт, ответил сын. — Я подозреваю, искусство балета вообще исключает сложные решения. Тут везде всё просто до банальности. И ещё мужики в колготках… Мерзко.

— Ну, это условность искусства, — снисходительно улыбнулась Надя.

— Вот я бы папу никогда не представил на сцене вместо этого Щелкунчика, — сказал Сашка.

— А поваром представил бы? А строителем?

— Жизнь прижмёт, почему и нет, — пожал плечами Сашка, углубившись в десерт.

— Примитивно… А что не примитивно, аниме твоё? — спросила Надя с лёгким презрением.

Сашка прекратил жевать и сказал очень чётко, тоном, не допускающим возражений:

— Аниме. Не. Примитивно.

— Ясно, ясно, — поспешила примириться Надя и обратилась к дочке. — Ну, а ты что скажешь? Тебе нравится?

— Ага, — довольно сказала Ксюша. — Я вначале засомневалась, а потом оказалось круто!

Надя засияла улыбкой.

— А кто понравился больше всего, какой номер?

Ксюша уставилась на неё, моргнула круглыми голубыми глазами.

— Номер?

Тут только Надя сообразила, что дочь говорит про десерт.

* * *

На сцене сменились декорации: вместо огромной искрящейся тёмно-зелёной ёлки появился дворец. Это сразу вызвало неудовольствие Ксюши.

— Куда ёлочку убрали?

— Щелкунчик победил, они приехали во дворец сладостей, — раздражённо прошептала ей Надя.

Музыка заиграла бравурная, торжественная. Щелкунчика и Мари встречали с большими почестями и устроили для них представление.

— Сейчас будет испанский танец «Шоколад», — шепнула Надя Сашке.

— Почему «Шоколад»? — громко вопросил он. С переднего ряда оглянулась пара человек.

Надя только махнула ему рукой: мол, тихо.

После «Шоколада» представляли арабский танец «Кофе». Музыка здесь не была очень запоминающейся, зато одетые в светло-зелёные полупрозрачные костюмы танцовщицы удивляли чудесами гибкости. Танец длился долго и был весьма похож на цирковой номер.

— Мам, а скоро закончится? — тихонько спросила Ксюша.

Надя посмотрела на неё с искренним недоумением:

— Не очень. Сиди, смотри.

Ксюша вздохнула и отвернулась, уткнувшись носом в мягкое кресло.

Когда очередь дошла до танца «Трепак», Сашка вдруг оживился и стал слегка прихлопывать себя ладонями по коленкам. Но Ксюша уже совершенно не хотела смотреть на сцену и стала ныть об одном:

— Мама, дай телефон.

Надя мотала головой, пытаясь обойтись без слов, но дочь уже не хотела считаться с приличиями и продолжала канючить в голос.

— Да нельзя же! — довольно громко сказала Надя.

На них снова обернулись два или три человека с переднего ряда.

— Нельзя ли потише? — иронически вежливым тоном попросила седая дама.

Надя, опалённая стыдом, собралась извиниться, но Сашка опередил её, сказав:

— Мы сейчас выйдем.

— Куда?.. — недоумевающе спросила мать.

— Всё равно мы всем мешаем, — ответили дети и, быстро выбравшись из кресел, удалились, аккуратно притворив боковую дверь.

Пока на сцене плясали пастушки и мамаша Жигонь с паяцами, Надя ещё надеялась, что дети вернутся, и то и дело поглядывала на дверь. Потом был чудный «Вальс цветов» с нежной весенней мелодией. Белые и розовые фигурки, в мелькании похожие на пену лепестков, закружились, упорхнули со сцены, оставив её на мгновения пустой и немой.

Из темноты появлялись звуки — вначале робкие, потом набирающие силу и уверенность, как тепло весной. Ярким белым цветком на сцене явилась фея Драже, с нею — нарядный принц Оршад. Как влюблённые после долгого расставания, они протягивали друг другу руки и не могли насмотреться один на другого. Их гибкие движения не были похожи на танец — это была просто радость встречи, радость жизни, счастье любви.

Потом фея Драже танцевала одна. Вкрадчивая волшебная музыка пульсировала и звенела, манила обещанием чудес, слегка пугала низкими настороженными звуками. Узнав мелодию, какой-то ребёнок в зале тихо воскликнул:

— «Китикет»!

Надя усмехнулась. На сцене появились счастливые Мари и Щелкунчик, которые были теперь частью манящего сказочного мира. Цветы, снежинки, марципаны приглашали их танцевать с собой. На сцене все радовались.

Отшумел финальный вальс. Всё стихло. Занавес опустили и вновь подняли через несколько долгих секунд. Перед зрителями была Мари, заснувшая в кресле. Она обнимала игрушку-щелкунчика.

Благодарные зрители встали аплодировать артистам. Шелестели платья, плыло по огромному осиянному огнями залу парфюмерное облако. Люди рукоплескали танцорам и оркестру, знакомые переглядывались, обменивались короткими репликами о спектакле, чтобы потом, за пределами театра, возможно, продолжить разговор. А Надя была одна в этой праздничной толпе, и ещё ни разу за два последних месяца её одиночество с такой неумолимой силой не выкручивало душу, оставляя внутри ощущение бесцветной и беззвучной пустоты.

Надя не сразу почувствовала, что плачет. Люди давно стали расходиться. Мари и Щелкунчик продолжали раскланиваться на сцене, и Надя бросила на них прощальный взгляд, полный сожаления от неизбежного расставания. Как во сне она вышла из боковых дверей, не заметив, что её, задумавшуюся, чуть было не толкнул какой-то господин необъятных габаритов.

Она остановилась напротив бронзовой скульптурной композиции, которая изображала двух нарядных кавалеров в жабо и их дам в пышных платьях с фижмами. Это была сцена из восемнадцатого века. Кавалеры и дамы держали друг друга за руки и, как казалось Наде, готовились начать танец.

— Мам, пойдём! — требовательно прокричала Ксюша.

Надя, сделав усилие над собой, отвернулась от скульптуры и медленно пошла по мраморной лестнице.

— Где номерки? — весело спросил Сашка, протягивая ладонь.

Надя услышала его, но отозвалась не сразу. Ей хотелось заставить детей ждать, а, может быть, и нервничать. К гардеробу тем временем волной прилила толпа, и уже поневоле пришлось стоять, пока она рассосётся.

— Ну вот! — разочарованно воскликнул нетерпеливый Сашка.

* * *

У самого выхода им встретилась женщина в круглой меховой шапке, держащая в руках светящиеся разноцветные шары на палке.

— Ша-арички ребятишкам берём, — призывно пропела она.

Ксюша оживилась немедленно:

— Мама, купи!

— Хватит вам, — отрезала Надя. — И так потратилась: сходили в театр на вечерний сеанс, десерт купили с коктейлем, — хватит.

— Да не нужен нам твой театр был! — бросил Сашка. — Пустая трата денег. Это ты решила пойти, а мы не хотели!

— Ма-ам, купи шарик, — заныла Ксюша.

Надя вдохнула морозный воздух — глубоко, чтобы заполнить лёгкие и проветрить голову. Но это не помогло. Слёзы предательски подступали к горлу. Неделю она мечтала о театре, рисовала в красках, как они втроём будут смотреть балет, как, счастливые, вернутся домой в новогоднем настроении. Но какое, к чертям собачьим, настроение, когда собственным детям на неё плевать, и одна хочет только жрать и играть, а другой хамит всем напропалую?!

Надя зарыдала и оттолкнула от себя Ксюшу, которая, похоже, упрямо собиралась предпринять новую попытку выпросить шарик.

— Пошли на фонтаны! — зазывно махнул рукой сестре Сашка.

Надя хотела было остановить их, но передумала: пусть проветрятся, забудут, по крайней мере, про эти дурацкие шарики. Надо же придумать такое — сразу на выходе из театра продавать ерунду, которой и так полно в магазинах. Да ещё по какой цене!

Надя с тоской посмотрела на мраморное здание театра. Сквозь пелену слёз она видела перед глазами счастливую Мари, храброго Щелкунчика, мышиное войско, изящных танцовщиц в воздушных арабских костюмах и чалмах… Она, кажется, перестала даже чувствовать холод, погрузившись в волшебство дивной музыки. Мелодия па-де-де накатывала волна за волной: первые из них были тихие и вкрадчивые, пленяющие лаской, последующие — набирали силу и дерзость, тревожили в сердце такие потаённые струны, о существовании которых Надя забыла долгое время назад.

От очарованного сна её пробудил раскатистое:

— Ма-а-ма!

Вытерев лицо бумажной салфеткой, Надя повернула голову влево — оттуда доносился голос дочери. Она увидела Ксюшу стоящей на мраморном постаменте фонтана.

— Летом везде огоньки горели, а сейчас немного, — с сожалением сказала Ксюша и сделала шаг внутрь чаши фонтана.

Надя испуганно воскликнула:

— Там может быть ток!

В одно мгновение она оказалась рядом с фонтаном. Каблук скользнул по чуть припорошенному снежком мраморному постаменту.

— Ксюша! Слезь!!

Надя вскрикнула от резкой боли. Ногу повело вперёд и влево, равновесие было потеряно, и Надя рухнула вниз, на лёд. В ушах у неё тоненько зазвенело.

— Мам, вставай, — протянул руку Сашка.

Надя сделала порывистое движение, чтобы подняться, но почувствовала, что не может.

— Женщина, вам помочь? — с осторожной вежливостью спросил подошедший мужчина среднего роста, возраста и внешности.

Надя печально посмотрела на него.

— Вызывайте скорую, — убитым голосом сказала она.

Прохожий достал сотовый. Ксюша присела на корточки, подобрав подол модного серебряного пуховика, взяла мать за руку:

— Мам, тебе больно? Потерпи, сейчас дядя доктора вызовет…

Надя только слабо кивнула. Ей не хотелось видеть сейчас детей рядом. В глубине души она вообще надеялась, что всё обойдётся ушибом, и этот неприятный эпизод не испортит капитально воспоминаний о театре.

— Позвони бабе Гале, она тут недалеко, — попросила она Сашку. — Пусть приедет, заберёт вас отсюда. Побудете до завтра у неё, переночуете. Я могу и в школу позвонить, объяснить…

— Нет, мы с тобой! — протянула руки Ксюша.

Надя чуть пошевелила ногой, и от ступни до колена почувствовала тупую боль.

— Домой тогда езжайте.

Прохожий сказал, что скорая уже выехала. Дети топтались в ожидании.

— Домой езжайте, говорю! — крикнула им Надя.

Сашка не стал спорить и только попросил:

— Дай сотку.

* * *

В окне большой комнаты была щель, из которой всегда потихоньку поддувало, а сейчас, в декабрьскую стужу, намёрзла тонкая серебристая полоска льда. У Нади раньше руки не доходили до этого окна, а теперь она радовалась тому, что не успела укрепить раму: от морозного свежего дуновения серебристая полоска росла вширь, и в сумеречном зимнем полумраке становилась похожа на заснеженный лес, над вершинами которого искрились едва заметные белые звёздочки.

Дней через восемь Надя кое-как научилась передвигаться на костылях, но по дому ничего делать не могла: навыка хватило только на то, чтобы кое-как обслуживать себя саму. Раз в два дня приходила помогать с хозяйством жена одного из Андреевых друзей, работавших в юрфирме. Люба подметала пол, покупала в магазине полуфабрикаты и фрукты, пару раз пожарила вкусные котлетки из куриного фарша. Надя много её благодарила и в первые два дня настойчиво предлагала деньги. Та отказывалась:

— Что я, не понимаю, что ли? У самой ребёнок.

Сашка после школы жарил картошку, варил пельмени, делал тосты с паштетом, мыл посуду. Утром он вставал сам, будил сестру, насыпал ей и себе хлопьев с молоком. Ксюша подходила к матери, чтобы та её заплела, а потом под опекой брата доходила до своего класса в школе.

— Саша, сынок, — чуть не плача от умиления, говорила Надя. — Почему ты раньше всего этого не делал?

— Раньше не надо было, — флегматично отзывался сын.

Когда дети уходили на уроки, Надя обычно смотрела что-нибудь на Ютубе или читала. Она немного умела вязать крючком, но с появлением второго ребёнка забросила это занятие, а теперь, найдя интересные ролики в интернете, затеяла вязать ажурные снежинки разных размеров и узоров.

— Красиво, — сказала Ксюша, с удивлением ощупав снежинку. — Повесим их на ёлочку.

Надя с чувством умиротворения глядела на то, как Сашка и Ксюша собирали, а потом украшали ёлку. При собственной беспомощности дети казались ей почти божествами, которые взращивали у неё на глазах мировое древо.

— В этот раз я вам и подарки не смогу купить, придётся папу ждать, — вздохнула Надя.

— Ничего. Это мы тебе купим. Ты что хочешь? — спросил Сашка.

— Ой, да ничего мне не надо…

Сашка посмотрел на неё в упор:

— Мама, говори уже.

Чего она хочет, Надя знала давно, только скрывала даже от себя. Помолчав, она призналась сыну:

— Есть такой инструмент — калимба. Называется по-другому «ручное фортепиано». Но сколько стоит, не знаю…

Надя лукавила: она прекрасно знала, что цена этой дивной игрушки, рождающей музыку Карибских островов, около двух тысяч. Но, когда Сашка одним махом нашёл искомое в интернет-магазине, притворно вздохнула:

— Ой, дорого… Если ещё с доставкой.

— Я съезжу, заберу, — Сашка без колебаний нажал кнопку «Купить по блиц-цене».

— Это же далеко! — испугалась Надя уже искренне. — И где ты, интересно, деньги собрался взять?!

— Я давно видел, куда ты их прячешь, — засмеялся сын.

* * *

Андрей говорил с родными по громкой связи, сказал, что ждать его домой надо двадцать восьмого декабря к утру.

— Ура! Ты ещё посмотришь мой праздник в школе, — обрадовалась Ксюша.

Пока дочь была в садике, Надя ходила на её утренники сама. Ей и в голову бы не пришло просить мужа о такой глупости, как присутствие на детском празднике. Однако сейчас Андрей как-то сразу согласился:

— Конечно, схожу к вам в школу.

Вечером Надя нашла в сети мультфильм «Песнь моря», позвала детей посмотреть его вместе. Сашка отговорился уроками: мол, четверть заканчивается, надо подтянуть математику до четвёрки. Когда мультик уже перевалил за середину, неожиданно пришла Ксюша. На экране земной мальчик Бен уговаривал колдунью-сову Маху спасти его сестру:

— Ты должна помочь ей! Иначе этой ночью умрёт она, и ты, и весь ваш вид!

Ксюша осталась с матерью, одним глазом посматривая на мультик, другим — в детский планшет. Сестра Бена Сирша, в чьих жила текла кровь матери-волшебницы, приподнялась от земли в белых одеждах, начала петь, и мелодия золотой рекой разлилась по небу. Ксюша в удивлении замерла перед экраном ноутбука.

Спев чудесную песню, от которой ожил каменный великан Мак-Лир, Сирша стала приближаться к матери, не касаясь земли.

— На гироскутере как будто едет, — съюморил вдруг оказавшийся в комнате Сашка.

Сирша не стала уходить за матерью, осталась в доме с отцом и братом и сделалась обыкновенным ребёнком. Посмотрев финальные титры, где она купается в море, смеётся и окунает брата лицом в торт, Сашка усмехнулся и вышел на кухню.

Конец ознакомительного фрагмента.