Пришедший изо льдов

Елизавета Датинбурская

Он – Главный Хранитель земель Белозерья. Женатый на первой красавице. Она – Княгиня, замужняя дева. Между ними вспыхнуло жаркое чувство любви. Что остается? Бежать от своей истинной любви? Или поддаться сладкой любовной волне?Царица поручает Главному Хранителю созвать совет Хранителей Света. Воевода замышляет темное против него, но об этих планах узнает княгиня. Любящее сердце не может допустить, чтобы задуманное осуществилось. Она бросает все и отправляется вслед за любимым, желая его спасти.

Глава 2

Митрофан смекнул от кого несет навозом.

— Матушка, — с пылом начал он, — позволь и мне высказаться.

— Говори, Митрофан, — кивнула Ачима и добавила, — воевода, немедля разберись с ушами…

Хранитель затянул пламенную речь, расхаживая пред Царицей и княгиней. Иногда невольно он смотрел на княгиню Елизару. Все его нутро замирало. Мужчина вдохновенно и с трепетом ловил каждое ее движение, каждый взмах ресниц. В этот день, подумал Митрофан, она особенно хороша. Ему безумно хотелось подойти к ней ближе, ощутить ее запах, ее дыхание, теплоту ее рук.

В какой-то момент его мысли были заняты полностью прекрасной девицей. Он не слышал своей речи и не понимал, что говорит. Совершенно забыл про Аксинью, которая явно была поблизости. Про Лютого, который пошел ее излавливать и возможно сейчас волочил сплетницу за косу в подземелье.

Из романтического дурмана его вырвал голос Ачимы.

— Отправляйся завтра же в путь, — Матушка сделала паузу, — и поспей за четыре седмицы.

Митрофан откланялся. Напоследок взглянув на княгиню. Его сердце вновь замерло, Елизара смотрела на него. В ее широко распахнутых серых глазах, он увидел тревогу. Она взволновалась о нем. Значило ли это, что он ей не безразличен?

Как только мужчина оказался в коридоре, сразу направился разыскивать воеводу. То, что не было слышно визга и ора, его немного успокоило. Значит, Лютой не застукал Аксинью на месте преступления.

Аксинья, засунув камень на место, бросилась наутек и потянула за собой Паву. Подруга от страха еле передвигала ногами. Однако это не помешало им вовремя скрыться из слухового коридора и затаится на кухне.

Девушки сидели за столом раскрасневшиеся и тяжело дышали.

Прищурившись, тетка Казя сказала:

— А вы чего такие красные, как брюквы в кипятке? Чего натворили?

— Тетка Казя, — залепетала Пава, — ей богу, ничего!

— Жарко тут у вас, — обмахиваясь, добавила Аксинья, — от печки, вот и раскраснелись…

— Ну, смотрите, — вытирая руки о накрахмаленный передник, смешком пробубнила кухарка. — Лютой заходил, искал грязнулю в навозе, ту, которая царский разговор подслушивала.

Девушки переглянулись.

— Сказал, что когда отыщет ее, в подземелье отправит, а потом голову срубит, — добавила Казя.

— Ой, что же делать-то!!! — заревела Пава. Из глаз девицы хлынули потоки слез. — Ой, ой, ой…

Аксинья вскинулась, посмотрела на свои грязные ноги и подобрала их под юбку.

— Засиделась я у вас, — торопливо прочирикала торговка маслом, — домой побегу…

— Беги, Аксинья, — очередным смешком пропыхтела крупная повариха, — и не топчись на царской кухне почем зря!

Как только неугомонная девица скрылась за дверью, Казя подсела к Паве и погладила ее по голове. Потом налила воды колодезной и сказала, что Лютой о ней не думает даже, а она никому не скажет. Допытывать более ни о чем не стала, прекрасно понимала, что подстрекала ее Аксинья, а той уже и след простыл. Казя всегда переживала за Паву. Хорошая, добрая девчонка. Наивности у нее было много, да вот только ничего не сделаешь, так ее наградила природа. Каждый мог обмануть простодушную Паву. Тут еще эта Аксинья, вечно плела веревки из подопечной кухарки.

Митрофан, разведав, что Лютой никого не сыскал, побрел домой. Аксинье и на этот раз удалось выйти сухой из воды.

Хоть и получил он высокое звание и имел право на каменный терем в городе, но все равно по-прежнему жил в деревне за стеной. Избу эту строил еще его дед, латал и достраивал отец. Теперь изба с резными наличниками досталась во владение ему.

Затворив ворота, Митрофан поднялся на крыльцо, снял тяжелые сапоги и вздохнул с облегчением. Должность обязывала его облачаться в форму из паволоки на шелковой подкладке. Рубаха очень уж неудобная была, твердый ворот натирал шею, а в кожаных сапогах ноги гудели, словно Митрофан их день в кипятке держал.

У двери в избу витал хлебный аромат. Хозяюшка, Настасья, жена Митрофана, только что испекла пышные булки с хрустящей румяной корочкой.

В светлой горнице у печи стояла хрупкая девица. Широкий белый сарафан придавал ей еще большей легкости, казалось, что девица совсем невесома. Красивые большие глаза, бездонные, лучезарные. Коса спадала до самых пят. Завидев мужа, девица засияла, будто из нее шел божественный свет.

Митрофан устало взглянул на нее. Этот взгляд Настасья видела не в первый раз. Взгляд холодных глаз преследовал ее почти год. Девица не показывала вида и как хорошая жена старалась быть идеальной хранительницей домашнего очага. Окружала мужа теплотой и заботой в надежде, что он оттает, и в их жизнь вернутся те тепло и любовь, которыми он ее покорил, и она стала его женой.

Девушка не решалась приставать к мужу с расспросами. Сама рассудила так, что у него высокая должность, усталость на службе. Митрофан неоднократно говорил, как устает от службы в змеином гнезде. Возможно, была еще одна причина его холодности. Эта причина страшила Настасью больше всего. У них не было деток. Как только они справили свадьбу, муж много говорил о своих мечтах касаемо детей. Хотел рождения сына, наследника. Настасья и сама всем сердцем стремилась стать матерью, но видно еще не пришло время и боги никак не посылали им чадо. Теперь же Митрофан на этот счет молчал.

Девушка накрыла на стол. Муж, не вдаваясь в подробности, сообщил о срочном отъезде по царской надобности.

— Митрофанушка, — говорила Настасья, — когда же ты воротишься домой?

— Не знаю, — хмуро покачал головой мужчина, — как выполню волю Царицы.

— Совсем ты дома нечасто бываешь, — с грустью сказала она.

— Служба у меня такая, — как всегда буркнул Митрофан.

Тяжело ему было вести беседы с женой. Еще тяжелее смотреть в ее лучезарные глаза, что покорили его сердце несколько лет назад. Душа у него болела от вины тяжелой. Он клялся любить ее всю жизнь, заботиться, оберегать… А сам? Предал? Умом он это понимал, а сердце отказывалось слушать разум. Сердце теперь стремилось к другой, прекрасной Елизаре. Словно каждый удар его сердца, был теперь только для княгини.

Луч света в непроглядной тьме.

И вот сейчас, когда тело Митрофана любило Настасью, обжигало ее кожу пылкими поцелуями, а руки ласкали ее прелестные изгибы, глаза видели Елизару. Словно в эту минуту с ним в постели была запретная княгиня. Митрофан еле сдерживался, чтобы в минуту высшей страсти не назвать ее по имени.

Аксинья примчалась домой. В голове созревал план. Если Лютой, все же, дознается о ее оплошности, она должна отнекиваться. Пава то понятно, под крылом кухарки Кази. Старая интриганка прикроет свою любимицу. А кто позаботиться об Аксинье? Тятька? Что он может, бедный заводчик свиней. Его ум заострен на то, сколько и чего положить в корма свиней, дабы они росли круглыми и жира в них было побольше. Еще кумекает кому по осени выгоднее продать сало да жир. Ну, ничего, она сама о себе позаботиться!

Девица выскочила в ограду. Налила колодезной воды в корыто и принялась мыть ноги. Вода стуженая. Аксинья морщилась и закрывала глаза от каждого соприкосновение рук с ногами.

— Акси, воды нагреть тяжело? — сказал тятька, увидев, чем занимается доча.

— Некогда, — прошуршала Аксинья, — тороплюсь.

— Это куда мы так торопимся? — добродушно осведомился тятька. Пожилой мужчина невысокого роста с круглым животом, присел на соседнюю чурку. — На свидание с Серго торопишься?

— Делать вот мне нечего, — фыркнула Акси, — с Серго на свиданки ходить. Он с другой деревни, пришлый.

Тятька рассмеялся.

— И что ж, не человек он теперича? Ты ему люба, я-то вижу это… А он тебе?

Вытирая ноги обрывком плотной тряпицы, Аксинья напустила невозмутимый вид и добавила немножко неприязни.

— Мне он безразличен!

Такой ответ еще больше позабавил тятьку.

Из избы вышка матушка.

— Путята, Аксинья еда стынет, за стол пора.

— Тятька, Матушка, — сдерживая переживания начала Аксинья, — мне надобно пойти в лес, за шишками. Масло на исходе, так и торговать скоро нечем будет.

Путята посерьезнел.

— Какие шишки, доча? Чего-то натворила?

Акси опустила стыдливо глаза и тут же их подняла, чтобы себя не выдать. Впутывать родителей она не собиралась.

— В лес говорю, пойду, за шишками. Мне Настасья, Митрофанова жена, по большому секрету сказала, что за Ельской речкой, за Бухоновым холмом в дальнем леске шишек прошлогодних полно. Мне сейчас запасы надобно пополнить.

— Доча, — всплеснула руками матушка, — так завтра и пойдешь, сегодня-то сумерки уже.

— Милые мои, — с наигранным весельем завела Аксинья, — Настасья уже по деревне разнесла, пока до завтра буду ждать, все за ночь расхватают. — Она помолчала. — И еще, коли, кто будет про меня наведываться, скажите, что за шишками с утра ушла.

Родители переглянулись, но промолчали. Кивнули. Аксинья не поняла, догадались ли они, уличили ли ее во вранье, да только не до этих раздумий было. Девушка взяла кулек, положила съестных припасов, кувшин воды прихватила. Закинула все в ратку и, толкая ее перед собой, направилась к Ельской речке. Ратка была до жути неудобная. Одно колесо меньше другого, поэтому тачка все время норовила завалиться на бок. Деваться некуда. Пришлось взять ратку с собой, для правдоподобности.

Аксинья брела по улице и под скрип колес наблюдала, как небо становится черным, как загораются звезды на небосклоне. Волшебное время. С детства ей не давало покоя такая магия. И как это происходит?

Воздух наполнился ночной прохладой и особым запахом. Аксинья называла его запах ночи. Шла и вдыхала полной грудью. Наслаждаться этим мгновением по полной мешали голоса деревенских ребят. Парни и девчата опять собрались гурьбой и сидели на пряслах. Шутили, смеялись, пели песни. Совсем скоро Русальная седмица. Некоторые из них ходят парочками. Аксинья точно знала, что почти все парочки в эту неделю сыграют свадьбу. Благое дело в благую седмицу.

Как только девица покинула пределы деревни и оказалась в поле, голоса остались позади, а вскоре стихли вообще. Токма она, большая луна, луговая трава по пояс и лягушки. О чем они говорят? Квакают на слух полтыщи, не меньше. Полчище лягушек и их странные песни.

Акси решила устроиться на ночлег. Ночевка под открытым небом ее не пугала, а даже наоборот, казалась романтичной. Ко всему, живот распевался голодным журчанием. Девица поставила ратку на обочину, расстелила на траве большой платок и устроилась на нем.

Преступив к скромному ужину, услышала средь кваканья шаги. Кто-то второпях несся по дороге. Сердце бешено заколотилось, а руки похолодели. Стража по ее душу, Лютой уже в курсе ее местонахождения.

Девушка упала на спину и ловко покатилась в высокую траву. Единственное, что пришло на ум в тот момент. Аксинья замерла, моля всех богов, чтобы ее не обнаружили.

Шаг замедлился. Идущий явно один. Остановился. Значит, уже обнаружил ратку и платок. Начала ругаться на себя, за то, что не ушла подальше от дороги. Кто ж так делает? Верно тятька говорит — ума с полчайной ложки!

— Аксинья, ты где? — послышался знакомый голос. Мужской.

Акси не намерена была обозначать свое нахождение.

— Ксиня, выходи, это я…

Все, дальше он мог молчать. Аксинья поняла кто это. Серго. Только он так ее называл — Ксиня. Что за дурацкое имя и дурацкий Серго!

— Чего тебе? — недовольно спросила Аксинья, показываясь из своего тайного укрытия.

Мужчина обрадовался находке. Он уже начал волноваться, когда нашел только ратку. Мало ли, что могло приключиться с такой ладной девицей в темном лесу.

— Я к тебе, — радуясь и в то же время, смущаясь, объяснил кавалер, — хотел пригласить тебя погулять. Вечер сегодня хороший.

— Нашел время, — поднимаясь, недовольно заметила Акси, — я тут делом занята, так что мне не до твоих глупых прогулок.

— Ксиня…

Девушка прервала ухажера, подняв руку.

— Не называй меня так, сколько раз повторять? Как ты меня нашел?

— Твой тятька сказал, мол, ты на Ельскую речку пошла за шишками. Я токма не понял, сейчас-то какие шишки? Не созрели же еще, родимые…

Аксинья подошла к нему. От валянья в траве ее сарафан был измазан, как и лицо, а волосы выбились из-под очелья и торчали в разные стороны. Она нарочито надула губки.

— Серго, это не твоего ума дело!

Мужчина потупился. Аксинья его манила. Ее фигура, тонкая шея, сладкие пухлые губы. Как же ему хотелось заключить ее в своих крепких объятьях и никогда не отпускать. Целовать, нежить, ласкать. Вот токма Аксинье, видимо, этого совсем не хотелось. Но, Серго был не из таких, что быстро отступаются. Мужчина желал, чтобы эта девица стала его, и прилагал все усилия.

— Ладно, Аксинья, — хмыкнул Серго, — коль я тебе помешал, пойду тогда.

— Иди, — кивнула Акси, отряхивая юбку.

Она подняла глаза.

Серго. До чего он красив. Высокий, ладный мужичок. Смоляные волосы, грубая щетина. А каков профиль! Глаза пылкие, стоит в них посмотреть и внутри страсть так и начинает пылать. И чего он не уходит?! Встал как вкопанный. Легкий ветерок колыхал кудрявистые волосы, а в широко распахнутых, блестящих глазах отражалась луна. Ему не пришелся по вкусу ее ответ. Желваки напряг, губы поджал.

На самом деле, Аксинье не очень хотелось ухода Серго. Ночью в поле было боязно, как бы девица не храбрилась, но показывать свой страх она не намеревалась.

— Чего спросить хочешь? — осведомилась торговка с напускным равнодушием.

— Не могу оставить тебя одну, — уверенно сказал Серго, — я никуда не пойду. Если волки выйдут? От тебя одни черевички останутся.

Довольная таким ответом, Акси с напускным безразличием пробормотала:

— Я волков не боюсь. А ежели тебе делать нечего оставайся, токма не мешай мне трапезничать, день ничего не ела.

Она устроилась на свое место и приступила к еде. Серго отошел поодаль и сел на кочку. Уставился на небо, будто хотел все звезды на небосклоне пересчитать.

Через пять минут, Аксинья сказала:

— И чего ты там расселся? Коли остался, так присоединяйся к моей скромной трапезе.

Мужчина, молча, устроился рядом. Акси отломила кусок булки и, положив сверху шматок соленого сала, протянула кавалеру. Налила в глиняную кружку воды.

— Кружка у меня одна, — подавая воду, язвительно проговорила, — не побрезгуешь с моей кружки пить?

— Не побрезгую, — ответил Серго и обхватил кружку рукой, прижав и ее пальцы.

Аксинья вздрогнула от его прикосновения. Немного помедлив, высвободила руку, сделав вид, что ничего не заметила.

Наевшись, парочка отошла с дороги вглубь луга. Ратку Серго поставил в высокой траве, дабы ее не было видно. Он догадался, что Аксинья убежала из деревни не потому, что ей срочно понадобились шишки, а потому что опять натворила каких-то дел. Расспрашивать не стал. Не хотел разозлить. Ежели пожелает, сама все расскажет. Сейчас для него было важно их романтическое одиночество в ночном лугу. Вокруг никого, только лягушки да сверчки. Ксиня совсем беззащитная, хоть и храбрится. Весь этот момент доставлял ему какое-то необычайное удовольствие.

Они улеглись спать. Аксинья на платок, а Серго поодаль в траве. Мужчина быстро задремал. Проснулся от тихого шуршания. Ненаглядная ворочалась и ерзала. Серго почувствовал, как его уши щиплют.

Похолодало. Кавалер не смог припомнить, когда было такое, чтобы в жаркие месяца ночью так холодало.

— Ксиня, ты замерзла?

Девица ничего не ответила. Серго приблизился к ней. Девушка куталась в платок и сильно дрожала.

— Давай, я лягу рядом и обниму тебя…

— В-вот е-ще… — стуча зубами, запротестовала Аксинья.

Кавалер не послушал ее, прижался и заключил в объятья. Ксиня начала слабо сопротивляться, но против рослого Серго у нее не было шансов. Да и сопротивлялась она больше для вида. Спустя пару минут успокоилась и засопела. Серго трепетал. Ночь исполнения мечтаний. Желанная дева в его объятьях. Он зарылся носом в ее волосах и, вдыхая сладкий аромат, уснул.

Лютой лежал обнаженный в постели. Он крепко обнимал прекрасную девицу. Сегодня у него была ночь сладострастных утех. Воевода сжимал упругие бедра, жадно лаская аккуратную грудь.

— Так и передай ей, — говорил он в перерывах между поцелуями, — чтобы рядом с Царскими Палатами не думала проходить, чертовка! — Лютой перевернул девицу на живот и принялся покусывать в пылу страсти нежную спину красавицы. — Царице я доложил, будто никого не было, мол, почудилось ей.

Сладко постанывая, девица проговорила почти шепотом:

— Разве могла поверить Ачима твоим словам, коли сама слышала голос Аксиньи…

Спускаясь к талии пылкими губами, воевода прохрипел:

— Поверила… мне она всегда верит…