Квебрахо. Альманах

Живое авторское слово

Мы, участники антологии, именно словесники, а не только любители изящного. Художественное слово заключает в себе всё. В лучших своих проявлениях оно вечно и современно. Ведь поэзия обитает в языке, а язык меняется с ходом времени и вместе с тем остаётся тем же, поскольку несёт в себе культурную память прошлого. Язык связывает эпохи, как телефон связывает взаимно удалённых абонентов. Таинственное исчадие времени, язык, особенно язык поэзии, помогает преодолеть времена и расстояния.

АЛЕКСАНДР КЁНИГ

Родился, совершенно неожиданно (для себя) в середине прошлого столетия, слегка преждевременно (судя по интересам), или запоздав (судя по характеру). Детство совпало с хрущёвской оттепелью, юность с брежневским застоем. Андроповско-черненковское межвременье провёл в армии. Чуть не попал на Олимпиаду-80; постоял у истоков брейк-данса, компьютеризации и видео в родных краях; удосужился даже погнусавить за кадром голливудских блокбастеров. В детстве довелось побывать за границей, в круизе. В результате, пришёл к мнению, что лучшего применения себе и не придумаешь. Перестроечно-независимые времена, не имея даже загранпаспорта, провёл за рубежами агонизирующей совдепии. На пенсии очутился в новой стране, с новыми порядками, и даже с новым языком.

По рождению — украинец, по родословной — австриец, по месту проживания — житель Европы, по духу — словянин (в смысле — тяготею к слОву, а не к слАве). По воспитанию — аристократ, по доходам — зажиточный, по потребностям — ещё недостаточно.

Бумагу порчу давно: то школьными сочинениями, то конспектами чужих мыслей, то записками со своими. Печататься начал со школьной стенгазеты, городских много — и малотиражек. Постепенно дорос до журналов и книжек в переплёте.

Днепровский осенний триместр 2013 года был самый удачный в творческом плане. Посудите сами: две пьесы, повесть, несколько рассказов и новелл, первая публикация и сразу за границей, номинация на российскую премию «Народный писатель».

Правда, в последнее время, вношу лепту в защиту окружающей среды — большая часть «творений» уходит в мир иной, электронный. Пусть Интернет им будет пухом!

Для начала, думаю, хватит. Пора притормозить… А то слишком много будете знать обо мне…

Зимнее сальдо

(Cвяточное чтиво — основано, почти полностью, на реальных событиях)

— Чёртовы дети! — щёлкнули счёты, и над ворохом бумаг взошла полнолунная лысина Изи Пиновича.

Кряхтя, немолодой и невысокий, но пухленький бухгалтер в костюме булгаковской несвежести и в сатиновых нарукавниках, выкарабкался из-за огромного канцелярского стола времён соцсоревнований и соцзавоеваний и побрёл к окну. Путь преграждали картонные коробки и связки скоросшивателей с финансовой документацией. Как заправский слаломист, Пинович проложил меж ними извилистую лыжню. Но, когда он, наконец, достиг намеченной цели, за окном неожиданно раздался финишный звонок. Это в расположенной по соседству школе закончилась перемена. Детский гомон автоматически сошёл на нет.

— Когда у них уже каникулы начнутся! — Пинович в очередной раз чертыхнулся. Из находившегося этажом выше офиса доносилось клацанье абака. «Не идти же через сорок пять минут опять…» — подумал бухгалтер и закрыл окно. За стеклом осталась пасмурно-туманная мгла нестандартной для зимы, впрочем, обычной для этих южных мест грязно-слякотной погоды. Молоко ранних сумерек не добавляло света ни внутри офиса, ни в душе клерка. Изя Пинович с досадой посмотрел на засиженную мухами лампочку, желтевшую на высоком потолке. «Интересно, как они туда будут забираться, когда она перегорит?» — подумал он, прикидывая высоту необходимой для такой операции стремянки. Нога упёрлась во что-то твёрдое, и Пинович зашатался, теряя равновесие.

— Что б тебя… — он опустил взгляд на пол и со злобой пнул встретившийся на пути свёрток. Тот жалобно хрустнул. «Нервишки-то того, начинают сдавать! — озаботился бухгалтер на обратном пути к столу — Давно не отдыхал. Совсем червём бумажным в цифирной пыли заделался!» Он миновал целлюлозно-бумажные препятствия, остававшиеся на трассе, и вполне благополучно добрался до видавшего виды облезшего стула, на котором восседало не одно поколение клерков. «А раньше бывало… — мысли оторвались от конторской действительности и понеслись вспять по волнам памяти — В бытность школьником уроки делал только под „рентгено-рёберную“ музыку. Мать удивлялась, как мне удавалось всё считать-вычислять под грохот полулегального в те годы рок-н-ролла. И уличный шум-гам снаружи, как ни странно, тоже не был помехой!» Изипинович или просто Изопрен*, как за глаза звали коллеги изворотливого сына своего народа за чрезмерную каучуко-податливость и финансовую гибкость, с досадой сбросил все костяшки на счётах.

«Может действительно, вспомнить молодость и попробовать работать под музыку?» — мелькнула мысль и заставила Изипиновича вторично встать с насиженного места. В центре голой белой стены, как баскетбольное кольцо, висел чёрный короб радиоточки. Бросок спортивного тихохода был почти молниеносный — как результат, через минуту комнату наполнили финальные аккорды и овации зрителей. Это аплодисменты публики с какого-то концерта сопровождали возвращение Изопрена к столу.

— А теперь — реклама! — бодро объявил динамик, вынудив пожилого бухгалтера помянуть нечистого в третий раз. Кто-то снова наверху передвинул кости. Под колготки и жвачки работать не получалось совсем. Изя Пинович решился на паузу, достал из внутреннего кармана пиджака газету «Физкультура и спорт» и бодро побежал глазами по строчкам: футбол, биодобавки, лёгкая атлетика, спортивная обувь, хоккей, тренажёры… Изя, так и не сосредоточившись на чтении, послал всех спортсменов и журналистов к их рекламодателям, положил локти на стол, подпёр голову и стоически стал ждать окончания рекламных радиопыток. Моющие средства сменялись кондитерскими изделиями, за косметикой шли лекарства — торговому ассортименту, казалось, не будет конца. Но вдруг Изипинович насторожился: мужской голос слащаво-назойливого коммивояжера пропал. Ему на смену пришёл высокий женский, нежно и ласково начавший приглашать всех желающих совершить круиз.

— М-да, неплохо было бы! — мечтательно закатил глаза финансовый работник, убаюканный радио-рекламным гипнозом — Море, белый теплоход, чужие страны, девушки и — никаких бумаг! И — главное — никаких постоянных звонков: Сына, ты где? Когда будешь дома? Обедал? А ты тепло оделся? Не задерживайся…

Но райское наслаждение длилось недолго — за дело вновь принялся бойкий коммивояжер, наполняя радиоэфир дезодорантами, прокладками и прочими наинеобходимейшими именно здесь и сейчас вещами. Терпение бухгалтера подошло к концу. Под стук абака, послав чёрта к его же матери, Изя Пинович в третий раз покинул своё место запасных игроков и, как ледокол, раздвигая архивные заторы на пути, проложил фарватер к ненавистному динамику, маячившему чёрной точкой на далёком белёсом горизонте. Радиоторгаш подавился шоколадным батончиком, так и не успев объяснить, почему тот не тонет…

Дверь в бухгалтерию распахнулась на полную ширину проёма. От косяка до косяка всю площадь входа занял безразмерный малиновый пиджак нувориша местного разлива Парфентия.

— Ну чё, Пино… ккио, всё корпишь? — Парфентий уставился на своего допотопно-старорежимного главбуха. «Давно пора сменить его на что-то более приличное и приятное» — мелькнула шальная мысль — «только кому можно довериться-то нынче? Слишком уж много знать ему доводится».

— И где мои денежки произрастают, на каком поле, не скажешь? — уже вслух продолжил Парфентий. Он любил шикануть своими познаниями. — Одно греет — знаю, где эта Страна дураков!

Парфентий зашёлся в смехе, слезах и слюнях от собственной шутки.

— Ты это, отчёты, квартальный и годовой, как? — наконец смог он выдавить из себя, утираясь платком размером в простыню.

— Всё почти готово, завтра можно будет баланс сдавать… — Пинович поспешил схватить со стола и протянул хозяину несколько папок.

— Да чё ты мне их суёшь! Готово — так готово, молодец, отправляй! Мне бы твои заботы… — хозяин сплюнул в сердцах и повернулся к выходу. Его шарообразно-боулинговая голова с лоснящимся лицом была занята решением новых проблем, свалившихся как снег на неё же.

Недавно официально объявленный и разрешённый политический поворот от социалистического лица к капиталистическому рылу вылился в разгул рыночной, нет, вернее — базарной экономики. Ранее запрещённая спекуляция в свете новых постановлений оказалась очень даже востребованной коммерцией. И стар, и млад ударились в бизнес, ушли в него, что говорится, с головой. Правда многие при этом котелок повредили, а то и вообще потеряли. Парфентий же и его дело росли параллельно, как на дрожжах: торговля ширилась и выходила за рамки родного города, хозяину же всё труднее становилось с каждым днём протискиваться в офис.

В преддверии Нового года Парфентий был озабочен двумя производственными вещами: предстояло поменять входную дверь на двустворчатую, а также — сменить структуру закупок. Дело в том, что эпохе дикого капитализма и накопления первичного капитала была присуща нестабильность правил игры. Каждый день выходили новые законы и акты, порой кардинально переставлявшие всё с ног на голову. Менты, налоговики, санитары, пожарники — кто только не «пасся» на его лужку… «Ясное дело — жрать то всем хочется, чтоб они провалились!» — из ниоткуда донёсся очередной щелчок. Кругом был полный бардак и беспредел: постоянные проверки и ревизии, контроль и отчётность, поборы и взятки — всё это напрягало, доставало и мешало Парфентию, привыкшему жить по понятиям.

Но хуже всего, что государство само не понимало, чего хочет: то одно разрешает — то запрещает, то это можно — то нельзя. И все норовило что-то новое выдумать аккурат к Новому году. Эдакий сюрпризец-подарочек для взрослых под ёлочку, типа перемен в налогово-бухгалтерском законодательстве или новых цен и тарифов для любимого народца от красноносого Президента. Вот и сегодня преподнесли очередное таможенное новшество, блин! Если раньше можно было снарядить за границу одного челнока с баблом за неограниченным количеством товара, то по новому закону вводили с первого января ограничение на стоимость и вес ввозимого одним человеком. Это ж надо было додуматься! У Парфентия срывалась очередная поставка. Теперь, чтоб ввезти всё заказанное, ему предстояло отправить за рубеж с десяток ходоков. Расходы, хрен с ними, не проблема — цены взлетят и всё перекроют. А вот где найти срочно столько гонцов? Не посылать же своих шестёрок, они здесь нужнее для охраны и поддержания порядка. Времена-то ныне крутые и нестабильные — стрелку в любой момент забить могут. Взгляд Парфентия упал на плешь Изопрена, где играли в прятки два с половиной волоска. «А что, удачная находка — прикинул он, — убьём двух.., — Парфентий задумался, кому это он собирается свернуть голову, потом спохватился, — то бишь, будем сочетать полезное с приятным!»

— Так, Пино… колада, — шеф, разбиравшийся в напитках не хуже, а может и лучше, чем в литературе, на ходу придумал несчастному еврею новую кликуху, — сворачивай своё бумагомарание и готовься к празднику. Я решил тебя наградить за хорошую работу — поедешь в круиз, встретишь новогодние праздники за границей… как человек. А на обратном пути — захватишь товар.

Ошарашенный Изипинович не знал, что и сказать. — Спасибо, конечно, но… У меня мать больная дома, пожилая… Я не могу надолго уезжать… — У Пиновича, считавшего Новый Год самым и исключительно семейным праздником, перед глазами возникло и стало медленно исчезать мамино коронное блюдо — фаршированная рыба-фиш.

— Ничего, это не проблема — мои хлопцы за ней присмотрят! — Парфентий повернулся уходить. — Да и ненадолго это — смотаешься через море к туркам и обратно.

— И я ещё, это, качки** боюсь! — сглотнув слюну, вовремя вспомнил о своих проблемах Изопрен, с детства имевший слабый вестибулярный аппарат, и даже не овладевший из-за этого велосипедом.

— А это тут ещё причём? Совсем оборзел, чудило — уток он боится. Да я тебя!..

— Каких уток? Качка — этого я боюсь!

— Его, что ли? — покосился на дверь Парфентий. — Так он не едет, тут остаётся…

— Да плевал я на твоего качкА! — выпалил в сердцах Изопрен и, в свою очередь, бросив взгляд на дверь, испуганно прикусил язык. — Укачивает меня…

— Ну, ты даёшь — проблему нашёл, — у олигарха отлегло от сердца. — Дёрнешь конины — и вмиг забудешь обо всех неладах!

— У меня и загранпаспорта-то нет, — обречённо сделал последнюю попытку откреститься от хозяйской милости бухгалтер.

— Глод! — гаркнул Парфентий. Дверь приоткрылась и где-то под потолком в контору просунулась небольшая бритая голова братка — Организуй ксиву и тикет на круиз нашему финансисту, — голова исчезла, — а это тебе тринадцатая зарплата, на гульки. Или, может, купишь себе там, наконец, калькулятор,… ретроград! — Парфентий сам удивился, что это за неведомое слово вылетело из его уст. Мотнув головой, как бы желая избавиться от заскочившего в неё чужеродного элемента, он отслюнявил и кинул на стол несколько купюр.

Малиновый пиджак шефа скрылся за дверью. Пинович так и остался стоять в растерянности. Ворох бумаг на столе, заколыхавшихся при открытии двери, напомнил о морских волнах. От одной мысли к горлу подступил ком, и стало дурно.

* * *

Через два дня Изопрен с небольшим картонным чемоданчиком обречённо всходил по трапу на борт белого лайнера. Хотя шальная мысль вырваться из-под опёки матери и отдохнуть в круизе мелькала недавно в его голове, то, что эта несбыточная мечта может воплотиться в реальность, причём так неожиданно быстро — об этом он не мог и помыслить! Пинович не знал, радоваться ему или печалиться. С одной стороны — круиз на шару. С другой — а как традиция встречать Новый год в кругу семьи? Да и переживания за мать, боязнь морской болезни, непонятка с товаром для шефа. Хотя с последним как бы проблем быть не должно: Парфентий предупредил, что расчётами и погрузкой-выгрузкой займётся бригадир. Дело Пиновича — лишь вписать бабки и товар в свою таможенную декларацию. Что за товар, сколько его — об этом пообещали сказать позже.

— Айкас, брыгадыр, — в каюту зашёл второй постоялец. Он бегло зыркнул на узкую откидную кровать, грязно-мутные иллюминаторы, видавший виды ковёр, поскрёб небритость на квадратном подбородке, кинул в шкаф барсетку и вышел, не удостоив попутчика своим дальнейшим вниманием. Задумавшийся «за жизнь» Изипинович не успел даже представиться в ответ.

— Эх, гулять, так гулять! — отбросил он все тревожные мысли и отправился на поиски бара. Не прошло и часа, как повеселевший и уже довольный жизнью Пинович вернулся в каюту. По дороге он еле разминулся в коридоре с кем-то в морской форме и откровенно поделился с ним радостью: «Отличный с-с-совет мне дали — чтоб… не страдать от морской болезни… надо пить коньяк!» — Пинович упирался в узком проходе руками в противоположные переборки, что скорей всего позволяло ему сохранять не только равновесие, но и членораздельность речи, — «и знаете ли, о-о-чень помогает!» «Конечно, помогает, — ухмыльнулся моряк вечнозелёной флотской бородатости, — тем более, что мы ещё от пирса не отошли». Отодвинув поддавшего туриста, человек в форме пошёл своим путём, а потерявший ориентацию и точку опоры Пинович ещё долго крутился на одном месте, пытаясь понять в какой стороне его каюта.

Её он нашёл, так как очнулся на следующий день в своих апартаментах, лежащим одетым, поперёк койки. Правда это несколько неточно сказано: на кровати лежала на животе лишь верхняя часть тела Изипиновича. Нижняя же часть стояла перед койкой на коленях, как бы замаливая вчерашние грехи верхней. От носатого Айкаса в каюте не было ни слуху, ни духу.

Вернувшись к обеду в человеческий облик, Изя Пинович с ужасом вспомнил, что нынешняя ночь — новогодняя и, следовательно, его организму предстояло выдержать очередную серию возлияний. Новогодний круиз — это «пьяный» круиз, к нему в равной степени готовились как гости, так и экипаж теплохода. Запасы спиртного на борту, по всей видимости, превышали запасы топлива для двигателей. Из многолетнего опыта капитан знал, что для такого путешествия, в принципе, даже нет надобности выходить из порта. Туристам, по большому счёту, было глубоко наплевать, куда их везут и зачем. Многие даже не выходили все дни из каюты. Думаете, они страдали от укачивания? Как бы ни так: их как грузили на борт «подшофе» заботливые руки братков, так и принимали обратно по возвращению, в том же состоянии.

Вырвавшийся на свободу, впервые в жизни оторвавшийся от счетов и накладных, Изопрен буквально ошалел и пустился во все тяжкие. Вернувшись в бар, он принялся дегустировать подряд все напитки на стойке. Бармены только успевали открывать бутылку за бутылкой и пододвигать ему стаканы и рюмки. Градус напитков можно было, как по шкале определять цветовой гаммой лысины Пиновича. Чем ближе бой Курантов, тем больше Изипинович становился похож на Деда Мороза. Его нос горел индикатором веселья, приближавшегося к апогею.

* * *

Всё население небольшого посёлка, каким можно представить корабль в море, бурно провожало уходящий год, обмывало успехи и достижения, пило за грядущие удачу и доходы. В воздухе, пропитанном винными, пивными, коньячными и прочими алкогольными парами, висел плотный, осязаемый всеми органами чувств гам из тостов, разговоров, комплиментов и склок. Публика дошла уже до той кондиции, когда каждый разговаривал и пил сам с собой. Туристы, соревнуясь в скорости поднятия и опрокидывания рюмок, давно перешли от длинного российского «Будем богаты и здоровы!» до простого и короткого украинского «Будьмо!». Каждому было понятно и без преамбулы, за что они пьют. Важен был сам факт.

Среди всего этого бедлама и кутежа растерянно бродил, беспомощно хлопая руками в рукавицах по кафтану, совершенно, как стёклышко, трезвый, грустный Дед Мороз. Его, актёра драматического театра, подрядила в этот рейс туристическая фирма, зафрахтовавшая теплоход.

— Вам особенного ничего и делать не придётся, — мельком проинструктировала артиста перед отправкой бойкая дама в турофисе, — поздравите с Новым годом, расскажете пару анекдотов — и всё!

«Конечно, если б я был нормальным артистом, — с досадой думал удивительный Дед Мороз, — то проблем не было бы. Заложил бы сейчас за воротник со всей честной компанией, растворился, как говорится, в массах — и был таков. Новогодняя кампания прошла бы на „ура“! Так нет же — дёрнул чёрт закодироваться от „зелёного змия“!» Сглотнув слюну, артист сокрушённо покачал головой. Где-то что-то отчётливо хрустнуло, наверное, в шее.

Надо отдать должное служителю Мельпомены — как настоящий профессионал, он старательно и серьёзно подошёл к возложенной миссии: подготовил специальную программу, подобрал игры и конкурсы, запасся призами и подарками…

«Эх, да кому это здесь нужно, пропади оно всё пропадом!» — злополучный Дед Мороз в полной экипировке пробирался по залу, раздвигая посохом хитросплетение ног, рук и человеческих тел. — «Да, нелегко быть абстинентом в пьяном обществе, где питиё определяет сознание!» Такое празднование могло присниться только в дурном сне претендующему на белочку забулдыге.

— Дедушка Мороз! Иди к нам! — то слева, то справа тянулись наполненные рюмки, за полы красного халата пытались уцепиться пьяные пальцы.

— А давай выпьем за компанию, на брум… брюн… ден… шарф! — на шее повисла и запуталась в ватной бороде девица на ватных ногах.

«Если сэкономили на Снегурке, так хоть адвентского Крампуса***-секьюрити дали бы в напарники, — Дед Мороз, прислушиваясь к непонятным щёлкающим звукам, напоминающим ломающийся хворост, позавидовал Санта-Клаусу и Святому Николаю вместе взятым, — Тут есть где разгуляться — демон Рождества быстро навёл бы порядок, отхлестал розгами негодников или уволок их в своей кадке…»

Из вестибюля донеслись крики и брань. Выглянув туда, Дед Мороз увидел капитана, пытавшегося урезонить двух бугаёв, тащивших огромный сундук.

— Что там у вас? — подозрительно спросил офицер, и Дед Мороз, к своему удивлению, понял, что он, оказывается, не единственный трезвый человек на судне.

— Веер-ферк! — с трудом выговорил один из несунов.

Капитан побелел под цвет парохода, но сохранил корректность. Он вызвал матросов, приказал отобрать и спрятать короб.

— Получите его в порту! — тоном, не допускающим возражений, заявил капитан.

— И делайте с ним что хотите, но только на берегу! — добавил он, не обращая внимания на отборную ругань в свой адрес. С верхней палубы донёсся треск и хлопки, и капитан поспешил туда проверить петардно — хлопушечную обстановку.

Инцидент был исчерпан. Дед Мороз глянул на часы и выругался — стрелки вели уже отсчёт наступившего Нового года. Шумная компания, успевшая отметить наступление праздника в нескольких часовых поясах, собственный как-то и не заметила. Пиршество в зале находилось в полном разгаре.

— Интересно, а до американского у них хватит сил и запасов? — процедил сквозь зубы обиженный в лучших своих чувствах невостребованный драматический артист и отправился спать. «Одно хоть преимущество, если не считать бесплатной поездки и гонорара, — думал он на ходу, — это отдельная каюта». Для него одного фирма выделила двухместную каюту, так как культорганизатору полагалось взять с собой карнавальные костюмы и кучу всякого инвентаря и призов для лотерей. Всё это ему перед отправкой сгрузили в апартаменты. Но каюта попалась довольно просторная, коробки реквизита спрятались по углам, а обе койки остались свободными. «И что теперь прикажете делать с этими масками и хлопушками?» — успел подумать новогодний дед перед тем, как забросить в дальний угол, оставшийся полным мешок дармовых подарков, и отдаться объятиям праздничной ночи.

Его разбудили странные звуки. «Старое корыто», — не открывая глаз, прокомментировал сам себе доносившиеся скрипы и скрежет. Казалось, что судно перегибается на волнах, все его швы и стыки вот-вот разойдутся, и оно развалится на несколько частей, как славноизвестный «Титаник». Аудиокартинка складывалась, конечно, жуткая. Но, когда к ней добавились ещё охи и ахи, артист немедленно открыл глаза и в сумеречном свете несовершенномесячной луны, бесстыдно заглядывавшей в иллюминатор, увидел на соседней койке пару в недвусмысленной коленопреклонённой позе. «А это что ещё за чертовщина?» — широко открытыми в темноте глазами несостоявшийся Дед Мороз наблюдал за тем, чего в Советском Союзе ещё совсем недавно официально не было, и быть не могло никогда. Скрип продолжал перемежаться щелчками и стуком. «Вот оно, тлетворное влияние Запада!» — вспомнилась цитата киноклассики. Но судно шло не на Запад, а на Восток. «Вот оно, тлетворное влияние Востока! — творчески переиначил артист. — Прямо Камасутра какая-то!» Он зевнул и прикрыл глаза, а когда их открыл — в иллюминатор било утреннее солнце, и в каюте не было никого постороннего. О ночном происшествии напоминало лишь скомканное на соседней койке постельное бельё. «Это ж надо, такую живую порнуху проспал!» — искренняя досада и отнюдь не наигранное сожаление о пропущенном представлении проступили на лице артиста.

* * *

Грохот костяшек абака, такой привычный Изипиновичу по жизни, разбудил его в этот раз как артиллерийская канонада. С трудом отодрав лицо от стойки бара, и приоткрыв заплывшие глаза, он с изумлением увидел перед собой… ангела. Нет, присмотревшись, он понял, что это был не ангел. Ангелы — они мужского пола, кажется… А это была — фея, скорее даже — бухгалтерская муза. У стойки рядом с Пиновичем, с трудом и опасностью для жизни окружающих, на высоком барном стульчике грациозно балансировала пятой точкой дородная пергидролевая**** блондинка. Много её было во всех отношениях — от шевелюры, взлохмаченной химией, до телес, выдающихся во всех местах, как спереди, так и сзади, а особенно с боков. Сходство с крылатой ангело-феей придавал наброшенный на грудь белый пуховый платок, концы которого топорщились крылышками на спине. Бухгалтерская богиня держала в левой руке пачку накладных, а правой выдавала очередь за очередью на счётах.

— Извините, что потревожили, — бархатный голос музы был пышен и приторен подобно заварному пирожному, — но нам надо срочно сверить остатки.

Слова «срочно сверить остатки» прозвучали для Изопрена отрезвляющим заклинанием. Он подскочил «готовый к труду и обороне», и только тогда вспомнил, что здесь он не на работе, а на отдыхе. Сделав вид, что удобнее садится за стойкой, Изипинович полностью разлепил глаза и осмотрел заведение. Следов ночной гульки не осталось и в помине: всё убрано-вылизано, посуда перемыта, опустошённая тара и останки разбитых фужеров вынесены, их место на витрине заняли непочатые бутылки и кристально чистое стекло. Помещение было почти пустым. Кроме Пиновича и феи, за стойкой стоял бармен, а в дальнем углу за одним столиком примостилась небольшая компания то ли забывших вчера уйти, то ли слишком рано вернувшихся на опохмел посетителей. Обратив взгляд к «богине», Пинович заметил, как та, делая вид, что перебирает бумаги, исподтишка косится на него. Почувствовав взгляд туриста, женщина вернулась к подсчётам. Она, то бросала взгляд в очередную квитанцию, то переводила его на счёты и перекидывала костяшки. Дивные звуки, напоминавшие стук кастаньет или каблучков испанской танцовщицы, убаюкивали. Пинович заворожено наблюдал, как молниеносно ангелица успевала не только двигать туда-сюда косточки, но и записывать получившиеся циферки.

— Давайте я вам буду диктовать, — неожиданно для себя предложил Пинович, — или вы диктуйте, а я буду считать.

— А вы что, умеете? — подозрительно спросила женщина, с сомнением рассматривая физиономию визави, с одной стороны примятую прошлогодней бурной ночью, а с другой — отутюженную и расплющенную мраморной поверхностью стойки.

— Если позволите… Разрешите представиться — Изя Пинович, главный бухгалтер.

— Очень приятно!.. Маргарита Павловна, бухгалтер судна.

Так завязалось весьма приятное и полезное для Изопрена знакомство. Оно было даже в некотором роде судьбоносным, но об этом он узнал немного позже. А пока Пинович, успевший за сутки соскучиться по родной стихии, с головой окунулся в финансово-валютную бездну. Он с интересом вникал в новые для него формы отчётности, а Маргарита Павловна с удовольствием всё показывала и рассказывала. Две родственные души в алкогольно-новогоднем море нашли себе отдушину и занятие.

Оставшиеся два дня пути Изя Пинович чувствовал себя вполне комфортно: он перестал навещать бар, большую часть времени проводил в обществе новой знакомой. Этому неким образом поспособствовала и обстановка в его каюте. Неизвестно где пропадавший до прихода в Стамбул бригадир, в Турции развил бурную деятельность. Коридор, все проходы и подходы, а также каюты «гонцов», в том числе и Пиновича, были под подволок заставлены коробками с товаром. Когда Изипинович, налюбовавшись ночными огнями Босфора и надышавшись морского воздуха, вернулся в свою опочивальню поздно вечером, его ждал неприятный сюрприз. Он не смог открыть дверь с первой попытки — что-то её подпирало изнутри. Приложив немало усилий, как физических, так и ментально-вокабулярных, Пинович всё же просунул в образовавшийся зазор голову, и к своему ужасу увидел в полутьме лежащий в проходе каюты… труп. Убиенный подпирал дверь ногами. Все попытки его сдвинуть оказались тщетны. Тело было беззвучно и недвижимо. На заплетающихся ногах Изипинович еле добрался до рецепции и пересохшими синюшными губами прерывающимся шёпотом попросил о помощи. Судовой медик, пассажирский помощник, директор круиза, весь офицерский состав и палубная команда по тревоге столпились у места преступления. С немалыми усилиями боцману удалось втиснуться в каюту и… Отборный матросский мат, перемежающийся неразборчивой пьяной бранью и хрустом костей возвестили о воскрешении «трупа». Оказалось, что «брыгадыр», выполнив свою погрузочную миссию, превратился в «рыгадыра», решив до наступления разгрузочных операций слегка расслабиться. И оттянулся он так, что, не рассчитав сил, забраться на койку уже не смог, растянувшись в проходе. Когда Пинович наконец-таки попал вовнутрь, его взору предстала пещера Али-Бабы. До этого он и не предполагал, что их каюта рассчитана на четверых — над нижними койками оказались ещё две верхние, утопленные в стенные ниши. Теперь эти койки были опущены. На них, а также во всех остававшихся свободными закутках каюты громоздились короба с «сокровищами» Парфентия. Оставался свободным лишь узкий проход, с которого уже эвакуировали проспиртованное тело бригадира, и две нижние койки, на одной из которых теперь и возлежал Сезам, ритмично издавая мелодичный низкочастотный храп.

Не удивительно, что эта картина маслом сперва несколько подпортила настроение Изипиновичу, пожелавшему бригадиру провалиться в преисподнюю вместе со всеми закупками. В ответ на это Айкас только повернулся на другой бок под хруст, донёсшийся из-под койки. «Блин, ещё разломает здесь всё, и вообще негде спать будет» — подумал Изопрен, уловив звук, напомнивший ему счёты и их местную повелительницу. Его ещё помучили немного недобрые мысли, но по прошествии некоего времени, бухгалтер пришёл к логичному выводу: что не делается — всё к лучшему. И решил ещё больше внимания уделить своей коллеге.

Морская болезнь, которой изначально так опасался береговой бухгалтер, на удивление так его на судне и не нашла. Более того, здесь он чувствовал себя даже лучше, чем на берегу. Морской воздух и регулярное питание быстро выветрили из головы алкогольные пары и добавили сил. Бодрый и активный не по годам, Пинович с удовольствием помогал Маргарите Павловне, набрасываясь, как голодный волк, на судовую отчётность. Косточки абака так и мелькали между его пальцами, наполняя её каюту приятными обоим сердцам ритмичными ударами.

— А вы пользуетесь калькулятором? — вопрос Маргариты притормозил Изопрена на несколько мгновений.

— Да что вы! Никогда в жизни! Разве можно доверять технике? Мало ли, что она там выдаст — всё равно придётся перепроверять на счётах. Мы ведь за каждую копейку в ответе… — Пинович внимательно посмотрел на коллегу. — Да и по правде, я на счётах могу любую операцию провести быстрее, чем другой на калькуляторе!

— И я того же мнения, — женщина только улыбнулась бахвальству помощника. — Правда за скоростью не гонюсь — всё-таки с валютой имею дело. Да и времени на судне хватает — тут в одной каюте и живёшь, и работаешь. Всё, как говорится, под рукой… — Маргарита Павловна помолчала, потом грустно добавила, — Завидую вам, на берегу, вы на работе людей встречаете разных, и каждый день дома, с семьёй. А мы тут бултыхаемся в железяке месяцами, ничего, кроме этих стен и одних и тех же членов экипажа не видим…

— Да не скажите! — возразил Изипинович, отставив счёты в сторону, — А страны разные? А новые туристы регулярно? Да у вас здесь вообще красота, можно сказать работа на дому. А на берегу пока доберёшься до предприятия через весь город — кучу времени и денег на транспорт потратишь. А что бы прожить, надо в двух-трёх местах документацию вести. Вот и подсчитайте, сколько бегать приходится. Да ещё на горбу домой тащить недоделанные папки. А нынешнее неустойчивое законодательство? А постоянные проверки и ревизии? А двойная бухгалтерия и чёрный нал? Чёрт, не знаешь, от кого скорее схлопочешь и выгребешь: с одной стороны налоговики с ОБХССом стоят, с другой — теневики и рэкетиры. Вот так и крутимся, из огня да в полымя… — в соседней каюте что-то громко клацнуло и затихло.

— Соседям-то не сильно мешаем стуком? — Пинович придвинул счёты и кивнул на переборку.

— Да ну их! — лицо Павловны посуровело, — Как оргии по ночам устраивать, так… — она оборвала себя на полуслове и задумалась.

— Вы знаете, — продолжила через минутную паузу, — я бы, несмотря ни на что, с закрытыми глазами согласилась с вами поменяться местами. Ведь дети выросли — без присмотра, не заметила как. А теперь и с внуками почти не вижусь, без меня подрастают…

— А у меня так вообще семьи нет, только мать больная дома… Но я тоже с радостью махнулся бы, пошёл в рейсы. Здесь и заработок побольше, а мать… Матери за такие деньги можно и уход соответствующий обеспечить, сиделку нанять.

Слово за слово, к концу круиза и Изя Пинович, и Маргарита Павловна, совместными усилиями благополучно сведя дебет с кредитом, утвердились в мысли, что их бухгалтерские навыки и опыт могут найти более достойное применение в другом месте. И в скором времени Парфентий обзавёлся роскошной бухгалтершей, удовлетворявшей его во всех отношениях больше, чем скромный и тихий лысый еврейчик. Однако процветание длилось недолго — Парфентий стал таять на глазах, сдулся, как воздушный шарик. А его бизнес сжался до пределов полупустого рыночного контейнера, пользовавшегося дурной славой. Люди обходили его десятой стороной, так как половину объёма торговой точки занимал страшный и ужасный реализатор с погонялом Глод. В свою очередь Изя Пинович отправился бороздить моря-океаны, найдя в этом истинное призвание и став вскоре заправским морским волком. А Дед Мороз-трезвенник бросил это неблагодарное сказочное амплуа. Праздников в его жизни поубавилось, остались большей частью будни. Он по-прежнему играет в драматическом театре и, почему то, исключительно алкашей. Как говорят в Одессе, такова сэ ля ва, чёрт её побери! Щёлк!

* * *

Где-то в потусторонней канцелярии с чувством сбросил счёты и, смачно зевнув, протянул копыта и потянулся всем телом от кончиков рогов до кисточки хвоста третий помощник второго зама старшего клерка отдела теневой отчётности. Его ночные бдения по подведению баланса, чтоб он вознёсся, подошли к концу. Сводный отчёт по ругательствам, посыланиям и поминаниям всуе был составлен в срок, до появления Рождественской звезды. Всё «сказанное в сердцах» было сведено, задокументировано, оприходовано и подшито. В мире стало чуть меньше грубости и злости. План выполнен — Верховный должен остаться доволен положительным сальдо, утащили бы его ангелы! Очередной фискально-матюкальный год был закрыт, будь он трижды благословен.

* изопрен — химическое вещество, составляющее (мономер) каучука

** качка — (укр.) утка

*** Крампус (Krampus, нем.) — нестрашный чёрт из альпийского фольклора с кадкой, полной хворостин. Появляется он 5 декабря, в начале адвента, ходит вместе с Николаем Чудотворцем и следит за тем, насколько послушны дети. Считается, что проказников он может унести в своей кадке (ну, или в знак предупреждения шлёпнуть прутом)

**** пергидроль — перекись водорода, применяется для обесцвечивания волос