Мизеус

Елена Трумина (2024)

Маленький чешский городок Бржецлав. Спортивный магазин на цокольном этаже многоквартирного дома закрывается, а на его месте открывается новый. Жителей дома ожидает большой сюрприз. Трагикомическая история о причудах возраста, женских фантазиях, любви и смерти.

Квета

Прошел месяц. Зелень приобрела твердый, насыщенный цвет. Распустились темно-красные дудочки жимолости. Тонкий их аромат смешивался с запахом дикой сирени. Воробьи облюбовали кусты барбариса. Что за гомон с утра до полудня!

Ученики к Анне приходить перестали. Наступили школьные каникулы. Бруно поселился в соседнем здании. Каждое утро, в спортивной майке и шортах, он выходил на утреннюю пробежку, мускулистый, прямой, пружинистый, и ослепленная его животворящей энергией Анна старалась не пропускать этот приятный глазу момент.

У Анны имелась неодолимая тяга к красивым людям. Она любовалась статью гробовщика, его ногами, находя сходство их контуров с линиями древнеримских скульптур. Красоту их она сравнивала с красотою птиц, деревьев, музыкальных инструментов. Все, что имело идеальную форму, рождалось из божественной первоосновы, выплескивалось из небесного котла бесформенного совершенства, чтобы найти воплощение в грубой, но драгоценной материи.

Древнеримские ноги Бруно устремлялись в парк, заставляя Землю крутиться быстрее. Бег древнеримских ног мог бы стать новым пульсом планеты.

Анне хотелось рассказать о красавчике Квете, но как расскажешь старушке о гробах?..

Она рассказывала ей обо всем, как на исповеди, как на сеансе психотерапии.

Затасканное сравнение «божий одуванчик» Анна находила на удивление точным, Квета и была этим небесным одуваном, полупрозрачным, пушистеньким, на тонком стебельке, готовым в любую минуту рассеять бесследно в пространстве и утратить навсегда свою хрупкую, незащищенную, чудаковатую прелесть. Впрочем, сравнение с одуванчиком испарялось, стоило Анне поставить стул чуть ближе. К удушающему стариковскому духу, пропитавшему стены всего заведения и каждой комнаты, Анна относилась философски, но ее смирение не распространялось на зловонное дыхание рта. Дыхание Кветы было отравлено вонью остатков пищи, гниющих в дуплах старых, желтых зубов, душком тщательно пережеванной колбасы и острым запахом старческого нутра.

А в остальном старушка была прелестна. За последние лет пять восьмидесятилетняя Квета сдала не сильно. Только энергичнее тряслась ее беленькая головка, так что казалось, будто женщина не верит ничьим словам, а собственным не доверяет особенно.

В юности Квета была подающей надежды гимнасткой, ей пророчили славу знаменитой Веры Чаславска. До пятидесяти она умела закидывать колено за ухо и до шестидесяти чесала спину сверху донизу обеими пятернями.

Анна купила квартиру у одинокой, разбитой неожиданным артритом Кветы, когда та решила перебраться в дом престарелых.

— Эти приветливые сестры — полные дуры. — жаловалась она. — Как можно оставить старого человека без выпивки? Вредно! Они говорят: вредно. Что может быть вредно в моем возрасте? Это же смешно. Спасибо, милая. Прекрасная боровичка. Я же по чуть-чуть. Делаю глоточек, когда мне тоскливо. Глоточек, когда мне хорошо. Глоточек, когда я вкусно поем. Глоточек, когда закончу очередное вязание. Я почти закончила одеяло для твоей Юли. Дремлю, а из рук не выпускаю. Тут уснула, и мне приснилось, что оно вяжет меня. И нитки такие красивые, что мне завидно.

Квета вязала крючком разноцветные квадраты и затем сшивала их в единое большое полотно, красочное, как голландский цветочный сад.

— Очень красиво. Юля будет в восторге.

— Закончу и буду вязать для беженцев. Осень скоро, они там в палатках переморозят свои беженские зады. Что нового? Выкладывай последние сплетни!

Анна рассказывала. Про Макса, гастроли, Олю. У Мельникова проблемы с устрицами. К слову, старушка оказалась единственной не упрекнувшей Анну за разрыв с Гришей, не сказавшей что-то вроде «как жаль, такой хороший мужик, ну что же ты», возможно потому, что она была с ним незнакома.

Каролина записала Мартина на ушу и танцы, чтобы не болтался по улицам в каникулы. Мария откармливает его мясом из новой лавки. Студент-биолог Ота, тот белобрысый мальчишка из квартиры напротив, неожиданно оставил энтомологию и занялся птицами, на днях он вернулся из экспедиции по подсчету краснокнижных гусей.

Йоргос, о, старый пьяница нашел себе занятие! Пишет роман! Про графа Мизеуса. Какая-то греческая экзотика. Он же грек. Выдумывает истории про этого графа и в пабе срывает аплодисменты.

Анна умолчала, что замысел явился Йоргосу в то самое утро, когда в витрине он увидел гробы и возник в его воображении герой — высокий голубоглазый афинянин, со всей своей необыкновенной жизнью в загородном замке.

— Старый дурак.

Вместо велосипедов теперь мебель, да, пришлось Анне соврать, язык не повернулся сказать гроб, гробы.

— Все течет, все меняется. Жизнь не стоит на месте. У меня вот тоже… зуб выпал.

Большие сундуки пользуются спросом.

— Надо проверить, откуда везут эти сундуки. Они могут быть с двойным дном. В них могут прятать беженцев.

В салон зачастила Эва. Анна видела, как девчонка открывает ключом дверь. Эва появлялась ни свет ни заря каждое утро. Около одиннадцати она покидала салон, а вслед за ней обычно приходил и сам хозяин.

— Убирается. Летом подрабатывает. Хорошая девочка. Всегда мне нравилась. Сколько ей? Большая, наверное, уже.

— Четырнадцать, кажется. Странная. Всегда одна. Ни с кем не дружит.

— Хорошая девочка, — повторила Квета. — Умная.

Новое занятие нашлось и у Анны. Она наблюдает за жизнью салона, словно там не салон, а логово любопытного зверя. Хозяин много курит, вечно торчит на улице без дела. Разумеется, Анна не сидит дома, прилипнув к окну. Что ей, заняться больше нечем? Просто выглядывает по возможности. Так, иногда.

— А что он? Хорош собой?

— Да, — призналась Анна и, слегка покраснев, засмеялась. — Этакий Мендельсон в юности. С лицом необремененным мыслями.

Раздражают Анну молодые женщины, мелькающие туда-сюда. Зачем им, молодым и красивым… сундуки? Впрочем, она не настолько глупа, чтобы не понять, к какому сорту мужчин относится этот сероглазый обладатель древнеримских ног.

— Если у мужчины много женщин, значит он хороший любовник, — выдала Квета с усмешкой старой сводни.

— Очередной миф, который женщина повторяет вслед за мужчиной, — с полной серьезностью возразила Анна. — Мужчины совсем задурили нам голову.

— Наверное, ты права, — вздохнула Квета. — Я рада, что стара. Современная женщина совершенно сбита с толку.

Однако сегодня Анна поняла, что гробы Бруно, эти расфуфыренные парусники смерти, добрались и до Кветиного дома престарелых.

— У нас новая дама, — сообщила старушка и осуждающе покачала головой. — Она въехала с собственным гробом. Мне кажется, она не в себе. Он у нее с рисунками. Знаешь этот старый мультик про крота? Вот. Хочешь, скатаемся, посмотришь. Она всех приглашает. Бедняжка. У нее нет кишки.

Сверкнув глазами, Анна покачала головой. В другой раз. Сердце вдруг зачастило, не хватало еще панической атаки…

Она поспешила уйти, чтобы не тревожить старушку.

Домой она возвращалась задумчивая. Общение с Кветой настраивало ее на философский лад. Милейшая старушенция. Принимает жизнь со спасительной иронией. Большое везение, говорит, что скрючило ноги, а не руки, руки-то важнее. Старается, квохчет, бодрится. Анна не могла бы ездить к ней, будь она разбитой, недовольной, боящейся смерти старухой. Анна окружала себя оптимистами. Не выносила нытиков, хотя сама, чего греха таить, любила побухтеть. Она плохо чувствовала себя рядом с людьми разочарованными. Избегала сломленных, как прокаженных, боялась их. В трамвае она в очередной раз посмаковала мысль о том, что у нее все хорошо. Уютный дом, прекрасный сын, добрая толстуха Юлька, любимая работа, мужчины время от времени баловали ее вниманием. Молнии теперь ударяли где-то рядом. Анна с легкой грустью подумала о двух школьных подругах, оставшихся в России. Обе рвали задницы на работе, у одной свекровь второй год лежит, у второй диабет у сына и что-то с ногами. Есть, к счастью, еще Толик, однокурсник, у него своя группа, своя банда, как он говорил, и каждый раз звал Аню: нужна флейта, баян, окарина, они играли все народное, фольклорное. Что ты там киснешь в своей школе, мы дадим тебе шляпу с пером, оденем в дирндль, ты будешь царица альпийских лугов, пастушкой в белых гольфах! И скидывал ссылки на их выступления, где он сам седой, постаревший, но длинноволосый и молодой душой, в остроносых туфлях и кожаном жилете, наяривает на укулеле, а рядом юная скрипачка подыгрывает что-то вакхическое.

Анна вскинула голову, поймав себя на том, что она будто итог подводит? Выстраивает вереницу счастливцев и несчастливцев. Будто жизнь заканчивается, но ведь это совершенно не так, впереди у нее еще много, она надеялась, много приятных лет. Так откуда рассудительное уныние? О да. Это все из-за них. Проклятых сундуков. Они преследовали ее. С русалочьими, воспевающими дно, песнопениями. С кротовьим ностальгическим молчанием…

Только бы он не стоял на улице, думала Анна, приближаясь к дому, уже не удивляясь этому своему желанию-нежеланию. Только бы проскочить. Однако он стоял. И не один. Анна замедлила шаг, понимая, что встречи не избежать. Женщина, где-то Анна ее видела, села в авто…

Хлопнула дверца…

— Доброе утро! — приветствовал гробовщик.

— Доброе-доброе. Это? Это же не…

— Это Петра Држизгалова. Вы ее знаете?

Пораженная известием Анна подошла ближе.

— Знаю ли я Петру? Вы шутите? Ее все знают!

— Да, это верно, — он засмеялся. — Она купила у меня гроб. Для души, заметьте.

— Она похоронит в нем душу?

— Она хочет быть, как Сара Бернар.

Анна усмехнулась — метит в Сары Бернар? Как трогательно. Петра хоть и звезда, но до Сары ей, как свету ночной лампы до северного сияния.

— А мне в юности говорили, что я на Сару Бернар похожа.

Анна кокетливо пригладила темные волосы и повернула голову в положение, из которого она была особенно похожа на великую актрису. После совместного свиста под луной в разговорах с новым соседом Анна придерживалась шутливого стиля общения.

— У вас, я бы сказал, черты совсем другие, глаза слишком большие…вы больше похожи на Павлину Поризкову.

Бруно наклонился ближе и непозволительно откровенно позволил себе рассматривать слегка тронутое пудрой побледневшее лицо Анны.

— Кстати, хотите увидеть новый гроб? Мне интересно ваше мнение, — простодушно добавил он, не отстраняясь и словно не замечая, как взгляд Анны утрачивает непринужденное выражение, а сама она отклоняется назад.

— Проходите. Не бойтесь.

Гроб, о котором говорил Бруно, стоял отдельно от остальных, в глубине зала, дополнительно подсвеченный сбоку, и больше походил на вырванную светом часть церковной или монастырской стены.

Что-то подобное Анна чувствовала в соборе: молитвенный дух, священный трепет. Горькое смирение? Она не была религиозна, но дыхание затаила, едва ее взгляд остановился на росписи. Пять искусно написанных икон не имели границ между собою, но тон и насыщенность фона не позволяли слиться им в единый ряд. Анна подошла ближе, разглядывая крышку, визуально разбитую на три крупных фрагмента, и к своему удивлению обнаружила, что роспись имеет с иконами лишь внешнее сходство. Это не были сцены из жизнеописания святых, как Анне показалось сначала. Мужчины в деловых костюмах ловили средневековых птиц, а женщин в коротких юбках окружала условная позолоченная растительность. Материал, цвета, двухмерность рисунка создавали полную иллюзию подобия, но темы изображений оказались мирскими. Все было искусно прописано в деталях. Анна даже разглядела на пакете в руке одной женской фигурки надпись PRADA. Придавая живописи завершенность, по краю тянулись две полосы — золотая и красная.

Анна молитвенно сложила ладони. Потрясенная, отступила назад. Живопись обладала необъяснимой притягательной силой, магической силой. Анна растерянно оглянулась на гробовщика, но тот глядел в сторону, спокойно ожидая ее ответа. Снова взглянув на него, Анна поняла это и усмехнулась вихрю собственных переживаний. Как глупо, как глупо, подумала она. Гроб, иконы и она перед ними в молитвенном молчании. Что с ней? Это гроб. Гроб! Самая горькая вещь на свете. И недоиконы. Вот дура. Жуть. Морок. Жуть и наваждение…

— Если бы я была епископом, я бы отлучила вас от церкви, — заметила она холодно.

— Мне казалось, вы скажете другое. Но я атеист. И потом расписывал не я. Я делаю не все гробы, часть работы я отдаю. Для меня самого эта роспись явилась полной неожиданностью.

Эти слова Анну не удивили. В живописи была тайна, в ней чувствовались глубина, искренность, что-то феноменально-живое. Роспись на других гробах в сравнении с ней выглядела дешевой мишурой, вычурным легкомысленным баловством.

— Но это еще не все. Смотрите. Внутри я использовал касайский бархат, — Бруно откинул крышку.

— Тот самый из Конго?

— Да-да, мне приятно, что вы помните, — он кинул на Анну теплый и благодарный взгляд. — Этот бархат просился сюда. Однако дерево самое дешевое. Так что цена невысока.

Услышав слова «цена невысока», Анна вернулась к своей обычной насмешливой манере.

— Не говорите мне, не нужно меня шокировать.

— Не буду.

— А распродажи у вас бывают?

Гробовщик покачал головой.

— Увы. Гробы не выходят из моды.

— Он прекрасен.

— Но цена действительно не так высока.

— О чем вы? Я не сумасшедшая гроб покупать. Представляю, что сказал бы сын.

— Хотите лечь внутрь? Парадокс в том, что нам не судьба полежать в гробу. Ведь, когда это произойдет, нас уже не будет.

— Вы шутите?

— Ничуть.

— Я не полезу в гроб! Вы с ума сошли.

Анна засмеялась, с горькой иронией констатируя в смехе призывные ноты флирта.

— Попробуйте.

Может, он маньяк? Накинется на нее прямо в гробу? И что же он с ней сделает? Анна сжала губы, чтобы не расхохотаться.

Если она откажется, он подумает, что она старая закомплексованная тетка. Она не хотела, чтобы он так думал.

Тем более парень прав, когда она еще полежит в гробу? Тем более в таком!

— Значит, вот так взять и лечь прямо в гроб? Ха-ха-ха!

Как в прорубь нырнуть!

— Туфли лучше снять.

Только туфли?!

Анна сняла туфли, шагнула в гроб и, придерживая низ платья, легла. Жаль, она не знала, что все так обернется, иначе бы надела что-нибудь длинное, дорогое…а не эти открывающие колени маки, похожие на кровавые пятна.

Она лежала, зажмурившись, чувствуя чудовищную робость.

Какая чепуха! — рассердилась вдруг на себя. Что за вздор. Она девочка что ли? Ей скрывать нечего. Она такая, какая есть. И приоткрыла один глаз — смотрит ли?

Смотрел. Бесхитростно и вдумчиво, словно оценивал, достаточно ли хороша эта модель для его совершенного творения.

Лежа в гробу, Анна думала совсем не о смерти. Смерть казалась ей чем-то жутким, тошнотворным, но таким далеким, таким же недосягаемым, как черные дыры вселенной. Лежа в гробу, Анна думала о любви. Ей вспомнились светлые, счастливые лица Макса и Ольги, потом перед глазами появилось лицо Мельникова, с его вечно встревоженным выражением, эта его межбровная складка до середины лба, и Анна подумала, неужели она теперь одна из тех женщин, которым чинят в кухне кран, а не дарят цветы? Возраст делает людей такими? Прагматичными, высохшими, нечувствительными. Что это вообще было? Удивительно, что кольцо подошло. Может, дело вовсе не в самой любви, а в том, что он так и не сказал… не произнес тех самых простых слов признания? Может, в этом все дело? Но что бы это изменило?

Вздохнув, Анна открыла глаза. Господи, какими глупостями, оказывается, набита ее голова!

Где-то снаружи Шваб гавкнул два раза. Он всегда подавал голос дважды. Був. Бревис. Був.

— Ну как? — поинтересовался Бруно.

— Жутковато.

Анна говорила правду, сердце колотилось, она хорошо знала этот внезапный бег с горы, и что через несколько секунд ее единственным желанием станет выскочить на улицу, глотнуть воздуха, позвать на помощь. Она пыталась сохранить контроль над дыханием, не выдать своего ужаса, но дышать ровно уже не получалось. Ощущение катастрофы неумолимо приближалось, но Анна сохраняла видимое спокойствие, уговаривая себя, что это всего навсего приступ банальной паники, от которого еще никто не умер.

— О чем думаете?

— Я думаю о том, что собираясь дома выпить чаю, можно оказаться в гробу.

Надо говорить, это отвлекает, судорожно думала она, ощущая, каким плотным становится внутри легких воздух.

Бруно с серьезным видом кивнул.

— Да, жизнь непредсказуема в этом смысле.

Затем улыбнулся.

— Я забыл…секунду… подушечку для удобства.

И нечаянно коснувшись женской шеи, Бруно заботливо положил под голову Анны подушечку.

— Так лучше?

Анна не ответила, приступ отступил, и она оказалась во власти каких-то волшебных ощущений. Она снова глубоко вздохнула.

— А какой гроб купила Петра? Она видела этот?

— Нет, у нее был спецзаказ. Она приезжала взглянуть, как вышло.

— С кадрами из ее фильмов?

Дзынь! По улице проехал велосипед. Она скучает по этим велосипедным звоночкам.

Бруно что-то ответил по-итальянски и засмеялся.

— Вы итальянец?

— Нет, я вырос в Эстонии. В Италии жил последние три года, в разных городах. Не могу сидеть на одном месте. Кочую. Через год думаю отправиться в Черногорию.

— А в России? В России были?

— Нет, там бывать не приходилось. Так вы русская?! Как я сразу не догадался! Загадочная и глубокая русская душа!

Русская душа промолчала, подумав, что этот Бруно, наверное, дурак. Одновременно она увидела, что взгляд его скользит по ее телу, и взгляд этот мужской совсем не двусмысленнен. Она с удивлением уставилась на этого такого откровенного и привлекательного в его молодости мужчину, глядящего с нежным, вопросительным вниманием и тут же глаза закрыла. Кубарем скатившись с горы, Анна бесшумно ушла под воду, секунды забвения, и вдруг вынырнула, услышав, как оглушительно хлопнула дверь. Кто-то вошел в салон, стуча каблуками. Анна открыла глаза и приподняла голову.

Конец ознакомительного фрагмента.