Мегрэ колеблется

Жорж Сименон, 1968

Предлагаем вашему вниманию повесть Ж. Сименона «Мегрэ колеблется». Комиссар Мегрэ носит давно вышедшие из моды котелок и пальто, не расстается с трубкой, предпочитает дождливую погоду, обожает греться у огня и ходить, заложив руки за спину. Мрачный, немногословный, он обладает редким даром внушать доверие, ему известны тайные пружины человеческой драмы. Разгадывая самые сложные преступления, распутывая самые причудливые интриги, Мегрэ руководствуется одним безотказным принципом: чтобы найти виновных, нужно прежде всего понять смысл их поступков…

Georges Simenon

MAIGRET HЕSITE

Copyright © 1968, Georges Simenon Limited

GEORGES SIMENON ®

MAIGRET ® Georges Simenon Limited

All rights reserved

Перевод с французского Н. Брандис, Э. Шрайбер

Серия «Иностранная литература. Классика детектива»

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017

Издательство Иностранка ®

© Н. Брандис (наследник), перевод, 2017

© Э. Шрайбер, перевод, 2017

* * *

Глава 1

— Привет, Жанвье!

— Доброе утро, патрон!

— Здорово, Люка! Здорово, Лапуэнт!

При виде Лапуэнта Мегрэ не мог сдержать улыбки. И не только потому, что юноша вырядился в новенький, прилегающий в талии светло-серый в красную крапинку костюм. В это утро улыбались все: на улицах, в автобусах, в магазинах.

Накануне было пасмурное воскресенье с налетавшим ветром и холодным дождем, как посреди зимы, и вдруг уже на другое утро — четвертого марта — люди проснулись и увидели, что наступила весна.

Правда, солнце еще несколько хмурилось, а небесная лазурь казалась совсем хрупкой, но весеннее настроение разливалось в воздухе и светилось в глазах прохожих — словно каждый чувствовал себя соучастником этой радостной перемены, вдыхая соблазнительные запахи утреннего Парижа.

Мегрэ явился без пальто, проделав добрую часть пути пешком, а войдя в кабинет, сразу же приоткрыл окно. Сена засветилась новыми красками: ярче стали багровые полосы на трубах буксиров и блестели на солнце свежевыкрашенные баржи.

Комиссар заглянул в комнату инспекторов:

— Что, ребята, начнем?

Это называлось «маленьким рапортом», в отличие от большого, настоящего, на который ежедневно в девять утра собирались у шефа руководители бригад. А пока Мегрэ был в обществе своих ближайших сотрудников.

— Ну, как вчера провел день? — спросил он у Жанвье.

— У тещи в Вокрессоне, вместе с детьми.

Лапуэнт, смущенный своим преждевременно надетым новым летним костюмом, держался в сторонке.

Мегрэ расположился за своим рабочим столом, набил трубку и стал разбирать почту.

— Это тебе, Люка… По делу Лебур…

Другие документы передал Лапуэнту:

— Отправить в прокуратуру…

Рано было говорить о листве, но на деревьях, окаймлявших набережную, были намеки на бледную зелень.

В те дни не разбиралось ни одного крупного дела, которое привело бы в коридоры Дворца правосудия полчища журналистов и фотографов и вызвало бы властные телефонные звонки из высоких сфер. Заурядные дела… Текучка…

— Какой-то психопат или психопатка, — заключил Мегрэ, беря конверт, на котором его имя и адрес полиции были выведены печатными буквами.

Конверт был белый, совсем необычный, роскошный. На марке стоял штемпель почтового отделения на улице Миромениль. Вынув письмо, комиссар прежде всего подивился бумаге: веленевая, толстая, хрустящая, необычного формата. Должно быть, сверху срезали полоску, чтобы убрать тисненый гриф с указанием фамилии и адреса. Работа была проделана старательно, с помощью линейки и острого лезвия. Текст, так же как и адрес, был написан печатными буквами.

— А может быть, и не псих, — пробормотал Мегрэ.

Господин дивизионный комиссар, я не знаю Вас лично, но все, что я читал о Ваших расследованиях и Вашем отношении к преступникам, внушает мне доверие. Это письмо Вас удивит. Не торопитесь бросить его в корзину для бумаг. Это не забавная шутка и не затея маньяка.

Вы знаете лучше меня, что действительность не всегда правдоподобна. Скоро должно произойти убийство, точнее, через несколько дней. Быть может, его совершит человек, которого я знаю, а может быть, и я сам. Пишу Вам не для того, чтобы предотвратить драму. Она в каком-то смысле неизбежна. Мне просто хочется, чтобы, когда это случится, Вы были в курсе дела.

Если Вы примете мои слова всерьез, не откажитесь поместить в отделе объявлений «Фигаро» или «Монд» одну строчку: «К. Р. Жду следующего письма».

Не знаю, напишу ли я его. Я слишком взволнован. Некоторые решения принимать очень трудно. Быть может, я когда-нибудь увижу Вас в Вашем кабинете, но тогда мы будем по разные стороны барьера.

Преданный Вам.

Мегрэ больше не улыбался. Нахмурив брови, он еще раз пробежал письмо, потом посмотрел на своих помощников.

— Нет, видно, не псих, — повторил он. — Послушайте!

И медленно прочел, выделяя некоторые слова. Ему приходилось получать немало подобных писем, но чаще всего слог в них был не таким изысканным, а некоторые фразы всегда подчеркивались. Часто они писались красными или зелеными чернилами и содержали много орфографических ошибок.

А здесь рука писавшего не дрожала. Буквы были четкие, без завитушек, без единой помарки.

Мегрэ посмотрел бумагу на свет и прочитал водяные знаки: Морванская веленевая бумага.

Каждый год он получал сотни анонимок. За редким исключением они были на дешевой бумаге, какую можно купить в любой лавчонке. Иногда буквы были вырезаны из газет.

— Никакой явной угрозы… — прошептал он. — Скрытая тревога… «Фигаро» и «Монд» — газеты, особенно популярные среди слоев зажиточной интеллигенции.

Он снова оглядел всех троих.

— Займешься этим, Лапуэнт? Первым делом нужно связаться с фабрикантом бумаги. Вероятно, он живет в Морване.

— Ясно, патрон…

Так началось дело, которое вскоре доставило Мегрэ больше хлопот, чем многие преступления, о которых кричат первые полосы газет.

— Дашь объявление!..

— В «Фигаро»?

— В обе газеты.

Звонок известил о начале рапорта, и Мегрэ с папкой под мышкой направился в кабинет шефа. И сюда через открытое окно доносился городской шум. Один из инспекторов воткнул в петлицу веточку мимозы и смущенно объяснил:

— Их уже продают на улице…

Мегрэ не упомянул о письме. Он с удовольствием курил трубку, равнодушно поглядывая на коллег, поочередно излагавших свои мелкие дела, и мысленно подсчитывал, сколько же раз он присутствовал на этой процедуре. Тысячи раз.

А как он завидовал в молодости своему начальнику, который каждое утро проникал в это святилище. Разве не предел мечтаний — руководить бригадой сыскной полиции? В ту пору он не смел об этом и думать. Не больше, чем теперь Лапуэнт или Жанвье, чем даже его добрый Люка.

Однако Мегрэ этого достиг и на протяжении долгих лет работы больше об этом не задумывался, но сегодня, в это чудесное утро, когда воздух так благоухал, а люди, вместо того чтобы чертыхаться из-за грохота автобусов, мило улыбались, ему почему-то вспомнились мечты его молодости.

Вернувшись через полчаса, Мегрэ был поражен, застав у себя в кабинете стоявшего у окна Лапуэнта. Модный костюм делал его тоньше, выше и еще моложе. Двадцать лет назад инспектору полиции не разрешили бы ходить этаким пижоном.

— Это было проще простого, патрон.

— Узнал имя фабриканта бумаги?

— Жерон и сын. Вот уже три или четыре поколения этой семьи владеют предприятием «Морванская бумага» в Отэне… Это даже и не фабрика, а нечто вроде кустарного производства… Бумага только определенных сортов либо для роскошных книг, особенно стихов, либо для почтовых наборов… У Жеронов не больше десятка рабочих… Судя по тому, что мне сказали, в этих краях еще сохранилось немало таких мастерских.

— Ты выяснил, кто их представитель в Париже?

— У них нет представителя… Они непосредственно связаны с художественными издательствами и двумя писчебумажными магазинами, один на улице Фобур-Сент-Оноре, другой на авеню Опера…

— Фобур-Сент-Оноре? Это тот, что наверху, слева?

— Полагаю, что да, судя по номеру…

Мегрэ часто останавливался у витрины этого магазина. Там были выставлены бланки приглашений, визитные карточки, и можно было прочесть титулы, ставшие теперь непривычными: «Граф и графиня де Бодри имеют честь…», «Баронесса де Гран-Люссак с радостью сообщает…».

Князья, маркизы, подлинные или мнимые, о возможности существования которых никто, вероятно, и не подозревал. Они приглашали на обеды, на охоту, на партию в бридж, сообщали о свадьбе дочери или рождении младенца. И все это на роскошной бумаге.

В другой витрине были выставлены украшенные гербами бювары, переплетенные в сафьян папки для ресторанных меню.

— Не сходить ли тебе туда?

— На Фобур-Сент-Оноре?

— Нет, мне кажется, не там… Скорее, на авеню Опера, у Романа. — Магазин на авеню Опера был не менее аристократическим, но там продавали и авторучки, и обычные писчебумажные товары.

— Ладно, я побежал…

Счастливчик! Мегрэ посмотрел ему вслед, как это бывало в школе, когда учитель посылал одного из его товарищей с каким-нибудь поручением. А у него — ничего интересного. Обычная канитель. Бумажная волокита. Вот теперь составляй нудное донесение для следователя, который подошьет его к другим, даже не читая. Ведь дело давно уже предано забвению.

Дым от его трубки расстилался по комнате сизой пеленой. Легкий ветерок с Сены колыхал бумаги. Не успели часы отбить одиннадцать, как в кабинет ворвался жизнерадостный Лапуэнт.

— Проще пареной репы!

— Что ты имеешь в виду?

— Можно подумать, что бумагу эту выбрали нарочно… К слову сказать, писчебумажная торговля принадлежит уже не Роману, он умер десять лет назад, а мадам Лобье — вдове лет пятидесяти, которая еле отпустила меня… Вот уже пять лет, как она не заказывала эту бумагу: на нее нет спроса… И не только из-за цены. Она не годится для машинописи… Так что покупают ее трое клиентов. Но один из них умер в прошлом году. Граф, владелец замка в Нормандии и конюшни скаковых лошадей… Вдова его живет в Каннах и никогда не заказывает почтовой бумаги… Потом одно посольство… Но прежнего посла сменили, а новый предпочитает другую бумагу…

— Значит, остается один?

— В том-то и дело! Вот потому я и сказал, что проще пареной репы. Речь идет об Эмиле Парандоне, адвокате с улицы Мариньи, который вот уже пятнадцать лет пользуется только этой бумагой и не хочет никакой другой. Это имя вам знакомо?

— Никогда не слышал… Когда он в последний раз заказывал бумагу?

— В октябре прошлого года.

— С тиснением?

— Да. Очень скромным. И как всегда, тысячу конвертов и столько же листов бумаги.

Мегрэ снял трубку:

— Попросите, пожалуйста, Бувье, отца…

Адвокат, которого он знал свыше двадцати лет… Сын тоже принадлежал к адвокатскому сословию.

— Алло! Бувье? Говорит Мегрэ. Я вам не помешал?

— Что вы! Конечно нет.

— Мне тут нужна справка…

— Полагаю, что конфиденциально?

— Да, пусть это будет между нами… Знаете ли вы одного из ваших коллег по имени Эмиль Парандон?

Бувье выразил удивление:

— Какого черта нужно от Парандона сыскной полиции?

— Не знаю. Возможно, что и ничего.

— Так я и думал. С Парандоном мне приходилось встречаться раз пять или шесть за всю жизнь, не больше… Он бывает во Дворце правосудия крайне редко и только по гражданским делам.

— Каких лет?

— Без возраста. Может, сорок, а может, и пятьдесят…

И Бувье тут же сказал секретарю:

— Поищите, голубчик, в адвокатском справочнике дату рождения Парандона… Эмиль… Впрочем, он там один.

Затем, обращаясь к Мегрэ:

— Вы, должно быть, слышали о его отце. Он, кажется, еще жив, а если умер, то совсем недавно… Профессор Парандон, хирург, светило типа Лаэннека^[1], член Медицинской академии, Академии моральных и политических наук и так далее и тому подобное… Фигура! При встрече я вам о нем расскажу. Он приехал из деревни зеленым юнцом: маленький, коренастый, походил на молодого бычка, и не только с виду.

— А сын?

— Сын — юрист, специалист по международному праву, в особенности по морскому. Говорят, в этой области он неуязвим. К нему обращаются со всех концов света и часто просят быть арбитром в делах самого деликатного свойства, когда на карту поставлены крупные состояния.

— Как он выглядит?

— Неприметный. Я едва ли узнал бы его на улице.

— Женат?

— Спасибо, друг мой. Вот, пожалуйста, нашли год рождения. Сорок шесть лет… Женат ли он? Я только собирался вам ответить, что не знаю, как вдруг меня осенило… Конечно женат… И еще как женат! На одной из дочерей Гассена де Болье. Ну, вы его знаете. Это один из самых наших свирепых судей, выдвинувшихся после Второй мировой войны. Потом его назначили председателем кассационного суда… Теперь в отставке. По-видимому, живет в своем замке в Вандее… Семья очень богатая…

— А больше вы ничего о нем не знаете?

— А чего же вам еще? Мне никогда не приходится защищать таких людей ни в кассационном суде, ни в суде присяжных.

— Часто они выезжают?

— Парандоны? Во всяком случае не туда, где бываю я.

— Спасибо, старина.

— Услуга за услугу.

Мегрэ перечитал письмо, которое Лапуэнт положил ему на стол. Прочитал дважды, трижды и всякий раз все больше хмурил брови.

— Вы понимаете, что все это значит?

— Да, патрон, дерьмовое дельце… Извините за выражение, но…

— Ничего, это еще, пожалуй, слишком мягко. — Знаменитый хирург, председатель кассационного суда. Специалист по морскому праву, который живет на улице Мариньи и заказывает самую дорогую бумагу.

Такой клиентуры Мегрэ опасался. Ему казалось, что он уже идет по краю пропасти.

— Вы думаете, что письмо написал он сам?

— Он или кто-нибудь из домашних. Во всяком случае тот, кто имеет доступ к его почтовой бумаге.

— Любопытно, не правда ли?

Вопрос остался без ответа. Мегрэ задумался, глядя в окно. Обычно люди, посылающие анонимные письма, не пользуются своей почтовой бумагой, да еще такой роскошной.

— Тем хуже! Придется его навестить.

Он поискал в справочнике номер и позвонил по городскому телефону. Женский голос ответил:

— Секретарь месье Парандона…

— Добрый день, мадемуазель… Говорит комиссар Мегрэ из сыскной полиции. Можно попросить месье Парандона? Мне нужно сказать ему несколько слов…

— Подождите, пожалуйста, минутку… Сейчас посмотрю…

До чего же все просто! Не прошло и несколько секунд, как Мегрэ услышал мужской голос:

— Парандон слушает…

В его голосе прозвучал вопрос.

— Я хотел бы вас попросить, месье…

— С кем я говорю? Секретарша плохо разобрала вашу фамилию…

— Комиссар Мегрэ…

— Ах! Теперь мне понятно ее удивление… Она, должно быть, расслышала имя, но не могла себе представить, что звоните действительно вы… Очень рад слышать ваш голос, месье Мегрэ… Мне часто приходилось думать о вас… Бывали случаи, когда мне хотелось написать вам, чтобы узнать ваше мнение по тому или иному вопросу… Но, зная, как вы заняты, я не решался…

Голос Парандона звучал почти робко, но еще более смущен был сам Мегрэ. Он чувствовал, что попал в довольно глупое положение с этим бессмысленным письмом.

— Вот видите, а мне пришлось вас побеспокоить. Да еще из-за какого-то пустяка… Но лучше бы поговорить с глазу на глаз… Я должен показать вам один документ…

— Когда вам угодно?

— У вас найдется свободная минутка сегодня днем?

— В половине четвертого вас устроит? Признаюсь, у меня привычка вздремнуть после обеда, иначе я чувствую себя не в своей тарелке.

— Договорились! Я приеду в половине четвертого. Благодарю за любезность…

— Это я должен себя поздравить с таким гостем.

Повесив трубку, Мегрэ так оглядел Лапуэнта, будто очутился в другом мире.

— Он не был удивлен?

— Ни в коей мере… Даже вопросов не задавал… Вроде бы счастлив со мной познакомиться… Меня только занимает одна деталь… Парандон сказал, что много раз хотел мне написать, чтобы узнать мое мнение… Но ведь он занимается не уголовными делами, а только гражданскими. Его специальность — морской кодекс, в котором я ни черта не смыслю. Узнать мое мнение? О чем?

В этот день Мегрэ решил сплутовать. Он позвонил жене и сказал, что задерживается на работе. На самом же деле ему хотелось кутнуть в честь первого солнца, позавтракать в пивной «Дофин» и пропустить аперитив прямо у стойки.

Если его и ожидало дерьмовое дельце, как выразился Лапуэнт, то начиналось оно тем не менее довольно приятно.

Мегрэ доехал на автобусе до Елисейских Полей, потом прошел метров сто пешком по улице Мариньи и за это время встретил не меньше трех лиц, показавшихся ему знакомыми. И тут только он сообразил, что идет вдоль садовой решетки Елисейского дворца и что квартал этот находится под круглосуточным наблюдением. Ангелы-хранители тоже его узнали и приветствовали чуть заметным, скромным, но почтительным кивком.

Дом, в котором жил Парандон, был просторным, крепким, построенным на века. По обеим сторонам ворот красовались бронзовые фонари. Сквозь стеклянную дверь Мегрэ увидел не обычную привратницкую, а настоящий салон со столом, покрытым сукном, как в министерстве.

И даже тут оказалось знакомое лицо, некий Ламюль или Ламюр, долго работавший на улице Соссэ.

— К кому вы, комиссар?

— К Парандону.

— Лифт или левая лестница. Второй этаж.

В глубине был виден двор, машины, гаражи, низкие постройки, бывшие когда-то, должно быть, конюшнями. Перед тем как подняться по мраморной лестнице, Мегрэ машинально выколотил трубку о каблук.

Когда он позвонил в единственную на этаже дверь, перед ним мгновенно возник дворецкий в белой куртке — будто подкарауливал.

— Я к месье Парандону… У нас встреча…

— Сюда, комиссар.

Дворецкий с достоинством взял у него шляпу и провел в библиотеку, какой Мегрэ в жизни не видел. Стены длинной комнаты с высоким потолком сплошь сверху донизу были уставлены книжными полками. Выделялся лишь мраморный камин, на котором стоял бюст мужчины средних лет. Все тома были в отличных переплетах, чаше всего красных. Из мебели в комнате ничего не было, кроме длинного стола, двух стульев и одного кресла.

Мегрэ с удовольствием пробежал бы взглядом книжные полки, но к нему уже направлялась молодая секретарша в очках:

— Позвольте, я провожу вас, месье комиссар.

Сквозь окна в три метра высотой в комнату врывалось солнце, играло на плюше, мебели, картинах. Начиная с коридора, повсюду были расставлены старинные столики с гнутыми ножками, стильная мебель, бюсты, портреты знатных господ в костюмах разных эпох.

Молодая девушка толкнула светлую дубовую дверь, и мужчина, сидевший за письменным столом, тут же поднялся навстречу гостю. Он был тоже в очках с очень толстыми стеклами.

— Спасибо, мадемуазель Ваг.

Хозяину пришлось проделать довольно длинный путь, поскольку кабинет был таким же просторным, как библиотека и приемная. И здесь стены были заставлены книжными шкафами, висело несколько портретов, и солнце делило комнату на светлые и темные ромбы.

— Вы даже не представляете, как я рад видеть вас, месье Мегрэ…

Он протянул руку, маленькую белую руку — пухлую, словно без костей. По контрасту с обстановкой человек казался еще меньше, чем был на самом деле: миниатюрное, почти хрупкое и необычно подвижное существо. Но нет, худощавым его, пожалуй, назвать было нельзя. Напротив того, он казался скорее округлым, и все-таки ощущение невесомости, хрупкой неустойчивости оставалось.

— Проходите сюда, прошу вас… Пожалуйста, садитесь, где вам удобнее!

И он указал на рыжеватое кожаное кресло у письменного стола.

— Думаю, здесь будет лучше всего… Я ведь туговат на ухо.

И верно сказал Бувье, что Парандон — человек без возраста. В его голубых глазах, во всем облике сквозило что-то детское, и он прямо с восхищением смотрел на комиссара.

— Вы даже не представляете, как часто я думал о вас… Когда вы ведете очередное дело, я пожираю огромное количество газет, чтобы ничего не упустить… Можно даже сказать, что я слежу за вашими выводами в расследовании.

Мегрэ чувствовал себя неловко. Он свыкся в конце концов с любопытством публики, но энтузиазм такого человека, как Парандон, явно его смущал.

— Я делаю выводы, какие на моем месте сделали бы все и каждый.

— Каждый, может быть… Но понятия «все» не существует… Это миф… А вот уголовный кодекс, судьи, присяжные — это уже не миф. И те же самые присяжные, которые еще вчера были как все, сегодня, попадая в зал заседаний, становятся совсем иными.

На Парандоне был темно-серый костюм. И оттого, что этот маленький человек был одет в темное, он выглядел еще нелепей за огромным письменным столом. И все же он не казался смешным. И совсем не наивное выражение скрывалось в его взгляде за толстыми очками.

В школьные годы Парандон, быть может, страдал оттого, что его называли недомерком, но потом смирился и теперь походил на добродушного гнома, который должен сдерживать свою порывистость.

— Можно задать вам нескромный вопрос?.. В каком возрасте вы стали понимать людей?.. Я имею в виду тех, кого называют преступниками…

Зардевшись от смущения, Мегрэ пробормотал:

— Не знаю… Я даже не уверен, что понимаю их…

— Как же!.. Что вы!.. И они это прекрасно чувствуют… Это, если хотите знать, одна из причин, побуждающих к признанию…

— Но ведь так бывает и у моих коллег.

— Я мог бы доказать обратное, напомнив вам немало фактов, но не буду вам надоедать… Вы учились на медицинском, не так ли?

— Да, но только два года…

— Судя по тому, что я читал, вам пришлось после смерти отца бросить занятия и перейти на службу в полицию.

Положение Мегрэ становилось все более и более щекотливым, почти смешным. Ведь он явился сюда, чтобы задавать вопросы, а вместо этого допрашивали его самого.

— Эта перемена не говорит о вашем двойном призвании, — продолжал Парандон, — а скорее о разных воплощениях одной и той же личности. Простите меня… Я буквально с ходу на вас набросился… Но я ожидал вас с таким нетерпением… Я готов был бежать к двери, как только услышал ваш звонок, но жена была бы недовольна, она старается соблюдать этикет.

Последние слова он произнес полушепотом и, указывая на портрет, на котором во весь рост был изображен важный чиновник в судейской мантии, выдохнул:

— Мой тесть…

— Председатель кассационного суда Гассен де Болье.

— Вы знаете?

Теперь Парандон казался Мегрэ настолько ребячливым, что он предпочел признаться:

— Перед тем как прийти к вам, я навел справки…

— Вам отзывались о нем плохо?

— Говорили, будто это был видный деятель…

— Вот-вот! Видный деятель!.. Вы читали труды Анри Эя?..

— Просматривал его учебник психиатрии.

— А Санжэ?.. Леви-Валанси?.. Максвелла?..

И он указал рукой на книжную полку, на которой красовались эти авторы — психиатры, никогда не занимавшиеся морским правом. Мегрэ успел заметить на корешках книг и другие имена; фамилии одних встречались ему в Известиях Международного общества криминологии, работы других ему действительно доводилось читать. Лагаш, Рюиссан, Жениль-Перрен…

— Вы не курите? — вдруг спросил с удивлением хозяин. — А я-то считал, что у вас всегда в зубах трубка.

— Если позволите…

— Чего бы вам предложить? Коньяк у меня заурядный, зато арманьяк сорокалетней выдержки.

Он быстро подошел к стене, где между рядами книг был бар. Там стояло десятка два бутылок и рюмки разных размеров.

— Спасибо… Но совсем немножко…

— Моя жена разрешает мне один глоток, да и то лишь в торжественных случаях. Она считает, что у меня слабая печень. И вообще, послушать ее, так у меня нет ни одного здорового органа…

Парандона это забавляло. Он говорил без всякой горечи.

— За ваше здоровье! Если я задавал вам нескромные вопросы, то только потому, что очень интересуюсь шестьдесят четвертой статьей уголовного кодекса, которую вы знаете лучше меня.

И правда, Мегрэ знал ее наизусть, часто вспоминал и без конца к ней возвращался.

«Нет ни преступления, ни проступка, если во время совершения деяния обвиняемый был в состоянии безумия или если он был принужден к тому силой, которой он не мог противостоять».

— Что вы об этом думаете? — спросил гном, наклонившись к Мегрэ.

— Предпочитаю не быть судьей, и это избавляет меня от необходимости судить…

— Вот это мне и хотелось от вас услышать… Когда в вашем кабинете находится обвиняемый или подозреваемый в преступлении, способны ли вы определить ту долю виновности, которая может быть ему вменена.

— Очень редко… Психиатры впоследствии…

— В этой библиотеке я собрал труды психиатров. В старину чаще всего отвечали: «Виновен» — и удалялись со спокойной совестью. Но перечитайте, например, Анри Эя…

— Знаю…

— Вы говорите по-английски?

— Очень плохо.

— Знаете, что они называют «хобби»?

— Да… Времяпрепровождение… Неоплачиваемая деятельность… Мания…

— Так вот, месье Мегрэ, мое хобби или, как некоторые говорят, моя мания — это статья шестьдесят четыре… Занимаюсь ею не я один… И эта знаменитая статья содержится не только во французском кодексе… Сформулированная несколько иначе, она существует и в кодексе США, и в английском, и в германском, и в итальянском…

Парандон все больше оживлялся. Его бледное лицо порозовело. С поразительной энергией он размахивал своими пухлыми ручками.

— Таких, как я, тысячи, что я говорю — десятки тысяч, и мы поставили своей задачей изменить эту постыдную шестьдесят четвертую статью, этот пережиток минувших времен. Речь здесь идет не о тайном обществе. В большинстве стран существуют официальные группировки, журналы, газеты… И знаете, что нам отвечают?..

И чтобы пояснить, кто отвечает, он вопросительно взглянул на портрет тестя:

— Нам говорят: «Уголовный кодекс составляет единое целое. Если вы замените в нем хотя бы один камешек, все здание может рухнуть…» И нам возражают: «Если действовать по-вашему, то не судье, а врачу будет предоставлено право решать…»

Я мог бы говорить об этом часами. Я посвятил этому вопросу много статей, и если это не будет с моей стороны дерзостью, я попрошу мою секретаршу вам их переслать… Вы знаете преступников, если можно так выразиться, из первых рук… Для судьи же это только существа, которых почти автоматически подводят под ту или иную статью. Вы меня понимаете?

— Конечно…

— За ваше здоровье…

Он перевел дыхание и, казалось, сам был поражен, что так разошелся.

— Ведь мало с кем я могу говорить настолько откровенно… Вас это не шокирует?

— Нисколько…

— Ба, да ведь я даже не спросил, зачем вы хотели меня видеть… Я был в таком восторге от предстоящей встречи, что об этом даже не подумал… — И с иронией в голосе добавил: — Надеюсь, речь идет не о морском праве?

Мегрэ вытащил из кармана письмо:

— Это послание я получил сегодня утром по почте. Оно без подписи, и я вовсе не уверен, что послано из вашего дома… Я только прошу вас внимательно с ним ознакомиться…

Как ни странно, адвокат стал прежде всего ощупывать бумагу, как если бы у него было особенно развито чувство осязания.

— Похоже, что моя… Такую легко не найдешь… В последний раз я просил своего гравера заказать у фабриканта…

— Это-то обстоятельство и привело меня к вам.

Парандон сменил очки, скрестил свои короткие ножки и стал читать, шевеля губами, а иногда бормоча отдельные слоги: «Скоро должно произойти убийство… Быть может, его совершит человек, которого я знаю, а может быть, и я сам…»

Он внимательно перечел этот абзац.

— Можно сказать, что тщательно подбиралось каждое слово, не так ли?

— И мне так показалось.

«…Она в каком-то смысле неизбежна…»

— Эта фраза мне нравится меньше. Она слишком цветиста. — Потом, возвращая листок Мегрэ и снова сменив очки, произнес: — Любопытно…

Этот человек не любил громких фраз и не терпел напыщенности. Любопытно… Этим и ограничивались его комментарии.

— Меня поразила одна деталь, — пояснил Мегрэ. — Автор письма называет меня не просто комиссаром, как это делает большинство, а моим официальным титулом: «Господин дивизионный комиссар».

— Я об этом тоже подумал. Вы поместили объявление?

— Да. Сегодня вечером оно появится в «Монд», а завтра утром в «Фигаро».

Странно, что Парандон не был удивлен или, во всяком случае, не показывал виду. Он глядел в окно на узловатый ствол каштана, как вдруг его внимание привлек легкий шум. Но и это его не удивило, и, повернувшись к двери, он пробормотал:

— Входи, дорогая…

И, поднимаясь, добавил:

— Знакомься: комиссар Мегрэ собственной персоной.

Это была женщина лет сорока, элегантная, со стремительными движениями и быстрыми глазами. Коротким, цепким взглядом она окинула комиссара с головы до ног. И будь даже где-нибудь на его левом ботинке небольшое пятнышко, оно не ускользнуло бы от ее внимания.

— Я очень рада, комиссар… Надеюсь, вы пожаловали к нам не для того, чтобы арестовать моего мужа? С его слабым здоровьем вам сразу бы пришлось определить его в тюремную больницу…

В ее словах не чувствовалось подвоха. Она сказала это без злобы, с игривой улыбкой, но все же сказала.

— Речь идет, конечно, о ком-нибудь из наших слуг?

— Никаких жалоб я не получал. И, кроме того, это входит в компетенцию полицейского участка вашего района.

Она сгорала от нетерпения узнать причину его визита. Парандон понимал это не хуже, чем Мегрэ, но оба, словно забавляясь, не сделали и малейшего намека.

— Вам понравился наш арманьяк?

Она внимательно поглядела на рюмки.

— Надеюсь, дорогой, ты выпил капельку? — Она была в светлом, уже весеннем костюме. — Итак, господа, не буду вам мешать… Хочу только предупредить тебя, дорогой, что я вернусь не раньше восьми… После семи ты можешь застать меня у Гортензии.

Она вышла не сразу и, пока мужчины молча стояли, обошла комнату, подвинула на круглом столе пепельницу и поставила на место снятую с полки книгу.

— Прощайте, месье Мегрэ… Верьте мне, я была счастлива с вами познакомиться… Вы удивительно интересный человек…

Дверь закрылась. Парандон снова сел, выждал минутку, словно жена могла вернуться, и наконец засмеялся, как ребенок:

— Вы поняли?

Мегрэ не знал, что ответить.

— Вы удивительно интересный человек. Она в бешенстве оттого, что вы ничего не сказали о ее платье, в особенности о том, что она молодо выглядит. Больше всего ее порадовало бы, если бы ее приняли за нашу дочь.

— А у вас есть дочь?

— Да. Восемнадцати лет. Сдала на бакалавра и теперь занимается археологией. Неизвестно, как долго продлится это увлечение… В прошлом голу, например, ей захотелось стать лаборанткой. Я вижу ее очень редко, только за столом, да и то лишь в тех случаях, когда она соизволит откушать с нами… Есть у меня еще сын, Жак. Ему пятнадцать лет, учится в четвертом классе в лицее Расина. Вот и вся моя семья.

Он говорил с удивительной легкостью, будто все это не имело никакого значения. Казалось, он потешался над самим собой.

— Впрочем, я отнимаю у вас время. Так вот, насчет письма… Возьмите с собой образец моей почтовой бумаги… Ваши эксперты смогут установить идентичность, но я заранее уверен в результате.

Он нажал кнопку, подождал, потом повернулся к двери:

— Мадемуазель Ваг, принесите, пожалуйста, конверт. Из тех, что мы посылаем поставщикам. — И пояснил: — Мы расплачиваемся с поставщиками в конце каждого месяца. Было бы слишком официально вкладывать чеки в маркированные конверты. Для этой цели мы пользуемся обычными белыми конвертами.

Молодая девушка принесла образец.

— Вы сможете и это сравнить. Если совпадут и бумага, и конверт, у вас будет почти полная уверенность, что письмо отправлено отсюда…

Казалось, это его не слишком тревожило.

— Вы не видите никакой причины, которая могла бы побудить кого-нибудь написать это письмо?

Парандон посмотрел на Мегрэ сначала с удивлением, потом немного разочарованно:

— Причины? Вот не ожидал от вас этого вопроса, месье Мегрэ. Но я понимаю, вы должны были его задать… Причины… Безусловно, они есть у каждого, сознательно или безотчетно…

— Сколько человек живет в этой квартире?

— Постоянно не очень много… Ну, конечно, жена и я…

— У вас у каждого свои комнаты?

— Как вы угадали?

— Не знаю… Я задал вопрос, не думая…

— Мы действительно живем в разных комнатах. Моя жена любит поздно ложиться и утром долго валяется в постели, а я птаха ранняя. Впрочем, если хотите, можете осмотреть всю квартиру… Должен вам сказать, что я ее не выбирал и оставил все как было. Когда мой тесть, — он снова взглянул на портрет председателя кассационного суда, — вышел в отставку и поселился в Вандее, дочери устроили нечто вроде семейного совета. Их четыре, и все замужем… Был произведен предварительный дележ наследства, и моей жене досталась эта квартира со всем содержимым, включая отцовский портрет и бюсты.

Он не смеялся, даже не улыбался, но при этом чувствовалась ирония.

— Одна из сестер получит усадьбу в Вандее, в Буванском лесу. Две другие разделят ценные бумаги… Гассены де Болье унаследовали от предков значительное состояние, так что на всех хватит… Итак, я живу не совсем у себя, а скорее у тестя, и лично мне принадлежат только книги, мебель в моей спальне да еще этот письменный стол…

— Ваш отец ведь жив, не так ли?

— Да, он живет совсем рядом, на улице Миромениль, в квартире, где решил провести остаток своих дней. Вот уже тридцать лет, как он вдовец. Отец был хирургом…

— Знаменитым хирургом…

— Вон что! Вы и это знаете? Следовательно, вам также известно, что он испытывал страсть не к шестьдесят четвертой статье, а к женщинам… Наша прежняя квартира была такой же просторной, как эта, но намного современнее… На улице Агессо… Теперь там живет мой брат, невропатолог, с женой… Так вот, возвращаясь к нашей семье… Я вам уже говорил о моей дочери Полетте и сыне Жаке… Заметьте себе, если хотите заслужить ее расположение, что Полетта заставляет всех называть ее Бэмби, а брата своего упорно называет Гюсом…^[2] Думаю, что это пройдет… Впрочем, большого значения это не имеет…

Перейдем теперь к людям, как сказала бы моя жена. Вы уже видели Фердинанда, дворецкого. Фамилия его — Фошуа… Родом он из Берри, откуда и моя семья… Старый холостяк… Комната его в глубине двора, над гаражом… Лиза, горничная, живет у нас постоянно, а мадам Маршан приходит каждое утро убирать квартиру… Да, я еще не назвал мадам Вокен, кухарку. Муж у нее кондитер, она живет своим домом. И каждый вечер после работы торопится… Вы не записываете?

Мегрэ только улыбнулся, потом встал и подошел к пепельнице, достаточно большой, чтобы можно было выколотить трубку.

— Теперь перейдем, если можно так выразиться, к моему штату, — продолжал Парандон. — Вы видели мадемуазель Ваг… Это ее настоящая фамилия, и ей она не кажется смешной^[3]. Я всегда называю секретарей по фамилии… Она никогда ничего не рассказывает о своей личной жизни, и если бы понадобился ее адрес, пришлось бы заглянуть в досье… Я знаю только, что домой она ездит на метро и никогда не возражает, если я ее задерживаю до вечера на работе… Лет ей, должно быть, двадцать четыре или двадцать пять, и она почти не бывает в дурном настроении… Есть у меня помощник, стажер, очень честолюбивый молодой человек по имени Рене Тортю. Его кабинет в конце коридора. Остается еще наш писец, так мы его называем, молодой человек лет двадцати. Он недавно приехал из Швейцарии, мечтает о поприще драматурга, а пока выполняет различные мелкие поручения… Нечто вроде рассыльного.

Когда мне поручают какое-нибудь дело — а я занимаюсь делами только очень крупными, где на карту ставятся миллионы, если не сотни миллионов, — мне приходится работать неделю, а то и несколько недель сутками напролет… После этого все входит в обычную колею, и у меня появляется досуг, чтобы…

Он покраснел и улыбнулся.

–…чтобы заняться, как вы догадываетесь, нашей шестьдесят четвертой статьей… Надеюсь, вы мне когда-нибудь изложите ваши соображения на этот счет, а пока я распоряжусь, чтобы вам разрешили бывать в нашем доме, сколько вам будет угодно, и отвечали бы откровенно на все ваши вопросы…

Мегрэ с недоумением смотрел на Парандона, стараясь понять, кто же он в действительности: изощренный актер или, напротив того, несчастный человек, находящий утешение в тонком юморе.

— Я приду скорее всего завтра утром, но вас не потревожу.

— В таком случае, вероятно, вас побеспокою я.

Они попрощались, и комиссару показалось, будто он пожал руку ребенка.

— Спасибо за прием, месье Парандон.

— Благодарю вас за визит, месье Мегрэ.

Адвокат семенящей походкой проводил его до самого лифта.

Примечания

1

Рене Теофиль Лаэннек (1781–1826) — знаменитый французский врач, открывший и популяризовавший метод выслушивания больных.

2

Гюс — уменьшительное от Гюгюс. Так французские дети называют клоуна.

3

Vague (фр.) — расплывчатый, неясный.