Шакалота. Цена свободы

Елена Филон, 2017

Максим Яроцкий пережил страшную трагедию. Больше он не тот парень, которого все любили. Мало кто знает, какую опасную игру он ведёт, считая это расплатой для тех, кто обязан понести наказание. Это тайная игра на прохождение заданий посредством шантажа, в которую втянули мою сестру и изнасиловали. А следом втянули и меня. Я понятия не имею, какой компромат нашёл на меня Макс и за что так поступает с девчонкой, которой год не было в городе, но, вернуться в школу и пройти игру, всё, что мне остаётся, чтобы докопаться до истины и помочь сестре. А ещё, у меня тоже есть секрет. Вот только я понятия не имела, насколько он страшный.

Глава 3

— Багрянова? Багрянова? Багрянова! Да что же это… Багрянова!!! ЛИЗА!

Макс для чего-то кивает в сторону доски.

— Тебя там зовут, кажется, — ухмыляется и глаз с меня не сводит. А меня как током вдруг прошибает и только сейчас доходит, что Ольга Альбертовна меня уже как несколько минут дозваться пытается.

— Простите, — мямлю краснея до самых ушей и утыкаюсь взглядом в парту, пока мои одноклассники не теряют возможности вновь посмеяться и пару остроумных шуточек пустить на тему, что я на Макса залипла.

И, да, я залипла, но не в этом смысле!

«Боже… Лиза, что ты творишь?»

Потираю лицо ладонями и тяжело вздыхаю.

«Хочу показать тебе кое-что». — Вот после этой фразы вылупилась на Яроцкого, как баран на новые ворота, а теперь и он возможности подколоть не упускает.

— О чём-то гаденьком подумала, а?

— Нет, — круто разворачиваю к нему голову, а тот вновь посмеиваться начинает при виде моего залитого краской лица.

— Ну, точно, — кивает, щёлкая ручкой. — О чём-то ооочень гаденьком.

— Да нет же, — шепчу и пытаюсь спрятаться от него за учебником, сползая на стуле как можно ниже. — Я никуда с тобой не пойду.

— Потому что папочка запретил?

Стреляю в него взглядом поверх учебника:

— И поэтому тоже.

— Так значит, запретил. Не удивил. Страшный он у тебя! Бр-р-р… — иронично вздыхает и бросает в меня шариковую ручку.

— Эй!

— Опять эти двое! Нет! Ну, сколько можно уже?! — Ольга Альбертовна хлопает журналом по столу. — Мне рассадить вас, или что?!

— Да! — с энтузиазмом восклицаю.

— Нет, — вяло отвечает Яроцкий, опуская мою поднятую руку. — Простите, Ольга… эм-м… как там?

— Альбертовна, — шиплю, поджимая губы.

— Альбертовна, — кивает Яроцкий. — Всё время забываю. Мы больше не будем, Ольга… Как там?

— Последнее замечание.

— Давай свалим? — Макс выхватывает учебник у меня из рук и бросает на парту. — Прямо сейчас?

Игнорирую. Открываю тетрадь и принимаюсь записывать название сегодняшней темы, а также приказываю этим диким крылатым созданиям внутри живота впасть в посмертную спячку. И взгляд этот, будто дыру мне в виске просверлить пытается, чувствую.

Да что не так вообще? Откуда столько веселья?

— После этого урока жду тебя возле раздевалки, — звучит как утверждение.

Не сдерживаюсь и вновь одариваю Яроцкого взглядом а-ля «Да что тебе от меня надо?».

— Физкультура, — многозначительно играет бровями тот. — Следующая. Ты ведь всё равно не ходишь?

— Это не значит, что я буду её прогуливать, — отворачиваюсь и тихонько добавляю: — Ещё и в компании с тобой.

Не отвечает. Украдкой поглядываю, как с задумчивым видом в окно смотрит на залитый осенним солнцем внутренний двор. Погодка сегодня и вправду сравнительно хорошая, солнце пусть и холодное, а порывы ветра достаточно сильные, но дождя, по крайней мере, нет и небо чистое.

— У раздевалки, — спустя время повторяет Макс, и тут до меня доходит!

— Четвёртое задание? — шиплю с циничным пониманием.

— Слишком просто, — встречается со мной глазами. — Всего лишь моя просьба.

О, теперь мы, оказывается, и так умеем? Кто бы мог подумать.

Стоит почаще напоминать этим чудовищным бабочкам в животе, что парень напротив — мой куратор в больной игре, которая всё ещё не закончилась!

Сразу после звонка сгребаю все вещи в рюкзак, подхватываю Зою под руку и пытаюсь как можно быстрее сбежать от Яроцкого и Ольги Альбертовны, которая провожает меня крайне недовольным взглядом.

— Быстрее, — шепчу Зое, которая еле тащится, на ходу бросая в сумку вещи.

— Лиза. Останься на минуту.

— Ну вот, — вздыхаю, прикрывая глаза.

— Я подожду, — Зоя кивает на биологичку, которую, судя по лицу, ох как распирает отчитать меня за поведение.

Так и случается. Приходится заверять Ольгу Альбертовну, что подобное больше не повторится, и жаловаться директору, и уж тем более моим родителям вовсе ни к чему. В итоге решает поговорить с классным руководителем о моей пересадке и выпроваживает за дверь.

— Говори, чтобы со мной посадили, — теперь Зоя идёт слишком быстро, словно урок физкультуры — её любимый урок.

— Аня выздоровела. Меня к тебе не пересадят.

— А ты я смотрю не больно-то и хочешь, м?

— С чего это? — фыркаю, толкая дверь на лестницу, и принимаюсь сбегать на первый этаж.

— Что у вас? — усмехается в спину Зоя. — Люблю, куплю и полетели?

— Ещё громче скажи, а то тут же так пусто, никто не слышит!

— Да пофиг как-то.

— Это потому, что тебя никто не целовал на глазах у сотни народа и на камеры не снимал.

— Точно, — с грустью вздыхает. — А жаль.

— Так. Направо не смотри, — вновь хватаю Зою под руку и быстро шагаю по коридору первого этажа к спортивному залу, делая вид, что вовсе не замечаю Яроцкого у дверей раздевалки.

— Это что? Это он тебя, что ли…

— Молчи, Зоя! Просто иди!

— О, у Яроцкого такое же пальто, как у тебя? Прикольно.

— Что?!

Кто разрешил ему брать моё пальто?

Эта секундная остановка выйдет мне боком — уверена. Секунда, за которую Яроцкий успевает перехватить меня у Зои, вцепиться в локоть и потащить за собой.

— Прикроешь! — поднимает два пальца в воздух, будто команду Зое отдаёт.

— Тебя, или её?! — в непонимании кричит Зоя вслед.

— Забавная у тебя подружка, — ухмыляется, толкая от себя входную дверь, и следом толкая через порог меня.

— Я никуда не пойду! — пячусь. Да кто вообще ему столько прав дал?!

Толкает в спину через порог второй двери и вот я уже на крыльце!

С возмущённым видом складываю руки на груди и сдуваю с лица прядь волос.

— Сказала, что никуда не пойду. Ты оглох?

— Какая же ты сложная! — хмурится, набрасывает мне пальто на плечи и застёгивает на первую пуговицу. — Ну и не иди, — подхватывает под ноги и забрасывает к себе на плечо, так что я даже дёрнуться не успеваю. — Полетели.

— Поставь на место! Поставь меня на место, говорю! На нас все пялятся!

— Тебе не всё равно? Может это — единственное, что им счастье в жизни приносит?

Наконец Яроцкий соизволяет опустить меня на землю, и только я собираюсь без лишних слов зашагать обратно к школе, как замечаю — кивает в бок, где рядышком со школьными воротами припаркован…

— Я же сказала, что больше никогда в жизни…

— Это не мотоцикл, — перебивает. — Всего лишь мопед.

— Мопед?.. А, ну да, мопед. Теперь мне однозначно полегчало.

Смотрю на махину довольно потрёпанного вида, словно на ней долго кто-то неумелый катался, и тем же взглядом смотрю на Яроцкого, который уже перебрасывает ногу и опускается на сидение.

— 60 км/ч — максимальная скорость, — с таким разочарованием сказал, будто его кто-то заставляет ездить на ЭТОМ. — Но я буду ехать ещё медленнее, обещаю. — Делает крестик из пальцев и с преувеличено серьёзным видом добавляет: — Клянусь.

И почему я всё ещё на месте стою?

— Держи, — протягивает мне шлем. — Для страховки. Гнать не буду. Ну? Ждёшь, пока вся школа с тобой попрощаться выйдет?

Чёёёрт! Откуда вас столько здесь? Только разве что младшие классы посмотреть не вышли?

— Ну, — подгоняет, тряся шлемом.

— И куда ты меня везти собрался?

— Узнаешь.

— Сейчас скажи.

— Не доверяешь?

Сужаю глаза:

— А должна?

— Ну, я же обещал не врать тебе. — Вновь трясёт шлемом.

Смотрю на него и даже глазом не веду.

Запрокидывает голову к небу, раздражённо вздыхает, выпуская изо рта облачко пара, и вновь смотрит на меня:

— А если мы все завтра умрём?.. — Щурит глаза. — Последнее о чём будешь думать ты, так это о том, что провела последний день своей жизни в тухлой школе, вместо того, чтобы провести его так, как хочется.

— Откуда знаешь, чего мне хочется?

— Ну, ты ведь всё ещё здесь.

Вот же…

Хочется попросить его не улыбаться так. Хотя бы при мне. Ненавижу эту его победную улыбку, слишком хорошо она обезоруживать умеет, мозг в вату превращает, толкает на самые безрассудные поступки, о которых ещё час назад и подумать не могла. Но вот я сижу на мопеде за спиной Яроцкого, обнимаю его так крепко, как только могу и вдавливаюсь грудью ему в спину. Страшно не потому, что подо мной рычит мотор и мопед катит по улицам города — в детстве с папой на велике и то быстрее каталась, — страшно от мысли: если я добровольно пошла на это, то как далеко вообще могу зайти?..

Макс не солгал — тащимся, как черепаха. Так медленно едем, что даже попросить хочется немножечко поднажать. Перчатки остались в рюкзаке, а рюкзак за спиной, и пальцы, сцепленные в крепкий замок на животе Яроцкого, уже порядком замёрзли.

— Скоро? — кричу ему на ухо.

Кивает в ответ. Как и десять минут назад. Как и двадцать минут назад.

Понятия не имею, куда мы едем, понимаю лишь то, что мы уже практически на окраине и мне это совершенно не нравится. Время раннее, большинство людей на работе, даже на центральной набережной практически ни души, так что же мы здесь забыли — на старой набережной, посетителями которой в это время года является лишь свора бродячих псов?

Мопед продолжает катить по разбитой дороге, подпрыгивая на кочках и ямах, дома становятся старыми, двухэтажными, некоторые окна забиты досками, из других — разбитых, — ещё выпархивают старые занавески. Не так давно эти дома определили под снос для полной перестройки старого района. Я не часто здесь бывала, можно даже по пальцам одной руки сосчитать. Но папа в детстве жил в одном из этих заброшенных домов, и когда я была маленькой, часто рассказывал, как проходило его детство. А ведь раньше это был центр города, пока его не начали активно расстраивать. Теперь же, центральная набережная обустроена в лучшем виде — всё для отдыхающих, а вот это страшное местечко власти обещали привести в порядок за пару-тройку лет, построить туристический комплекс и аквапарк. Пока не особо прогресс заметен.

Яроцкий глушит мотор недалеко от старого причала, помогает мне слезть с мопеда и освобождает голову от шлема. Дрожа от холода, тут же принимаюсь прыгать на месте и растирать замёрзшие ладони.

Без слов и всяких комплексов расстёгивает молнию на моём рюкзаке за спиной и застёгивает обратно. Водружает кепку мне на голову, а следом и капюшон от байки набрасывает.

— Ветер, — поясняет как бы невзначай.

«Ветер. Угу», — для чего-то повторяю мысленно.

— А что мы здесь делаем? — оглядываюсь.

Макс запрыгивает на такой же полуразрушенный, как и всё в этом районе каменный парапет, прячет руки в карманах бомбера и несколько минут смотрит на бушующее море. Ветер играет с его волосами, куртку как парусник надувает на спине, бросает в лицо мелкие брызги воды и, наверное, мне стоило бы отвернуться, заставить себя найти зрелище поинтереснее, но… не могу. Не могу глаз от него отвести, и вот холод уже кажется сущим пустяком, порывы ветра вовсе не обжигают кожу, и тревога куда-то исчезает, потому что внутри вдруг так тепло становится, так спокойно, как если бы вдруг лето началось, тёплое солнышко согрело кожу, птицы запели, бабочки ожили… Бабочки… Опять эти бабочки. Их стало слишком много в моей жизни.

Опускаю взгляд и молча пинаю носом кеда камень под ногами.

— Так… так что мы здесь делаем? — наконец спрашиваю, чувствуя себя слишком неловко с ним наедине.

Макс оборачивается и протягивает мне руку:

— Иди сюда.

— Зачем?

— Вот же ты упрямая, — так улыбается, что самой в ответ улыбнуться хочется. — Расскажу кое-что. Давай. Иди сюда. Отсюда лучше видно.

***

Лето перед десятым классом

Конец июля

— Давай. Иди сюда. Залазь. Отсюда лучше видно.

— Костик, блин, какого фига мы тут делаем? Ну, серьёзно… Тебя вон те парни вообще не смущают? — киваю на свору бродячих собак.

— Не трогай их мусор, они не тронут тебя, — подмигивая, заверяет Костян, затаскивая меня на разбитый каменный парапет у старой набережной. — Смотри. — Кивает на пылающее в свете заката море. — Солнце сейчас садиться будет.

— Ну… ага, — киваю, скептически поглядывая на друга. — Закат.

— Зака-а-т, — с ностальгическим видом повторяет Костик, а я не спускаю взгляда с его лица и пытаюсь понять, кто этот странный чувак передо мной и куда он дел моего лучшего друга.

— Закат, — повторяю с тупым видом. — Клёво. Ага.

— Ага. Клёво.

— Ты кто? — интересуюсь у него на полном серьёзе.

Костик закатывает глаза, будучи раздражённым моей тупостью как я понимаю, садится на парапет и вытаскивает из рюкзака отцовский фотоаппарат.

— Стащил? — вскидываю бровь, присаживаясь рядом.

— Разумеется, — довольно ухмыляется Костян.

— Круууто. Хочешь, чтобы я пофоткал тебя на фоне заката?

— В точку, братишка! — с преувеличенным восторгом восклицает Костик, щёлкая двумя пальцами. — Подожди, я надену бикини. Чёрт, кажется, я забыл бикини!

— М-м… Ню? — предлагаю с важным видом.

— Как вариант, — не сдерживает смеха Костик. — Ладно, не отвлекай меня, сейчас начнётся.

Упираюсь ладонями позади себя в парапет и невольно отмечаю, что сегодня закат действительно красивый. Настолько огненный, что, кажется, будто море в огне пылает.

— Багряный закат…

— Ооо… Костян, не начинай, — умоляю.

— Не буду.

— Думаешь, получится? — спрашиваю.

— Должно. Сегодня точно должно.

— Ладно, но для чего так далеко ездить? Если Ярик узнает, что я его мопед опять взял, мне не жить.

— Ярик давно уже на нём не ездит, — Костик кивает на море. — Смотри-смотри. Отсюда лучший вид на закат и не мешает никто. Нужна полная концентрация, понимаешь?

— Поэтому мы сюда тащились? Тут воняет, будто труп где-то рядом гниёт. И задумайся, чувак, а ведь это может быть правдой!

— Ни фига ты не понимаешь, Макс, — вздыхает Костик, настраивая фотоаппарат. — Чудеса не случаются в таких местах, как центральная набережная. Там слишком шумно, всегда много людей, там… там атмосфера не та, испорченная, сечёшь? Поэтому мы здесь — в особенном месте.

— Чудеса? — теперь обе мои брови выгибаются, а изо рта вырывается каркающий смешок. — А разве то, что ты так упорно увидеть пытаешься — не наука?

— Это синонимы, братишка. Два понятия, которые сами люди разделили бездной скептицизма и недоверия. Например, если ты не любишь молоко, то ты не будешь пить молоко, но предложи я тебе молочный коктейль и ты с радостью его выпьешь.

— Ну… да, я люблю молочный коктейль.

— Видишь. Но молоко — оно везде молоко. Разница в том, в каком виде его тебе подадут и в том, какое название тебе больше нравится. Так и здесь. У науки и чуда одна основа.

Кладу ладонь Костику на лоб и без шуток интересуюсь:

— Ты заболел?

— Смотри, — вновь кивает на море. — Пару минут осталось.

Вздыхаю:

— Ладно. Давай посмотрим на это твоё молоко.

— Зелёный луч.

— Зелёный луч, — повторяю скучающе.

***

— Зелёный луч?

— Да, — Макс приседает на корточки. — Я смотрел на Костика таким же взглядом, каким сейчас смотришь на меня ты, Лиза. — Горько усмехается и потирает ладонью шею. — Но он упрямый, как баран был. Был уверен, что увидит его однажды.

Опускаюсь рядом и продолжаю внимательно смотреть на Яроцкого.

— Костик где-то прочитал, — продолжает рассказывать, а глаза, такие печальные, на море смотрят, — что если внимательно смотреть на солнце во время заката, когда верхний край диска соприкасается с линией горизонта, именно морского, и последний яркий луч ударяет по глазам, то можно увидеть его совсем в другом свете. В ярко-зелёном. Таком, каких в природе не существует и ни один художник не может получить его на своей палитре, — бросает короткий взгляд на меня и пожимает плечами: — Это Костика слова.

Задумываюсь, припоминая.

— Я читала об этом, — наконец осеняет. — В романе Жюля Верна. Роман так и называется «Зелёный луч». Главная героиня прочла заметку об этом явлении в английской газете и отправилась в путешествие, чтобы собственными глазами увидеть этот самый зелёный луч.

— Ого, — Яроцкий смотрит на меня с такой теплотой, от которой вновь сердце в груди замирает, — вам с Костиком точно было бы о чём поговорить.

Отвожу смущённый взгляд к морю и чувствую, как вновь кровь к лицу приливает.

Макс спрыгивает с парапета на узкий песчано-галечный пляж, подхватывает камешек и, замахиваясь, бросает в шумное море.

— Костик говорил, что для того, чтобы увидеть эту зелёную хрень нужно три условия, — голос звучит громче. — Открытый горизонт, чистый воздух и свободная от облаков сторона горизонта, где происходит закат. Или восход. Но на восходе мы никогда сюда не приходили. Что он только не делал, чтобы увидеть его… — мрачно усмехается, — и прыгал тут, как ненормальный, где-то прочитав, что в движении увидеть луч больше шансов. То сидел и даже не двигался, не моргал почти, а мне даже дышать громко запрещал. Но… он так его и не увидел. Этот луч долбаный.

— Я… — беззвучно спускаюсь с парапета на островок пляжа. — Я не знала, что Костя… был таким.

— Ты вообще его не знала, — отвечает, стоя ко мне спиной, но я не слышу упрёка в голосе. — А могла бы, если бы не… Если бы не куча всего! Если бы не Костя со своей тупой нерешительностью! Если бы не я, который смеялся над его чувствами! Если бы не… — Замолкает, опускает голову и тяжело дышит.

Моя рука невольно поднимается, чтобы проявить сочувствие, быть может похлопать Макса по плечу, но решимости не хватает: опускаю её так же быстро и прячу в карман пальто.

— Держи, — Яроцкий разворачивается ко мне и протягивает сложенный вчетверо лист бумаги, исписанный шариковой ручкой с красными чернилами. И только принимая его, понимаю, что это фотография с запечатлённым на ней огненно-красным закатом.

— Багряный закат, — Макс говорит с прежним спокойствием и так пристально смотрит, будто не хочет пропустить ни одной эмоции на моем лице. — Костик так в шутку его назвал. Он для тебя этот снимок сделал.

Смотрю на помятую фотографию и не знаю, что испытываю, слишком много всего и одновременно ничего. Только горький комок в горле растёт всё больше, так что сглотнуть не получается.

Присаживаюсь на корточки, прислонясь спиной к каменному парапету, и неотрывно смотрю на фотографию. Это чувство — бессилие, оно не выносимо, оно душит. Я совсем не знала Костю, но живее чем сейчас, он для меня никогда ещё не был. Это так… это так несправедливо.

Закрываю глаза и вижу его лицо, его смущённую улыбку, которой никогда не придавала значения — разве кто-то мог смущаться при виде такой, как я? Вспоминаю, как его голова просовывалась в дверь нашего класса после каждого звонка на перемену и вижу… теперь вижу, как он смотрел на меня тогда…

— Прочти, — слышу над головой голос Яроцкого. Переворачиваю фотографию и вижу несколько строк, написанных от руки неуклюжим, детским, но очень старательным почерком.

«Лиза», — первое слово.

— Это письмо Кости? — хмурясь, встречаюсь взглядом с Максом, который так и стоит надо мной.

— Да. Четвёртое.

— И… и почему оно у тебя?

— Хочешь спросить: почему оно у меня, а не у Паши?

— Не знаю, — теряюсь. Пожимаю плечами. — Просто… ты сказал, что все письма…

— Три письма, — перебивает. — Я сказал: Костик передавал через Чачу три письма. А это — четвёртое. Которое… я у него забрал. Не веришь мне?

Я уже не знаю, кому верить. Всё это… всё это настолько запутано.

— Прочти, — кивает на фотографию и вновь отворачивается к морю.

«Лиза», — от одного моего имени вкус горечи во рту троекратно усиливается.

«Лиза.

До этого я отправлял тебе стихи, но, видимо, ты не очень любишь поэзию, поэтому решил сказать так, как умею — своими, простыми словами. Чувствую себя, правда, полным идиотом… Всё-таки выражать чувства чужими словами намного проще, руки не так дрожат и сердце не так колотится, но всё же… я должен набраться смелости и признаться тебе наконец. А это не так просто, как кажется… Фух. Вот стояла бы ты сейчас передо мной, я бы, наверное, умер уже.

Прости, что так и не смог сфотографировать для тебя зелёный луч солнца на закате, но я верю, что однажды, если ты, конечно, не будешь против, ну, я надеюсь, что однажды ты не будешь против, мы вместе… в смысле — ты и я, когда-нибудь обязательно его увидим…»

***

Лето перед десятым классом

Конец августа

–… когда-нибудь обязательно его увидим… Вот так. Блин! Нет! Это бред какой-то! Как тупица какой-то малолетний написал! Не умею я чувства так выражать! Стихи всякие записать могу, а чувства выражать вот так вот — нет!

— Покажи, — выхватываю у Костика недописанное (уже четвёртое!) письмо Багряновой и сминаю в кулаке.

— Ты что… Ты что делаешь?! — У Костяна от возмущения глаза на лоб лезут, а изо рта вылетают какие-то странные нечеловеческие звуки, прежде чем он набрасывается на меня в попытке забрать эти чёртовы сопли на чёртовой фотографии, которые на фиг его Багряновой не сдались!

— Хватит, Костян! — кричу на полном серьёзе и толкаю его в грудь так, что Костик приземляется на пол моей комнаты, тяжело дышит и прожигает меня свирепым взглядом. Таким же взглядом смотрю на него и я.

— Хватит! Успокойся уже! — кричу. Больше не могу сдерживаться! Кто-то же должен, в конце концов, снять с него эти розовые очки, пока они стёклами внутрь не разбились! — Плевала она на тебя! ПЛЕ-ВА-ЛА! Уясни уже, наконец! Она… она… сука она, вот кто, твоя Багрянова!!! Похрен ей на твои письма, на твои стихи, на старания Чачи и на это, — сжимаю крепче смятую фотографию, — тоже похрен! Над твоим признанием она просто поржёт!!! Разуй глаза, Костян!!! Не нужно ей всё это твоё фуфло! Чувства?!! Какие нафиг чувства?! К кому?! К той, кто даже не смотрит в твою сторону?! К той, что делает вид, что знать тебя не знает?! К той, кто даже не здоровается с тобой?!

— Закрой рот! — орёт на меня Костик, сжимая кулаки и заливаясь краской до самых ушей. — Ты ничего не знаешь!!!

Не сдерживаю мрачного смеха:

— Да что я знать должен?! Всё очевидно! Это ты… ты, Костян, ничего не видишь!!!

— Лиза не такая!!!

— А какая?!! Милая? Добрая? Понимающая?! В каком, бля*ь, месте?! Сколько ты перед ней стелиться будешь?! Она о тебя ноги вытирает, а тебе это будто и нравится!

— Нет!

— Да!

— Отдай фотку.

— Нет.

— Отдай фотку, Макс!!! Или ты мне больше не друг!!!

Несколько раз шумно вздыхаю, подхожу к Костику и опускаю руку ему на плечо. Вижу, как глаза горят от гнева и бессилия. Он понимает… он всё понимает…

— Дурак, ты, — шепчу, качая головой.

— Знаю, — спустя паузу и падает на диван. — Просто… просто я… блин, Макс, я был уверен — она не такая, как все. А ты… блин, ты мне всю уверенность ломаешь.

— Потому что я прав, — опускаюсь рядом и с пониманием смотрю на Костика.

— Но она не такая… Я знаю, — продолжает твердить своё таким голосом, будто вот-вот разрыдается. — Лиза не может быть такой, какой ты её считаешь.

— Почему? — Не понимаю. — Ты же видишь, Костян, я не придумываю, она не замечает тебя. Знает, что ты втрескался в неё по уши, но полностью тебя игнорирует. Как будто ты… пусто место. Так что просто заканчивай уже это всё, не будь идиотом. И хватит уже… — отправляю смятую в комок фотографию на пол, — хватит уже писать ей всю эту чушь.

— Я скажу ей, — вдруг объявляет Костян, глядя в потолок. — Скажу! Завтра! Прямо в лицо возьму и скажу! Приду к ней домой и, прям с порога, как скажу!

— Ага, — тихонько посмеиваюсь. — Просто заканчивай с этим, Костик. Хватит, правда. Забудь ты её.

— Завтра, Макс! Слово пацана даю! Пойду и признаюсь!

— Ну и пошлёт она тебя.

— Не пошлёт.

— Вот увидишь.

— Завтра, — продолжает сам себя убеждать Костик. — Завтра. Точно — завтра!

— Как скажешь, — обречённо вздыхаю.

— Но у нас ещё есть сегодня, — проницательно замечает. — Напьёмся?

— Я не пью.

— Сегодня можно. Завтра у твоего друга самый важный день в жизни! Напьёмся! По рукам, братишка?

— Нет.

— Ты мне друг или кто?! — рычит.

— Блин, — сдаюсь.

— Ну вот и отлично! — с довольным видом Костик хватается за телефон. — Позвоню пацанам.

***

— Я не дал дописать ему, — чувство вины в голосе Макса, будто наизнанку его выворачивает. Присел рядом, но в глаза не смотрит. Достаёт сигарету и крутит между пальцами. — Его сбили в тот же вечер.

Море шумит, бушует, но в голове настолько тихо, в мыслях тихо, что даже не слышу, как пенные волны разбиваются о берег.

Одинокая слезинка сбегает по щеке и падает на фотографию, которую я до боли в пальцах сжимаю в руках и смотрю на надпись в самом уголке, выведенную тем же почерком:

«Над раной насмехается лишь тот,

Кто не был ещё ранен этим чувством».

(с) У. Шекспир «Ромео и Джульетта»

Звуки возвращаются в сознание, как и способность двигаться лишь тогда, когда прямо с парапета на колени к Максу падает какой-то чёрный комок, и тот от неожиданности подпрыгивает на месте.

— Не трогай его! — неосознанно кричу на весь пляж, подскакиваю на ноги и как сумасшедшая тычу пальцем то в Макса, то в маленького котёнка, которого он схватил за шкирку и с придирчивым видом рассматривает.

— Не трогай его! — повторяю, с угрозой в голосе. — Или я… или я за себя не отвечаю.

— Кого не трогать? — Макс переводит на меня скучающий взгляд и снова смотрит на котёнка, который жалобно мяучит, дёргая задними лапками. — Его, что ли?

— Не смей делать ему больно! — пытаюсь забрать малыша, но Яроцкий вскакивает на ноги и поднимает руку ещё выше — не дотянуться.

— Да успокойся ты, — смиряет меня взглядом. — Не буду я ему больно делать. Всего-то в море заброшу.

— Т-т-ты… ты…

— Шутка, — ухмыляется, выбрасывает не подкуренную сигарету в сторону и опускает котёнка на ладонь. — Прикинь, совсем меня извергом считает.

Опускаю руки и смотрю с недоверием:

— Ты с ним разговариваешь?

— Говорит, что я с тобой разговариваю, — посмеивается, а у самого глаза на мокром месте, после рассказа о Косте. — Ты откуда вылез такой уродливый?

— Надо найти его маму, — вращаю головой, но вижу лишь свору собак вдали. — Нельзя его здесь оставлять. Они загрызут его.

— Почему до сих пор не загрызли — более актуальный вопрос, — проницательно замечает Яроцкий и получает от меня новый гневный взгляд.

— Не говори так.

— Да из подвала, наверное, вылез, — кивает на ближайшие заброшенные дома. — Надо отнести обратно.

— Куда? В подвал? — смотрю на него во все глаза. — Так. Ладно. Отдай его мне.

— И что ты с ним делать будешь? — задумчиво смотрит на котёнка, который сжался в клубочек у него на руках и глядит глазами-щёлочками, точнее — одним глазом, второй настолько воспалён, что даже не открывается.

Яроцкий вдруг разворачивается, запрыгивает на парапет и протягивает мне свободную руку, помогая подняться следом.

— Куда ты его несёшь? — шагаю к дороге и упрямо сверлю взглядом затылок. — Мы не можем его тут оставить! Он умрёт.

На тяжёлом вздохе разворачивается ко мне и смотрит, склонив голову набок так, будто я тут вообще несусветную чушь несу.

— Себе забрать его хочешь?

— Э-м-м… я бы забрала, но… отец вышвырнет его.

— Ну вот, — кивает Макс, будто поучает меня чему-то. Расстёгивает молнию на куртке, и прячет под неё котёнка. — Прокатимся, мелкий?

— Нет, мы не можем его в подвал… Что? Что ты сказал?

Протягивает мне шлем и вновь с такой теплотой улыбается, что скоро я сама в одну большую бабочку превращусь.

— Едешь, или сама доберёшься?

— Мы не можем привезти его в школу. — Надеваю шлем и сажусь позади Макса.

— Кто сказал, что мы едем в школу? — Заводит мотор и протягивает мне руку. — Кепку мою верни.

И смотрит с таким возмущением, что больше не выходит с собой бороться — не сдерживаю смеха даже после всей горечи, которую испытала, а улыбка Макса в это время гаснет, а взгляд каким-то заворожённым становится, будто и не я позади него сижу, а кто-то более симпатичный и удивительный.

— На, — надеваю кепку ему на голову, лишь бы только этот неловкий момент закончился. Но он продолжается.

— Что? — спрашиваю смущённо.

— Впервые услышал твой смех.

Не знаю, сколько проходит времени, пока мы молча смотрим друг на друга. Неловкость проходит, а теплота всё больше разливается по телу, щекотание в животе усиливается, а на коже вспыхивают мурашки и только где-то в глубине души одиноким колокольчиком звенит тревога «Не влюбляйся, Лиза. Только не в него. Не влюбляйся».

Жалобное «мяу» слышится из-под куртки, и Макс первым отводит взгляд, заводит мотор и двигается с места.