Мегрэ у министра

Жорж Сименон, 1954

Предлагаем вашему вниманию повесть Ж. Сименона «Мегрэ у министра». Комиссар Мегрэ носит давно вышедшие из моды котелок и пальто, не расстается с трубкой, предпочитает дождливую погоду, обожает греться у огня и ходить, заложив руки за спину. Мрачный, немногословный, он обладает редким даром внушать доверие, ему известны тайные пружины человеческой драмы. Разгадывая самые сложные преступления, распутывая самые причудливые интриги, Мегрэ руководствуется одним безотказным принципом: чтобы найти виновных, нужно прежде всего понять смысл их поступков…

Georges Simenon

MAIGRET CHEZ LE MINISTRE

Copyright © 1953, Georges Simenon Limited

GEORGES SIMENON ®

MAIGRET ® Georges Simenon Limited

All rights reserved

Перевод с французского О. Егоровой

Серия «Иностранная литература. Классика детектива»

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017

Издательство Иностранка ®

© О. Егорова, перевод, 2017

* * *

Глава 1

Отчет покойного Калама

Как всегда, возвращаясь вечером домой привычной дорогой, по той же стороне тротуара, мимо того же газового фонаря, Мегрэ поднял глаза на освещенные окна своей квартиры. Это у него получалось уже безотчетно. Если бы его кто-нибудь сейчас спросил, есть в окнах свет или нет, он бы затруднился ответить. Точно так же между третьим и четвертым этажом он машинально начинал расстегивать пальто, чтобы достать из кармана брюк ключ, хотя дверь непременно открывалась, стоило ему ступить ногой на коврик.

Эти ритуалы складывались годами, и он свято их придерживался, хотя ни за что бы себе в этом не признался. Сегодня не было дождя, но его жена, потянувшись поцеловать его в щеку, привычным движением протянула руку, чтобы взять у него мокрый зонтик.

Он произнес свое неизменное:

— Кто-нибудь звонил?

А она ответила, закрывая дверь:

— Звонил. Боюсь, что снять пальто тебе так и не придется.

День был серенький, ни жаркий, ни холодный, а часа в два налетел дождь со снегом. На набережной Орфевр Мегрэ едва успел разгрести текущие дела.

— Ты обедал как следует?

Свет у них в доме был гораздо теплее и уютнее, чем у него в рабочем кабинете. На столике возле его кресла располагались заботливо разложенные газеты, рядом стояли домашние туфли.

— Я пообедал с шефом, Люка и Жанвье в пивной «Дофин».

А потом все четверо отправились на собрание Общества взаимного страхования полиции. Последние три года Мегрэ уже в который раз выбирали его вице-президентом, а он уже в который раз пытался отбояриться.

— У тебя еще есть время выпить чашечку кофе. Ладно, сними пальто. Я сказала, что раньше одиннадцати ты не вернешься.

Была половина одиннадцатого. Собрание не затянулось надолго. У них было время пропустить по полстаканчика в пивной, и Мегрэ вернулся домой на метро.

— Кто звонил?

— Министр.

Стоя посреди гостиной, он поглядел на нее, нахмурив брови.

— Какой министр?

— Министр гражданского строительства. Некто Пуан, если я правильно расслышала.

— Огюст Пуан, да. Он звонил сюда? Сам звонил?

— Да.

— А ты не попросила его позвонить на набережную Орфевр?

— Он хотел поговорить лично с тобой. И немедленно хотел тебя видеть. Когда я ему сказала, что тебя нет дома, он поинтересовался, не с прислугой ли он разговаривает. Тон у него был раздосадованный. Я ему объяснила, что я мадам Мегрэ. Он извинился и спросил, где ты и когда вернешься. Мне показалось, что он человек робкий.

— Репутация у него совсем другая.

— Он тут же спросил, одна я дома или нет, и объяснил, что этот звонок должен остаться в тайне, что он звонит мне не из министерства, а из автомата и что ему срочно надо с тобой связаться.

Эту речь Мегрэ выслушал, насупившись, всем своим видом давая понять, что не доверяет политикам. За годы его службы много раз случалось, что какой-нибудь чиновник, депутат, сенатор или еще кто-то из людей публичных обращались к нему за помощью, но всегда делали это официально. Его всякий раз вызывали к шефу, и всякий раз разговор начинался так:

— Прошу прощения, милейший Мегрэ, но я хочу поручить вам дело, которое вряд ли вас обрадует.

Как правило, такие дела оказывались весьма неприятными.

Мегрэ не был лично знаком с Огюстом Пуаном и даже никогда его не видел. Министр был не из тех людей, что мелькают на страницах газет.

— Почему он не позвонил в контору?

Он сказал это самому себе, но мадам Мегрэ тотчас отозвалась:

— Откуда же мне знать? Я повторила тебе все, что он сказал. И самое главное, он звонил из автомата…

Этот факт очень впечатлил мадам Мегрэ. Для нее министр Республики был человеком уважаемым, и ему не пристало тайком по вечерам звонить из автомата на углу какого-нибудь бульвара.

–…и просил, чтобы ты приехал не в министерство, а к нему на квартиру по адресу… — Она заглянула в бумажку, на которой написала несколько слов. — …Бульвар Пастера, двадцать семь. Консьержку беспокоить не стоит, квартира на пятом этаже, налево.

— И он меня там ждет?

— Он будет ждать столько, сколько понадобится. Ради приличия ему надо вернуться в министерство до полуночи. — Она прибавила совсем другим голосом: — Слушай, а это не розыгрыш?

Он покачал головой. Это, конечно, необычно, экстравагантно, но на розыгрыш не похоже.

— Кофе будешь?

— Нет, спасибо, после пива не хочется.

Так и не присев, он плеснул себе капельку терновой настойки, взял с камина свежую трубку^[1] и направился к выходу.

— До скорого.

Когда он снова вышел на бульвар Ришар-Ленуар, морось, весь день висевшая в воздухе, сгустилась до сероватого тумана, и вокруг фонарей появилось сияние. Такси он брать не стал: до бульвара Пастера гораздо быстрее можно было доехать на метро. Может, такое решение во многом зависело оттого, что он не был «при исполнении».

Всю дорогу, машинально разглядывая какого-то усача, сидевшего с книгой напротив, он размышлял, с чего бы вдруг он понадобился Огюсту Пуану, а самое главное — к чему такая спешка и такая таинственность?

О Пуане он знал только, что он вандейский адвокат из Ла-Рош-сюр-Йона и политикой занялся довольно поздно.

Он был из числа тех депутатов, которых после войны выбирали, учитывая твердость их характера и поведение во время оккупации.

Что такого примечательного он сделал, Мегрэ не знал. Однако если его коллеги исчезали из палаты депутатов, не оставив никаких следов, то Пуана раз за разом избирали вновь, и три месяца назад при формировании последнего Кабинета министров он получил портфель министра гражданского строительства.

Комиссар не слышал о нем никаких сплетен, как водится, роившихся вокруг политиков. Его жена тоже не давала повода для пересудов, а дети тем более, если у него вообще были дети.

Когда Мегрэ вышел из метро на станции «Пастер», туман сгустился и приобрел желтоватый оттенок. Теперь его привкус чувствовался на губах. На бульваре не было ни души. Шаги прохожих слышались издалека, со стороны Монпарнаса, и оттуда же донесся свисток отходящего с вокзала поезда.

Несколько окон еще светились в тумане, создавая впечатление покоя и защищенности. В этих домах, ни бедных, ни богатых, ни старых, ни новых, в похожих друг на друга квартирах обитали представители среднего класса: учителя, чиновники, служащие. Каждое утро в одно и то же время они разъезжались отсюда на работу на метро или на автобусах.

Мегрэ нажал на кнопку, невнятно пробурчал свое имя и пошел прямо к лифту.

Тесная кабина, вряд ли вмещавшая больше двух человек, медленно, но без толчков и скрипа поползла вверх. На слабо освещенную площадку выходило несколько дверей одинакового темно-коричневого цвета с одинаковыми ковриками.

Комиссар позвонил в ту, что была слева, и она сразу открылась, словно за ней кто-то уже стоял, держа руку на замке.

Пуан вышел на площадку и отослал лифт на первый этаж, чего Мегрэ сделать не догадался.

— Прошу прощения, что потревожил вас так поздно, — буркнул он. — Входите, пожалуйста.

Мадам Мегрэ была бы разочарована, поскольку Пуан, судя по всему, мало соответствовал ее представлениям о том, каков должен быть министр. И ростом, и статью он приближался к Мегрэ, но был более приземист, крепче сбит и еще более походил на крестьянина. Его крупно вылепленное лицо с толстым носом и губами вызывало в памяти скульптурные головы, вырезанные из конского каштана.

На нем был скромный сероватый костюм и дешевый галстук из магазина готового платья, и на этом неброском фоне ярко выделялись две детали: густые и широкие брови и запястья, заросшие такими же длинными и густыми волосами.

Министр тоже разглядывал Мегрэ, даже не пытаясь скрыть свое любопытство или хотя бы из вежливости улыбнуться.

— Садитесь, комиссар.

Квартира, не такая просторная, как квартира Мегрэ на бульваре Ришар-Ленуар, состояла из двух, от силы трех комнат и крошечной кухни. Из прихожей, где висели несколько пальто, они прошли в кабинет, наводивший на мысль, что здесь обитает холостяк. На полочке, прибитой к стене, были разложены штук двенадцать трубок, по большей части глиняных, но виднелась среди них одна очень красивая — пенковая. Старомодный письменный стол со множеством ящиков и ящичков, точно такой же, как когда-то у отца Мегрэ, был завален бумагами и усыпан пеплом. На стене висели черно-белые фотографии отца и матери Пуана, вставленные в одинаковые черные с золотом рамки, должно быть привезенные с вандейской фермы. Комиссар не осмелился с порога их разглядывать.

Усевшись в вертящееся кресло, тоже очень похожее на кресло папаши Мегрэ, Пуан небрежно тронул рукой ящичек с сигарами.

— Я полагаю… — начал он.

Комиссар улыбнулся и пробормотал:

— Я предпочитаю трубку.

— Вам обычного?

Министр протянул ему початый пакет табака и сам тоже раскурил трубку, которую, видно, совсем недавно загасил.

— Вы, должно быть, удивились, когда ваша жена вам сказала…

Он прикидывал, как бы начать разговор, и был явно недоволен первой фразой. Любопытная возникла ситуация: в теплом, спокойном кабинете двое мужчин примерно одного возраста и комплекции бесцеремонно, не таясь, разглядывали друг друга. Можно было подумать, что они прекрасно видят свое сходство, заинтригованы, озадачены и вот-вот признают себя чуть ли не братьями.

— Слушайте, Мегрэ. Думаю, нам лишние реверансы ни к чему. Я о вас знаю только из газет и по отзывам, которые слышал.

— И я о вас тоже, господин министр.

Пуан досадливо махнул рукой, словно давая понять, что здесь между ними титулы неуместны.

— Я попал в передрягу. Об этом пока никто не знает и не подозревает, ни премьер-министр, ни даже моя жена, которая, как правило, в курсе всех моих дел. С этим я обратился к вам.

Он на миг отвел глаза и затянулся трубкой, словно смутившись, что его последнюю фразу могут истолковать как лесть или корыстный расчет.

— Мне не хотелось идти обычным путем и обращаться к начальнику сыскной полиции. Я поступил вопреки правилам. Вы не обязаны были приезжать, точно так же как не обязаны мне помогать. — Министр со вздохом поднялся. — Выпьете рюмочку? — И прибавил с гримасой, которая могла бы сойти за улыбку: — Не пугайтесь. Я не стремлюсь вас подкупить. Просто мне нынче вечером и вправду очень хочется немного выпить.

Он вышел в соседнюю комнату и вернулся с початой бутылкой и двумя стопками вроде тех, что подают в деревенских харчевнях.

— Это самогон, мой отец гонит его каждую осень. Бутылке лет двадцать.

Взяв стопки, они посмотрели друг на друга.

— Ваше здоровье.

— Ваше здоровье, господин министр.

На этот раз Пуан сделал вид, что не услышал последних слов.

— Я не знаю, как начать, и не потому, что смущаюсь, а потому, что эту историю трудно изложить ясно и понятно. Вы читаете газеты?

— По вечерам, если преступники мне позволяют.

— А за новостями политики следите?

— Очень мало.

— Вам известно, что я не отношусь к тем, кого именуют политиканами?

Мегрэ кивнул.

— Вот! Вы наверняка в курсе, какая катастрофа произошла в Клерфоне?

На этот раз Мегрэ не удержался и вздрогнул, и, видимо, на его лице отразились тревога и недоверие, потому что Пуан опустил голову и тихо добавил:

— К несчастью, речь пойдет именно о ней.

Еще в метро Мегрэ ломал голову, что за дело министр держит в такой тайне. Но о происшествии в Клерфоне он даже не подумал, потому что газеты трубили об этом вот уже целый месяц.

Детский туберкулезный санаторий в Клерфоне, в Верхней Савойе, между Южином и Межевом, расположенный на высоте около полутора тысяч метров, был самым эффектным из послевоенных проектов. Кому пришла в голову мысль соорудить для несчастных детей здание, сравнимое разве что с современными частными санаториями, Мегрэ не знал, да и с тех пор прошло уже много лет. В свое время о проекте много говорили. Некоторые видели в нем чисто политическое предприятие, в Кабинете министров шли ожесточенные дебаты, и для изучения вопроса создали даже специальную комиссию. Дело кончилось тем, что проект, который долго принимали в штыки, все-таки реализовали.

А месяц тому назад произошла катастрофа, одна из самых печальных в истории. Снега в горах начали таять так рано, что местные жители не могли и припомнить такого. Горные реки вышли из берегов, и подземная речка Лиз, настолько маленькая, что ее даже не обозначали на картах, подмыла целое крыло здания санатория в Клерфоне.

Следствие, начатое на следующий день после несчастья, до сих пор не закончено. Эксперты не могут прийти к согласию. А уж газеты и подавно: они отстаивают разные тезисы, в зависимости от своего цвета.

При обрушении одного из зданий погибли сто двадцать восемь детей, остальных срочно эвакуировали.

После недолгого молчания Мегрэ тихо сказал:

— Во время строительства санатория вы еще не состояли в Кабинете министров, верно?

— Нет, не состоял. Я даже не входил в парламентскую комиссию, которая голосовала за получение кредита. Сказать по правде, я до сегодняшнего дня знал о происшествии ровно столько, сколько знали все: из ежедневной прессы.

Он помолчал.

— Вы что-нибудь слышали об отчете Калама, комиссар?

Мегрэ удивленно на него взглянул и отрицательно помотал головой.

— Еще услышите. Несомненно, о нем будут много говорить, даже слишком много. Я полагаю, вы не читаете мелких еженедельных журналов, «Молву» например?

— Никогда.

— А с Эктором Табаром вы знакомы?

— Наслышан. И о нем, и о его репутации. Должно быть, мои коллеги с улицы Соссэ знают его лучше, чем я.

Он намекал на Сюртэ, Управление национальной безопасности, которое было в прямом подчинении у Министерства внутренних дел и часто забирало себе дела, более или менее касавшиеся политики.

Табар был журналистом с сомнительной репутацией, а его охочий до сплетен еженедельник слыл инструментом шантажа.

— Прочтите вот это. Эту короткую и загадочную реплику напечатали через шесть дней после катастрофы.

ОТВАЖИТСЯ ЛИ КТО-НИБУДЬ ПОД НАЖИМОМ ОБЩЕСТВЕННОГО

МНЕНИЯ ОПУБЛИКОВАТЬ ОТЧЕТ КАЛАМА?

— И это все? — удивился комиссар.

— А вот выдержка из следующего номера.

Вопреки сложившемуся мнению, нынешнее правительство падет до начала весны, и падет не из-за внешней политики или событий в Северной Африке, а из-за отчета Калама.

Словосочетание отчет Калама звучало почти комично, и Мегрэ улыбнулся:

— А кто такой Калам?

Но Пуан не улыбался.

— Профессор Национальной школы мостов и дорог^[2]. Он умер два года назад, если не ошибаюсь, от рака. Его имя широкой публике неизвестно, но он весьма знаменит в мире прикладной механики и гражданской архитектуры. Калама приглашали консультантом в крупные проекты в Японию и страны Южной Америки, он был непререкаемым авторитетом в вопросах сопротивления материалов, в особенности бетона. Он написал труд, которого ни вы, ни я не читали, но который есть у каждого архитектора: «Болезни бетона».

— Калам занимался строительством в Клерфоне?

— Не впрямую. Давайте я изложу вам всю историю по-другому, согласно собственной хронологии. Я уже говорил, что о катастрофе и о самом санатории узнал, как все, из газет и даже не помнил, одобрял я или нет тот проект пятилетней давности. Пришлось порыться в «Правительственном вестнике», чтобы вспомнить, что голосовал «за». Я тоже не читаю «Молву». Однако после появления второй заметки премьер-министр отвел меня в сторонку и спросил: «Вы что-нибудь знаете об отчете Калама?» Я искренне сознался, что ничего не слышал. Он удивился и, как мне показалось, покосился на меня с недоверием: «Отчет должен был сохраниться в ваших архивах».

И он посвятил меня в суть дела. Дебаты по поводу строительства в Клерфоне шли в течение пяти лет, мнения разделились, и тогда кто-то из депутатов, не помню кто, предложил запросить отчет у технического специалиста с непререкаемым авторитетом. Он назвал имя Жюльена Калама из Национальной школы мостов и дорог. Тот запросил определенное время на изучение вопроса и даже выехал на место в Верхнюю Савойю. Составленный им отчет должен был поступить в комиссию.

Мегрэ, кажется, начал что-то понимать.

— И отчет был неблагоприятным?

— Подождите. Когда премьер-министр говорил со мной об этом деле, он уже отдал приказ разыскать отчет в архивах Кабинета министров. Он должен был находиться среди документов комиссии. Но дело в том, что не нашли не только этот отчет, но бесследно исчезла и часть других отчетов. Понимаете, что это значит?

— Что кто-то заинтересован в том, чтобы эти сведения никогда не были опубликованы?

— Читайте вот это.

Он показал еще одну выдержку из «Молвы», тоже короткую, но не менее угрожающую.

ДОСТАТОЧНО ЛИ ВЛИЯТЕЛЕН АРТЮР НИКУ,

ЧТОБЫ ПОМЕШАТЬ ПУБЛИКАЦИИ ОТЧЕТА КАЛАМА?

Мегрэ это имя было известно, как и многие другие имена. Фирма «Нику и Совгрен» упоминалась везде, где речь шла о строительстве дорог, мостов или шлюзов.

— Строительством в Клерфоне занималась фирма «Нику и Совгрен».

Мегрэ уже начал жалеть, что приехал. Он чувствовал симпатию к Огюсту Пуану, но история, которую тот рассказывал, вызывала у него ту же неловкость, что вызвала бы скабрезная шутка, произнесенная в присутствие дамы.

Он пытался понять, какую же роль мог сыграть Пуан в трагедии, унесшей жизни ста двадцати восьми детей. Еще немного, и он спросил бы напрямик: «А вы-то тут при чем?»

Он догадывался, что в деле оказались замешаны политики, и, возможно, высокого ранга.

— Я постараюсь закончить как можно скорее. Премьер-министр поручил мне тщательно изучить все архивы моего министерства. Национальная школа мостов и дорог находится в прямом подчинении у Министерства гражданского строительства. Логично было бы заключить, что в наших архивах сохранилась хотя бы одна копия отчета Калама.

Снова прозвучали теперь уже знаменитые слова: Отчет Калама.

— И вы ничего не нашли?

— Ничего. Мы безрезультатно перерыли даже чердак, все эти тонны запыленных бумаг.

Мегрэ заерзал, ему стало неуютно в кресле, и собеседник это уловил.

— Вы не любите политику?

— Признаться, не люблю.

— Я тоже. Каким бы странным это ни показалось, но я двенадцать лет тому назад согласился выставить свою кандидатуру на выборах именно для того, чтобы бороться с политикой. А когда меня три месяца назад попросили войти в состав Кабинета министров, я дал себя убедить исключительно потому, что хотелось внести некоторую долю чистоплотности в политические дела. Мы с женой люди простые. Сами видите, какую квартиру мы занимаем в Париже во время сессий Кабинета министров с тех пор, как меня назначили. Холостяцкая нора, временное пристанище. Жена могла бы оставаться в Ла-Рош-сюр-Йоне, где у нас свой дом, но мы не привыкли разлучаться.

Он говорил естественно, без малейшей сентиментальной нотки в голосе.

— С тех пор как я стал министром, мы официально живем в министерстве, на бульваре Сен-Жермен, но при малейшей возможности сбегаем сюда, особенно по воскресеньям. Но это не важно. Если я позвонил вам из телефонной будки, как, должно быть, сообщила вам жена — а мне кажется, что наши жены похожи, — так вот, если я позвонил вам из телефонной будки, то только потому, что опасаюсь прослушки. Я убежден — не знаю, справедливо или нет, — что мои разговоры в министерстве, а может, и на этой квартире, записываются, предпочитаю не знать, где именно. Гордиться тут нечем, но должен добавить, что, прежде чем приехать сюда, я вошел в одну дверь кинотеатра на бульваре, а вышел из другой и дважды сменил такси. И все равно я не уверен, что за домом не следят.

— Я, когда входил, никого не заметил.

Теперь Мегрэ стало его жалко. Пуан старался говорить отстраненным тоном. Но стоило ему подойти к главному вопросу их встречи, он вдруг засуетился, начал ходить вокруг да около, словно боялся, что комиссар мог составить о нем превратное мнение.

— Все архивы министерства перерыли по листочкам, и одному богу известно, куда могли деться эти бумажки, о существовании которых никто не знал. В последнее время мне по меньшей мере дважды в день звонил премьер-министр, и теперь я не знаю, доверяет ли он мне вообще. Поиски предприняли и в Школе мостов и дорог, но до вчерашнего утра безрезультатно.

Мегрэ не удержался и спросил, как спрашивают о развязке романа:

— И вчера утром нашли отчет Калама?

— Ну, по крайней мере кажется, что это он.

— Где?

— На чердаке в Школе.

— Нашел кто-то из преподавателей?

— Смотритель. Вчера вечером мне передали визитную карточку некоего Пикмаля, о котором я ни разу не слышал. На ней карандашом было написано: «По поводу отчета Калама». Я тотчас же велел его впустить. Но перед тем первым делом отослал секретаршу, мадемуазель Бланш, которая служит у меня уже двадцать лет. Она тоже родом из Ла-Рош-сюр-Йона и работала у меня, еще когда я был адвокатом. Потом увидите, это имеет значение. Моего начальника канцелярии тоже в тот день не было на месте, и я остался один на один с человеком средних лет, который молча стоял передо мной и сверлил меня застывшим взглядом. В руках он держал запечатанный пакет из серой бумаги.

«Господин Пикмаль?» — спросил я в тревоге, ибо решил, что имею дело с сумасшедшим.

Он кивнул.

«Садитесь, пожалуйста».

«Спасибо, я постою».

В глазах его не читалось никакой симпатии. Он спросил почти грубо:

«Вы министр?»

«Да».

«Я смотритель из Школы мостов и дорог. — Он шагнул вперед, протянул мне пакет и произнес тем же тоном: — Вскройте пакет и дайте мне расписку».

В пакете находился документ объемом около сорока страниц, напечатанный под копирку.

ОТЧЕТ

О СТРОИТЕЛЬСТВЕ ДЕТСКОГО ТУБЕРКУЛЕЗНОГО САНАТОРИЯ

В МЕСТЕ ПОД НАЗВАНИЕМ КЛЕРФОН, ЧТО В ВЕРХНЕЙ САВОЙЕ.

На документе не было личной подписи, но на последней странице на машинке было напечатано имя автора и проставлена дата.

По-прежнему стоя столбом, Пикмаль заявил: «Мне нужна расписка».

Я написал ему расписку от руки. Он ее сложил, сунул в потрепанный портфель и пошел к двери. Я спросил у него:

«Где вы нашли эти бумаги?»

«На чердаке».

«Возможно, вас вызовут для дачи письменных показаний».

«Все знают, где меня найти».

«Вы никому не показывали документ?»

Он посмотрел мне в глаза с явным презрением:

«Никому».

«Имеются ли другие копии?»

«Не знаю».

«Благодарю вас».

Пуан смущенно взглянул на Мегрэ.

— И вот тут я допустил оплошность, — продолжил он. — Думаю, все дело во внешности этого Пикмаля. Я именно таким представлял себе анархиста, который собирается бросить бомбу.

— Сколько ему лет? — переспросил Мегрэ.

— Около сорока пяти. Одет так себе, ни бедно, ни богато. Глаза как у психа или фанатика.

— Вы навели о нем справки?

— Не сразу. Было уже пять часов. У меня в приемной дожидались еще человек пять посетителей, а вечером я должен был председательствовать на торжественном обеде у инженеров. Увидев, что мой визитер ушел, вернулась секретарша, и я сунул пакет к себе в портфель. Конечно, надо было позвонить премьер-министру. Клянусь вам, я не сделал этого только потому, что все еще не был уверен, не сумасшедший ли этот Пикмаль. И не имел никаких доказательств, что документ не фальшивка. Нам почти каждый день приходится иметь дело с неадекватными людьми.

— Нам тоже.

— Тогда вы меня понимаете. Прием у меня заканчивается в семь. Времени оставалось только на то, чтобы зайти домой и переодеться.

— А жене вы рассказали об отчете Калама?

— Нет. Портфель я взял с собой и предупредил ее, что после обеда у инженеров поеду на улицу Пастера. Это обычное дело. Мы не только приезжаем сюда вместе по воскресеньям, чтобы побыть наедине и отведать приготовленного женой обеда. Я часто отправляюсь сюда, когда у меня есть важная работа и мне нужно спокойно подумать.

— А где был банкет?

— В ресторане «Дворец Орсэ».

— Портфель вы брали с собой?

— Я его запер на ключ и оставил под присмотром своего шофера. Этому человеку я доверяю безгранично.

— И с банкета вы поехали прямо сюда?

— Да, около половины одиннадцатого. Министрам необязательно оставаться после того, как отзвучат торжественные речи.

— Вы не снимали парадного костюма?

— Нет, я переоделся, чтобы поработать здесь, в кабинете.

— Отчет вы прочли?

— Да.

— Он был подлинным?

Министр кивнул.

— Если бы его опубликовали, он действительно стал бы бомбой?

— Вне всякого сомнения.

— Почему?

— Потому что Калам предупреждал о катастрофе, которая и произошла. Хоть меня и назначили министром гражданского строительства, я не смогу точно воспроизвести вам суть его рассуждений и прежде всего те технические детали, которые он приводил в поддержку своего заключения. Могу только сказать, что он занял твердую, аргументированную позицию против проекта, и всякий, кто прочел бы отчет, должен был бы проголосовать против строительства в Клерфоне в том виде, в каком оно предполагалось, или по меньшей мере потребовать дополнительного исследования. Понимаете?

— Начинаю понимать.

— Каким образом «Молва» пронюхала о документе, понятия не имею. Может, им удалось раздобыть копию? Не знаю. Насколько мне известно, я был единственным человеком, кто вчера вечером владел экземпляром отчета.

— Что же произошло?

— Около полуночи я хотел позвонить премьер-министру, но мне ответили, что он в Руане на каком-то политическом совещании. Я чуть не позвонил в Руан…

— И не позвонили?

— Нет. Именно потому, что подумал о прослушке. Мне казалось, что у меня в руках ящик с динамитом, который способен не только взорвать правительство, но и опозорить многих моих коллег. Невозможно допустить даже мысли, что те, кто прочел отчет, могли настаивать на…

Мегрэ догадался, как должна была кончиться фраза.

— Вы оставили отчет в этой квартире?

— Да.

— В письменном столе?

— Он запирается на ключ. Я рассудил, что отчет будет здесь сохраннее, чем в министерстве, где шатается много людей, которых я едва знаю.

— Ваш шофер оставался внизу, пока вы изучали документ?

— Я его отпустил, а сам взял такси на углу бульвара.

— Вы разговаривали с женой, когда вернулись?

— Разговаривал, но не об отчете Калама. До вчерашнего дня я ни с кем о нем словом не обмолвился. А вчера в час дня я встретился с премьер-министром в Национальном собрании. Я отвел его к окну и все ему рассказал.

— Он был взволнован?

— Думаю, да. Любой руководитель правительства на его месте разволновался бы. Он попросил меня съездить за отчетом и лично доставить к нему в кабинет.

— И отчета в столе не оказалось?

— Нет.

— Дверной замок был взломан?

— По-моему, нет.

— Вы встретились с премьер-министром?

— Нет. Мне стало по-настоящему плохо. Я попросил отвезти меня на бульвар Сен-Жермен и отменил все встречи. Жена позвонила премьер-министру и сказала, что я почувствовал себя плохо, что у меня был обморок и что я явлюсь к нему завтра утром.

— Ваша жена все знает?

— Я впервые в жизни ей солгал. Не помню точно, что я ей наговорил, но, должно быть, сильно путался и сам себе противоречил.

— Она в курсе, что вы здесь?

— Она считает, что я на собрании. Не знаю, понимаете ли вы, в какое положение я попал. Я вдруг оказался один, и мне кажется, что, как только я открою рот, все примутся меня обвинять. Никто не поверит в эту историю. У меня в руках был отчет Калама. Я единственный, кроме Пикмаля, кто им владел. И за последние несколько лет меня раза три приглашал в свое имение в Самуа Артюр Нику, подрядчик, который занимался строительством.

Он вдруг как-то сразу сник, плечи ссутулились, подбородок утратил твердость. Весь его вид, казалось, говорил: «Делайте что хотите. А я уже ничего не знаю».

Не спрашивая разрешения, Мегрэ плеснул себе водки и, только поднеся стопку к губам, подумал, что надо бы налить и министру.

Примечания

1

Истинные любители трубок имеют их всегда несколько. Трубки хранятся дома, и при желании трубку можно поменять. Иногда менять просто приходится, ибо не всегда есть время вычистить трубку и набить новым табаком.

2

Национальная школа мостов и дорог — старейшее в мире высшее учебное заведение по подготовке специалистов инженерных специальностей. Считается одним из самых престижных.