Мегрэ и человек на скамейке

Жорж Сименон, 1953

Предлагаем вашему вниманию повесть Ж. Сименона «Мегрэ и человек на скамейке». Комиссар Мегрэ носит давно вышедшие из моды котелок и пальто, не расстается с трубкой, предпочитает дождливую погоду, обожает греться у огня и ходить, заложив руки за спину. Мрачный, немногословный, он обладает редким даром внушать доверие, ему известны тайные пружины человеческой драмы. Разгадывая самые сложные преступления, распутывая самые причудливые интриги, Мегрэ руководствуется одним безотказным принципом: чтобы найти виновных, нужно прежде всего понять смысл их поступков…

Georges Simenon

MAIGRET ET L’HOMME DU BANC

Copyright © 1953, Georges Simenon Limited

GEORGES SIMENON ®

MAIGRET ® Georges Simenon Limited

All rights reserved

Перевод с французского М. Таймановой

Серия «Иностранная литература. Классика детектива»

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017

Издательство Иностранка®

© М. Тайманова, перевод, 2017

* * *

Глава 1

Желтые ботинки

Мегрэ легко запомнил эту дату, это был день рождения сестры его жены — 19 октября. А кроме того, понедельник. Он тоже должен был это отметить, потому что на набережной Орфевр существовало поверье, что по понедельникам убийства случаются очень редко. Ну и в довершение всего в этом году это было первое расследование, от которого повеяло зимой.

Все воскресенье накрапывал холодный и мелкий дождь, черные крыши и мостовые блестели, желтоватый туман, казалось, проникал во все оконные щели, даже мадам Мегрэ сказала:

— Придется заделывать окна.

Каждую осень, по меньшей мере лет эдак пять, Мегрэ обещал в воскресенье заделать окна.

— Лучше надень зимнее пальто.

— А где оно?

— Сейчас поищу.

Половина девятого утра, а в квартире еще горит свет. Пальто Мегрэ попахивает нафталином.

Днем распогодилось. По крайней мере не было дождя, хотя мостовые все еще не просохли и делались все грязнее, когда на улицах становилось людно. Потом, ближе к четырем часам дня, перед самыми сумерками, все тот же, что и утром, желтоватый туман опустился на Париж, приглушая свет фонарей и витрин.

Когда зазвонил телефон, в кабинете не было ни Люка, ни Жанвье, ни малыша Лапуэнта. Ответил корсиканец Сантони, новичок в уголовном розыске, до этого он десять лет отработал в подразделении по борьбе с азартными играми, а потом — в полиции нравов.

— Это инспектор Невё из Третьего округа, шеф. Хочет поговорить с вами лично. Похоже, что-то срочное.

Мегрэ схватил трубку:

— Слушаю, старина.

— Говорю из бистро на бульваре Сен-Мартен. Найден труп мужчины с ножевыми ранениями.

— На бульваре?

— Нет. Недалеко, в тупике.

Невё был старым профессионалом и сразу догадался, о чем подумал Мегрэ. Поножовщина, особенно в людном квартале, это малоинтересно. Обычная пьяная драка. Может быть, сведение счетов либо между местными, либо между испанцами и североафриканцами.

— Дело мне кажется странным, — поспешил добавить Невё. — Вам лучше приехать самому. Это между большим ювелирным магазином и магазином искусственных цветов.

— Еду.

Впервые комиссар взял с собой Сантони, и в маленьком черном автомобиле сыскной полиции ему стало не по себе от резкого запаха одеколона инспектора. Тот был небольшого роста и носил туфли со скрытыми каблуками. Волосы напомажены, на среднем пальце правой руки — огромный желтый бриллиант, скорее всего фальшивый.

На черных улицах чернели силуэты прохожих. Под ногами хлюпала грязь. На тротуаре бульвара Сен-Мартен собралось человек тридцать зевак, а двое полицейских в плащах с пелеринами сдерживали их, не давая подойти ближе.

Когда машина остановилась, карауливший их приезд Невё открыл дверцу.

— Я попросил врача дождаться вашего приезда.

В такое время в этой части Больших бульваров всегда особенно оживленно. Большие светящиеся часы над ювелирным магазином показывали двадцать минут шестого. Единственная витрина магазинчика искусственных цветов была плохо освещена и такая невыразительная и пыльная, что трудно было представить, чтобы кто-то отважился заглянуть в него.

Между магазинами — что-то вроде тупика, но настолько узкого, что он практически незаметен. Просто проход без единого фонаря между двумя стенами, который ведет, скорее всего, во двор, каких немало в этом квартале.

Невё прокладывал дорогу Мегрэ. Метрах в трех или четырех, в тупике, несколько человек поджидали его в темноте. Двое держали в руках фонарики. Пришлось подойти ближе, чтобы разглядеть их лица.

Здесь было холоднее и как-то более промозгло, чем на бульваре. Постоянно продувало насквозь. Пес, которого безуспешно старались отогнать, путался под ногами.

На земле у потемневшей от сырости стены лежал мужчина, одна рука подогнута под себя, другая, с побелевшей ладонью, откинута в сторону и почти перегородила проход.

— Умер?

Местный врач кивнул:

— Смерть наступила мгновенно.

Словно в подтверждение этих слов луч одного из фонариков покружился по телу, выделив и неожиданно укрупнив странно торчащий из него нож. Второй луч осветил профиль убитого, раскрытый глаз и щеку, оцарапанную, видимо, о каменную стену при падении.

— Кто его нашел?

Один из полицейских, который явно с нетерпением ожидал этого вопроса, вышел вперед. Лицо его оставалось почти неразличимым. Он был еще молод и очень волновался.

— Я делал обход. Всегда заглядываю во все тупики, знаете, есть такие люди, пользуются темнотой и устраивают всякие безобразия. Ну вот, и вдруг заметил — что-то лежит на земле. Сперва подумал, что пьяный.

— Он уже был мертв?

— Думаю, да. Но тело еще не остыло.

— В котором часу?

— Четыре сорок пять. Я свистком подозвал коллегу и немедленно позвонил на пост.

— Это сообщение принял я, — вмешался в разговор Невё, — и сразу же приехал.

Отделение полиции этого района находилось совсем рядом, на улице Нотр-Дам-де-Назарет. Невё продолжал:

— Я тут же попросил коллегу вызвать врача.

— Никто ничего не слышал?

— Насколько я знаю, нет.

Чуть дальше виднелась дверь с едва освещенным над ней оконцем.

— А там что?

— Дверь ведет в контору ювелирного магазина. Ею редко пользуются.

Перед выездом с набережной Орфевр Мегрэ велел передать сообщение в отдел криминалистики, и прибыли эксперты со своим оборудованием и фотоаппаратами. Как и все технические сотрудники, они занимались своим непосредственным делом, ни о чем не расспрашивали, только беспокоились, смогут ли работать в таком узком пространстве.

— А что там дальше, во дворе? — спросил Мегрэ.

— Ничего. Голые стены. Одна-единственная дверь, давно заколоченная, ведет в здание на улице Месле.

Было очевидно, что мужчину ударили ножом в спину, когда он сделал по проходу не больше десяти шагов. Кто-то бесшумно крался за ним, а никто из прохожих, двигавшихся сплошным потоком по бульвару, ничего не заметил.

— Я осмотрел его карманы и обнаружил бумажник.

Невё передал его Мегрэ. Один из криминалистов, не дожидаясь просьбы, направил на него луч лампы, намного мощнее, чем фонарик инспектора.

Бумажник был самый заурядный — не новый, но и не особо потрепанный. В нем лежало три тысячефранковых и несколько стофранковых банкнот, удостоверение на имя Луи Туре — кладовщика, проживающего в Жювизи, на улице Тополей, 37, а также избирательный бюллетень на ту же фамилию, листочек бумаги с пятью-шестью словами, написанными карандашом, и очень старая фотография маленькой девочки.

— Можно начинать?

Мегрэ кивнул. Засверкали вспышки, защелкали фотоаппараты. Толпа у входа в тупик быстро прибывала, и полиция едва сдерживала ее напор.

Затем эксперты аккуратно вынули из тела нож и положили его в специальную коробку, а труп наконец перевернули. Тогда стало видно лицо убитого мужчины, которому было между сорока и пятьюдесятью, и на нем застыло удивление.

Он не понял, что с ним произошло. Так и умер, не поняв. В этом удивлении было столько детского и так мало трагического, что у кого-то из присутствующих, невидимых в темноте, даже вырвался нервный смешок.

Убитый был одет чисто и прилично. Темный костюм, демисезонное бежевое пальто, а на неестественно выгнутых ногах — желтые ботинки, которые никак не подходили по цвету к этому дождливому дню.

Все остальное было столь будничным, что ни на улице, ни на террасе никто бы его не заметил. А между тем полицейский, обнаруживший убитого, сказал:

— Мне кажется, что я его уже где-то видел.

— Где?

— Не помню. Но лицо его мне знакомо. Знаете, из тех, кого ежедневно встречаешь, но не обращаешь внимания.

— Я тоже его вроде видел, — подтвердил Невё. — Возможно, он работал где-то неподалеку.

Но это никак не объясняло, что собирался делать Луи Туре в этом проходе, который никуда не вел. Мегрэ повернулся к Сантони, поскольку тот долго служил в полиции нравов. Вообще-то, существует довольно много маньяков, особенно в этой части города, которые не без причины стараются спрятаться подальше от людских глаз. Почти все они известны. Среди них иногда попадаются люди довольно высокого социального положения. Время от времени их ловят, но потом выпускают, и они снова принимаются за свое.

Сантони покачал головой:

— Нет, я его никогда не видел.

Тогда Мегрэ принял решение:

— Продолжайте работать. Когда закончите, пусть его переправят в Институт судебной медицины. — И, обращаясь к Сантони: — А мы нанесем визит его семье, если таковая имеется.

Самому ему за час ни за что не добраться до Жювизи. Но есть машина. Он был заинтригован главным образом тем, каким заурядным казался и сам этот человек, и его профессия.

— В Жювизи.

Он на минуту остановился у Итальянских ворот — выпить кружку пива прямо у стойки. Потом шоссе, свет фар, грузовики, которые приходится обгонять один за другим. Когда добрались до Жювизи, то возле вокзала спросили человек пять, где находится улица Тополей, прежде чем им указали дорогу.

— Это дальше, там, где начинается новая застройка. Как доберетесь, смотрите на таблички с названием улиц, там они все носят названия деревьев и похожи одна на другую.

Проехали мимо нескончаемой сортировочной станции, где непрерывно с ветки на ветку перегоняли товарные вагоны. Двадцать локомотивов изрыгали пар, свистели, задыхались. Вагоны натыкались друг на друга. Справа от станции начинался новый район с ровными освещенными улицами, размеченными фонарями. Сотни, пожалуй, даже тысячи однотипных домиков одного размера; пресловутые деревья, давшие наименования улицам, еще не успели вырасти; местами тянулись незаасфальтированные тротуары с оставшимися черными ямами, кое-где пустыри, а где-то угадывались садики с поздними увядающими цветами.

Улица Дубовая… Улица Сиреневая… Буковая… Возможно, в один прекрасный день все это станет похоже на парк, если эти халтурно построенные дома, словно собранные из деталей детского конструктора, не развалятся до того, как деревья достигнут нормальных размеров.

За окнами кухонь женщины готовили ужин. Улицы были безлюдны, иногда попадались магазинчики, тоже новехонькие — казалось, что их владельцы только играли в хозяев.

— Попробуй повернуть налево.

Минут десять они ездили по кругу, пока наконец не увидели синюю табличку с названием улицы, которую искали, проскочили мимо нужного дома, поскольку номер 37 шел сразу же за 21-м. Свет горел только на первом этаже в кухне. За занавеской сновала внушительных размеров женщина.

— Вперед! — вздохнул Мегрэ, с трудом вылезая из маленькой машины.

Он выбил трубку о каблук. Когда он шел по тротуару, кухонная занавеска колыхнулась, и к окну прильнуло женское лицо. Видно, не часто доводилось наблюдать, чтобы перед домом останавливались машины. Мегрэ поднялся на три ступеньки крыльца. Входная дверь сделана из покрытой лаком сосны, наличники из кованой стали и два квадратных окошка из темно-синего стекла.

Мегрэ поискал кнопку звонка, но из-за двери раздался голос:

— Кто там?

— Здесь живет мадам Туре?

— Да.

— Я хотел бы с вами поговорить.

Женщина не решалась открыть.

— Полиция, — вполголоса добавил Мегрэ.

Только тогда она осмелилась снять цепочку и отодвинуть засов.

Сквозь щель, в которой виднелась лишь часть ее лица, женщина пристально оглядела двух мужчин.

— Что вам от меня нужно?

— Поговорить с вами.

— А как вы докажете, что вы из полиции?

У Мегрэ совершенно случайно нашелся в кармане полицейский значок. Зачастую он оставлял его дома. Он показал его, поднеся к лучу света.

— Ладно. Надеюсь, он настоящий…

Она впустила их. Узкий коридор, беленые стены, двери и плинтусы — из покрытого лаком дерева. Дверь в кухню была открыта, но женщина провела их в соседнюю комнату, включив там свет.

Почти одного возраста с мужем, немного плотнее, чем он, но при этом она не выглядела грузной. Скорее, коренастой и крепко сбитой, а серое платье с фартуком, который она машинально сняла, не придавали ей изящества.

Комната, куда они вошли, видимо, отводилась под столовую в деревенском стиле, но теперь служила гостиной, где каждая вещь стояла на отведенном ей месте, словно на витрине или в мебельном магазине. Ничего не валялось: ни трубки, ни пачки папирос, ни рукоделия или газеты — абсолютно ничего, что указывало бы, что люди проводят здесь часть своей жизни. Она даже не пригласила их сесть, но поглядывала на их ботинки, прикидывая, не испачкают ли они линолеум.

— Я слушаю.

— Вашего мужа зовут Луи Туре?

Нахмурившись и стремясь угадать, с какой целью они явились сюда, она кивнула.

— Он работает в Париже?

— Заместителем директора фирмы «Каплан и Занен» на улице Бонди.

— Он никогда не работал кладовщиком?

— Работал, давно.

— Как давно?

— Несколько лет назад. Но и тогда уже, собственно, все держалось на нем.

— У вас нет его фотографии?

— Зачем?

— Хотел бы убедиться…

— В чем убедиться?

И еще с усилившимся подозрением спросила:

— Что-то случилось с Луи?

Она невольно взглянула на часы в кухне — казалось, прикидывала, где должен находиться ее муж в это время.

— Прежде всего я хотел бы убедиться, что речь идет именно о нем.

— На буфете… — сказала она.

Там стояло пять или шесть фотографий в металлических рамках. Среди них снимок молодой девушки и мужчины, зарезанного ножом в тупике, но моложе и одетого в черное.

— У вашего мужа были враги?

— С какой стати у него должны быть враги?

Она вышла на минуту выключить газ — что-то закипало на плите.

— В котором часу он обычно приходит с работы?

— Он всегда садится на поезд в восемнадцать часов двадцать две минуты с Лионского вокзала. А наша дочь едет следующим поездом — она кончает работу немного позже. У нее ответственная работа и…

— Я вынужден попросить вас поехать с нами в Париж.

— Луи умер?

Она смотрела на них с некоторым высокомерием, как женщина, которая не переносит вранья.

— Скажите мне правду.

— Он убит сегодня днем.

— Где?

— В тупике возле бульвара Сен-Мартен.

— Что он там делал?

— Не знаю.

— В котором часу?

— Предположительно после половины пятого.

— В половине пятого он еще на службе. Вы туда звонили?

— Не успел. Кроме того, мы не знали, где он работает.

— Кто его убил?

— Именно это мы и пытаемся установить.

— Он был один?

Мегрэ вышел из себя:

— Вам не кажется, что лучше одеться и поехать с нами?

— Что вы с ним сделали?

— В данный момент его перевезли в Институт судебной медицины.

— Это морг?

Что ей ответить?

— А как я могу предупредить дочь?

— Оставьте ей записку.

Она задумалась:

— Нет. Давайте заедем к моей сестре, я оставлю ей ключ. А она придет и подождет Монику здесь. А с моей дочерью вам тоже нужно увидеться?

— Желательно.

— Куда ей приехать?

— В мой кабинет, на набережную Орфевр. Так будет удобней. Сколько ей лет?

— Двадцать два.

— Вы не могли бы ей позвонить?

— Нет. Во-первых, у нас дома нет телефона, во-вторых, она уже ушла с работы и сейчас едет на вокзал. Подождите меня.

Женщина стала подниматься по лестнице, ступеньки которой громко заскрипели, но не от старости, а потому что были сделаны из очень тонкого дерева. Казалось, весь дом построен из дешевых материалов и вряд ли может рассчитывать на долгую жизнь.

Услышав шаги над головой, мужчины переглянулись и подумали об одном и том же: наверняка она переодевается в черное платье и, возможно, причесывается. Когда она спустилась, они снова обменялись взглядами: да, угадали. Она была в трауре и источала запах одеколона.

— Я должна погасить свет и выключить счетчик. Будьте добры, подождите меня на улице.

Она поколебалась, прежде чем сесть в маленькую машину, словно боялась, что не поместится. В соседнем доме кто-то наблюдал за ними из окна.

— Моя сестра живет через две улицы отсюда. Нужно только повернуть направо, а потом налево.

Можно было подумать, что их дома — близнецы, так они были похожи. Отличались только цветом стеклянных окошек на входной двери. Здесь они были оранжевые.

— Я сейчас.

Но задержалась там почти на четверть часа. Когда она вернулась, с ней была женщина, похожая на нее как две капли воды и тоже одетая в траур.

— Моя сестра поедет с нами. Я подумала, что мы можем потесниться. А ее муж подождет Монику. У него выходной сегодня. Он служит контролером на железной дороге.

Мегрэ сел рядом с водителем. Обе женщины устроились сзади, оставив совсем немного места для инспектора Сантони. Время от времени они перешептывались о чем-то очень личном.

Когда приехали в Институт судебной медицины возле моста Аустерлиц, тело Луи Туре, еще в одежде, согласно инструкции Мегрэ, было временно положено на секционный стол. Мегрэ открыл лицо покойника, неотрывно наблюдая за обеими женщинами, которых впервые увидел вместе при ярком свете. В темноте на улице он принял их за близнецов.

Сейчас он видел, что сестра моложе на три-четыре года, и ее силуэт пока еще сохранял мягкость очертаний.

— Вы его узнаете?

Мадам Туре сжимала в руках платок, но не плакала. Сестра поддерживала ее под руку, словно пытаясь ободрить.

— Да, это Луи. Мой бедный Луи… Сегодня, когда мы расстались, он не думал… — И неожиданно спросила: — Можно ему закрыть глаза?

— Да, теперь можно.

Она посмотрела на сестру, казалось, они не знают, кто из них это сделает. Решилась жена, прошептав, не без некоторой торжественности:

— Бедный Луи…

Но тут она заметила ботинки, торчащие из-под простыни, которой прикрыли тело, и нахмурилась.

— А это что еще такое?

Мегрэ не сразу понял.

— Кто надел на него эти туфли?

— Они были у него на ногах, когда его обнаружили.

— Это невозможно. Луи никогда не носил желтых ботинок, во всяком случае, с двадцати шести лет, с тех пор, как мы поженились. Он знал, что я бы не допустила. Ты видишь, Жанна?

Жанна утвердительно кивнула.

— Тогда не могли бы вы проверить и подтвердить, что на нем — его одежда? Насчет его личности у вас ведь нет сомнений?

— Это точно он. Но туфли чужие. Я сама чищу их каждый день. Уж наверное, я их знаю. Сегодня утром он надел черные, с двойной стелькой; он их носит на работу.

Мегрэ полностью откинул простыню.

— Это его пальто?

— Да.

— А костюм?

— И костюм его, а вот галстук нет. Он ни за что не надел бы такой кричащий галстук. Почти красный!

— Ваш муж вел размеренный образ жизни?

— Самый что ни на есть! Вот сестра может подтвердить. Утром садился в автобус на углу улицы и приезжал на вокзал Жювизи точно к поезду восемь семнадцать. Он всегда ездил вместе с нашим соседом, месье Бодуэном из налогового управления. На Лионском вокзале спускался в метро и выходил на станции «Сен-Мартен».

Сотрудник института подал знак Мегрэ. Комиссар понял и подвел обеих женщин к столу, на который были выложены вещи покойного.

— Полагаю, вам знакомы эти предметы?

Там лежали серебряные часы с цепочкой, носовой платок без инициалов, начатая пачка сигарет «Голуаз», зажигалка, ключ и рядом с бумажником — два кусочка синего картона.

Она сразу же посмотрела на синие бумажки.

— Билеты в кино, — сказала она.

— Зал кинохроники на бульваре Бон-Нувель, — рассмотрев билеты, подтвердил Мегрэ. — Судя по цифрам, они действительны на сегодня.

— Это невозможно. Слышишь, Жанна?

— Мне все это кажется странным, — степенно заметила сестра.

— Взгляните на содержимое бумажника.

Она посмотрела и снова нахмурилась:

— У Луи сегодня утром не было столько денег.

— Вы уверены?

— Да, я ежедневно проверяю, есть ли у него деньги. Он никогда не носит с собой больше одной тысячефранковой купюры и двух или трех стофранковых.

— И он не должен был их тратить?

— До конца месяца еще далеко.

— Значит, после работы, когда он приходил домой, у него всегда оставалась та же сумма?

— За вычетом денег на метро и сигареты. На поезд он покупал сезонный билет.

Она хотела положить бумажник себе в сумку, но поколебалась:

— Может, он вам еще понадобится?

— На сегодняшний день — да.

— Совершенно не могу понять, почему на Луи другие туфли и галстук? И еще, что в то время, когда это произошло, он не был на работе.

Мегрэ больше не стал ее расспрашивать, только попросил подписать какие-то документы.

— Вы поедете домой?

— Когда мы сможем забрать тело?

— Вероятно, через день или два.

— Вскрытие проводить будут?

— Возможно, следственный судья потребует. Пока неизвестно.

Она посмотрела на часы.

— У нас поезд через двадцать минут, — сказала она сестре, потом повернулась к Мегрэ: — Не смогли бы вы подвезти нас на вокзал?

— Ты не будешь ждать Монику? — удивилась сестра.

— Сама вернется.

Пришлось сделать крюк, чтобы попасть к Лионскому вокзалу. Две почти одинаковые фигуры поднялись по каменным ступенькам.

Сантони с усмешкой проговорил:

— Железная хватка! С такой шутки плохи. Вот бедолага…

— Да уж…

— Что вы думаете об этой истории с ботинками? Будь они новые, можно было бы подумать, что он купил их только сегодня.

— Не осмелился бы. Разве ты не слышал, что она сказала?

— Ну и яркий галстук тоже.

— Интересно, похожа ли дочь на мать?

Они не сразу вернулись в полицию, зашли в пивную перекусить. Мегрэ позвонил жене и предупредил, что не знает, когда вернется домой.

В пивной тоже ощущалась зима, на вешалках висели мокрые пальто и шляпы, темные окна сильно запотели.

Когда они вернулись в сыскную полицию, дежурный доложил Мегрэ:

— Вас спрашивала какая-то девушка. Кажется, ее вызвали. Я послал ее наверх.

— Давно ждет?

— Минут двадцать.

Туман перешел в мелкий дождик, и мокрые следы украсили разводами вечно пыльные ступени. Большинство кабинетов уже опустело. Только из-под нескольких дверей пробивался свет.

— Мне остаться? — спросил Сантони.

Мегрэ утвердительно кивнул: поскольку они вдвоем начали следствие, то и продолжать будут вместе.

На кресле в приемной сидела девушка, сперва в глаза бросилась ее голубая шляпка. В комнате было почти темно. Дежурный читал вечернюю газету:

— Это к вам, шеф.

— Знаю. — Мегрэ повернулся к ней. — Мадемуазель Туре? Пройдемте, пожалуйста, в мой кабинет.

Там Мегрэ зажег лампу с зеленым абажуром, освещавшую кресло возле стола, куда он попросил ее сесть, и заметил, что она плакала.

— Дядя сказал мне, что отец умер.

Мегрэ помолчал. Как и мать, она держала платок, но свернула его и комкала в руках. Мегрэ в детстве любил так мять кусок замазки.

— Я думала, что мама будет с вами.

— Она уже уехала в Жювизи.

— Как она?

Что на это можно ответить?

— Ваша мама держалась очень мужественно.

Моника была скорее хорошенькой, совсем не похожей на мать, но унаследовала от нее крепкое телосложение. Правда, это не бросалось в глаза — у нее было молодое тело и не такое плотное. Одета она была в элегантный костюм, что немного удивило комиссара, поскольку она наверняка не могла ни сшить его сама, ни купить в дешевом магазине.

— Что случилось? — спросила она наконец, и в ту же секунду на глазах у нее выступили слезы.

— Ваш отец убит, его ударили ножом.

— Когда?

— Сегодня между половиной пятого и без четверти шесть.

— Это невозможно!

Почему ему показалось, что она не совсем искренна? Мать тоже проявляла ко всему недоверие, но, учитывая ее характер, это можно было предвидеть. К тому же для мадам Туре умереть в тупике возле бульвара Сен-Мартен было большим позором. Она организовала свою жизнь и не только свою, но и всей семьи, а эта смерть не входила в установленные ею рамки. К тому же на покойном — о ужас! — были желтые ботинки и почти красный галстук.

Моника скорее казалась осторожной и словно побаивалась, что может что-то выдать или задать ненужный вопрос.

— Вы хорошо знали своего отца?

— Ну… разумеется…

— Вы, конечно, знали его, как мы обычно знаем своих родителей. Меня же интересует, были ли у вас доверительные отношения, не делился ли отец с вами своими мыслями, не говорил ли о личной жизни?

— Он был хорошим отцом…

— Он был счастлив?

— Полагаю.

— Вы встречали его когда-нибудь в Париже?

— Не понимаю. Вы имеете в виду — случайно на улице?

— Вы оба работали в Париже. Мне уже известно, что вы не ездили на одном поезде.

— У нас разные часы работы.

— Могли бы, например, встречаться во время обеденного перерыва.

— Иногда…

— Часто?

— Нет. Скорее редко.

— Вы заходили к нему на работу?

Девушка заколебалась:

— Нет, мы встречались в ресторане.

— Вы ему звонили?

— Не помню, чтобы звонила.

— Когда последний раз вы с ним обедали?

— Несколько месяцев назад. Перед отпуском.

— В каком районе?

— В «Эльзасской кружке» на Севастопольском бульваре.

— Ваша мать знала об этом?

— Кажется, я ей говорила. Не помню.

— Ваш отец был жизнерадостным человеком?

— Довольно жизнерадостным. Мне так кажется.

— Он был здоров?

— Не помню, чтобы он болел.

— У него были друзья?

— В гости мы ходили обычно к тетям и дядям.

— У вас их много?

— Две тети и два дяди.

— Все живут в Жювизи?

— Да. Недалеко от нас. Дядя Альбер, муж тети Жанны, сообщил мне о смерти папы. Тетя Селин живет немного дальше.

— Обе они — сестры матери?

— Да.

— Скажите, мадемуазель Моника, у вас есть молодой человек?

Девушка немного смутилась:

— Сейчас неподходящее время об этом говорить. Мне нужно будет увидеть отца?

— Что вы имеете в виду?

— Дядя сказал, что я должна буду опознать труп.

— Это уже сделали мать и тетя. Но впрочем, если вы хотите…

— Нет. Думаю, что увижу его дома.

— Еще вопрос, мадемуазель Моника. Случалось ли вам замечать, когда вы виделись с отцом в Париже, чтобы он носил желтые ботинки?

Девушка ответила не сразу. Наверное, чтобы потянуть время, она переспросила:

— Желтые ботинки?

— Скорее, светло-коричневые. Простите за выражение, в мою молодость такой цвет называли «детской неожиданностью».

— Не помню.

— А красного галстука на нем тоже не видели?

— Нет.

— Когда вы ходили в кино?

— Вчера днем.

— В Париже?

— В Жювизи.

— Я больше вас не задерживаю. Кажется, у вас скоро поезд?

— Через тридцать пять минут.

Она взглянула на часы, поднялась, еще на минуту замешкалась.

— До свидания, — произнесла она наконец.

— До свидания. Благодарю вас, мадемуазель.

Мегрэ проводил ее до порога и закрыл за ней дверь.