Онлайн

Жасмин Майер, 2018

С детства я привыкла рассчитывать только на себя, не доверяя даже самим близким людям. Но на моём пути возник мужчина, который с легкостью сломал все барьеры между нами. Максим Соловьев считает, что знает обо мне всё, но он не знает самого главного – и это не только участие в откровенных онлайн-шоу для взрослых. Это постыдная тайна моего детства, которая способна уничтожить близких мне людей. И если Макс останется рядом, он сильно пожалеет об этом…

Глава 7. Лера

С замиранием сердца шагаю по пустому холлу его офиса. Теперь остается только ждать. Спрашивается, чего нервничать? Чужой человек ведь, чтобы я там ни придумала, а делов-то на пять минут. Зайти и выйти.

Дурацкий каламбур.

— Ну, вот и он, — говорит седовласый вахтер.

Разворачиваюсь и смотрю, как Соловьев выбирается из такси, а потом взбегает по серым каменным ступеням.

Сегодня он выглядит иначе. Утро субботы, как-никак. С него станется, что и дома не ночевал. Волосы взъерошены, вид хмурый, немного помятый. На нем темные джинсы и такая же темная водолазка под кожаной курткой. Костюма или галстука нет, все-таки выходной.

С каждой секундой, что я смотрю на него, бабочки в моем животе становятся все уверенней. Они порхают в пустом желудке, отчего я только нереальной силой воли не растекаюсь в довольную лужицу прямо там, в холле, под его взглядом.

Как можно быть таким реальным и таким недоступным?

На меня Соловьев смотрит сверху вниз, в нем все-таки под метр девяносто, а во мне только метр семьдесят. На вид ему тридцать с небольшим, тогда как мне двадцать четыре.

Не говоря ни слова, он кивает мне, пока Леонид Львович тараторит без остановки, пересказывая то, что Соловьев и так узнал во время телефонного разговора.

Соловьев благодарит вахтера и идет к лифтам. Я плетусь следом.

Леонид Львович остается дежурить у входа, и тишина вокруг нас сгущается. Легкая офисная музыка не льется из динамиков. Даже супер бесшумный лифт этим утром гремит неестественно громко, а с ним и мое сердце.

Бух. Бух. Бух.

Настолько громко, что, кажется, если я встану ближе к Соловьеву, он обязательно услышит.

Я никогда не волновалась так сильно даже от того, что десятки мужчин смотрят на то, что я вытворяю перед камерой. А этот мужчина просто позволяет зайти мне в лифт первой, и у меня уже сбивается дыхание.

Он входит следом и, кажется, заполняет собой весь лифт.

Еще один дурацкий каламбур.

Я вжимаюсь в противоположную стенку, чтобы не коснуться его даже ненароком, иначе не выдержу. Не захочу отпускать. Сожму пальцы на его бицепсах, проведу пальцем по груди, чтобы понять действительно ли она такая же твердая на ощупь, как кажется?

Он стоит спиной, не оборачивается, ни о чем не спрашивает. С таким же успехом он мог ехать в лифте один. Я для него пустое место. Мало того, что вчера достала, так и сегодня решила добить.

От нечего делать разглядываю его задницу, и понимаю, что это огромная ошибка. Еще одна в череде многих других. В эту задницу так и хочется вонзиться ногтями.

Вдруг он оборачивается и смотрит на меня, вскинув одну бровь.

Понимаю, что лифт уже остановился. И Соловьев просто ждет, чтобы я вышла первой. Чертов джентльмен.

Проскальзываю мимо, поражаясь тому, какой махиной он кажется рядом со мной. И как же сильно возбуждает эта беззащитность, и то, каким сильным он выглядит рядом.

Иду к его офису первой, по-прежнему молча. Может, хоть за умную сойду. Только молчанием и удается скрыть весь тот разброд и шатание, которые творятся со мной.

Моя задача: схватить паспорт и убежать. Не представлять ничего. На столах и стульях — и стоя, и сидя, и на коленях.

От одной только задницы впечатлений хватит на полгода вперед. А я-то надеялась, что удастся забыть раньше.

Соберись, Лера. Сначала паспорт, потом справки и Серега. Может быть, хотя бы поможет скинуть напряжение. Может быть, я просто давно не была с мужчиной. Только игрушки и пальцы. Вот возбуждение и скопилось в каком-то нереальном количестве.

Последний парень у меня был… кажется, в августе? Случайная связь недели на две. А потом было не до того. Это не Соловьев виноват, это просто мои тараканы.

У дверей его офиса отхожу в сторону. Соловьев достает ключи, распахивает дверь и снова пропускает меня вперед.

— Значит, паспорт? — наконец, произносит он.

Лучше бы молчал.

Хриплый, как спросонья, голос. Таким произносят: «Хочу тебя сейчас». По спине сразу бегут мурашки.

Киваю.

— Да… Должен быть тут.

— Ну, иди. Ищи, — он делает широкий жест рукой.

И я понимаю, что он вдруг перешел на «ты».

Это почему-то царапает нехорошим предчувствием, но я не могу здраво оценивать все свои ощущения, которые во мне вызывает этот мужчина. Так что решаю не зацикливаться и просто сосредоточиться на поисках паспорта.

На столешнице его не вижу. Разглядываю бумаги, папки, отчеты, не разобранную почту. Всего этого вчера тут не было. Поднимаю глаза на Соловьева.

— Вчера вечером оставил, — говорит Соловьев, читая мои мысли. — Сегодня хотел разобрать. Если будет время.

Он не сел за свой стол, так и остался стоять почти на пороге. Слишком близко ко мне, но при этом никак не помогает мне в поисках.

В кабинете мы одни. Как и на этаже. Ни голосов, ни звонков, ни другого рабочего шума, пока мы шли по коридору. Дверь закрыта.

Понимаю, что, увлекшись рассуждениями, просто перекладываю кипу бумаг с места на места. Так я буду паспорт искать до второго пришествия. Нельзя оставаться и дальше, просто вдыхая его аромат духов, кожи и легкого перегара, забитого мятой. Ага. Ночка у него выдалась бурной.

В отличие от моей. Кончила на радость халявным подписчикам и баюшки.

Так. Сортирую письма и папки, освобождая стол. Быстро, сосредотачиваясь только на деле, как на самом приоритетном сейчас, а Соловьева в постели представлять буду потом. Хотела бы сказать, что не буду. Но буду. Поэтому потом.

Вот когда буду стоять перед Сержем, тогда и буду. А если не найду сейчас паспорт, то оплату за клинику придется задержать. И тогда стоять на четвереньках придется не только перед Сержем.

А ведь хотела завязать. И однажды почти удалось, тогда у бабушки как раз наступила ремиссия, ничего не предвещало ухудшений. Губу и раскатала. Думала, заживу, как человек. Даже в универ, может быть, вернусь. В официантки устроюсь, в конце-то концов. Или, чем черт не шутит, по специальности…

Все накрылось медным тазом. А теперь еще и парные шоу нарисовались от безнадеги.

Эти мысли дают нужный пинок. И придают силы работать быстрее и внимательнее смотреть по сторонам. Я, наконец, забываю обо всем. Иногда, правда, роняю бумаги, другие — сами падают, слишком много всего навалено на столе.

Так, рекламу выбрасываю сразу, для этого вытащила из-под стола мусорную корзину. Пухлые нумерованные папки складываю башней на офисном стуле.

Мечты, мечты, где ваша сладость… Никогда не быть мне рядом с таким мужчиной. Хотя я усилено скрывала свое трудоустройство от всего остального мира, прибегала к парикам, маскам, макияжу «Вырви глаз», наверное, мне все равно не удастся стать той, кем я не являюсь. Какой-то другой, чистой недоступной девушкой. Я всовываю в себя резиновые вибраторы разных размеров и оглушительно стону при этом. И ладно бы я делала это ради собственного удовольствия, так ведь я делаю это на камеру.

Я знаю, какому миру принадлежу и откуда родом Соловьев. Я могла очутиться в этом офисе во второй раз только из-за дурацкой оплошности, а чтобы приходить сюда каждый день, цокать каблуками по коридору? Нет. Я птица не того полета.

На миг я вспомнила себя в той другой жизни. Жизнь, которая у меня могла бы быть, если бы… не обстоятельства.

Руку начинают дрожать. Нельзя предаваться воспоминаниям. Та моя, другая жизнь, совсем не походила на сказку, но спустя годы, даже самое ужасно все равно забывается. К сожалению.

Папка падает из моих рук, и бумаги веером разлетаются по полу. Наклоняюсь за ней и замечаю что-то под столом. Выгибаюсь, чтобы дотянуться, но только скребу пальцами ворс ковролина.

Тянусь еще сильнее и, наконец, цепляю и вытягиваю на божий свет паспорт.

Встаю в полный рост, поворачиваюсь к Соловьеву с находкой в руках.

И не вижу его самого. Потому что все мое внимание приковывает к себе его стояк, который невозможно скрыть в таких узких джинсах.

Запоздало понимаю, что только стояла только что перед ним на коленях, кверху задницей. Как и перед Тофиком этим утром. Только парковый умалишенный был не так опасен, как этот мужчина передо мной.

Воздух стал густым и плотным, как холодное море. Сердце рухнуло в пятки, откуда не подает признаков жизни.

Медленно отвожу взгляд от его члена и облизываю пересохшие губы.

— Ох, черт, — выдыхает Соловьев сквозь зубы.

Делает всего шаг и таранит поцелуем мои губы.

Соловьев целует меня так, как будто встречал на вокзале, в аэропорту или еще черти где, откуда возвращаются спустя годы. Он целуется жарко, с напором, совсем не считаясь со мной.

К тому же я стою перед ним как, музейная статуя, окаменев от шока.

Но в миг, когда его язык раздвигает мои губы и врывается в рот, те самые бабочки в животе начинают взрываться одна за другой. Он двигает языком так, словно он уже во мне, и я стону от одних только поцелуев.

Паспорт снова падает на пол.

Я обхватываю его плечи, и заклепки на куртке царапают кожу. Стягиваю ее с него, не прерывая поцелуя и, как балерина, при этом балансирую на носочках, пока его язык переплетается с моим.

Соловьев тянется к моей короткой ветровке. Срывает одним движением, и пока я вожусь с его курткой, его руки уже хозяйничают под моей футболкой.

Буквально висну у него на шее, когда он, бесцеремонно задрав мой лиф, сжимает одной рукой грудь.

Повиснув на нем, стону громче. Прямо ему на ухо. И он тут же толкается мне навстречу бедрами.

Соловьев на миг отпускает меня, чтобы одним движением снести со стола всю мою работу на пол. Документы еще тихо кружат в воздухе, оседая на пол, когда он подхватывает меня за талию и садит на освободившуюся столешницу.

Обхватываю его бедрами и немедля расстегиваю тугую пуговицу на его джинсах. Не могу ждать. Пусть окажется никудышным любовником, чтобы я смогла, наконец, выбросить его из головы. Такое ведь тоже может быть?

Когда с пуговицей покончено, аккуратно веду молнию вниз. Одно неловкое движение — и секса сегодня не будет.

Для этого требуется концентрация, но ее-то у меня как раз и нет. А еще я не вижу того, что делаю, полагаясь на ощущения. Соловьев задрал мою футболку и его рот оставляет обжигающие поцелуи на моей груди.

Глажу его через белье, чувствуя ладонью жар. Однажды коснувшись, теперь не могу даже думать о том, чтобы убрать с него руку. Вожу пальцами по всей длине и наслаждаюсь, отодвигаю резинку белья и касаюсь рукой. Кожа к коже.

Соловьев ощутимо кусает меня, а потом возвращается к моим губам и шепчет:

— Сильнее.

На мне все еще полно одежды. Пытаюсь помочь ему раздеть себя, но он хватает меня за кисть и возвращает пальцы туда, где они нужнее.

— Я справлюсь.

Расстегивает мои джинсы и стягивает только одну штанину. Вторая остается болтаться на бедрах. Трусики тоже все еще на мне. Как и футболка, которую Соловьев просто заткнул за приподнятый бюстгальтер.

Сначала он только водит пальцем по кружеву и, наверное, ему нравится то, какая я уже мокрая. Не сразу, но все-таки отводит белье в сторону, и проводит пальцем сверху вниз, после медленно погружая его в меня.

— Ты ведь правда меня хочешь? — почему-то спрашивает он.

Вместо ответа сильнее двигаю собственной рукой, но, похоже, для Соловьева это не ответ.

Смотрю в его потемневшие глаза.

— Хочу. Как зашла вчера, так и представила, как ты делаешь это со мной. На этом самом столе.

Он вдруг убирает руку и облизывает собственный палец, глядя мне в глаза.

— Как интересно… — тянет он.

Беру его руку, как он недавно мою, и возвращаю туда, где ей самое место. При этом не прерываю зрительного контакта.

Он только смотрит.

Раз так, тоже прерываю ласку, касаюсь его ладони сверху и начинаю двигать ею, лаская саму себя. Его же рукой. Кусаю губы, чтобы не кричать. Ерзаю на столе, но Соловьев по-прежнему ничего не делает. Только смотрит.

Пусть, если ему так хочется.

Левой рукой обхватываю его за шею, заставляя нагнуться, и впиваюсь в губы. А правой рукой так и вожу его пальцами.

Быстрее, быстрее.

Выгибаюсь и кусаю его за губу. Шире развожу ноги. И наконец-то взрываюсь.

Обхватываю его бедра коленями, пока переживаю одну волну дрожи за другой. Любое его прикосновение отзывается новым спазмом. Но я уже чувствую, что одного оргазма мало. Тело обманули. Нельзя считать, что Соловьев подарил мне оргазм, это я быстро и гарантировано сделала себе хорошо.

И опять слишком быстро.

Оргазм тухнет, и меня накрывает неудовлетворением и просто дикой жаждой секса. Теперь-то уж я точно готова к большему.

Рука Соловьева наконец-то оживает, он вводит сразу два пальца. И мое тело тут же откликается. Но вместо того, чтобы продолжить, он вдруг забирает руку, делает шаг назад и говорит:

— На колени.