Нет кузнечика в траве

Елена Михалкова, 2017

Чужая жизнь – айсберг: наблюдателю видна лишь малая часть. Но какие тайны скрываются в глубине? Какие подводные течения несут его, и какими бедствиями грозит встреча? В благополучной на вид семье исчезает жена, и муж становится первым подозреваемым в ее смерти. Узел могут распутать детективы Макар Илюшин и Сергей Бабкин. Но для этого им придется нырнуть в темные воды прошлого и понять, что вмерзло в основание ледяной глыбы.

Глава 3

Греция, 2016

1

Бабкин стоял на обрыве. Внизу синело море, и он подумал именно этими словами — «синеет море», но раздраженно дернул плечом. Беспомощность фразы, ее безликость рассердила его. Она не передавала ни доли впечатления от того ошеломительного зрелища, которое открывалось перед ним.

Вокруг было очень много воды и очень много неба — словно их зачерпнули со всего мира и выплеснули здесь, на краю света. Простроченные тонкой нитью горизонта, вдалеке они соединялись, и сквозь синь проступала белоснежная облачная пена. И волны, и небо, и облака исходили неуловимым свечением; чем дольше он смотрел, тем сильнее ему казалось, будто само море и есть это свечение. Необъятное голубое сияние, притворившееся водой.

Вокруг не было ни души.

Сергей подумал, что в таких местах человек должен либо уверовать в Создателя, либо окончательно утратить веру, раздавленный собственным ничтожеством.

Но вот беда — он не знал, что делать со всей этой красотой. Не умел ею пользоваться.

Где-то в голове должно быть хранилище для неразделенных воспоминаний. Для осенних дворов, извилистых улиц, пустынных берегов, по которым ты бродишь один. Бродишь, смотришь и не понимаешь, что ощущаешь, кроме сожаления, что некому сказать: «Гляди, а вон там!..»

Для того чтобы воспоминание отпечаталось в твоих чувствах, нужен закрепитель, а без него ты просто белая бумага, плавающая в растворе памяти.

Его собственный закрепитель спал сейчас на третьем этаже сталинки в Москве.

Не то чтобы Сергей сильно скучал по жене. Просто без нее это все не имело смысла.

Он достал телефон, с сомнением покачал в ладони. Ну, позвонит, и что скажет?

«У меня тут море».

«Сфотографируй», — попросит Маша.

Он сфотографирует, отправит ей, и выйдет даже хуже, чем если бы совсем не звонил. «Красиво», — скажет Маша. «Да офигеть», — ответит он.

Но при чем здесь красиво, когда дело вообще в другом!

Сергей все-таки набрал номер и слушал гудки, звучащие здесь, на обрыве, так неуместно, словно он звонил из рая.

— Привет! — сонным голосом сказала Маша.

— Привет. — Он помолчал. — Как ты?

— Только проснулась. Мусоровоз грохотал.

А ты?

— У меня тут море, — сказал Сергей. — Здоровенное, как лось.

— Ого! — восхитилась Маша, словно это было что-то удивительное — море в Греции. — А какого цвета?

«Синее, какое же еще», — хотел ответить Бабкин, но вдруг понял, что это неправда и спрашивают его не о том.

— Помнишь, мы с тобой в Минск ездили? — сказал он. — Там был участок шоссе, километров на десять, совершенно пустой.

— Где ты до двухсот разогнался?

— Ага.

— И нас гаишники остановили.

— Ага. Но до этого. Мы ехали, и там поля такие с двух сторон, широченные как стадионы, и день солнечный, и мы гнали под двести, и ты ругалась, но тебе все равно нравилось, я видел.

— Помню, — сказала Маша.

— Вот такого цвета море, — сказал Сергей.

— Ты только его не фотографируй, — попросила Маша.

Он засмеялся.

— Пойду яичницу пожарю, — сонно сказала жена. — Сережа, тебе там совсем тяжко?

— Нет, — сказал Бабкин, — уже нет. Кстати, я в холодильнике перед отлетом нашел три упаковки перепелиных яиц размером с икру. Это для кого?

— Это для гномиков, — сказала Маша. — Не забывай воды пить побольше, хорошо?

Входя в отель, он продолжал ухмыляться. Для гномиков, значит. Бог знает, отчего его так рассмешили эти гномики, но только Греция и даже Гаврилов на время стали выглядеть почти выносимыми.

2

Ольга Гаврилова. Девичья фамилия — Белкина. Тридцать восемь лет, из них пять в браке. По профессии — свадебный фотограф. С будущим мужем познакомилась, когда выезжала на корпоративную фотосъемку. Родилась в Дзержинске, с двенадцати лет росла в поселке Русма. Позже вместе с матерью переехала к дальним родственникам в Ростов, а оттуда — поступать в Москву. Закончила педагогический университет, три года работала учителем русского и литературы.

Илюшин вывел на экран снимок. Бабкин присел рядом, рассматривая пропавшую женщину.

Прямой взгляд, короткие, торчащие ежиком темные волосы, тонкие бледные губы без улыбки. Выглядит младше своих лет. Фотограф поймал ее в тот момент, когда в выражении лица читалась глухая воинственность и готовность к отпору. То ли неудачный кадр, то ли, напротив, слишком удачный.

— Хара́ктерная бабенка, — пробормотал Сергей. — Куда тебя, милая, занесло без паспорта и без денег?

— Это если занесло, — сказал Илюшин. — А не занесли.

— Дурацкий каламбур.

— Глупый, согласен.

Он пролистал дальше.

На других фотографиях Белкина выглядела иначе. Как и предполагал Макар, улыбка совершенно ее преображала, парадоксальным образом отнимая часть индивидуальности. Он остановился на кадре, где Ольга сидела за столом с бокалом вина и смеялась: маленькая женщина с короткой шеей и неудачной стрижкой. На таких не оборачиваются, их не запоминают.

— Покажи еще раз тот, первый.

С экрана на них вновь уставилось враждебное лицо. Откровенная неприязнь почти завораживала.

— Смотрит, как солдат на вошь. Кто ее фотографировал, любопытно.

— Сейчас выясним.

Макар позвонил Гаврилову.

— Везде снимал муж, — с легким удивлением сказал он, положив трубку. — Кроме, собственно, вот этого кадра.

— Подожди, сам догадаюсь. Давний враг? Любовник с гонореей? На кого еще можно так смотреть?

— Это автопортрет, — сказал Илюшин.

— Ты серьезно?

— Если верить Гаврилову.

А еще, если верить Гаврилову, у его жены не было ни одной причины покинуть отель. Петр Олегович утверждал, что они с Ольгой много лет счастливы в браке. Их отдых омрачался лишь тем, что ему не слишком нравится климат и еда. Но жену привела сюда работа, а он с уважением относится к ее занятиям.

«Мы с Олей очень близки. Чтобы она собралась уехать, не предупредив меня, — это исключено, абсолютно. Но даже если допустить невозможное… Скажем, она сошла с ума, я не знаю… Без одежды, без вещей, без документов? Это нелепо! Этого просто не может быть».

— Давай теоретически рассуждать, просто накидывать версии. — Илюшин встал и задернул шторы. — Человек рано утром исчезает из номера бесследно. Что с ним случилось?

— Не человек, а женщина.

— Ты отвратителен в своем шовинизме.

— Иди к черту, — сказал Сергей. — Понимаешь ведь, о чем я. Могла стать жертвой изнасилования.

— А еще?

— С балкона упала, — сказал Бабкин. — Работники отеля оттащили тело и спрятали, чтобы скрыть ЧП.

— Туристка пропала — это не ЧП, а разбилась — ЧП?

— Сам же сказал — только версии. Ладно, держи еще одну: услышала шум в соседнем номере, вышла и вляпалась в какую-то дрянь.

— Классическое «оказалась не в том месте не в то время»?

Бабкин утвердительно угумкнул.

— Шум драки, например… Выходит, заглядывает к соседям, а у них на столе чемодан с наркотой. Или оружие. Ее по-тихому придушили, тело вывезли в багажнике, пользуясь безлюдным временем, закопали где-нибудь в лесу. Это если фантазировать. А если говорить серьезно, сбежала сама. С любовником. Муж вышел — она удрала.

— А муж — слепой болван?

Бабкин выразительно пожал плечами.

— Почему вещи не взяла?

— Это другой вопрос. Может, собиралась имитировать самоубийство, чтобы ее не искали. Хотя я бы ставил на наркоту или алкоголь. Или таблетки. Ты спрашивал Гаврилова, что она принимает?

— Утверждает — только противозачаточные.

— И больше ничего? Даже эти, как их… от депрессии…

— Психотропные? Нет, говорит, ничего такого.

— Может и не знать…

— Может, — согласился Макар. — Но давай пока исходить из того, что знает. Ты фотографии на камере просмотрел?

— Все до единой. Пейзажи, много свадебных, всякие двери-камешки-дома. А, птиц довольно много. Еще муж. На первый взгляд — вообще ничего криминального. Последние сняты седьмого вечером, перед исчезновением, там только море и сорок фоток закатного неба.

В дверь постучали. Курчавый юноша, почти мальчик, со смущенной улыбкой вошел в комнату и положил перед ними три листа бумаги с распечатанными фамилиями.

— Спасибо, Ян. — Макар склонился над листами. — Здесь все клиенты?

Юноша кивнул.

— Полиция их… э-э-э-э… проверила, — сказал он по-русски. — Четверо уже уехали. Я отметил имена.

— Ты их помнишь? Описать можешь?

— Старые. Две пары. Мужчина и женщина, — уточнил он, подумав.

— Две семейные пары?

— Да. Немцы, около пятидесяти, прожили тут почти два месяца.

— Почему уехали?

— Жарко! — улыбнулся Ян. — Они второй год приезжают. Надолго не остаются. Май, июнь — и обратно. Не купаются, гуляют только.

Илюшин покачал головой. Вряд ли это те, кого стоило подозревать в убийстве Белкиной.

— Нам с тобой придется сходить в деревню через пару часов, — сказал он. — Кстати, как она называется?

— Дарсос. — Ян озабоченно посмотрел за окно, где голубело чистейшее, без единого облака небо. — Машина нужна. Иначе под солнцем сгорим.

— А сколько здесь идти пешком?

Юноша задумался.

— Минут сорок? Даже не знаю, меня обычно подвозит кто-нибудь из наших. Агата или Делия… Я в прошлом году пешком ходил от автобусной остановки, но время не засекал.

— А в прошлом почему пешком?

— Сказали, болтаю много очень… Высаживали на середине пути… — Ян смутился и покраснел.

— Ну, в нашем случае твоя разговорчивость только на пользу делу, — успокоил Макар.

Яна привел Гаврилов. На каких условиях они договорились с руководством отеля, Илюшин не спрашивал, рассудив, что это не его дело.

Мальчишка работал в гостинице несколько лет, выполняя разнообразные мелкие поручения. Макар успел заметить, что к нему относятся со снисходительностью, не лишенной колкости. Гаврилов между делом упомянул, что два года назад парнишке купили велосипед, чтобы тот добирался на нем из деревни до гостиницы. Однако Ян решил снять видео, которое заработало бы миллион просмотров на Ютьюбе, и повторил известный трюк — «водитель, выпрыгивающий из несущейся к обрыву машины». Телефон с камерой он сунул одному из местных бездельников, а машиной назначил только что подаренный велосипед. «Чудом не убился, — сказал Гаврилов. — А трюк его на записи виден ровно полторы секунды».

Час назад, обходя вместе с ним отель, Илюшин краем уха услышал отголоски скандала. Полная румяная женщина, накрашенная так густо, словно собиралась выступать на театральной сцене, за что-то распекала парнишку. Ян яростно огрызался.

— У нас не будет с ним проблем? — поинтересовался Макар.

— Он тихий, — равнодушно ответил Гаврилов.

Его характеристика вопиюще противоречила тому, что видел Илюшин, но спорить Макар не стал. Ян был единственным в округе, кто говорил по-русски и мог служить переводчиком.

Кроме того, он вырос в соседней деревне. В их случае это было не менее, а то и более полезное свойство.

— За что тебя ругали? — спросил Макар, будто невзначай.

Ян недоуменно взглянул на него.

— Ругали?

— Утром. Такая толстая женщина…

— А! Агата! Она всегда на меня злится. Говорит, я краду велосипед.

— Крадешь? — Макара озадачила несовершенная форма глагола.

— Хозяин купил для клиентов. Иногда люди просят покататься, хотят посмотреть побережье. Было десять, остался один. Ломаются, стареют. Хозяин не чинит, ему все равно. Никто не берет последний. А мне запрещено!

Илюшин понял, что давняя история с подарком, чьи обломки ржавеют под местными скалами, аукается Яну до сих пор.

— А я ей говорю: что ты орешь! Ори на своего мужа, если, конечно, кто-нибудь согласится жениться на такой ужасной крикунье, как ты!

Бабкин, молча слушавший их разговор, невольно ухмыльнулся. Похоже, со времен своего безумного трюка мальчишка не набрался ни ума, ни осторожности.

— Но разве можно в чем-нибудь убедить женщину, — сокрушенно закончил Ян.

Илюшин склонился над списком.

— Серега, тут русская фамилия — Кушаковы, тоже семейная пара. Можешь прямо сейчас к ним подойти, чтобы времени не терять?

— Сделаю. Ян, вот этот номер — на каком этаже?

— На третьем.

— А завтрак уже закончился?

— Да, он до одиннадцати.

— Значит, на пляж тащиться. — Сергей вытащил из-под кровати чемодан и с отвращением достал оттуда пеструю гавайку. — Хуже клоуна, ей-богу…

— Извините, — сказал Ян. — Вам не нужен пляж, я думаю.

— Почему?

Юноша улыбнулся.

— Эти русские всегда очень долго спят, — доверительным шепотом сказал он. — А потом целый день курят и пьют возле бассейна. У моря они только фотографируются.

Когда Сергей вышел, Илюшин обернулся к нему:

— Где ты так отлично выучил наш язык?

— Я на всех говорю! На французском, итальянском, немецком… — Ян почему-то отогнул четыре пальца вместо трех. — Английский даже не считаю, — пренебрежительно объяснил он. — Шведский немного знаю. В Греции у людей способности к языкам очень хорошие. Это страна такая, здесь у всех все получается!

Он лучился нескрываемой гордостью.

— У тебя акцента почти нет, вот что удивительно.

Илюшину показалось, что улыбка мальчика потускнела.

— Туристов много, — сказал Ян, отводя взгляд. — Есть за кем повторять.

Двадцать минут спустя вернулся Сергей.

— Дохлый номер. Вообще ничего не знают. Не видели, не слышали, сами в шоке, наверняка ее муж убил… короче, стандартный набор свидетеля.

— Почему муж?

— Потому что они читали детективы. По закону он получит наследство. Об этом мне напомнили четыре раза, чтобы я не забыл.

— Ян, у тебя есть версии, где может быть Гаврилова? — неожиданно спросил Макар.

Тот вытянул губы трубочкой.

— Я над этим много думал! Все говорят, она со скал свалилась. Я не верю.

— Почему?

— Без фотоаппарата утром ни разу ее не встречал. — Юноша почти дословно повторил объяснение Гаврилова.

— У нее были знакомые в деревне?

Ян пожал плечами.

— Она много где бродила… Птиц любила фотографировать. Могла и познакомиться. Не знаю. Я не видел.

— А тапочки? — Поворот темы был таким внезапным, что Ян высоко поднял брови. — Тапочки, Ян. Они во всех номерах одинаковые?

Макар кивнул на пару обуви, напоминавшую сланцы: с перемычкой и тонкой резиновой подошвой.

— А, эти… Из Китая заказывают, стоят дешевле, чем из ткани. Правда, разваливаются быстро. Да, везде такие.

Илюшин выключил планшет и поднялся.

— Серега, я проведу рекогносцировку местности. А вы принимайтесь за полный опрос свидетелей.

— Их уже полиция опрашивала дважды, — осторожно заметил Ян.

— Ничего, потерпят. Здесь не так много развлечений, чтобы отказываться от дополнительного.

Сергей взглянул на свое отражение в бело-голубой гавайке с красными попугаями и беззвучно выругался.

3

Выйдя из отеля, Макар Илюшин пошел не в сторону моря, а в направлении холмов. Агата, скучавшая за стойкой регистрации, насыпала ему перед уходом в ладони целую горсть мелких цветных леденцов.

— Ешь, мой сладенький!

Русский, конечно, ни слова не понял.

Она проводила его взглядом и непроизвольно облизнула губы. Ясноглазый, русоволосый, улыбчивый… Ах, рыбонька моя!

Но тут же пожала плечами. Все эти светлокожие рыбоньки на третий день отдыха ползут мимо прожаренными креветками, и плечи их дымятся, а в глазах плещется мутный кисель раскаяния. Этот не станет исключением. Туристы!

Агата не любила их за то, что они приезжали и уезжали, воспользовавшись ее страной как одноразовой салфеткой, чтобы стереть усталость, въевшуюся в их серые лица. Являются на две недели, будто у них есть на это право! Было что-то унизительное в той легкости, с которой туристы осваивали ее благословенный край. Словно бабочки, кратко приземлившиеся на цветущий луг и тут же взлетевшие, чтобы бездумно нестись к иным полям, к другим медоносам. Это обесценивало ее родину. «Даже историю не знают!» — фыркала Агата с тем чувством уязвленного превосходства, с которым продавец сокровищ смотрит на проходящих мимо покупателей, что отворачивают глупые лица от его неподдельных ваз династии Мин к сувенирным пагодам из пластика.

Илюшин миновал безлюдную парковку, свернул с главной дороги и стал взбираться на холм. К вершине вела хорошо утоптанная тропа, но сойти с нее не было никакой возможности: склон покрывал низкий колючий кустарник с очень толстыми, будто резиновыми листьями. Кое-где его плотное полотно протыкали острые веретена можжевельника и низкие деревца со скрюченными стволами. Выше зеленели сосны. В чистейшем прозрачном воздухе был разлит запах хвои.

За поворотом открылась площадка, к краю которой кто-то заботливо подтащил поваленный ствол. Солнце сверкало в янтарных каплях смолы. Илюшин сел, не заботясь о чистоте своих брюк, отхлебнул теплой воды из бутылки и осмотрелся.

По правую руку внизу виднелась деревушка — хаотично разбросанные у подножия холма красные крыши и неровно нарезанные лоскуты земельных участков. На каждом лежали сероватые пузыри теплиц.

Но куда больше, чем деревня, Макара заинтересовало то, что было перед ней.

Относительно ровная линия берега в этом месте нарушалась бухтой, глубоко врезавшейся в сушу. Сверху это выглядело так, словно исполинское чудовище, разинув пасть, выгрызло из тела земли огромный кусок. При некоторой доле воображения можно было даже разглядеть отпечатки зубов.

Слева на крайней точке полукруга белел отель.

А справа, на дальней стороне бухты, совершенно симметрично гостинице стоял черный дом.

Он производил до странности зловещее впечатление — то ли потому, что являлся зеркальной противоположностью отеля, то ли из-за своей обособленности. К нему вела узкая желтая дорога, петлявшая среди оливковых рощ.

Чем дольше Илюшин смотрел на мрачную постройку, тем больший внутренний протест она в нем вызывала. Природу этого ощущения он не мог уловить. Дом выглядел чужеродным и отталкивающим, точно надгробие на детской площадке, точно украшенная черепами изба Бабы-яги, перенесенная ураганом из еловой чащобы на скалистый берег Эгейского моря. Но помимо этого существовало что-то еще — неуловимое, как тень хищной птицы, промелькнувшей над головой.

Он сидел, чувствуя, как стекают по спине капли пота, рассматривал сверкающее вдалеке море и наконец, приняв решение, встал.

Сколько здесь — три километра, четыре? Стоило бы вернуться в отель и еще раз поговорить с Гавриловым, но дом манил Илюшина к себе. Он не мог оторвать от него взгляд. Так пальцы тянутся потрогать ноющий зуб, от которого по челюсти расползается боль.

Солнце припекало с каждой минутой все сильнее. Если бы не ветер, долетавший с моря, жара была бы нестерпимой. Пока Илюшин спускался с холма, путь казался легким, но над асфальтовой дорогой воздух внезапно сгустился в горячее желе, и даже звуки, казалось, просачивались сквозь него с трудом. Только острый стрекот цикад распарывал тишину да редкий шорох травы, когда очередная ящерица удирала с обочины в сухие заросли.

Макар обливался потом, но продолжал идти с уверенностью человека, знающего, что совершает ошибку, и знающего, что ошибка эта ему необходима.

Пусто. Знойно. Пыль вспыхивает облачком под подошвой, словно с каждым шагом давишь табачный гриб. Солнце выжигает дыру в соломенном сомбреро.

Когда Макар уже начал всерьез раскаиваться в своей затее, дорога вынырнула из оливковой рощи. Он оказался перед забором, густо обсаженным миртом. На железных воротах, выкрашенных в серый цвет, были отпечатаны силуэты оскалившихся собак; надпись с восклицательным знаком и уточнением «danger» говорила сама за себя.

Он хотел обойти огороженную территорию, но с одной стороны уперся в непролазные заросли, а с другой — в нагромождения валунов на краю обрыва. Дважды попытавшись взять их штурмом, Илюшин осознал, что рискует переломать ноги.

Чертовски странное место, подумал он. Все на виду, но не подберешься.

С дальней стороны участок был естественным образом ограничен возвышенностью, напоминавшей холм, верхушку которого срезали острым ножом. Прищурившись, Макар разглядел на ее склоне в темно-зеленых зарослях мирта и вереска одноэтажное строение. Оттуда и дом, и участок должны быть видны как на ладони.

Но сейчас искать тропу к нему было бы безумием.

Илюшин опрокинул в рот последний глоток из бутылки, подошел к воротам и нажал на звонок.

Вместо лая изнутри донеслось блеяние. Прошло не меньше пяти минут. Наконец, со скрипом приоткрылась маленькая калитка, и вышла тщедушная пожилая женщина в черном платке и глухом платье до пят. Она смотрела на Макара без улыбки, без любопытства, без приязни; на ее непроницаемом лице не отразилось даже немого вопроса — что ему нужно? Взгляд, странно пустой и при этом сосредоточенный, был устремлен сквозь него.

Илюшину стало не по себе.

— Калимера! — Он заставил себя улыбнуться. — Сорри, май вотер… Вотер из финиш!

И помахал пустой бутылкой.

Женщина не шелохнулась. Странное дело: даже приглядевшись, он не мог определить цвет ее глаз.

— Вил ю хелп ми, плиз, — сделал Макар еще одну попытку.

Не поворачиваясь к нему спиной, она шагнула назад. Калитка захлопнулась. Скрипнул засов.

— Знаменитое греческое гостеприимство, — пробормотал Илюшин.

Он растерялся, что случалось с ним редко.

Во рту пересохло. Теперь его действительно мучила жажда. Макар представил обратный путь, ушел под самый большой валун и сел в тени, надвинув сомбреро на глаза. Отдохнуть — и назад.

Снова послышался скрип. Илюшин открыл глаза и вскочил.

К нему приближался высокий широкоплечий грек в свободной белой рубахе и хлопковых штанах, подвернутых до колен. Возраст его был трудноопределим. Сперва Макар решил, что ему около пятидесяти, затем взглянул на морщины, прорезавшие лоб, и набросил еще десять лет. Лицо его дышало большой внутренней силой. Он казался своего рода противоположностью той безликой старухе, которая встретила Макара.

«Хозяин», — понял Илюшин.

— Ясас! — сказал он, вспоминая разговорник. — Паракало… Вотер!

Из калитки выскочила толстая белая коза, подбежала к греку и ткнулась мордой в ноги. Тот ласково погладил ее. На хмуром лице проступила улыбка.

Но при взгляде на Макара улыбка исчезла. Грек протянул мозолистую руку за бутылкой — Илюшин молча отдал ее, — и скрылся.

На склоне возле сарая что-то промелькнуло. Что-то пестрое. Внезапно солнечный зайчик вспыхнул в глазах Илюшина, и он на несколько секунд ослеп.

Вскоре грек возвратился.

— Паре!

В бутылке плескалась холодная вода.

— О! Эфхаристо!

В ответ на его благодарность хозяин пожал плечами.

— Это ваш дом? — по-английски спросил Илюшин, сопровождая вопрос жестом.

Старик уставился на него. Ни один мускул в лице не дрогнул, но Макар отчетливо ощутил исходящую от грека немую угрозу.

— Здесь очень красиво, — сделал он еще одну попытку и обвел рукой побережье. — Никогда не был в таком прекрасном месте. Вери бьютифул!

На мгновение у него возникло ощущение, что его сейчас собьет с ног страшный удар. Никаких предпосылок для этого подозрения не было: грек по-прежнему стоял неподвижно, положив ладонь на загривок козы, сопровождавшей его, словно собачонка.

Наконец губы старика дрогнули.

— Бьютифул, — повторил он за Макаром с преувеличенно выраженным акцентом, придававшим одному-единственному слову оттенок глубочайшей издевки. Если до этого Илюшин прикидывался туповатым туристом, то теперь он себя им действительно ощутил.

— Эфхаристо, — сказал Макар и пошел по дороге, чувствуя, как спину ему сверлит презрительный взгляд.

А еще один взгляд провожал его от сарая, скрытого в зарослях. В этом он мог бы поклясться, даже не поворачивая головы, чтобы проверить свою догадку.