Апостол для Рафаэля. И не введи нас в искушение?!

Елена Сушкевич

Почему мы так любим фильмы и книги ужасов? Не потому ли, что это отвечает тёмной стороне человеческой натуры? А вот откуда черпают вдохновение писатели, сочиняющие то, от чего у нас перехватывает дыхание, а по телу начинают ползать мурашки? Рядовой литератор, сочиняющий на потребу массовому вкусу, вдруг становится невероятно популярным и баснословно богатым. Но какова цена столь блистательного успеха? И кем может оказаться редактор загадочного издательства «Забулус»?

Дизайнер обложки Ольга Третьякова

© Елена Сушкевич, 2019

© Ольга Третьякова, дизайн обложки, 2019

ISBN 978-5-4485-9007-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Писатели, те, кого уже нет, и те, кто ещё с нами. Вы разные, но вас обьединяет одно общее звено — читатель. Будучи им, я полюбила Вас навсегда. Эта книга — моё посвящение созданным вами мирам и некоторым из персонажей, обитающим в них».

Я успешный писатель. Мои книги продаются миллионными тиражами во всём мире и то, что заставляет читателей покупать их, это страх. Он нужен им в их серой обыденности, рутине и монотонности, усыпляющей чувства и отупляющей разум. Вечера, проведённые перед телевизором, настроенным чаще всего на один из ведущих каналов, по которому идёт очередное Live show или реалити-шоу, в семейном кругу заканчиваются обсуждением ошибок, совершённых героями, или вариациями на тему «а как бы это сделал я». Чужие эмоции, испытанные сторонними участниками данных телевизионных проектов, заменяют им их собственные, которых, по сути, у них очень мало, и когда им нужно действительно испугаться, на помощь прихожу Я, вонзая в них свои ледяные когти и не отпуская читателя до последней страницы. Некоторые предпочитают читать мои книги на ночь, но мне всё равно, ночь или день, они мои жертвы и я их ненавижу. Ненавижу всем сердцем и душой, и моя ненависть выливается в неожиданных и жёстких сюжетах. Я высмеиваю людские пороки и слабости характера, пытаясь найти хоть одного человека, который выделился из массы, но пока он мне не повстречался.

Начав творить на пишущей машинке в начале 80-х годов, я перешел на последнюю модель ноутбука в 2012 году, но до сих пор моё первое орудие труда стоит на столе из массивного дерева, подаренного моей женой, и напоминает о начале всего этого.

Вам, возможно, будет интересно — о начале чего? При наличии за спиной нескольких десятилетий писательского опыта бывает нелегко описать свои чувства, и главное, кому? Той массе, которую я презираю, или тому одному, кому адресован этот необычный роман, нет, не роман, а послание. Вы можете расценить его как из ряда вон выходящий, вас может расстроить, что в нём нет того привычного набора ингредиентов, позволяющих готовить салат ужастиков «с перчинкой», к вкусу которого вы так привыкли. На который у вас выработался рефлекс, и вы покупаете очередную мою книгу, предвкушая то чувство страха и неуверенности в себе, которое могу дать только я. Выглядит забавно, но мне это напоминает дрессировку собаки: если с завидной регулярностью кидать ей вкусную мозговую кость, через неделю она не захочет есть ничего другого, кроме этой кости.

Ну что, моя огромная «стая почитателей», выхода у меня нет и всего лишь один из вас поймёт, что он должен сделать, перелистнув последнюю страницу этой книги.

Глава первая

Очередной чек с гонораром за мой последний роман пришёл без опозданий и Лиза, выполнявшая обязанности секретарши в рабочее время, а вне его являясь моей женой вот уже 25 лет, не замедлила отправить его в банк. Книга продавалась хорошо, загадочное название и внушительный вес в размере нескольких сотен страниц сделали своё дело, читатели, с нетерпением ждавшие её выхода, удовлетворенно пожирали главу за главой, поддаваясь всё нарастающему страху, предвкушая непредвиденную развязку, и они получили то, что хотели.

Для меня же это стало началом долгожданных каникул после нескольких месяцев жизни в шкуре главного героя романа. Наш совместный отпуск Лиза всегда планировала сама, мои пожелания учитывались не часто, особенно когда наши дети были маленькими. Теперь старший учится в МГУ на последнем курсе факультета международного права, а моя дочь в прошлом году вышла замуж, чем глубоко расстроила Лизу, которая считала, что 19 лет — это неудачный возраст для заключения брака. Как и большинство матерей, она предпочла бы, чтобы София получила высшее образование, заняла хороший пост в одной из многочисленных компаний или холдинге, где служащие сведены к размеру и функциональности шурупа, где директор напоминает жёсткий диск компьютера. Только даже в самые защищённые компьютеры попадают вирусы, и тогда заражается целая сеть, компании падают как карточные домики, пока кто-то, у кого жёсткий диск превышает размер своего соперника, объединяет все файлы в одно большое досье, и работа тысячи шурупов, оболочек, программ начинается заново, пока будет существовать знак бесконечности.

Хотя зачем я вам обо всём этом рассказываю, коммерческие стороны нашей жизни мало интересуют моих читателей, заранее прошу извинить меня за это тривиальное отступление. Что касается меня, я был спокоен за будущее моих детей, поскольку и Олег, и София имели хорошо упитанные счета в швейцарских банках и на капризы Лизы по поводу получения Софией коммерческого высшего образования я смотрел сквозь пальцы, как и сама София, которая начинала свои первые шаги в мире моды. С детства она шила платья для своих многочисленных кукол Барби, и меня даже не удивило, что она предпочла профессию стилиста профессии коммерческого директора.

Больше я забочусь об Олеге, у него бывают приступы эпилепсии, первый приступ случился, когда ему было 5 лет. Он играл в песочнице со своими друзьями, я, как и другие родители, сидел на лавке напротив и лениво наблюдал за ним, посматривая на часы и думая, когда же закончится эта чёртова прогулка, потому что нужно было срочно переделать две первые главы моего шестого на тот момент романа. Ну, вы знаете это чувство, когда хочется сбежать от своего ребёнка или дать ему хорошую затрещину, когда он ноет: «Ну папа, ещё чуть-чуть». Но вы не можете этого сделать, потому что окружены стайкой пустоголовых мамаш, обсуждающих, сколько раз их малыш сходил в туалет, сколько раз трахнул муж, сколько стоит тот или иной продукт в магазине. Один из самых частых вопросов — СКОЛЬКО?

Сколько времени мне осталось, чтобы дописать роман и освободиться от того бремени, что я ношу в себе…

Так вот, тучи постепенно заволакивали небо, я сказал Олегу, что нужно собираться домой, а то попадём под дождь, на что мой сын, повернувшись ко мне, как всегда ответил «нет», я решительно встал, чтобы увести его силой, и тут он опять оглянулся на меня и каким-то странным голосом сказал:

— Не трогай меня.

Он широко улыбнулся и показал мне язык, и как только я протянул руку, чтобы схватить его за плечо, разряд молнии разрезал небо пополам, первые тяжёлые дождевые капли начали падать, прибивая дорожную пыль. Олег вдруг начал истерически хохотать, а потом упал лицом в песок. Я быстро запрыгнул в песочницу и схватил его на руки. Когда я увидел его, моим первым рефлексом было оттолкнуть его от себя, это был не мой ребёнок: зрачки расширены, гримаса клоуна, улыбающегося во все зубы, застыла на его лице, слюна обильной пеной выделялась изо рта. От летних шортиков пахло мочой. Мамаши испуганно начали собирать своих детей, убегая от дождя и от того, что случилось с моим сыном. Но, как известно, любопытство пересиливает страх, и, поспешно покидая песочницу, ни одна не преминула бросить быстрый, скользящий, как змея, взгляд на моего беспомощного сына, бьющегося в судорогах, и на меня, растерянно державшего его на руках и молящего только об одном:

— Олежек, дыши, дыши, мой хороший, — бессмысленно повторял я, не зная, что делать. Паническое чувcтво страха охватило меня, да, да, меня, пишущего про страх и ужас того, что окружает нас. Дождь усиливался, мне пришлось бежать до нашего подъезда, который в хорошую погоду и при других обстоятельствах был не так уж и далёк, но теперь, казалось, что он на недосягаемом расстоянии.

Судороги сотрясали тело Олега одна сильнее другой, глаза закатились так, что видны были белки глазных яблок, помимо дождя пошёл град, он больно ударял по голове, плечам, спине. Согнувшись почти вдвое и прижав сына как можно плотнее к себе, я ускорил бег, но тут маленькое хрупкое тельце Олега выгнулось струной, как будто неведомая сила испытывала его на прочность. Удерживая малыша на руках, я попытался придать ему полусидячее положение, но тут Олежек опять резко выпрямился, глаза перестали закатываться, и взгляд стал осмысленным.

— Ты передашь ЭТО, — прошептал он и, сотрясаемый очередной судорогой, перевернувшись рыбкой из моих рук, упал на асфальт. Я никогда не забуду тот глухой звук, который произвела его голова, ударяясь о край разбитого и вечно забытого дорожными службами бордюра тротуара. Кровь хлынула ручьём, смешиваясь с грязью и дождевой водой, стекавшими в сточные воды.

Словно во сне, первые несколько секунд я тупо наблюдал, как мой сын лежит на краю дороги, истекая кровью, и в какой-то момент мне стало понятно, почему я сразу ничего не предпринял. Олега больше не били судороги. Тельце шестилетнего ребенка было расслаблено, глаза широко раскрыты, взгляд устремлён прямо перед собой, но то был невидящий взгляд. «Он мёртв», — пронеслось в голове, и уверенность в этом укреплялась с каждой, невероятно долгой, секундой. «И это Ты убил его, Ты не смог его удержать. Что ты скажешь Лизе, когда она спросит про своего обожаемого сынишку?»

Чувства вины, страха, растерянности сменялись одно за другим, создавая жуткий карнавал масок, каждую из которых я ненадолго выбирал, но ни за одной не смог спрятаться.

— Вам помочь? — раздался голос откуда-то издалека.

Ничего не ответив, я продолжал смотреть на своего сына, которого убил собственными руками. Капли дождя стекали по моему лицу, но и они смешивались с чем-то горячим и солёным, попадавшим в мой полуоткрытый от ужаса рот, и только сейчас я понял, что плакал. Первый раз в жизни. И тут я заметил остановившуюся рядом с нами машину, она просто не могла дальше продолжать свой путь, ибо переехала бы Олега, лежавшего на дороге, у бордюра тротуара.

— Что случилось? — спокойно произнес низкий, достаточно хриплый мужской голос, тем самым выводя меня из оцепенения.

— Олег! — закричал я и, резко опустившись на колени, опять подхватил безжизненное на этот раз тело на руки.

— Вам нужно в больницу, и чем скорее, тем лучше, — опять произнёс голос. — Садитесь в мою машину, нам недолго ехать.

Как робот, подчиняясь его указанию, я попытался сесть в машину, но с ребёнком на руках это было не так-то просто сделать, и незнакомец осторожно протянул руки, как бы приглашая передать Олега ему, пока я сам сяду в автомобиль, что я и сделал.

— Не забудьте пристегнуться, — заботливо напомнил незнакомец, но, поскольку я находился в состоянии стресса или… помешательства, несколько минут мои дрожащие от страха руки не могли совладать с ремнём. Когда наконец это было сделано, тот, кто хотел нам помочь, осторожно передал моего маленького, залитого кровью и грязью, Олежку.

Почему я не описываю его внешность? Потому что когда внутри вас пульсирует всего-навсего одна эмоция, и эта эмоция страх, вы бы не заметили даже королеву Англии, явись она перед вами. В какой-то момент разум покинул меня, я думаю, это случилось, когда Олежек упал из моих рук, а потом я словно сторонний наблюдатель участвовал во всём этом, вот тогда-то часть моего существа, отвечающая за разумное мышление, спряталась. Спряталась где-то очень далеко, потому что даже сейчас, вспоминая и заново переживая случившееся 20 лет назад, память не даёт мне ответа. Файл утерян. Хотя как были бы счастливы Google и Facebook, и прочие торговцы информацией о твоих друзьях, также иметь в своих базах данных твои самые сокровенные мысли, чувства, эмоции, они были бы заархивированы в миллионах досье, принося несметные прибыли владельцам таких баз и помогая тем, кто забылся в тот или иной момент. Как я.

— Перестаньте плакать, этим вы расстроите вашего сына, — внезапно окликнул меня незнакомец.

— Он жив?

Это была первая фраза, произнесённая мной за то время, пока ужас сделал меня беспомощным наблюдателем, и язык, присохший к нёбу, не сразу захотел послушаться.

— Конечно, просто нужно как можно быстрее отвезти его в больницу, чтобы он не пострадал от большой кровопотери, но я уверен, мальчик будет жить, и будет долго жить.

Тут я впервые взглянул на того, который каким-то чудом оживил нашего с Лизой сына и подарил мне надежду. Она — надежда — спасает кого угодно! Эта положительно окрашенная эмоция, связанная с ожидание чуда, пусть даже не всегда сбывающегося, дарит в этом ожидании замечательное ощущение комфорта и иллюзии, что всё будет хорошо. Именно это исходило от незнакомца, хотя внешность не соответствовала типу супергероя, спасающего ребёнка от беспамятства своего папаши.

Худощавый, можно даже сказать скелетичный, высокого роста, цвет его кожи казался бледным и неестественно выделялся на фоне полутьмы дождевого занавеса. Прямые, чуть заострённые черты лица, тонкие упрямые губы — моя бабушка всегда предупреждала, бойся людей с тонкими губами, у них непростой характер, — но в тот момент мне было не до этого. Узкие щёлочки глаз уставились на меня, ожидая подтверждения указанного им маршрута.

И тут Олег вздохнул и поморщился, видимо, от боли, так и не приходя в сознание. Значение времени, утекающего безвозвратно, как песок, пронзило меня кинжалом прямо в самое естество и необычно громким для себя голосом я закричал, пытаясь перекрыть шум дождя:

— Едем, конечно, едем, быстрее, пожалуйста!

Мой неизвестно откуда взявшийся спаситель захлопнул дверь машины с той стороны, где я сидел, и, быстро обойдя её, сел на место водителя. Он был элегантно одет: лёгкие светлые брюки изо льна очерчивали длинные худощавые ноги, белая рубашка, намокшая от дождя, прилипла к телу, выдавая хрупкую грудную клетку. При взгляде на его руки, с уверенностью взявшие руль автомобиля, мне не сразу удалось поверить, что он смог удержать Олежку вот этими тонкими костлявыми руками, они походили на ветки деревьев поздней осенью, когда после листопада остаётся чёрный безжизненный остов дерева.

Он выглядел простым обывателем и, в то же время, в нём было что-то, что не угадывалось на первый взгляд: он казался опасным и обладающим властью. Не спрашивайте какой, я только сейчас начинаю понимать, что это за власть. Но тогда, в ту минуту, когда я сел в его машину, дверца ловушки, в которую я попал, закрылась намертво.

— Вы знаете, где находится ближайшая больница?

— Извините, что? — переспросил я, не сразу понимая, что, вероятно, он уже задавал этот вопрос ранее, но я, озабоченный всем, что случилось, не сразу смог ответить.

— Первая городская, в 15 минутах езды, — и жестом показал на поворот, за который надо было ехать, чтобы затем по прямой добраться до больницы.

Ключ зажигания тихим щелчком завёл машину, и мы поехали. Каждый красный свет светофора был подобен вечности, которая всё больше отдаляет тебя от желаемого, а желаемым было на тот момент избавление от страха за жизнь Олега и облегчение от мысли, что это не Я убил его. Вам, должно быть, знакомо это чувство, почти каждого хоть раз в жизни обвиняли в чём-то, что он не совершал. И почти каждый раз, когда это случается, нет ни одного свидетеля, чтобы доказать обратное. Но если вам повезёт и зачатки адвоката в вас смогут защитить вас от напрасных обвинений, ваша совесть будет чиста. Моим адвокатом был врач педиатр, который принял нас в приёмном покое.

— Что произошло? — спросил он, нехотя отрываясь от заполнения истории болезни очередного маленького пациента.

— Не… несчастный случай, — заикаясь, сказал я. — Он упал из моих рук…

— Упал или вы его уронили? — хитро сощурив глаза, спросил врач, так и продолжая сидеть за столом.

— Послушайте, мне кажется, что сейчас не время обсуждать, как это случилось, — произнёс мой странный попутчик, — главное, нужно помочь этому мальчику.

— Сожалею, но в отделении нет мест, попробуйте в больнице соседнего района, — холодно ответил эскулап.

Спасение, казавшееся таким близким, ускользало от меня, чувство беспомощности перерастало в панику, жизнь Олега зависела от этого бездушного человека. В несколько мгновений все эти чувства сменились яростью, злостью и желанием во что бы то ни стало заставить дежурного педиатра исполнить свою клятву Гиппократа. Я взглянул на мужчину, благодаря которому мы оказались в этой больнице и подарившему надежд. Его ярко синие глаза, казалось, выражали полную солидарность со мной, чувства, переполняющие и удушающие меня, вмиг стали понятны ему.

Наклонившись и перегнувшись через стол, он схватил врача за лацканы старого застиранного халата, отчего тот был даже не белым, а серо-зелёным, и внезапно севшим голосом произнёс:

— Ты спасёшь Олега, и сделаешь всё, что от тебя требуется.

В воздухе повисла опасная тишина, не предвещающая ничего хорошего. «Ты всё испортил, — крутилось у меня в голове, — нужно было попытаться договориться по-хорошему».

Врач, не отрываясь от взгляда своего агрессора и даже не пытаясь вызволить свой халат из его цепких объятий, медленно произнёс:

— Я понял.

Немедля поднявшись из-за стола, он подошёл ко мне, жестом подозвал медсестру, проходившую мимо, и отдал ей распоряжение привезти каталку. Затем врач осторожно положил Олега на медицинское оборудование для транспортировки пациента и повез моего сына в смотровую. Пойдя за ним, я увидел, как, надев перчатки для осмотра, врач начал осторожно ощупывать пострадавший череп ребенка.

— Это случилось внезапно, — начал было я, но он меня остановил.

— Я всё знаю.

На тот момент мне не показалось нужным уделить много внимания этой пустой, казалось бы, фразе, теперь стало понятно, что я ошибался.

Он механически, почти как робот, промыл рану на голове Олега, который продолжал находиться в бессознательном состоянии, и затем поднёс марлю с нашатырным спиртом к его носу. Поморщившись, малыш тихо застонал и, повернувшись на бок, согнулся в позе эмбриона.

— Готовьте реанимацию, — резко, как удар хлыста, прозвучало в смотровой, и тут же забегали нянечки и медсёстры, каталку повезли к лифту, я последовал было за ними, но врач предупреждающим жестом руки остановил меня.

— Туда нельзя. Как что-то изменится, вам сразу скажут.

Отчаяние вновь охватило меня, оно переходило в бессилие что-либо изменить. Сев на расшатанный стул возле лифта, я опустил голову на руки и закрыл глаза. Сколько ещё продлится эта пытка? От брюк и рубашки всё ещё пахло свежей кровью. Пахло моим сыном. Возможно, это последние флюиды жизни, покидавшей его, прощальный подарок Олежки.

— Не отчаивайтесь, — рука нашего попутчика легла на моё плечо. — Они сделают всё возможное, я уверен.

— Вы уверены?

Мой голос дрожал, руки леденели и живот сводило судорогами, страх полностью овладел моим телом и не оставалось сил ему сопротивляться. Да и не хотелось.

— Больше чем. Давайте выйдем на улицу, вам это пойдёт на пользу.

— А как же врач? А Олег?

— Не думаю, что вам скажут что-то ранее, чем через пару часов. Пара-тройка часов ожидания вам на пользу не пойдёт, ваш сын должен увидеть вас улыбающимся, а не затравленным.

Последовав его совету, мы спустились на первый этаж и, пройдясь по больничному парку, выбрали для ожидания скамью, которая находилась ближе всего к входу, на случай если меня будет искать дежурный врач.

Я не знал, как начать разговор с нашим таинственным спасителем. Не знал, о чём спрашивать. Он просто сел рядом и, посмотрев на меня, спросил:

— Это не вы случайно пишете книги на исторические темы?

— Д-да, — ответил я, заикаясь от волнения и пытаясь привести мысли хоть в какую-то видимость порядка, поднял глаза и взглянул прямо в лицо моего собеседника.

Оно не выражало никаких эмоций, гладкое, без единой морщины, отсутствовали даже привычные всем нам складочки, возникающие в результате избыточной активности мимических мышц. Лицо-маска. И только ярко-синие глаза необычно выделялись на этом бледном гладком лице. «Должно быть, в темноте они фосфоресцируют», — усмехнулся я про себя, и тут же другая мысль пронзила мозг: «А не начинаю ли я сходить с ума? Или может, это всё сон, я проснусь и облегчённо вздохну, понимая, что весь этот бред всего лишь переработка мозгом поступающей в него отовсюду информации».

Но его рука, внезапно обнявшая меня за плечо, разрушила последнюю иллюзорность наивных ожиданий.

— Я предпочитаю последнюю, «В объятиях Иуды», пусть даже там и встречаются некоторые разногласия, написано неплохо. Но вы можете писать и лучше.

— Как вы можете судить о моих возможностях?

— Я наблюдал за вашими творческими идеями от книги к книге, вы растёте, хоть и не достигли пока ещё вершины.

— Вершины чего?

— У каждого свой Эверест. Задайте себе вопрос, находясь здесь и сейчас: чего вы хотите?

Этот вопрос ошеломил меня, как удар молота по голове, выбив все мысли и оставив глухую пустоту. Временно утерянная способность разумно мыслить вгоняла меня в тупик. Я растерянно взглянул на него, НЕ ЗНАЯ, ЧТО СКАЗАТЬ.

Назойливый звонок мобильного вывел меня из ступора, ну, вы знаете первые мобилки, появившиеся после развала Советского Союза. Огромные, если сравнивать с нынешними мобильниками, размеры, гнусавый звонок и покрытие сети, оставлявшее желать лучшего.

Я не смог удержать трубку в руке, она выскользнула и со звонким гулом упала на асфальт. Он, вы уже знаете кто, быстро поднял её и передал мне.

— Да, — голос продолжал подводить меня, и, прокашлявшись, я повторил, — да, кто это?

— Началось! — взволнованный голос Лизы на том конце связи мог означать только одно: у неё начались предродовые схватки. Да, у нас должен был родиться второй ребёнок, София, которую мы очень ждали.

— Лиза, солнышко, — начал было я, продумывая, как и что я могу сказать в данный момент, и тут мой спутник, прижав палец к губам, дал понять, что сейчас не время говорить о том, что произошло с Олегом.

— Эээ, я сейчас подъеду.

— Оставь Олежку у моей мамы.

— А я не опоздаю?

— Нет, — улыбка, чувствовавшаяся в её ответе, согревала и это придавало некое чувство уверенности, что всё ещё наладится. Наша Соня обязательно дождётся папочку!

— Хорошо, через полчаса я у тебя, и мы поедем в роддом.

Прошло некоторое время, прежде чем я нажал на красную кнопку окончания разговора. Красный. Его было так много сегодня… Что же делать?

— Пока ничего ей не говорите, — словно отвечая на мой вопрос, сказал тот, кто, возможно, спас Олега.

— Но как я объясню?

— В ближайшие шесть часов ей будет не до объяснений, — ухмыльнулся он. — Но вы…

— Мужчина! — резкий окрик толстой санитарки, выбежавшей из больницы, обращался, по всей видимости, ко мне. Я встал и побежал ей навстречу, каждый шаг приближал меня к окончанию этого кошмара. Но сейчас я понял, как ошибался тогда. Впрочем, это уже не имеет значения.

Круглое красное лицо санитарки было взволнованным. Окинув меня оценивающим взглядом, она спросила:

— У вас такая же группа крови, как у вашего сына?

— Нет, к сожалению, нет…

— Врач послал меня, чтобы сказать, что нужно срочное переливание крови. И группы вашего сына нет в резерве больницы.

Надежды рухнули. Где я смогу найти донора? И Лиза, которая ждёт, что я приеду через 15 минут… Что мне делать?!Брать кровь у Лизы невозможно, да и как сейчас ей можно рассказать обо всём этом ужасе?

— Какая группа крови нужна?

Я узнал этот голос, в который раз за сегодняшний день он вёл меня по правильному пути. Единственно верному на тот момент.

— Четвёртая отрицательная.

— Я могу помочь, это моя группа крови.

— Не может быть! — наивно-восторженно вскрикнул я.

— Можете считать, что вам повезло, но взамен я попрошу сделать мне маленькое одолжение.

— Всё, что хотите! — воскликнул я, готовый на всё, лишь бы не терять ценное время.

— Тогда, в двух словах, я издатель, у меня есть своя типография, и мне нужен писатель романов ужасов.

— Но я…

— Нет, я знаю, вы пишете на исторические темы, но вы попробуйте, результат превзойдёт ваши ожидания. Какой гонорар вы получали за каждую из книг? Не говорите ничего, я готов увеличить это сумму в 10 раз. Представьте, что вы сможете сделать на ваш первый гонорар.

Улыбка тронула уголок его рта, и я понял, о чём он говорит. Избавиться от долгов за съёмную квартиру, купить новую машину, а не стыдливо выезжать на раздолбанной «пятёрке», или просить, чтобы мой сосед достал нужные нам запчасти. Он был хозяином одного из первых в Москве гаражей по продажам иномарок, и с видом человека, совершающего акт благотворительности, всякий раз, сочувственно кивая головой, брал те жалкие деньжонки, которые я мог ему заплатить.

Его взгляд сверлил меня, каждая мысль, мелькавшая в голове, отражалась в незнакомце подобно зеркалу, и чем больше я склонялся в сторону подписания контракта, тем улыбка на его лице становилась шире.

Последней мыслью-шоком, мыслью, пистолетом убившую остатки совести, стала вспышка, вы помните такие огромные вспышки на фотоаппаратах «Зенит», так вот, это была мысль, состоящая из четырёх букв: Олег.

— Ха, ха, ха, — зычно рассмеялся мой будущий издатель, откинув голову назад, и за широко расстёгнутым воротом рубашки на плече, со стороны лопатки, я увидел уродливый шрам, вернее несколько сантиметров этого шрама, он казался длинным, пунцово-красным, широким и даже кровоточащим в некоторых местах, отчего на его рубашке стали появляться капли сукровицы.

— Да не переживайте вы так. 90 процентов такие, как вы, и меня это радует. Стыд и совесть тут ни при чём, наоборот, они тормозят то, к чему стремится человек, а вы стремитесь спасти вашего сына, ведь так? Или я ошибаюсь?

— У вас есть ручка? — только и хватило сил спросить у меня.

Он тотчас же вынул обыкновенную серую шариковую ручку, с сильно обгрызенным колпачком на другом конце, и откуда-то взявшаяся папка с контрактом дополнила картину заключения контракта между двумя деловыми людьми. Или убийцами в окровавленных рубашках, как станет понятно позже. Но я же не испорчу вам вкус развивающейся интриги, не так ли?

Он отвёл меня на ту же скамейку, где до этого мы сидели. Недовольная санитарка, лицо которой начало багроветь от жары и злости из-за того, что мы так долго, по её мнению, решаем вопрос с переливанием крови Олежке, закричала противным голосом рыночной торговки:

— Эй, мужчина, так что, вы решили, что будете делать?

«Да, решил. Для себя я всё решил», — подумал я, только это было решено не для меня одного, а для нас всех, для моей семьи, включая нерождённую Софию.

— Минутку, я иду, — вежливо ответив, я быстро поставил подпись на контракте, там, куда указал мне издатель, и, расписавшись, заметил, что запачкал контракт рукавом рубашки, который пропитался кровью сына.

— Извините, — начал было я.

— Так даже лучше, — словно про себя сказал он. — Дайте ваш номер сотового на всякий случай.

— Да, конечно. — Под своей подписью, в коричневых разводах засыхающей на бумаге крови, я написал номер телефона.

Вместе мы подошли к санитарке, и мой издатель, сообщив, что готов стать донором для Олега, направился за ней в отделение реанимации. Остановившись лишь на момент у входа в больницу, он обернулся и подмигнул мне, словно мы стали друзьями не разлей вода.

Я взглянул на часы, оставалось 15 минут, чтобы доехать до нашей квартиры, но появляться перед своей женой в таком виде было невозможно и по пути я заехал к школьному другу, который всегда был готов выручить. Один из таких друзей, о котором вы мечтаете, но всего лишь единицы могут похвастаться этим, я был одним из них.

Быстро вымывшись и наспех рассказав, утаив некоторые подробности, о том, что случилось, я пробежал две улицы до нашего дома. В подъезде мой палец потянулся, чтобы нажать на кнопку вызова лифта, но надпись «Лифт не работает» остановила меня. Ну конечно, как же может быть иначе в такой говённый день.

Не помню, как я пролетел пять этажей нашей хрущобы, наконец, желанная дверь была передо мной. Прислонившись вспотевшей спиной к прохладной стене подъезда, я отдышался, прикрыв глаза. Звук приближавшихся шагов заставил меня прийти в себя и позвонить в дверь.

Подождав пару минут, я опять позвонил в дверь и, услышав неторопливые шаги, облегчённо вздохнул. «Хоть с тобой всё в порядке», — скользнуло в мозгу.

Когда открылась дверь, я увидел Лизу, стоявшую в полусогнутом положении, держась руками за свой большой живот. Она часто дышала, капельки пота выступили на лбу, каштановые волосы беспорядочно рассыпались по плечам, в её тёмно-карих глазах отражалась мука и в то же время радость ожидания.

— Наконец ты здесь, — прошептала она. — Возьми, пожалуйста, сумку, она в нашей спальне.

— Да, конечно, как ты?

— До роддома, думаю, дотянем, — подобие улыбки осветило её лицо. — И помоги, пожалуйста, застегнуть босоножки.

Через несколько минут мы были на выходе из подъезда, и я пытался поймать такси, но, как назло, они были либо заняты, либо их не было вообще. Троллейбус закрыл свои гармошечные двери прямо перед нами, паника начала вновь охватывать меня своими цепкими тонкими пальцами, всовывая их глубоко под ложечку.

«Она родит прямо здесь, на автобусной остановке, если не предпринять что-нибудь», — подумал я. Словно в ответ на мою мольбу, кто-то заклаксонил рядом с нами. Оглянувшись, я увидел знакомый злополучный «мерседес», ну конечно, мой сосед. «Нет, какого чёрта ты появился сейчас здесь? Чтобы ещё раз показать мою беспомощность? И без тебя смог бы справиться».

Стеклоподъёмник медленно опустился, и толстое, немного обрюзгшее лицо моего соседа, показалось в полумраке салона авто подобно полной луне. Он участливо-лицемерно посмотрел на нас, затем его взгляд оценивающе задержался на фигуре Лизы, и в конце концов он спросил:

— Вас подвезти? Я вижу, что ждать долго нельзя.

— Ох, Слава, ты прав, — сказала Лиза, рукой подпирая поясницу, — спасибо тебе.

— Садитесь.

Он сразу открыл дверь рядом с собой и жестом пригласил Лизу сесть. Поддерживая её за руку, я помог ей сесть и затем пристегнуть ремень безопасности, после этого сам сел на заднее сиденье.

— В какой роддом едем? — его голос был резким и немного хрипловатым, я ненавидел его, когда он смеялся, как дрожал его большой, словно желейный, живот, двойной подбородок, опускавшийся почти до половины шеи, и маленькие поросячьи, почти бесцветные глазки, буравившие тебя, заранее прикидывая, сколько ты стоишь и как бы тебе продать что-нибудь подороже. Но сейчас он был как никогда серьёзен и ждал адреса.

— Роддом номер пятнадцать, — достаточно сухо ответил я, кладя ладонь на плечо Лизы, сидевшей спереди.

— Тот, что на Шарикоподшипниковской?

— Да.

— Понял. — Резким движением руки переключив рычаг коробки скоростей, он свернул в ближайший переулок, чтобы сократить дорогу.

Всю дорогу Лиза старалась правильно дышать, но это не всегда ей удавалось. Иногда она вскрикивала, корчась от боли, и единственное, что мне оставалось, это поддерживать её морально. Минут через пятнадцать мы наконец-то доехали до роддома. Придерживая Лизу за руку, я помог ей подняться по лестницам и зайти в приёмный покой, наш сосед последовал за нами, участливо неся её сумку. На наше счастье врач акушер, который вёл Лизу, был на дежурстве и сразу начал оформлять её документы. Слава, в который раз пробуравив меня своими маленькими глазками, сказал:

— Ну что, удачи, известишь меня потом.

— Да, конечно, спасибо, что подвёз.

— А мне по пути было. Буду покупать второй гараж неподалёку отсюда, так что без проблем, — и, похлопав меня дружески по плечу, вдруг отпрянул и, странно посмотрев на меня, спросил:

— Ты порезался?

— Нет, с чего ты взял, — отшутился я. — Ну ладно, давай.

— У тебя кровь на шее за ухом, — поросячьи глазки подозрительно сощурились.

— Кровь, где? — Спросила Лиза, тщательно рассматривая меня.

— Да, наверное, задел лезвием, когда брился сегодня, — наврал я, спеша отделаться от надоедливого соседа. «Убирайся, чёртов боров», — думал я, продолжая вежливо улыбаться, но он не собирался и двигаться с места. Скрестив руки на своём раздутом животе и делая круговые движения большими пальцами, он пристально вглядывался в то место на моем теле, где остались следы крови Олега, не замеченные мной.

К моему счастью, акушер-гинеколог позвал Лизу в смотровую, и надоедливый сосед, судя по всему, решил таки заняться своими делами. Сильно хлопнув меня по плечу своей огромной ручищей с колбасоподобными пальцами, от чего меня чуть отшатнуло в сторону, он внезапно притянул меня к себе и на ухо прошептал:

— Не знал, что бреешь себе затылок.

От него несло недавно съеденным чесноком, коньяком и чем-то ещё непередаваемо отвратительным: когда ты терпеть не можешь человека, даже звуки его дыхания приводят тебя в бешенство, и с каждым его вздохом ты хочешь опустошить эти лёгкие раз и навсегда, стереть его с земли и очистить свой безоблачный горизонт от мерзкой тучи, закрывающей солнечный диск и мешающей тебе радостно жить. Помните, что я описал вам ранее? Про заключение контракта между двумя убийцами? Ха, конечно, я был прав. В каждом из нас живёт прирождённый убийца, монстр, которого мы подавляем нормами морали, библейскими истинами и жизненными устоями. Но он не глуп. Он ждёт момента, когда всё вышеперечисленное перестаёт охраняться нашим всевидящим стражем, назовём его, к примеру, совестью, и, поверьте мне, такие моменты бывают, тогда бессознательное открывает дверь той темницы нашего естества, где прячется монстр, и выпускает его.

Мой монстр поджидал у двери своей темницы, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Но мне удалось его удержать.

— Может, в парикмахерской вчера практикантка попалась? Такое впечатление было, что первый раз бритвенную машинку в руках держит. Спасибо, что заметил, — наигранно вежливо заметил я. — Ну извини, я думаю, что мне нужно переодеться для родильного зала.

— Что? Ты будешь присутствовать при родах своей жены?

— Да, — немного лениво протянул я, стараясь подражать его манере общаться. — Ну ты же знаешь это нововведение, пришедшее с Запада, поэтому Лиза и выбрала этот роддом, хотя, поверь, мне совсем не улыбается присутствовать там.

— Конечно, я тебя понимаю, по мне так лучше присутствовать при зачатии, — захохотал он, всунув руки в карманы своих новеньких брюк от Армани, достаточно плохо сочетающихся с малинового цвета пиджаком, эмблемой нашей новой России начала 90-х годов прошлого столетия. Я так же натужно улыбнулся, стараясь придать улыбке непринуждённый вид.

— Ну всё, брат, если что, звони.

— Непременно, — улыбнулся я и, показательно повернувшись к нему спиной, направился в палату, которая служила гардеробной. Там медсестра дала мне стерильный наряд будущего папаши, включающий блузу, штаны, стерильные тапочки и шапочку на голову. Надев всё это на себя, я посмотрел в зеркало и увидел в себе врача, того врача педиатра, который в эту самую секунду боролся за жизнь Олега.

— Пусть у тебя всё получится, — сказал я сам себе.

Предродовая находилась на втором этаже. Устав ждать больничный лифт, я поднялся пешком по лестницам и, открыв двери, услышал раздирающие вопли рожениц. Моей первой мыслью было убежать как можно скорее из этого места, так как я не выносил всего, что было связано с хирургией, травмами, болью, болезнями. Но я дал слово Лизе.