Выбор пути. Роман

Елена Фёдорова

Она ничего о нём не знала много-много лет. Целую жизнь они прожили порознь. Он вынырнул из небытия, когда она думала о соединении миров, об исчезновении невидимой грани между иллюзией и реальностью, о колесе Сансары и злом роке, сломавшем судьбы миллионов людей, строивших в 1932—1937 годах канал Москва-Волга…Он шагнул ей навстречу из небытия, чтобы передать ключ к познанию и провести её через лабиринт вечности…

Встреча

Собираясь на встречу с Павлом, Аня думала о бабушке, о её странном отношении к деду. Вначале Вера Матвеевна самозабвенно любила своего Мишеньку дорогого. Готова была за ним на край света босиком бежать, а потом отвергла его, ушла и забыла, вычеркнула из памяти. Не простила она ему предательства, не смогла пережить позор… Хотя, о каком позоре речь? В чьих глазах она прочитала укоризну? Кто посмел укорять её? Кто-то, наверное, посмел… Или она сама себя корила и загоняла в тупик отчаяния и непрощения… Нельзя, нельзя без любви жить… Вот она и ушла в страну молчания… Ах, бабушка, бабулечка, голубушка моя…

Аня на Пашку тоже до смерти рассердилась, когда он пропал без вести. Как только она его не называла: обманщик, предатель, враг… Потом успокоилась, вычеркнула его из памяти на много лет. Забыла… Выходит, не забыла. И теперь перед ней стоит дилемма: прощать или не прощать Пашку Львова. Решила, что вначале нужно Пашку выслушать, и ответ придёт сам собой…

Он ждал Аню в парке у канала. Выбрал в кафе лучший столик, уединённое место для свиданий. Поставил в вазу розу нежно-розового, почти прозрачного цвета. Остался доволен. Аня появилась неожиданно. Глаза сияют, лёгкий макияж, аромат духов завораживающий. Очарование и стать. Барышня.

— Привет! — обняла, как любимого, долгожданного. — Рада видеть тебя. Веря не верю в чудо, случившееся с нами. Павел Львов собственной персоной. На столе роза цвета бедра испуганной нимфы — тайный знак или намёк на романтические отношения.

— Тайный знак и намёк для обворожительной Анны Рахмановой. Или у тебя другая фамилия? — он поцеловал её в щёку.

— Рахманова звучнее, чем Кузякина, — Анна рассмеялась. — Я — свободная женщина, мать двоих детей и бабушка пятерых внуков.

— Солидно. А я… — вздохнул.

— Пашка, будь со мной честным, иначе я тебя поколочу.

— Я вдовец, Аня. Детей нет. Жена десять лет назад покинула наш мир. Я долго страдал, а потом понял, что жизнь не заканчивается здесь и сейчас. Наша земная жизнь — это ступенька, переход на новый духовный уровень. София моя теперь в лучшем мире. Ей там хорошо. А мне нужно выключить свой эгоизм и желание удержать то, что никогда моим не было. У меня свой путь, свои испытания, свой срок, своя миссия, если хочешь…

— Хочу, господин миссионер, давай что-нибудь закажем и всё обсудим по нашему…

— Поговорим о главном, — он провёл рукой по её руке. — Я скучал по тебе, Анька.

— Поэтому не написал мне ни слова, а свалился, как метеорит на крышу нашего дома.

— Метеорит вам на крышу упал? Когда?

— Святая наивность, Павел Львов. Я шучу. Была я недавно в Челябинске. Там увидела магниты с броской надписью: «ничего так не бодрит, как с утра метеорит». Вот и ты — утренний метеорит взбодрил меня своей наивностью.

— Я остался таким же доверчивым, как тогда, когда мы смотрели друг на друга и не могли насмотреться. Я робел, как красная девица, а ты была главнокомандующим. В тебе бушевала мужская энергия. Наверное, поэтому тебя в классе побаивались.

— Уважали, — поправила его Аня.

— Боялись тебя, Анька. Звали тебя «хан Рахман».

— Вот, когда всё выясняется. А теперь меня зовут «госпожа Лев».

— Верное прозвище. Именно — Лев, а не львица.

— Ты поэтому от меня сбежал, да?

— Нет. Ты же знаешь, отца в Екатеринбург перевели, поэтому мы уехали.

— Поэтому вы уехали, — Аня посмотрела в открытое окно. Лучи полуденного солнца скользили по воде, превращая канал в позолоченную ладью. Ане подумалось, что они с Пашкой плывут в этой ладье далеко-далече к расписному терему, где их счастье ждёт. Они оба понимают, что эта встреча — продолжение их незавершённого романа, их детской любви. Счастливый финал с подвенечным платьем будет кстати. Хотя, можно и без платья обойтись и без штампа в паспорте. Были у них уже штампы, хватит. Не дети. Обоим уже за пятьдесят.

— Аня, хочу открыть тебе тайну, — он положил руку ей на руку. — Мы уехали не просто так.

— У вас был тайный умысел, да? — она сжала его ладонь. — Признавайся, Львов.

— Мы родственники, Аня…

— Что? Твоя информация обрушилась на меня, как консервная банка со сгущёнкой из рюкзака с верхней полки поезда, — Аня схватилась за голову.

— Сгущёнка из рюкзака с верхней полки поезда? Ты о чём? Новая шутка?

— Нет, Пашка, это правда. Мы ехали на Икшу в электричке. Народа полно. Машинист резко затормозил. С полок вниз полетели вещи. Мне на темечко упала банка со сгущёнкой из открытого чужого рюкзака. Пришлось выходить на ближайшей станции и мчаться в травмпункт. Скобки поставили. Десять дней я провела в больничной палате. Проверяли, сильное у меня сотрясение или нет. Сказали, хорошо, что жива осталась. Я не так давно оправилась от неожиданного шока, а ты теперь мне повторный удар наносишь в темечко… Слушаю вас, товарищ Львов.

— Я — внук твоего деда Михаила Юрьевича Купцова — Купчика, — Павел произнёс каждое слово медленно с ударением на гласные. Наверное, в Екатеринбурге такой особый говор. Правда она этот говор только что заметила.

— Интересно, интересно… Драматично даже. Я уже успела о подвенечном платье помечтать, а тут: «трубка пятнадцать, прицел сто двадцать, бац, бац и… мимо»

— Анечка, ты непревзойдённая шутница, но я говорю серьёзные вещи.

— Пашенька, я скрываю своё недоумение за покровом юмора, чтобы не зареветь в три ручья, как царевна-Несмеяна.

— Ты умеешь реветь?

— Ещё как. Ниагарский водопад отдыхает. Ладно, перейдём к деду, вернее к делу. Итак, мы с тобой — внуки одного человека.

— Да. Дед Миша жил в посёлке Икша, работал электриком на шестом шлюзе. Там он познакомился с моей бабушкой Риммой. Она в драмкружке играла. Это было в 1938 году. Дед её очаровал, обещал жениться. Она поверила… А потом выяснилось, что он женат и у него двое маленьких детей. Бабушка родила сына и уехала в Полесье. Дед прислал ей телеграмму незадолго до начала войны. Сказал, что его семья погибла во время крушения поезда. Он сломлен, раздавлен, не знает, как жить дальше. Бабушка позвала его к себе. Но приехать он смог только после войны в 1946 году. Устроился на целлюлозно-бумажный комбинат главным энергетиком. Через два года его перевели в Ленинградскую область главным энергетиком на ТЭС. Оттуда в город Кондопогу, где он уже занимал инженерную должность. Бабушка с детьми Виктором, Аделаидой и Надеждой всегда были рядом.

— Я в каком-то кошмарном сне, Пашка. Дед даже имена детям такие же дал, как и у бабушки Веры.

— В память о прошлой семье… Дед долго не мог с утратой смириться, всё думал, что его дети и жена Вера где-то рядом. В апреле 1950 года с него наконец-то судимость сняли, и он помчался на Икшу.

Ходил по улицам, вспоминал прошлое. В клуб зашел, где их драмкружок был. Знакомых встретил, разговорились. Они удивились, почему дед про Веру и деток не спрашивает, словно боится чего-то.

— Погибла семья моя в 1941 году в катастрофе, — ответил дед.

— Бог с тобой, Купчик. Все живы, здоровы. Вера работает в Хлебниково на склейке катеров. Дети учатся. Они частенько сюда к сестре Ляле приезжают. Лялю-то помнишь?

— Да. Ты не врёшь ли, что живы мои дети и Вера?

— Зачем мне врать. Вон, Вера идёт с электрички. Сам посмотри…

Они бросились друг другу в объятия, плакали от счастья.

— Заживём, заживём, Мишенька. Ненаглядный, дождалась я тебя, дождалась, любовь моя. Ещё деток нарожаем.

— Верочка, несмышлёныш ты мой… я же думал, вы погибли. Поезд под откос пошёл… крушение…

— Миша, мы не поехали. Тятя меня остановил, в скит забрал к мамке. Спас нас от смерти. Он потом мне сказал, что ночью сон страшный видел, словно горим мы в адском пламени и просим о помощи. Он и помчался. Успел за несколько минут до отхода поезда. Даже билет сдал и деньги получил. Мы всю войну в лесу жили. Ждали тебя, молились.

— А я вас оплакивал, горевал. Что же ты весточку мне не отправила, Ве-е-ера?

— Так война же была, какие весточки, Миша. Я от тебя писем ждала… Ах, судьбина горькая моя. Накликала сестра моя Настасья беду нам с тобой. Позавидовала счастью нашему. У неё любви-то нет, а у меня много. Я бы с ней поделилась, да ей не надобно. Она ведь так в лесу и живёт отшельницей по сей день. А родители мои померли. Тятя лёг на траву, песню свою запел громко, потом разом стих и всё… Мамка год тосковала, огонь в кузне разводила и шептала что-то, а потом так же легла на траву и запела тихонько. Я её удержать хотела, не получилось. Нет у нас такой силы, чтобы день смерти предотвратить. Никого удерживать нельзя, если время ему пришло уходить.

— Ты и меня держать не будешь?

— Не буду, а ты что уходить собрался?

— Верочка, несмышлёныш мой, я ведь женат… Я на Римме Марковой женился, на Снегурочке из драмкружка.

— Что? — Вера отшатнулась. Что-то внутри надломилось и заныло протяжно, нудно, словно сирена военная. Вера зажала уши. В глазах потемнело, во рту стало кисло. Михаил её поддержал, чтобы не упала. Она с силой его оттолкнула.

— Уходи, двоеженец. Убирайся с глаз моих… Нет больше у меня любви. Не прощу твоего предательства ни за что. Сколько насмешек я вытерпела из-за тебя. Сколько злых слов выслушала, сколько от сестёр своих оплеух за тебя получила, а ради чего? Ради того, чтобы ты вот так меня унизил. Ах, Миша, Миша… Мизгирём ты себя не зря назвал. Мизгирь — паук ядовитый, который всех вокруг губит и сам счастливым не бывает. Горькая ты любовь моя. Погибель ты моя. Сгубил ты девку несмышлёную. Знать тебя больше не желаю. Живи со своей Снегурочкой — дурочкой, а с меня довольно…

— Так они расстались. Дед уехал обратно к Римме. Всё ей рассказал. Она его успокаивала, как могла. Говорила, что всё в жизни наладится, что дети подружатся, породнятся, потому что нельзя в злобе и ненависти жить. Хорошо бы им всем вместе разобраться в этом страшном недоразумении и сохранить сердечность, любовь, здравый смысл. Любовь ведь лучше ненависти. Она людям жить помогает. Бабушка не сомневалась в том, что Вера простит деда, потому что она добрая, хорошая. Она одумается, очнётся от потрясения, прозреет…

— А она не очнулась, не прозрела, не смогла победить отчаяние, поэтому и ушла из жизни так рано, — сказала Аня задумчиво.

— Я помню, как ты переживала и плакала, когда бабушка твоя Вера Матвеевна страшной смертью умирала, — Паша погладил Аню по руке. — Я тоже плакал тогда. Мы твою бабулю все любили. Она весёлая, жизнерадостная была, певунья. А пироги какие пекла, объедение.

— Пироги знатные у неё получались. Мама так печь не может, хоть и старается изо всех сил. А я и не стараюсь. Не дано мне это мастерство. Не успела я его перенять…

— Когда мы здесь жили и с тобой дружили, я ещё ничего про деда не знал. Узнал случайно, когда в Екатеринбург переехали. Родители ссорились, спорили о чём-то. Мама упрекнула отца в том, что он, как дед Купчик хочет двоеженцем стать и в жёны её родственницу взять. Родственницей оказалась твоя мама Надежда Михайловна Рахманова. Дед маме рассказывал про тебя и дочку Надю. Письма твои показывал, хвалил тебя.

— Приятно слышать. Нам дед писал редко, — сказала Аня с грустью. — Я все его письма храню. Их всего десять и открытка последняя с Первомаем.

— Дед после смерти Веры долго не мог оправиться. Заболел сильно, ноги отнялись. Потом поправился, повеселел, попросил его на поле отвезти. Лёг на траву, руки раскинул, запел негромко свою любимую песню и заснул вечным сном. Бабушка вам ничего сообщать не стала. Взяла с меня слово, что я когда-нибудь тебе обо всём расскажу при встрече. Расскажу, глядя в глаза. Вот я и рассказываю.

— Долго ты собирался с мыслями, Пашка.

— Ты, Анна Рахманова, была недосягаемой вершиной, горой Кайлас, к которой без разрешения не подойдёшь.

— Кто тебе сейчас разрешение дал?

— Время и дело деда. Ты ведь его из архива получила.

— Откуда знаешь?

— Сорока на хвосте принесла, — улыбнулся. — В архиве сказали, что выдали копию тебе и взяли подписку, что ты никому мстить на будешь. Значит, я могу быть спокойным за свою жизнь.

— Я бы на твоём месте не была такой уверенной. Ты забыл, что я — Лев?

— Ты — милая барышня Аннушка, моя первая настоящая любовь.

— А ты — моя… Обмен любезностями прошёл в непринуждённой, дружественной обстановке. Затем стороны подписали мирное соглашение…

— Дело деда покажешь?

— Завтра. Сегодня пойдём гулять и будем говорить на отвлечённые темы.

— Согласен…

Но темы были не совсем отвлечёнными. Все пути вели к каналу…