Как слово наше отзовётся

Елена Хаецкая, 2020

Рассказ петербургской писательницы Елены Хаецкой создан в жанре «городской легенды» и повествует о силе человеческой мысли и человеческой эмпатии, способных в экстремальной ситуации воплощаться в материю.

1.

Евсеев был бухгалтером и поэтом, а Серёгин — сантехником и философом. Евсеев — человек малозаметный, в отличие от Серёгина, который как сантехник пользовался в микрорайоне широкой известностью.

Тощий, высокий, нескладный, со слишком длинными ногами и коротковатым туловищем, что бросалось в глаза, впрочем, только когда он надевал пиджак, Евсеев носил исключительно свитера, которые удачно маскировали эту особенность его фигуры.

Они с Серёгиным любили постоять во дворе и потолковать о важных вещах: о новом памятнике, который то ли по делу воткнули в скверике, то ли вообще не по делу (вопрос бурно дискутировался среди местных жителей), о вздорной старушке, которая из принципа не прибирает за своей собакой, о раздельном сборе мусора, о том, что в парке завёлся настоящий сыч и на него открыта фотоохота, но нужен дорогущий объектив (и Серёгин знает, у кого одолжить).

В качестве поэта-любителя Евсеев нередко посещал литературные семинары и конвенты. Именно там он то и дело встречался со своим бывшим одноклассником, которого звали Касьян Куприянов. Оба они, и Евсеев и Куприянов, творили исключительно любительским образом, не дерзая войти в когорту профессиональных литераторов, однако на конвенты ездили исправно и периодически публиковались в сборниках, выходящих небольшими тиражами.

Однажды оба они участвовали в семинаре, который призван был «отточить поэтическое мастерство путём игры».

Для начала мэтр прочитал две строки:

Нам не дано предугадать,

Как слово наше отзовётся…

После чего попросил назвать автора. И тут, что называется, разверзлись бездны: литераторы предполагали, что хрестоматийные строки написал Лермонтов (потому что они похожи на «Выхожу один я на дорогу», пояснил бородатый мальчик), Пушкин (потому что они очень философские, объяснила, покраснев пятнами, молодая женщина в тёмной «водолазке» и юбке в пол), Плещеев (с победоносным видом объявил крепыш с коротко стриженными светлыми волосами)… Мэтр иронически похвалил крепыша за то, что тому известно о существовании поэта Плещеева, но автором строк оказался всё-таки Тютчев.

После чего мэтр нанёс второй удар: попросил закончить четверостишие.

Евсеев встал и сказал:

— «И нам…. э-э… даётся, как нам даётся благодать».

— Что у нас на месте «э-э»? — Мэтр обвёл взглядом аудиторию.

Участники семинара обречённо молчали. Евсеев снова сел.

— Раскаянье, — пискнула молодая женщина в «водолазке».

— Неправильно! — прогремел мэтр. — Ещё варианты?

— Сочувствие! — возмущённым басом произнесла пожилая дама и захлопнула блокнот, в котором что-то яростно писала. — Стыд и позор!

Мэтр чуть прищурился и произнес, не сводя глаз с пожилой дамы:

— Хорошо, третий вопрос: а что там дальше?

— Это знает любой школьник! — отрезала дама.

— Прошу, — вкрадчиво произнес мэтр.

Дама отвернулась, уставилась в окно и засопела.

Евсеев сказал:

— Дальше там ничего.

Касьян внезапно осознал, что Евсеев прав: у Тютчева четверостишие. Он сам хотел это сказать, но побоялся ошибиться. Мэтр славился ядовитым языком, и Касьяну очень не хотелось испытать на себе язвы этого жала.

— В хорошем стихотворении одно слово нельзя заменить другим без ущерба для ритма, звукописи и смысла, — сказал мэтр. — Даже в таком ужасе, как «О вы, надменные потомки известной подлостью прославленных отцов, пятою рабскою поправшие обломки игрою счастия обиженных родов», — как ни странно, ни одного слова заменить не получается. Я пробовал, — задумчиво прибавил он. — Это вам не «Панмонголизм! Хоть имя дико…», где вместо «панмонголизм» можно сказать «пирамидон» и мало что изменится…

Пожилая дама шумно переменила позу, а Евсеев сказал:

— А с «нам не дано предугадать» что? Ведь «раскаянье» подходит…

— Кому-то подходит, а кому-то нет, — сказал мэтр. — Но суть игры не в этом. Оставляем две первых строки, которые составлены идеально и именно поэтому врезаются в память, и дальше пишем своё. Хоть «раскаянье», хоть вообще что-то другое.

…И понеслось… «Слова содержат благодать, не зря язык нам всем даётся», «Словами много можно дать, словами можно и отнять, вся мысль словами отольётся»…

Евсеев один ничего не стал сочинять. Он вышел посреди семинара. Следом за ним выкатилась пожилая дама. «Закурить есть?» — спросила она басом. «Здесь, вроде, нельзя», — ответил Евсеев. «Какой робкий, — хмыкнула дама. — Ну так пошли туда, где можно…»

— Парад убогости, — запыхтела она, окутывая Евсеева дымом. — Зачем он вообще это устроил? Показать, что все дураки, кроме него?

Евсеев сказал:

— Нам не дано предугадать.

— В смысле?

— Человек отвечает за свои слова, — сказал Евсеев. — В самом прямом смысле. Звук бесконечно летит в космосе. И рано или поздно может на что-то повлиять. Даже на что-то огромное.

— Вы что, в ноосферу верите?

— Я верю в силу слов, я верю в слов набат, — сказал Евсеев. — До свидания. Спасибо за компанию.

Он ушел, чувствуя, как она сверлит глазами его спину.