Февраль. Завтра уже весна

Елена Николаевна Щигорцова, 2023

Молодой учитель Юрий Алексеевич, вступив в противоречие с некими реалиями современной жизни, вынужден уволиться из школы. Не найдя другого средства противостояния миру, начинает пить.И вот в один из суровых дней февраля учитель неожиданно оказывается в блокадном Ленинграде.... Здесь он переживёт многие события, переосмыслит многие поступки, и даже познает любовь.Каким же он вернётся, что принесёт важного в своё время, какие выводы сделает…

Часть 1

Глава 1

Юрий Алексеевич выбежал на лестницу и забарабанил в квартиру девушки, которая помогла ему с обувью.

— Да, — отозвалась она, не открывая дверь.

— Скажите, мы где? Какой сейчас год? Год? — Затараторил он, машинально продолжая стучаться.

— Отойдите от двери, — повысила она голос, уже с нотками раздражения, — перестаньте буянить…

— Умоляю, скажите год! — Простонал учитель.

— Сорок второй.

— Как? Город какой, где мы?

— В Ленинграде.

— Не может быть!

Физик отскочил к окну, сдирая старые запылённые газеты, всматриваясь в происходящее на улице. Двор, колонка, укутанная в тряпье от мороза, какой-то мужик еле тащится с палкой. Что это — бред, галлюцинация, последствия запоя?

Он учитель физики, он знал на зубок все физические законы этого мира, он знал, как и почему всё происходит, знал и учил пять лет всё это в университете, применял в техническом бюро, учил этому детей в школе. Он много всего знал, десятки физических законов, формул, он без всяких таблиц мог на память сказать удельную теплоту сгорания и спирта, и каменного угля, и много ещё всего. Но и вместе со всем этим так же чётко знал и осознавал, что ни при каком развитии науки на сегодняшний день невозможно переместиться из века в век. Невозможно!

— Не может быть! Не может быть! — шептал он нараспев, покачиваясь взад-вперёд, — этого просто не может быть! Это что? это блокада что ли? Это какой-то страшный сон! — резко повернулся он к девушке.

— Да, это страшный сон. Слишком страшный. — печально отозвалась она.

Физик не заметил, как во время его криков и стенаний, девушка приоткрыла дверь и с любопытством наблюдала за довольно странным и непонятным человеком, предусмотрительно всё же не убирая цепочку.

— А вы кто? — Спросила она.

— Я? — Юрий Алексеевич вдруг по-настоящему ощутил весь ужас создавшейся ситуации, ни его истерики, ни стенания, а вот это тихое «вы кто» обнажило всю громаду случившегося. Действительно, кто он здесь, сейчас? Учитель физики, чужак. Кто он тут?? Все изученные им законы летят к чёртовой бабушке. Сын своего времени и социальных устоев? Нет, это другое общество, с другими правилами, и он в них никак не вписывается.

Учитель подошёл к ней, почти вплотную, схватившись за дверную ручку, заговорил с жаром, выкладывая правду, глаза загорелись,

— Я из уральского города. Из двадцать первого века. Я сейчас живу в две тысячи девятнадцатом году! Понимаешь ты это? В две тысячи девятнадцатом году! Я об этой войне в школе учил! Сорок первый, сорок пятый. На 9 мая каждый год в Бессмертный полк хожу. Я не могу здесь быть, не могу ни по каким законам. Блокада, Ленинград, всё давно значилось, и Ленинграда уже нет…

— Как нет? — Девушка так искренне, так открыто спросила, вытаращила не него свои большущие серые глаза.

— Нет, сам-то город остался, его переименовали просто, — тут же поправился Юрий Алексеевич.

— И как же стал называться мой город? — тихо поинтересовалась девушка.

— Вот именно твой город! Он называется Санкт-Петербург, твой, а не мой город, — уже кричал учитель; отчаяние переполняло его.

Человек всегда теряется, когда не видит выхода, когда оказывается словно между землёй и небом, когда ему не за что зацепиться, не на что опереться, еще.

— И страны этой, — он отскочил от двери, описав руками круг, — и страны этой нет уже давно, и портреты эти, что там на кухне, сжигают, — мотнул учитель головой на соседнюю квартиру, — и памятники рушат, и Зоя Космодемьянская, говорят, вообще пьяная деревни поджигала своих же…

Девушка как-то неестественно дёрнулась, её лицо, только что печальное, бледное и такое красивое скривилось. Говорят, что чувства нельзя увидеть, их можно уловить сердцем, понять, но сейчас вся ненависть, неописуемая злоба так чётко, ясно отразились на её лице, не в появившихся клыках и не в скривлённой улыбке, как в современных ужастиках, а в сильнейшем, едва заметном напряжении мышц лица, в каком-то особом блеске глаз, во всём вмиг переменившемся образе. Она в долю секунды стала совершенно другой, не хрупкой и уставшей, а сильной, ожесточённой, и даже, вроде, ростом выше.

Она метнулась к учителю резко, стремительно как кошка, совершенно молниеносно распахнув дверь, вцепилась в его лицо, волосы, тело, грязную куртку, неистова крича:

— Мразь! Мразь!

Он даже не сразу отреагировал, настолько внезапно, неожиданно было это нападение. А она царапала его, била кулаками, вопила:

— Антисоветчик! Мразь! Да она тебя же защищала, пока ты тут, сволочь, из века не из века он…

Вся где-то глубоко лежавшая злость на эту проклятую войну, врагов, блокаду, вся эта ненависть и даже не за её одну, а от всех убитых, раненых, истерзанных, всё это разом, градом выливалось в отчаянных воплях хрупкой девчушки.

Юрий Алексеевич, конечно, был сильнее тоненькой полуголодной девушки, он сжал её в охапку, всю, как комок, так сильно, что сам на миг испугался: не сломать бы ей чего ненароком. А она ещё кричала, сопротивлялась, но быстро выбилась из сил, ослабла. Юрий Алексеевич поднял клетчатую шаль, упавшую с её плеч, осторожно подал.

— Я просто пересказал тебе, что делают в наше время… — начал было он, но девушка резко мотнула головой, давая понять, что не намеренна это слушать:

— Странное ваше поколение, удивительное, замечательные вы люди, — задумчиво проговорил он, усмехнулся, — странноватые, конечно, наивные, но замечательные. Пусть вам и выпали нечеловеческие страдания, но вы поколение победителей, первооткрыватели, романтики. Да, вам выпала война, но вам и очень много воздастся, у вас есть страна, единая и великая и у вас есть вера в завтрашний день…

Девушка дёрнула плечами, спросила, переходя на «ты»:

— Как же ты попал сюда?

Юрий развёл руками, если бы он сам мог разгадать эту загадку.

— Как тебя зовут? — спрашивала снова она; не понятно было или она верила в его рассказы о перемещении во времени, или силилась понять и поверить, или просто искала ниточку разоблачения.

— Юрий, Юрий Алексеевич, как Гагарина, — воодушевлённо ответил он, Юрий всегда гордился этим сходством, при случае бравировал им, и кличка у него школьная даже была «Гагарин».

— Гагарин… — растерянно повторила девушка.

— Ну как же, — усмехнулся Юрий Алексеевич, — Королёв, Гагарин…Для вас же они вместо икон…

Девушка смотрела непонимающе.

— А, — всплеснул рукой учитель физики и расплылся в довольной улыбке, — это ведь всё ещё впереди! Вы ж ничего не знаете пока…

— Скоро, после войны…а она завершится, и победой, — начал было он рассказывать, но далёкий-далёкий пронзительный звук, как колокольчик, вспугнул его собеседницу. Она напряглась, вслушиваясь, метнулась одним прыжком в коридор квартиры к своим огромным мужским сапогам, вмиг схватила полушубок, шаль. Всё так быстро, привычными, выверенными движениями. И неудивительно, эта отработанная быстрота спасала ей жизнь, наверное, не раз.

— Тревога, — коротко объяснила она учителю и, схватив его за руку, потянула вниз.

Юрий Алексеевич сначала ничего не мог понять; ни шума, ни взрывов он не слышал, только маленький очень далёкий колокольчик где-то, казалось, за городом звенел. Он кинулся за девушкой.

— Как тебя зовут? — крикнул он, не отпуская ее руку, задерживая. Полностью понять, что происходит и как себя надо вести он понять пока конечно же не мог.

— Анна, — не поворачиваясь, ответила она, продолжая бежать, — скорей, скорей! Сюда!

Сверху слышались быстрые шаги, внизу голоса, кто-то тоже спешил вместе с ними; Юрий побежал за девушкой по лестнице на звук её голоса, в темноте и суматохе плохо различая, куда он бежит, замешкался, приостановился. Остановился на ступеньке, кажется, на одну сотую мгновения. Несколько людей пробежали мимо, он слился с ними в единый поток, метнулся вниз, найдя глазами фигурку девушки. Она на ходу обернулась, что-то кричала ему. Юрий махнул ей, мол — вижу, бегу, но споткнулся, схватился за перила. Хлопнули подъездные двери, и сразу же что-то громыхнуло, оглушило, в лицо ударил едкий запах дыма; Юрий по инерции развернулся в обратную сторону, словно пытаясь убежать от грохота и пыли, волной поднимающихся с первого этажа, но они ловкой гидрой накрыли его, всасывая в своё пространство. Он оступился, мир закачался, завыл, смешался в единую непонятную массу и поглотил учителя.

Глава 2

Странное происшествие, случившееся с самым обыкновенным школьным учителем, имело некую не совсем обычную предысторию борьбы человека и целой системы.

Школа, где работал Юрий Алексеевич, выиграла грант. После некоторой всеобщей эйфории и коллективного лайканья новостей в соцсетях о выигрыше денег на оборудования для кабинетов, учитель физики Юрий Алексеевич перешёл от радости к тотально справедливому действу. Сначала он, как и большинство коллег, с энтузиазмом настрочил списки в несколько листов всего того, что ему хотелось обновить или докупить. Один из первых подписал всё это у директора и принялся ждать. Буквально в течение месяца стало известно, что заказы доставили в школу, и секретарь с недовольным лицом стала ходить по педагогам подписываться под принятым. Секретарь Ирина сначала подала физику бумаги на списание, а потом на приёмку этого же оборудования — нескольких штативов, амперметры…

— Не понял? — Искренне недоумевая, свёл брови физик.

— Чего не понял? — Растягивая слова, переспросила Ирина, не отрываясь от перелистывания видяшек в телефоне.

— Всей этой кухни… — развёл руками он над бумагами.

— Ну ты, Юрий Алексеич, как первый день на свете живёшь, — Ириша сунула телефончик в карман, — подписывай давай, не бухчи, мне тут совсем некогда с тобой стоять. Итак, полдня на вас убила, прыгаю тут по классам…

— Нет, постойте… — навыки чёткой работы с бумагами и оборудованием, прочно осевшие в нём ещё на прошлой работе в техническом бюро, плюс всё игравший в душе не по возрасту максимализм, возмутились.

— Сам иди тогда к директрисе и разбирайся с ней, — надулась Ирочка и ушла.

Юрий Алексеевич не стал долго размышлять над ситуацией и на той же ноге направился к начальству с претензией.

Кабинет директора находился через небольшой коридорчик с учительской на втором этаже. Но быстро юркнуть мимо не получилось; завуч, высокая женщина среднего возраста, всем своим внешним видом поблёскивавшая лоском, как на отфильтрованной фотографии, отбрасывая с плеч русые вьющиеся локоны, заискивающе затянула:

— Ой, Юрий Алексеевич, вы же умный мужчина, помогите девушкам…

За столом возле принтера и двух компьютеров возились завуч и маленькая щупленькая, вечно всё знающая социальный педагог Оленька. Она слушала какой-то крутой семинар, оплаченный для неё школой, и одновременно строчила докладную на физрука, за не проведение сегодня урока в шестом, где она была классным руководителем, и тут же параллельно пыталась заполнять карточки на учащихся, небрежно раскиданные в стопки на столе и при всём при этом норовилась вникать в то, что делала завуч.

Поодаль сидела Алёна Михайловна из началки. По напряжённым лицам и резким движениям было понятно, что у них что-то не выходит, не идёт важная работёнка.

Физик нехотя подошёл к столу, дабы понять суть этой бурной деятельности. Цветной принтер капризничал, зажевав лист, который они никак не моги достать. Юрий нажал кнопку пуска, медленно вытягивая скомканные обрывки из-под крышки принтера:

— Вон же у вас есть фотобумага, — мотнул он головой на упаковку на столе, — эта тонкая, вот и жуёт, печатайте на той.

— Раз всё нормально, я тогда пойду, — поднялась Алёна Михайловна, манерно сжимая губки.

— Как пойду? — округлила глаза завуч, — мы ж тебе делаем, хоть дождись…

Алёна Михайловна, маленькая, плотненькая молодая женщина, с нескрываемым самолюбованием, видимо должна была скоро аттестоваться и вот сердобольные помощники пытались перебить имена с чужих грамот ей — это понял физик, взглянув на картинки в мониторах.

Физик поморщился, формализм присуждения категорий, как он успел заметить, зашкаливал. Плюс отсутствие педагогической этики и совести, как у Алёнушки, и весь этот микс двигал некогда славное и могучее образование в неизбежную пропасть в отдельно взятой провинциальной школе.

— Вы чё творите? — возмутился он.

Женщины на секунду замерли, как бы оценивая степень идущей от него угрозы.

— А как быть, она только после декрета, где она вам грамоты возьмёт? — отмерев, с вызовом бросила завуч, медленным выверенным движением вновь откидывая длинные волосы с плеч.

— И вообще-то это наши дела, — закривлялась Алёна, семенящей лисьей походочкой подплывая к столу, чтобы закрыть собой ноутбук. Маленькая, манерная, её можно было бы назвать красивой, если б не слишком близко посаженные друг к другу глаза на лице, которые в купе с её провинциальными ужимками складывали довольно смешной образчик.

— Вообще-то, это подлог документов, — передразнивая её говорок, ответил Юрий Алексеевич, — но поскольку, это не моё дело — вмешиваться не буду…

И он, сверкая самодовольными насмешливыми искорками в глазах, дотянулся и, глядя на них, быстро нажал что-то на принтере, отчего на экране высветилось «Возникла неопределённая проблема» — пусть догадываются, как запустить. Потом развернулся и направился к директору.

Директор Людмила Михайловна его притязаний не поняла и не оценила, посоветовав заканчивать с ребячеством и браться за ум. В её понимании «браться за ум» означало, конечно же, становиться как все в обыденном жизненном потоке, это учитель понимал. Но таковым быть ему что-то не хотелось, и он продолжал упираться. Людмила же Михайловна, в свою очередь, будучи женщиной умной и привычной ко всякого рода передрягам, сначала испробовала метод пряника:

— Юрий Алексеевич, я вот тебе стимулирующих выписала хороших, — указала она глазками на стол, где видно было разложенные бумаги со списками фамилий сотрудников — в конце месяца директор совершала великий умственный труд по дележу стимулирующего фонда.

Но, поняв, что метод пряника не сработал, принялась за кнут:

— Я ведь могу и дисциплинарное взыскание влепить.

— Да, да, — хмыкнул Юрий; подросток внутри него бушевал.

Физик демонстративно вышел из кабинета; мимоходом всё ещё возившимся с грамотами дамочкам бросил:

— По-хорошему, на вас в отдел образования бы написать.

Директриса машинально вышла за ним, приостановившись на пороге в учительскую со стеклянным обдумывающим ситуацию взглядом. Все трое учительниц оторвались от своих забот, уставившись на директора и уходящего физика, сразу почуяв что-то недоброе произошедшее.

Физик хлопнул дверью, по пустому коридору гулко послышались его шаги. Женщины напряглись, каждая думала о своём: грозит ли ей чем-либо это вызывающее поведение придурковатого коллеги.

Глава 3

Юрий Алексеевич, обычный учитель физики обычной провинциальной школы, конечно же, не был придурковатым; напротив, окончив физтех областного педагогического вуза, он, как подающий надежды молодой специалист, быстро устроился в рейтинговое научно-производственное объединение, предпочтя его стезе образования, как и большинство сокурсников. И несколько лет добросовестно трудился над разработками технических заданий и даже появились значимые подвижки для карьерного роста. Но было в нём, правда, ещё какое-то ребячество, не отпустившее со студенчества и, отсутствие семьи и стабильных отношений проявляли иногда безответственность поступков. Но в целом он был хороший человек. А в родной городок вернулся по причине внезапной болезни отца — матери стало трудно, он это понимал, и по-другому поступить просто не мог.

Правда устраиваться здесь на завод он не стал — заводы находились не в лучшем положении, а других каких-либо крупных предприятий не было, так попал в школу. Принялся за новое дело с энтузиазмом, экстренно вспоминая все прошедшие практики в педвузе. Нашёл общий язык с подростками, а вот взгляды и поступки взрослых тётенек в шерстяных шалях иногда вызывали у него вопросы, вот как сейчас, например. Лезть на рожон Юрию и самому-то не очень хотелось, но ситуация его зацепила, выбила из начавшей так удачно формироваться привычной колеи.

И так всё это его тяготило, что в разговорах с Оксаной, учительницей информатики, с которой у него завязались несколько нерабочие отношения без обязательств, он невольно коснулся этой темы.

— Дурак ты, что полез и девки дуры, что всем про свои дела болтает, такое по-тихому делается… — рассуждала Оксана.

Они встретились вечером у Юрия, заказали суши, и пытались забыться от работы.

— Как по-тихому? — Поинтересовался физик, орудуя палочками.

— Ну сделала гадость и молчи… — непринуждённо ответила Оксана.

— А ты так и делаешь? — Саркастично спросил физик.

— А чё трепаться…

— Страшный ты человек, — засмеялся он.

— Да нет, я миленькая, — пожала обнажёнными плечиками Оксана, поправляя полотенце и пытаясь ластиться к нему,

Оксана Юрьевна, учительница информатики; открыто нагловатая и усыпанная мелкими прыщиками, за что получила среди родителей вполне подходящую кличку «невеста» имела удивительные свойства — подобно вордовскому файлику подстраиваться под пишущего — любой шрифт, любой формат, поля, так и она, обладая артистичными нотками, лихо могла подстроиться под каждого, наверное, человека, направляя его мысли и выводы, в нужное русло. Сама невысоконькая, такая вся неказистая, пухленькая, с обесцвеченными волосиками, небрежно разбросанными по плечам, но с неизменно шикарными наращенными ресничками; и вроде бы с преподаванием в школе у неё не выходит, уже четвёртое место работы меняет, и в личной жизни как-то не складывается, а вот манипулировать окружающими, театрально пустить слезинку в нужную минуту у неё получалось получше там какого-нибудь заслуженного актёра. Она и директрису постоянно разводила, поплачется — поплачется, как ей тяжело, как ночами конструкты пишет, та и стимулирующих подкинет. И Юрий Алексеевич тоже поддался этому напору, завязались отношения.

— Давай о другом… — капризно сказала Оксана.

— О чём?

— Про высокое!

— Про высокое? — искренне удивился физик и не удержал суши, подцепленные две сразу, они грохнулась прямо в тарелочку с соусом.

Оксана непринуждённо и искренне засмеялась:

— Я вот знаешь, о чём думаю? — Так жеманно-обольстительно скривив вытянутые губки, с неестественной для неё ноткой мечтательности в голосе проговорила информатичка, — Вот в старину, все мужчины, там князья всякие, женились уже не девственниками. А дамы были такие скромные все. Вопрос? С кем они, мужчины, спали, если женились на тихонях непорочных?

«С такими, как ты», хотел съязвить физик, но не стал перегибать палку, спросил банально:

— Ты серьёзно об этом думаешь?

— Ну да, — ответила она, — а что? Интересно же…

— А внеклассные мероприятия на год в своём пятом ты уже прописала?

Оксана аж подавилась:

— С дуба рухнул? При чём тут мероприятия? Из инета скачаю и всё, чё о них думать?

— Ты хочешь сказать — с кем спали князья, тебе важнее? — Прицепился физик.

— Не важнее — интереснее.

Оксана помолчала, потом, закатывая к потолку глазки, проговорила со вздохом:

— Только бы вышку защитить и пофиг на князей…

— Зачем тебе вышка? — Спросил физик, уже настроившись на определённую волну беседы, незаметненько поддеть и подтрунить.

— Лишние пять тыщ!!! — Перебила его Оксана, округлив глазки, — не помешают…

— Дак у тебя наработок никаких нет, — мягко старался поддевать её учитель, прекрасно понимая, что она может ответить, и это ещё больше задорило его, — как защищаться будешь? С телефоном в руках? — Продолжал он, пытаясь вытащить суши из тарелки с соусом,

Оксана наигранно развела руками, демонстрирую насколько физик отстал от жизни:

— А интернет на что? Накачаю, что надо. Проблем то…

Оксана, почуяв, что разговор заходит далеко к ненужным темам, засобиралась домой:

— Вызови-ка мне такси. Поеду, Мишка там один…

— Как один? — Наморщился физик.

— Нормально, не первый раз. Он в телефон играет, наиграется, сам ляжет спать…

А на утро школу сотрясли интересные сплетни. Ксения Юрьевна, рыжеволосая биологичка, довольно полноватая, но с быстротой и грацией лани, не удержалась и, задав классу конспект по новой теме, не дожидаясь перемены, прямо на первом уроке сбегала сначала к Валентине Сергеевне в началку, тоже любившей порассуждать о делах насущных коллектива. Потом по некоторым коллегам на втором этаже пробежала, и заскочила к физику:

— Слушай, что скажу, — зашептала биологичка, приоткрыв дверь.

— Урок идёт, — грозно махнул ей учитель.

Но Ксению Юрьевну не унять, если уж такие дела творятся в округе.

— Дай самостоятельную, проблем-то? Иди, говорю, что скажу…

— Ребята, тридцатый параграф открываем, начинаем читать, но вдумчиво, не торопясь, — дал физик задания классу и, не закрывая двери, чтобы видеть учеников, вышел в коридор, — что за срочность?

— Слышал уже? — Начала смаковать новости Ксения.

— Ксения, давай без предисловия…

— Ой, ладно, — затараторила она, — ночью Оксанка где-то шлялась, ребёнка дома закрыла. А мальчишка-то ночью проснулся, заревел, маленький ведь ещё. Ревел сильно, видимо, на балкон выбрался, соседи услышали. И через балкон его вытащили к себе, напугались, что, мол, маленький, да дома один. Да орёт на весь дом. Ну в полицию позвонили, чей чтоб узнать. Оксанка-то квартиры меняет, её никто не знает в подъезде. И ребёнка, видно, забрали. Она сегодня на работу не вышла. Директриса вон злющая ходит, ей тоже звонили из опеки… неприятно…

Ксения шептала, торопясь и сбиваясь, рассказывая всё в красках, убедительно и ярко. Отделавшись от Ксении, физик попытался позвонить Оксане, но телефон лишь сообщал, что абонент недоступен. Собравшись с силами, физик завершил урок и направился в учительскую, прояснить ситуацию. Там все открыто перешёптывались о случившемся, вперемежку с осуждениями и иногда с жалостью к судьбе и к ребёнку.

— Всё-таки детство определяет всю дальнейшую жизнь человека, — подошла к учителю музыкантша Регина Станиславовна, высокая интеллигентная женщина, жена бывшего военного. Она шла несколько вразрез с прочим коллективом своим добродушно-бескорыстными взглядами и поступками, то помочь кому, то лишний час с ребятишками позаниматься на своем энтузиазме.

Физик не нашёлся, что ответить.

— Вот Оксанка по слухам сама по себе росла, детского счастья не видала, — продолжала тихонько беседовать с ним музыкантша на фоне всеобщей шумной дискуссии, — с одной стороны, оно и понятно — не знала детства и к своему ребёнку так относится. А с другой стороны, раз ты не знала, так своего дитё любовью окружи. Ох, что творится…

Регина Станиславовна вздохнула и ушла готовиться к уроку. В учительской шумели. Громче всех прорезался звонкий, не позволяющий прикословства, голосок Алены Михайловны:

— Ой да, знаю я их, мои соседи на старой квартире. Парнишка всё время голодный; у нее дома только чайник один; тут во дворе его встретила, дак прижался ко мне, ласки-то не получает, — она как обычно манерно сжала губки, самолюбуясь своим знанием сплетен и рассуждением.

А мыслям и душе физика было как никогда не уютно.

После второго урока на работу заявилась Оксана, как ни в чём не бывало. Оказывается, утром её вызывали в органы опеки. Там рыдая и распинаясь, всеми доступными ей театральными приёмами, она выскоблила к себе жалость, божилась, что подобного больше не случится. Потом то же самое повторилось в кабинете директора. В общем, скоро всё утряслось.

— Соображаешь, что творишь? — Напустился на неё Юрий Алексеевич, задыхаясь и краснея.

— Ну всё ведь обошлось, — хмурилась Оксана, отмахиваясь, — лишь бы стимулирки не лишили да заявление на вышку подписали…

— Ты дура что ли??? — Не удержался Юрий Алексеевич, — у тебя ребёнка хотели забрать, а ты про стимулирку…Конечно, она тебя лишит стимулирки, позор такой, к педагогу из её коллектива опека приходила.

— А жить на что я буду? — Скуксилась Оксана.

Физик смягчился:

— Не ной, помогу. Как Мишка себя чувствует?

— Всё окей, не парься. Успокоился. Разъяснительная работа тоже проведена, — лениво отозвалась она, — может зайду сегодня? У меня Мишку свекровка заберёт…

Юрий Алексеевич не ответил, взглядом дав Оксане понять, что идея так себе…

Протрезвонил звонок. Третий урок сегодня по плану должен быть открытым и всем, у кого свободное время, полагалось присутствовать. Физик тоже успел в этом году дать уже два показательных урока, прошедших замечательно, поскольку знания предмета и задор имелись отличные. Сейчас шли в начальную школу на родной язык.

Алена Михайловна встретила гостей с цокотом, закатывая глазки — неохотно. Это был уже второй класс, который она набрала, но до сих пор уроки и выступления на публику давались ей с трудом.

Детишки угомонились и начался урок. Начался-то вроде бы неплохо, но, как оказалось, удачным из всего было только приветствие учителя классу, на всё остальное смотреть было можно, только испытывая испанский стыд перед детьми и коллегами. Завуч, отбрасывая свои чуть вьющиеся русые локоны с плеч, сидела достаточно спокойная, как будто не происходило никакого преступления против детей.

Хотя даже Оксана, опешив от смотримого, оторвалась от телефона и следила за ходом урока.

— Вот вам и курсы, — вздохнула Регина Станиславовна, намекая на то, что педагогического образования у этой учительницы начальных классов нет. И тихонечко вышла, не в силах досматривать то, что происходило.

В завершении этого дня, физик, находясь под впечатлением всех произошедших событий, быстренько накатал недвусмысленного содержания статейку в"Подслушано в нашем городе", где в ироническом тоне описал"один день из жизни учителя". Упомянул там и про списанное оборудование, которое волшебным образом превратилось в новейшее, и про перепечатки грамот для аттестации, и про уроки неквалифицированных педагогинь. Статейку тут же опубликовали, полгорода моментом отлайкали, а на следующий день, как только физик пришел на работу, секретарь Ирина, увидев его, пискнула из глубины коридора:

— Юрий Алексеевич, к директору зовут.

Там физику вынесли выговор.

— За что? — возмутился он, — оборудования нового нет, педагоги такое творят — документы подтасовывают, а выговор мне?

— У вас доказательства, Юрий Алексеевич, имеются, если вы такое утверждаете, — Парировала по — деловому директор.

— Да это ж все, весь коллектив видит. Я и предположить не мог, что такое в стенах школы….

— Как бы не было, — перебила Людмила Михайловна физика, — мне скандалы в школе не нужны! И статью свою….

— Правдивую! — Вклинился физик.

— Мерзкую! — Кричала директор, — Уберите!

Юрий Алексеевич хотел что-то возразить, но Людмила Михайловна предупреждающе подняла руку:

— Ещё раз подобная выходка, Юрий Алексеевич, и я покажу вам на дверь! — Подвела она итог их беседы.

Людмила Михайловна руководила этой школой уже более двадцати лет и постепенно, сама того не замечая, скатывалась к маразматизму в работе. Действительно скандалы она не любила, иные точки зрения не принимала, и всё, что не касалось введённых ей в школе инноваций, обсуждать и тратить на это время не желала. Родители её недолюбливали за то, что на все её внедрённые инновации им приходилось выкладывать денежку; вроде и трактовалось всё, как бесплатное, а по сути-то приходилось мамам и папам раскрывать кошельки. А, соответственно, выкладывая такие суммы, родители и с детей начинали требовать больше — побед, медалей; детские дополнительные занятия и увлечения перерастали в престижные школьные проекты и своей громоздкостью и вниманием к ним стирали интерес самих детей. Поэтому незаметно «школьные годы чудесные» превращались в гонку и пытку.

— У нас сейчас настоящая блокада души от всего доброго, хорошего, бескорыстного; это хуже, чем даже та ленинградская. Эту, наверное, мы не переживем», — говорил Юрий Алексеевич матери.

И написал заявление об уходе, с радостью подписанное руководством, бунтари никогда никому не были нужны.

— Юрка, — просто вопила Анна Сергеевна, хватаясь за голову, — ты дурак что ли совсем? Куда ты пойдёшь? Ты подумай! Скажешь, в других школах лучше? Вон у Татьяны, соседки моей, внуки в восьмую ходят, им классная предложила на комиссию съездить, чтоб экзамены не сдавать. А Катька у них умница такая, так поёт, голос, талант, а вот с математикой худо. А учительница что, заниматься с ней будет бесплатно? Нет! Вот и говорит, езжайте, мол, а то все показатели по ЕГЭ у нас испортите. Татьяна вон неделю ревёт, а что делать? Репетитор по математике, знаешь, сколько стоит?

— Причем тут это? — удивлялся Юрий.

— А при том, что если есть силы и возможности, то надо не только о себе думать. Ты детей бросаешь, понимаешь ты это?

— Мама, да знаю я всё, — отмахивался Юрий Алексеевич.

— Ну так что ерепенишься? Ты где-другую-то работу найдёшь? Везде одинаково, — убеждала его мать, — ты против системы переть задумал? Систему не пересилишь!

— Мама! — Возмущался он, сердясь, что самый родной на свете человек не силится его понять, — делание из ребёнка инструмент, безнравственность, подлоги документов — это ты называешь системой?

— Сын! Это бесполезный разговор, мы не найдём выход. Просто одумайся.

Но сын не одумался и, отработав ещё две положенные недели, остался один на один в схватке с противоречивым и враждебным ему миром.

Не всегда в мироздании явления, поступки, мысли идут по заранее обозначенному пути, иногда даже огромные вселенские тела сходят с привычной траектории, а что уж говорить о каких-то мелких земных событиях. Вот, например, февраль на уральских просторах всегда был самым холодным месяцем, ртутные столбики могли частенько перемахнуть и за минус сорок, ветра и метели хорохорились не на шутку, а в этом году февраль всех обманул, сломал привычное видение — сыпал снегом, капал с крыш, угомонил метели.

Юрий Алексеевич тоже решил поступить как этот февраль — неожиданно — уволился из школы и запил. Увещевания матери, повозки его в больницу, капельницы — действовали невпечатляюще. Горше всего же был тот факт, что физика без прикрас можно было назвать хорошим учителем, стезя эта ему поддалась; и пусть не так долго выступал он в этой роли, но пользу бы ощутимую принести на этом поприще мог. Недаром ведь директора школ, узнав об увольнении, ринулись звонить, не дожидаясь, пока он сам придёт узнавать о вакансиях. Но учитель либо не отвечал, либо поднимая трубку в пьяной неадекватности, не мог понять кто и что от него хочет и посылал крутым словцом. Сам же он не переступил порог ни одной школы.

Утро для себя он перенёс на послеобеденное время, когда за окнами уже играло солнышко, а ребятня спешила с уроков; физик тогда просыпался с неизменно гудящей головой, вырубал уставший телевизор, шарил в поисках недопитого, заваривал быстрый кофе, погружаясь в ВК. Потом пытался соорудить что-нибудь поесть, шёл затариваться, пил, ругался с матерью, приходившей каждый вечер и пытавшейся внушить сыну всякие правильности, расшевелить.

И таким макаром жизнь доходила до крайней точки, рушилась; так бездарно и страшно пропадали молодость, талант, задор, раздавленные простой системой, созданной самыми обычными людьми, которые её подпитывали, укрепляли, холили и одновременно ненавидели, и мечтали о её разрушении. Странная это была система, странные люди, странные обстоятельства. Наверное, ему нужно было попытаться подстроиться, быть как все, но он не смог вписаться. Хотя, конечно, вполне можно было закрыть глаза и размеренно идти дальше, как шествовали десятки и сотни других. Но и противовес найти тоже не мог. Поэтому выходило, что они все там в учительских, они мудрее: высунут нос из системы, не увидят другого берега и юрк обратно, махнут рукой, глаза прищурят и живут себе дальше. А он слишком далеко нос высунул, так далеко, что силы юркнуть обратно уже не осталось.

— Вот и сиди теперь один с носом, — показывал учитель себе язык в зеркало, открывая очередного «дизеля».

В замочной скважине скрипнул ключ.

— О, пришли мне уроки морали преподавать, — встретил он мать в прихожей.

— Ирод, — вместо приветствия бросила она в сердцах, снимая пальто.

Физик подхватил принесённые матерью пакеты «пятёрочки» и прошествовал на кухню.

— Сын! Ну сколько можно? — с горечью спросила Анна Сергеевна, сделав ставший привычным обход по квартире — за диван, под стол были запрятаны пустые бутылки, в холодильнике имелся запас.

— Мам, не начинай, — поморщился физик.

— Вон даже Оксана звонила, — словно не слыша его продолжала мать, — и до неё донеслось, все в курсе уже, что ты спиваешься…

— Ей-то какое дело? — хмыкнул физик

— Да вот уж какое-то, — ворчливо заметила Анна Сергеевна, разбирая продукты.

— Всё равно, — равнодушно ответил физик, нарезая сыр, — пошла она…

— Сын, — вдруг так серьёзно сказала Анна Сергеевна, подсаживаясь к столу, — слушай, а может тебе вернуться, а? Ты прости меня, дуру, что сорвала тебя с места, на свою голову…

Анна Сергеевна корила себя в происходящем неимоверно; вот не начни она причитать, как тяжело ей стало с отцом, его и по больничным этажам водить, и домой на четвёртый затащить, и искупать…Да разве ж это проблемы, причитала она сама себе сейчас, да справилась бы, ох, что наделала. А вышло, что сыну сама дорожку не ту указала.

— Мам, — Юрий поморщился, больше всего на свете не любил эти материны причитания и самобичевания… — всё норм будет…

Но норм пока что не получалось, получалось пить, да иногда к друзьям заруливать. Например, к Мишке. Михаил был такой правильный и простой человек, так у него всё складно и понятно выходило, вмиг все проблемы и непонятки расползались по нужным полочкам Как-то Юрий Алексеевич вычитал в интернете интересную фразу «У каждого своего рая». Так вот к Михаилу это высказывание относилось на все сто, он жил в своём мире, засаживал в округе всё сиренью, любимой им до одури и не переживал ни по какому поводу, не касающегося его мирка. И Юрий Алексеевич любил с ним при случае встречаться, поболтать; после этих разговоров становилось спокойнее и лучше. Любой вопрос Михаил выворачивал нужным боком и решал.

— Тьфу, — морщился друг, когда физик рассказывал ему иногда о творимых школьными дамочками бедах, — сдалось тебе с бабами разбираться. Вырастут щенята, сами решат на какой им куст ссать. Пусть бабьё тешится, а ты свою линию гни, не смотри в их сторону. Жизнь — штука витиеватая, но цель у неё одна, так что как ни крути, а куда нужно, туда ребёнок и дойдёт. Работай давай, учи своей физике, физика — это дело. И не заморачивайся

И учитель, сидя с Михаилом у него на веранде под огромными старыми кустами сирени или помогая чистить от снега двор, думал: а и впрямь, что это я? моё дело — знания дать, всё остальное там — игра, а меня уж эти игры явно не касаются…

Вот и в один из дней этого беспутого февраля проходя по Восточной, где в ряд выстроились частные домишки, Юрий встретил друга. Тот, лохматый, перепачканный в строительной смеси и пыли, раскатывал на брёвна небольшой старенький дом, купленный им недавно.

Со злости, недолго думая, Юрий Алексеевич вызвался помогать. Работа была тяжёлая, но это и приводило в агрессивный восторг Юрия Алексеевича, ему необходимо было сейчас перебить свои мысли физическим трудом.

Дом, построенный ещё в начале пятидесятых, когда строили на века, крепко и надёжно, был из брёвен, метров по семь в длину, да для верности прихваченных скобами. Сначала Юрий Алексеевич с другом, забравшись на лестницы, ломиками брёвна поднимали, отрывая скобы и мох, потом нажимали с силой, напирали и сбрасывали вниз. Брёвна падали, глухо ударяясь о землю, какие-то от удара трескались на две части, какие-то выдерживали. Потом их оттаскивали, взявшись с разных сторон, и складывали поодаль друг на друга, для распила на дрова. Когда мужчины разобрали почти всё до фундамента, и на улице уже начинало темнеть, пора было отдыхать.

Михаил позвал Юрия Алексеевича уважить его и в знак благодарности за помощь — немного посидеть. Они устроились под навесом полуразобранного сарая, окрестив огромную чурку в стол. На город хлынуло щемящее провинциальное умиротворение вечера, приглушённее стали звуки мира людей и выразительнее, звучнее заиграла природа: вороньё с криками что-то делили в огородах, временами устраивали переклички и собаки то где-то далеко, то совсем рядом в соседнем дворе.

Домой Юрий Алексеевич пришёл поздно, очень уставший, но довольный; физическая работа придавала своеобразный новый дух, силу, благодать; труд будто встряхнул его, вырывая из скудности жизни, вливая другое мироощущение. Юрий Алексеевич зашёл в квартиру, сбросил в угол запылившуюся одежду, даже запамятовав достать из внутреннего кармана куртки оставшуюся бутылку. Потом долго мылся, пофыркивая и улыбаясь, и уснул крепким здоровым сном под бубнёш телевизора, сунув телефон под подушку.

А на утро, разбуженный рано-рано вспышкой света и грохотом, он выбежал в подъезд и домой уже вернуться не смог.