Зеркало социума. Стихи

Елена Сомова

Книга «Зеркало социума» – яркая иллюстрация самосознания автора и внутренней борьбы с явными социальными изменениями в обществе. Автор иллюстрирует своей поэзией несогласие с изгибами прогресса, под которыми оказался придавлен человек и его воля быть свободным от гнёта государственных переустройств. На обложке – фотохудожественная работа автора книги, Елены Сомовой, из цикла «Светотени», выполненные в 2016 году.

Трансатлантический поезд

Торговый центр

1.

Многоэтажное звёздное небо…

Каждый слой сферы, оспаривая доминанту,

держит в ячейках созвездья и нежность вербы,

людям давая новенький узел старта.

Движется биоактивная масса,

Улицы наводняющая движением.

Горькая их круговая земная трасса

Вдоль по могильным камням ищет самосожжения.

Кокон гудящий, над ним — реклама победы.

Пленный дух сжат внутрь витков спирали,

Меры воздействий отпустят его едва ли —

Дух возвратится к истокам исканий, к запретам.

Монументальные залы торговых центров

Вводят его в траекторию мелкой дрожи, —

Время подстегивает зарабатывать. Боже,

Уши игольные чутки на ложе сцены.

Мелодраматика выверенного счета —

Шест с визгов’ым сниженьем в полете,

А на канате лишь человек остается, —

Что ему вы, упакованные, даёте?

Жрущее быдло в перстнях, при тачках,

в вате

Мягких удобств и уступчивых побирушек,

Вы, кредитованных путешествий блудные души,

Сладко вам жрать, где расходует смерть ползарплаты.

2005, 26 сентября — 25 май. 20 г.

2

Космическая пыль в стеклянных сотах,

слои небесных сфер в пунктирах зодиаков…

Здесь мир свиней, нашедших свою мнаку,

Пищит жульё, звенит рекламной рвотой.

Благообразный лепет аннотаций,

шуршащей мыши серое сияние,

седых мамаш святые излияния,

переходящие в педаль больных оваций.

Услуги экскаватора — совочком —

подчерпывают агнцев на заклание.

Их сладких лиц пустотное и рвотное

вовлечено в шаманское камлание.

Себе подстелите матрасище на кочку, —

Не человеческое чувство движет — скотное.

А рядом — слезы нищенства в рассрочку

в желании найти своё дремотное

в окошках Авиценны. Аve цен…

2005, 1 октября — 25 май. 20 г.

«Площадь соболей и норок…»

Площадь соболей и норок,

Чернобурок блеск и норов —

Движет кошельковой кожей

Сытый лоск дубленой рожи,

Опечатывая взглядом

Нулевых людей аркады.

В изобилии витринном

Взгляд сиротский и невинный

Ищет мягкий жар ладони

В сумраке земных агоний.

2006, 17.02

«Заплесневелых крыш автозаводская убогость…»

Заплесневелых крыш автозаводская убогость,

Усталый быт рабочего района,

Тупик бессмыслицы, тупая голь и робость,

Забитый беспросвет, вонь рыбного бульона, —

Черты отличия судьбы в опустошенье

Мирка, прославленного рабскими трудами

В засаленных простенках. Кляп и жжение

Слезы в глазу. И грязь, и боль снедает.

Кошачий монстр скребёт по сердцу когтем, —

Жизнь в тупости немого беспросвета.

Слепцы не знают ни зимы, ни лета —

Лишь чёрный труд и пьянство.

Кровью локти

Сочатся. Хоть кусай, хоть бей о стену —

Пробить немыслимо. Всей жизни цену

Труду мы платим, падая в косилку.

О, бедноты несчастная морилка!

2004, 2 октября.

Козырная карта

Сочатся жиром курицы в грильбаре,

Трудяги глушат красное вино,

А нищий распластал на тротуаре —

Как есть — останки тела своего.

Поджав колени, кланялся он людям,

Гипертрофированных ног не чуя боль, —

Улыбка унижения — пароль,

Связующая нить, дрожащая в остуде.

И весело так музыка лилась

В канавы сточных ям, и булькало из горла

Спиртное пойло. И врала позорно

Вся пропитая немощная власть.

2004, 4. 08 Нижний Новгород

Зеркало социума

1.

Океанические приступы Вселенной —

Внести гармонию в пичужкину судьбу, —

Бинокли в стену пялит какаду

В страницах прессы истинно нетленной,

Как наш песок на пляже сокровенный.

Всё медлят шлюзы, очищая дно,

Глотая ил железной пастью века,

Приопуская скомканные веки,

Фильтруя адский прииск под страной,

Так что из шлюзов выползет калека.

Стёрт человек в программах бытия.

Волчок инфляции заводит гулы стержнем.

Торговля души жрёт и рубит нежный

Младенца взгляд на смерч. В нём ты и я,

Россия, мир и вектор забытья.

2005, 27 сентября

2

Пресыщенный толстяк не снимет пленку

перед глазами — бережет силенку, —

за метр от озаренья кончен путь.

Недосягаема для тормозных вершина,

энергоцентры алчность всполошила,

её-то, подлую, попробуй сдуть.

Кормилицы рыдают у киосков,

жонглеры цен над всеми шутят плоско,

попы грехи прощают за сто лет.

Смердит очаг безвкусицы наброском

к провальным звездолётам с лыжным воском

вдоль плоскостопия. Такой кордебалет.

Катастрофическая сущность мата

ложится гравировкой в циферблаты,

могилы роет нежности, любви.

Больной духовности — на зрение заплаты, —

тельцу в копыта брошены зарплаты,

и тонут в спирте души-корабли.

Передо мной река слезы Христовой

всё моет золото рассвета словом

пролётной чайки. Волжская волна,

чаруя свежестью, подскажет вывод

бежать из этого кошмара. Вырыт

и продан клад. Любовь здесь, как война.

2005, 27.09 — 2006, 6.01

Мышка в литературном кафе

Я маленькая беленькая мышка,

Стучу когтями об пол, на двух лапах

Шагая, и скрипичная одышка

Обезоруживает. Мой сермяжный запах

Протачивает шаткое жилище

С его нестойким счастьицем болвашным.

Недавно бурей проломило днище

У сундука хозяйки. Стало страшно.

Старинный короб охнул и открылся:

Повеяло какой-то гадкой прелью —

Прабабкиным кокетством праха. Рыльце

В пушку мое — была там, своей целью

Считая посетить пиратский прииск —

Ушедших лет разграбленную нишу —

Слезой отчаянья глаза не выест,

Хоть лопоух болван с фальшивой тыщей.

Провал сквозь память прошлого дурачит,

Овеществляя мышкины проблемы —

Беречь себя от прихоти кошачьей —

Здесь не найдешь, увы, другой дилеммы.

Так и процокаешь когтями путь недлинный,

Потом — в нору холодных коридоров —

Очнешься среди дынь и помидоров —

То пир творцов на улице Неглинной —

Мечта мечты. Сижу под запах винный

И слушаю, чем здесь живет богема,

Пока линчует общество совиный

Взгляд, пронимающий посредством теоремы,

Где неизвестно кто, кому — не знает —

Чего-то там известное читает,

И все его, известно, понимают,

Когда глаза в экстазе закрывает.

Я, мышь, под это сразу засыпаю,

И снятся мне поля земной гречихи,

А этим скоро наяву врачихи

Промоют алкоголь: вы что кричите?!

Я засыпаю баю-баю-баю,

Я мышка белая, стихов я не читаю…

…Хвостом я только яйца вам сшибаю,

А после все рыдают по скорлупкам.

«Зыбучие пески провинциальной гнили…»

Зыбучие пески провинциальной гнили

Засасывают накрепко — в могиле

Убийственная нежить и дурман.

Заплесневели добрые страданья,

Убогость вящего очарованья

Губительна на весь телеэкран.

Свой подловатый взор стремит копейка,

Рыдает в нищих залесях жалейка,

Перетирая ржавчину песка.

Пугливый смерд ныряет по киоскам,

Жуёт арбузный «орбит» эскимоска,

На стрёме ждут позорного свистка.

Устряпанные мамы тянут лямки,

Захлёбываются икрой гурманки,

Распялив с треском пальцы для хапка.

Медлительные очи осторожно

Смывают искры трепетных горошин —

Мелькает в такт фонарный стеарин.

Плетётся жизнь изношенной корзинкой,

И усыхает мухоморовой слезинкой,

Как на жаровне тает маргарин.

2005, 17 сентября

Чкаловская лестница

Сквозь таинства незримого богатства,

избыточного совершенства,

рискованного постоянства

на острой памяти буквального блаженства

На волжских приисках весь новый Нижний

дань собирает лиховскую у туристов

и моет очи грязных анархистов,

не видевших взаимности в Париже.

На мрамор девочки на солнышке садятся,

отягощенные единственной утратой,

влюбленных парочки назойливо гнездятся

под Чкаловым, как то дано приматам.

Не мудрствуя лукаво, знойный чубчик

шевелят ветры волжского откоса.

А ты всё паришься, изнеженный голубчик,

Любя втихую скорбно и не просто.

Восьмерка лестницы, здесь и скамейки,

восторги зова бархата природы:

зеленое и в белом золотое

и разветвленные гуляльные аллейки.

Божествен тучный занавес восхода.

Сквозь колдовские чары зноя лета

ощупаем речным дозором пляжи

и загорать в песок поганый ляжем —

и это после университета.

Колышет воду ласковое чудо —

Туманится с восходом наша Волга.

Под вечер будет весело и людно,

И далеко глупцам до ангелов и Бога.

2005, 3 октября — 26 май. 20 г.

«Шелковистое чудо играет волной…»

Шелковистое чудо играет волной,

перечерпывая мой мотив островной.

Самолетный зигзаг отражает вода —

теплоход его режет волной иногда.

В основном всё в порядке. ГУЛАГ как ГУЛАГ,

Трудоголики пашут на благо собак.

Расцветающей розой рассветный сквозняк

в черный жемчуг могил вдет, как шелковый стяг.

Лиловея в тумане, свирепый спит газ,

римский профиль стирая в окошечках страз.

Мыло дня почемучкой работает в глаз,

выставляя убожества все напоказ.

Декабристы цветут, ваньки мокрые лгут,

ярким цветом лаская мир —

нежный сей суд

лучше грома и молний в отчизне родной,

где заблудшие овцы у власти больной.

2005, 11 октября

Обнуление человека

Россия-мать. Рабочие гробницы,

где гибнет юность, воплощаясь в крохи денег.

Трехмерный след туринской плащаницы

удешевляет золотой бездельник.

Подложная торговля интеллектом

цветет и пахнет. Все сильнее запах,

все движет фосфорную стрелку вектор,

а нити кукол в карабасьих лапах.

Тень человека у дверей присела

в привычном ожиданье наказанья.

Тщета сжирает и любовь до мела

в любимой гриве, — то плоды познанья.

И веселит немного наважденье

пролетных мифов о каком-то счастье,

когда ломаешь пряник наслажденья

в четырехстеньях лютого ненастья.

2006, 13.01

«Миллиардеры нищенской России…»

Миллиардеры нищенской России,

раздавим лимузинами партер!

санкционированной лжи не скушать, сэр,

под балаганом — резвый глюк миссии.

Кто нам тавро навесил, крепостной (!?),

штурмуя занавес дворцового театра.

О, уберите блох со сцены, падрэ —

они плодятся даже не весной.

Психологом ротвейлера звонит

в бумажный колокол мастак —

антракты смысла.

Борьба меняет высоту регистра, —

всем прокаженным злой букетик — СПИД.

2005, 15 октября

Культурная проституция

Проститутка в клубничных кружках на физии

открывает варежку, чтоб сказать о классике.

Крысоватый нос через крести свастики —

и — в культуру сквозь эконом-юр-физику.

Что ты делаешь, озирая Гоголя,

ты, фонвизинская подлежащая,

дверь надежная — смерть таежная —

светлоумная мудропащая.

Дурость, мисс, привилегия ленности.

Вы клубничку-то лучше б скушали.

Полюбите классику душами,

она вылечит вас от ненависти.

Сериальный маньяк в серийного

превращается, — это нравится?

Богатырская сила образов

образами не закрывается.

Что поёшь ты, лопасть простенная,

штукатурку молоть не призвана,

что с экранов дурь льется смелая,

что на помощь классика вызвана?

2005, 17.12 — 2006, 4.02

На Тверском

Тверской бульвар. Сквер памяти поэтов.

На мраморе искусству присягаю.

Священный прах приподношу к губам.

Витает лета матерковый гам…

Мне ж — луч благословления богами.

Крещендо творчества, что разбивая срам

бытийственных пустот,

ведёт вперёд

к духовной лестнице и ввысь —

за облаками —

в хрустальный храм,

Где славят Музы дали,

Нектар поэзии Эвтерпа нежно пьёт.

А Клио протирает ей сандалии…

2005, 27 сентября

Памяти Сергея Есенина

Поскандаль-ка еще, Серёжа,

на такой же простой Руси!

Кабаки в зеркалах приумножив,

она хлюпает горлом в грязи.

Задыхается болью и смрадом,

обесценила омуты глаз,

что воспел ты в пожарах не раз.

Как же быть нам с таким зоосадом?

Эх, Россия, скачком Айседоры

по борделям гарцуешь в анфас,

от похмелья опомнишься скоро ль?

Прямота обезглавленных смут

и покорство здесь в ногу идут.

2005, 3 октября

Письмо

Я не жду от тебя, дорогой мой, новой затеи,

ибо не дуреха, ждущая у аллеи,

не вожатая Нюра, и лаву волос не трогал

уже больше двух лет мятно-пряничный дух твой, сокол.

Большинство твоих баб свято гребнем чешут затылок,

бабаяжистый смысл бытия дух низвёл в обмылок,

кто-то носится курами синими вдоль прилавков,

проверяя устойчивость цен и прочность удавки.

Не хриплю в телефонную трубку слова любови,

у которой оранжевый привкус больной моркови.

Новоселье на паперти новый вандал справляет.

Пропитой сморчок полюбить меня обещает.

Здесь поганее вдвое оттого, что ты там, на даче.

Показания осени высекают идиллию плача.

Расстояние не сжимается по заказу.

Бобик лает на тополь, его ветви — знак лунной фазы.

Побрякушистый смысл бытия съел опальную зелень.

Институты гудят — паровозный чух-чух на темя

насылает кавказский выговор не туристов,

а студентов, хватающих корень знаний так быстро.

Медозвон обещаний больше всего забавит —

эти звезды во лбу и глазах от реальности тают.

Государственный жезл жмых кидает в стога провинций —

никому не начхать, что мерцает в искрящихся лицах.

Интеллект недовольно дичает в углах подворотен.

Резвый шелест в карманных кустах не назойлив, но скотен.

Оттого и причина следует за причиной, —

результат — вдоль совести ножик не перочинный.

Я лежу в кровати. Пишу тебе своё слово.

Воскресенье, кстати, а жизнь летит бестолково.

Литераторы вымирают от голодухи,

Только крохи считают музейные милые мухи.

Дорогая Россия становится всё дороже.

Опыт нравственности истончая, жизнь мне итожит.

Хамоватая прелесть, белая от экстаза,

накалённая яростью возраста и безглаза,

потерявшая смысл между числами, суммами, датой —

собирает жнецом на хлебах на вольных караты.

Дорогой, не заплачешь, не захлебнёшься соплями —

тонкий вопль в простенках лёгких нисходит нулями.

2005, 8—9 октября.

* * *

Мы встречаемся в мольбах к Богу,

В перекрестках древних слов молитвы.

Губы наши шепчут на рассвете

Тайные пути, что затвердили ноги,

А еще — пути, что и ногам-то неподвластны, —

Там свиваемся мы душами безгласно.

2004, 23. 06 Нижний Новгород

Радость озорства

Немного приторная радость озорства

Наигрывает острые вирлибры

На внутренней валторне в свитке гидры,

В клубке разомкнутого волшебства,

Что тянет нити золотых молитв.

Там озираются довольные гориллы

Из поздних убеждений — детективы

Под поиском полупрозрачных битв

За клятвенный спектакль земных богов.

Блеск месяца взрезает горло звездам —

Неутешительная гамма их морозна —

Медоморильня здесь опасна ливнем слов.

Пустые хамкалы витийствуют в вранье

И потрясают легкой дешевизной

Антрактов смысла в тигле катаклизма,

Где выгорит пушистое царьё.

2005, 1.12

* * *

Ослепляющий фарс многоумной и резвой толпы —

охлократии взор —

транскрипируется просторечьем.

Да уймите поточный квинтет, создающий позор, —

грамотеи страны позабыли глаза человечьи.

Негуманный мираж фарисействует —

нежный вандал! —

Вкусен сок подворотен в крови трудового народа?

Видим блудный оскал —

не беги, ты и так здесь пропал,

недешёвый пропан, как вуаль, нацепив на породу.

Сточный шлак «браво, сэр!»

принимаешь за блеск и жнивьё

статуэток златых,

выйдя пешкой на паперти славы.

И скрипит хриплым зевом прокарканное вороньё,

и расклёван алтарь Маккиавели в личине Варравы.

2005, 11 октября