Белый медведь. Повесть

Закир Ярани

Повесть об укладе жизни первобытных людей с детективным элементом. Бывалый мужчина рассказывает о том, как неожиданное событие однажды внесло диссонанс в неизменную повседневность охотничьего племени.

© Закир Ярани, 2021

ISBN 978-5-0055-7054-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Северный Кавказ. Поздний палеолит. Время максимума последнего оледенения

На дне глубокого скалистого ущелья, как раз на уровне пещеры круто поворачивающего на запад — в Большой Каменный каньон Реки-Матери, поблескивала мелкая, но шумная Крадущаяся речка. Остатки утреннего тумана сползали по серо-желтым скальным обрывам и выступам, из расщелин которых чернели кусты можжевельника, в узкую каменную теснину, где речка, сначала гулко прыгая с верхнего яруса своего русла белым водопадом, в своем бесконечном беге резко сворачивала налево — соответственно повороту ущелья, и затем, теряясь и падая среди нагромождений в незапамятное время свалившихся в ущелье огромных камней, спешила к своему слиянию с Рекой-Матерью.

Пока взрослые на входе в пещеру жарили в очаге на раскаленных плоских камнях рыбу, начиненную душистыми травами, и калили сосновое зерно, детям делать было нечего. Мышовка от скуки решил еще раз спуститься в ущелье к речке, куда с самого утра со всеми спускался умываться. Быстрым шагом он шел крутящейся между скалистыми уступами тропинкой, в местах, где нельзя было оступиться и улететь в ущелье, прыгая с камня на камень. Снизу из ущелья, где еще медленно клубился растворяющийся в теплеющем воздухе туман, все громче слышался ровный шум речки. Пестро-зеленые и серые ящерицы, выползавшие на скалы греться после ночного холода, при приближении мальчика скрывались обратно в щелях между камнями. Кое-где среди скал зелеными пучками росла трава, и пестрели редкие цветы, возле которых кружили летающие насекомые.

Вот, навстречу пахнуло сырым холодом, и вскоре Мышовка, сделав последний прыжок через выступавший из стены ущелья плоский серый камень, оказался на еще недостаточно прогретом дне ущелья. Речка, катившаяся по крупной округлой гальке, с бурливым воркованьем вытекала из блестящего в достававших досюда солнечных лучах разлива, поворачивала на громоздящиеся ниже по ущелью скалы и с плеском и клокотанием уходила в сторону выхода в Большой Каменный каньон. Огромная серо-желтая стена того виднелась на западе в сужающемся книзу просвете ущелья.

Мышовка, перепрыгивая через особенно крупные галечные камни, прошел вверх по течению речки к нескольким высоко вздымавшимся, лежа одна на другой, каменным глыбам, за которыми шумно плескал водопад. От водопада летела по воздуху как тяжелый холодный туман водяная взвесь, оседавшая на камнях и листьях растений, которые от этого все время блестели. По округлой гальке серого и белого цвета ползали насекомые-веснянки с длинными усиками и сложенными одно на другое крыльями. Мышовка подошел к нагромождению глыб у водопада, сначала посмотрел, а затем и полез, хватаясь за холодный и влажный камень, упираясь в глыбы коленками, наверх. Добравшись до самой верхней глыбы, он уселся на нее, чтобы отдышаться, и свесил вниз голые и босые ноги, с утра еще не запачкавшиеся пылью и землей. На стопах и голенях внизу тут и там виднелись бледные царапины и ссадины, в разное время полученные во время игр и неосторожного передвижения среди скал и кустов. Доходящая до середины ляжек набедренная повязка, плетеная из мягких, но прочных трав, была перетянута над бедрами пояском из перевитых тонких жил оленя, пропущенным вдоль ее верхнего края через более крупные ячейки в травяной материи. В поясок были вплетены тонко вырезанные в виде небольших разветвленных листков куски оленьей же кожи: ими украшали только детские пояски. Всякий раз как род переселялся с приближением лета от Великой Равнины в пещеру, каждому ребенку его мать или сама Куланиха вплетали в поясок по одному такому новому листочку. Первый такой листок на еще тонком младенческом поясе ребенку дарили в первое после его рождения переселение с Равнины. По мере того как ребенок рос и надевал все более толстые пояски, кожаные листочки, которые ему дарились ранее, переплетались со старого пояса в новый. Так, у Мышовки на поясе было уже десять листков, то есть, уже десять раз в своей жизни он путешествовал с родом от Великой Равнины сюда — в летнюю Большую пещеру в начале крутых гор. Самым старшим из мальчиков рода, кто носил детский пояс, был Коростель — на его поясе было уже тринадцать листков. Когда он сможет убить броском копья оленя, не приближаясь к тому, он будет признан взрослым, и наденет взрослый пояс — без листков, но красиво расшитый разноцветными узорами. Но пока ему не разрешали самому добывать оленей. Горностай был еще очень молодой, но детский пояс уже не носил, потому что во время этой зимовки у Равнины смог сам убить оленя, подкравшись к тому и бросив копье. Он родился, как говорили, через два переселения с Равнины в горы и обратно после Коростеля. Значит, Мышовке еще надо раз пять переселиться туда и обратно, пока он сможет сам добыть оленя и станет взрослым. И тогда ему надо будет во время праздников всего племени выбирать себе жену из других родов, с которой он станет жить в ее общине. А когда признать взрослой девочку и забрать у нее детский пояс, решала Куланиха, если видела, что девочка уже сильная и хорошо умеет заниматься всеми делами. После этого девочка могла на племенных праздниках знакомиться с юношами из других родов, чтобы понравившегося выбрать своим мужем и привести жить к ним — детям Серны.

Передохнув, сидя на верхней глыбе, Мышовка осторожно встал на ней, стараясь не оступиться и не сыграть вниз на камни. Одернул на себе оленью курточку с узорами из пришитых к ней разноцветных надкрылий жуков и плетеных нитей, затем, балансируя на узком и неровном куске скалы, развел руки в стороны. Он теперь стоял на самом верху нагромождения камней, внизу светлели галька и песок, а впереди речка выбегала по скальному ложу верхнего яруса ущелья, обрушивалась вниз водопадом — белой шевелящейся полосой, и разбивалась о торчащий навстречу утес, брызгами падая в бесконечно волнующийся разлив. К прозрачным и холодным волнам того время от времени слетали птички, зачерпывали воду клювами и торопливо улетали. Мышовка привычно проговорил нараспев, как делали дети и в особых случаях взрослые, удачно забравшись на какую-нибудь высоту:

— Велик Творец, раскинувший Землю и поднявший на ней холмы и горы!..

Присмотрев, что видно сейчас вокруг него, Мышовка добавил:

— И ведущий речку по ущелью, бросающий ее со скалы водопадом, и положивший большие камни, на которых я стою! Только по словам Творца все делается во Вселенной! Только Творец достоин возвеличивания! И это правда!

Затем Мышовка сначала снова осторожно сел на верхнем камне, а потом, плотно ухватившись за влажную скалу руками, стал слезать вниз, нащупывая стопами, куда можно встать и упереться, чтобы не упасть. Спускаться с таких крутых камней было даже труднее, чем лезть на них, хотя и сил затрачивалось меньше. Наконец, он спрыгнул на приречный песок и снова одернул несколько задравшуюся во время спуска курточку. Водопад шумел рядом и обдавал Мышовку холодным и сырым дыханием водной взвеси. Тут в стороне тропинки, поднимавшейся среди скалистых выступов к пещере, он заметил движение. В ином месте он бы забеспокоился: вдруг к речке идет опасный зверь. Но со стороны пещеры никто, кроме своих сородичей, прийти не мог. Качнулись зеленые ветви крушины, растущей у начала подъема из ущелья, и из-за них вышла в своей курточке с узором из висящих светлых нитей на груди Тритонка. Она была чуть старше Мышовки, и на ее пояске было на один листок больше. Что-то она прокричала, увидев Мышовку, но тот ее не услышал из-за грохота падающей рядом воды. Тогда он, снова прыгая через крупные галечные камни, подбежал к ней.

— Что ты сказала? — спросил он.

— Ты здесь ходишь! — произнесла она. Холодный и влажный ветерок, веявший со стороны водопада, шевелил ее падавшие на плечи светлые волосы приятного оттенка. Такого же цвета были у нее ресницы над большими голубыми глазами. Вот, у Мышовки волосы тоже были похожего цвета или даже такие же, но глаза карие.

— А что такое? — спросил Мышовка.

— Ты же хотел идти в Большую Долину, — сказала Тритонка. — Все, кто уходит, сейчас сядут есть — и после еды пойдут.

— О, я тогда пошел наверх! — сказал Мышовка и поспешил по тропинке между скал наверх — к пещере.

Подниматься было труднее, чем спускаться, и чтобы ускорить продвижение, Мышовка иногда хватался за ветви растущего из расщелин кустарника и подтягивался на них выше. Но вот, наконец, сверху раздались голоса, у большого раскидистого куста, растопырившего ветви над склоном ущелья, показались стоявшие, о чем-то разговаривая, Серая Рысь и Волк. Мышовка обогнул последний на пути желтовато-серый выступ скалы и вышел на землистую площадку перед широким и низким входом в пещеру, напоминавшим огромную горизонтальную щель в далее уже полого поднимавшихся наверх, прикрытых частично землей, травой и кустами скалах. Легко дымился белесо-серый выложенный большими плоскими камнями очаг при входе, и возле него на подушках из набитых травой оленьих шкур уже сидели мужчины, собиравшиеся на охотничью разведку в Большую Долину. Они ели рыбу, отщипывая от нее кусочки и бросая на угли очага тонкие косточки, заедали каленым сосновым зерном, которое брали из лубяной посудины, и пили кисловатую чуть сброженную воду из прошлогодних ягод, передавая друг другу наполненный ею выдолбленный осиновый чурбанчик. Остальные сородичи ходили перед пещерой, исчезали в ее глубине и появлялись обратно, заканчивая утренние дела. Сайга и Выхухоль вениками сметали налетевшую пыль с растянутых на вбитых в землю колышках по площадке и сушившихся двух оленьих шкур. Проходившая мимо Куланиха — старшая женщина в роду, взглянула на шкуры и стала говорить, что уже хватит высушивать их и сегодня же надо их сложить в небольшой пещерке поодаль, где хранились разные вещи, которые не любили влажность.

Мышовка, увидев, что мужчины, с которыми он собирался идти на разведку, действительно, сели кушать, тут же подбежал к ним. Старший из них — Дхоле, муж Бурой Рыси — дочери самой Куланихи, взглянул на мальчика и произнес, улыбнувшись:

— О, вот и четвертый пришел! А я уже думал, что четвертый нашел дела поважнее, — и продолжил есть рыбу.

— Нет, я здесь! — выдохнул сходу Мышовка и тоже присел у очага, источавшего жар с запахом золы, жареной рыбы, душистых трав и каленого соснового зерна. Он взял с холодного плоского камня, сверху застеленного куском шкуры, жареную рыбину и принялся есть ее, отламывая кусочки мягкого крошащегося мяса и отделяя их от упругих косточек, тонких как черешок травяного листа.

— Ешь зерно, — сказал Львенок, муж другой — уже погибшей, дочери Куланихи, которого часто называли Мудрым. Он придвинул к Мышовке сшитую из коры миску с каленым сосновым зерном. А сам принялся доедать рыбью голову.

— Не хочу, — ответил Мышовка, с аппетитом уплетая рыбу. — Я не люблю есть зерно по утрам.

Взрослые мужчины рассмеялись.

— Я, когда был маленький, тоже предпочитал зерну рыбу или птицу, — заметил Дхоле и обвел взглядом Львенка и его сына молодого Коршуна — третьего из собиравшихся сегодня на охотничью разведку.

— Почему? — спросил Львенок.

— Дети едят мясо и растут, — сказал Дхоле. — Мясо животного переходит к ним.

— Говорят так, — кивнул Львенок. — Но почему через несколько смен лета и зимы после того как человек стал способен к интимной связи с женщиной, он перестает расти, хотя ест мясо?

— Значит, больше того, насколько человек вырастает, Творец ему вырасти не дает, — ответил Дхоле. — Я сам видел, что дети, когда животные уходят, и мяса становится мало, растут хуже. Все до одного. И больше болеют. Хотя едят зерно и рогоз. Вот, Создатель и сделал так, чтобы детям хотелось больше мяса, а не зерна.

— Я больше люблю рыбу, чем бизона, — сказал Мышовка, с интересом прислушивавшийся к рассуждениям Дхоле и Львенка.

— У бизона мясо тяжелое, — согласился Дхоле. — а у рыбы или птицы мясо легкое, нежное. Но взрослый человек надолго не наестся рыбой или птицей. Вот, сейчас и пойдем посмотрим, где бизоны. Оленина уже заканчивается, — он вынул из-за пояса плетеную из жесткой травы мочалку и вытер руки и губы от от рыбьих остатков.

— Да, оленя надолго не хватает, — сказал Коршун. Мышовка потянулся к стоявшему в стороне чурбанчику с ягодной водой, и он, положив на камень недоеденную рыбу, обеими руками взял чурбанчик и переставил ближе к мальчику. Взяв чурбанчик тоже обеими руками, так как поднять тот одной рукой еще не удавалось, Мышовка наклонил голову и отхлебнул кисловатой ароматной воды, чтобы запить жирную рыбу. Приятная на запах, вода из прошлогодних ягод была не слишком хороша на вкус, но свежих ягод сейчас, в начале лета, еще нигде не было.

Напившись, Мышовка поставил чурбанчик с остатками воды на место, а Коршун вспоминал и рассказывал, как впервые добыл серого оленя сам. Было это несколько перекочевок тому назад, и тогда с Коршуна торжественно сняли детский пояс. С тех пор каждые весну и осень на праздничных сходах племени при впадении реки Тихой в Реку-Мать он гулял и веселился с девушками из других родов, но еще ни одна из них не позвала его с собой. Молча выслушав рассказ Коршуна и вновь повторенные им слова о том, что мяса одного оленя мало для долгого пропитания такого большого рода, как Дети Серны, Дхоле согласно кивнул и проговорил:

— Олень — слабая добыча по-настоящему. Он чуткий и быстрый, но быстро погибает, если в него метко попасть копьем. Поэтому мы чаще даем охотиться на оленей вырастающим детям, чтобы определить, когда их можно считать настоящими взрослыми. А обычно же мы добываем бизонов: у бизона мясо хорошее, сытное, и сам он большой, его можно долго есть.

Подошел Лемминг, сын Сурчихи. Он родился почти в одно время с Мышовкой: когда род собирался вслед за уходящими на зимние пастбища бизонами переходить к Равнине десять лет назад. Наверное, поэтому им обоим потом и дали имена похожих зверьков.

— Мышовка, ты все-таки нашелся! — воскликнул Лемминг, встав у очага и глядя с высоты роста на сидящего Мышовку. На солнце поблескивали два красиво пришитых красно-бурых надкрылья большого жука слева и справа от ворота его курточки.

— Я ходил к водопаду, — ответил Мышовка.

— Лучше бы ты там и гулял! — расстроенно вздохнул Лемминг. — Тогда бы на разведку пошел я.

— Завидуешь, что ли? — спросил Львенок, посмотрев на него. И засмеялся. — Зависть точит человека изнутри как короед — дерево. Дерево, изъеденное короедами, становится плохим. И человек, изъеденный завистью — тоже. Ты ведь ходил разведывать в прошлый раз, когда мы с Земляным Зайцем и Жеребчиком искали оленей. Мышовка тогда помогал женщинам. Все должно быть по справедливости, теперь должен идти Мышовка.

— Да, знаю! — грустно кивнул Лемминг и тоже присел у очага.

Стали подходить, оживленно разговаривая, сначала женщины и другие дети, потом и другие взрослые мужчины. Все подсаживались, брали с камня рыбу и принимались за утреннюю еду перед тем как расходиться по делам. Некоторые, взяв рыбу и сосуд с сосновым зерном, сразу уходили.

— Все голодны, — усмехнувшись, сказал Дхоле. — Поглощают силу для работы. А нам пора собираться в путь, не так ли, сородичи? — он посмотрел поочередно на Мышовку, Коршуна и Львенка.

— Да, пора! — с готовностью воскликнул Мышовка.

— Самый молодой спешит вперед! — засмеялся Львенок.

— Ты же первый устанешь, — сказал Мышовке Коршун. — Поешь побольше, пока есть пища.

— Я устану потом, а пока я могу идти, — ответил Мышовка.

— Мальчик говорит правильно! — сказала подсевшая с рыбой к очагу Колпица и, отпив из еще одного долбленого чурбанчика кислой ягодной воды, не спеша стала доставать из лыковой миски каленые сосновые зерна и отправлять их в рот.

— Потому что мальчик мудрый, — сказала Цапля, сидевшая, кушая рыбу, рядом. — Будет тоже Мудрый, как Львенок.

Львенок снова засмеялся.

— Тогда вы будете нас путать, — сказал он.

Закончив завтрак, Дхоле, Львенок, Коршун и Мышовка вытерли руки и губы травяными мочалками, поблагодарили Творца за благополучное насыщение, поднялись на ноги и направились один за другим в пещеру — собираться на разведку. А вокруг очага ели рыбу, оживленно беседуя, севшие за завтрак после них сородичи. В пещере Дхоле, Львенок, Коршун и Мышовка прошли в дальнюю часть — где даже днем стоял полумрак, и выход сиял в стороне неровной полосой с видными на ней серо-желтыми скалами противоположных склонов ущелья, кустами, дымом очага снаружи, собравшимися вокруг, завтракая, сородичами. Под низким в этом месте каменным потолком лежали шкуры, циновки, одежда, сложенные стопками на ветки, раскинутые по земляному полу для защиты от сырости. Здесь стоял довольно неприятный глухой запах, а из самой глубины пещеры — самого прохладного места, еще тянуло духом хранящейся там еды, в том числе вяленого мяса. Мышовка не любил сюда заходить, но перед выходом в Большую Долину надо было надеть гетры, так как вдали от жилища было бы нежелательно случайно поранить обо что-нибудь ногу: и рану завязать там трудно, и идти с поврежденной ногой обратно еще труднее.

— Плащ надеть: вдруг дождь пойдет? — спросил у Дхоле возившийся в полумраке у скальной стенки, где лежали бизоньи шкуры, Львенок.

— Не будет дождя, — ответил Дхоле. — Два дня небо совсем чистое и сегодня с утра тоже. Муравьи и вчера вечером, и сегодня бодры, свои норы держат открытыми — я видел.

Мышовка подошел к тому месту, где всегда стояли гетры — большие и маленькие, на ноги разного размера, нагнувшись, вытащил пару подходящих себе, при этом на ощупь определив, что они сшиты из лошадиной шкуры, и стал надевать. Гетры представляли собой немного расширяющиеся кверху трубчатые чехлы, доходящие до колен и сшитые внизу с обувью из более толстой кожи, имеющей особенно плотные — твердые почти как дерево, подошвы. Сверху через небольшие отверстия в коже было просунуто по тесьме из тонких жил; эти тесемки Мышовка завязал вокруг колен, чтобы верхние края гетр не трепались и не рвались. Оказавшийся рядом Коршун протянул мальчику сшитый из светлого меха муфлона колпак с широкими полями: он в жаркую погоду защищал голову и шею от солнца, в сырую — от дождя. Мышовке не очень нравилось носить колпак, потому что его поля ограничивали обзор, и чтобы посмотреть на что-нибудь сбоку, приходилось сильно поворачивать голову. Но Мышовка не стал возражать и натянул колпак на затылок: так обзор был все же шире. Сам Коршун также надел меховой колпак — побольше размером, а Дхоле и Львенок надели только гетры.

Затем все четверо вышли из пещеры обратно к очагу, где большинство сородичей продолжали завтракать, шумно разговаривая и смеясь.

— Мы уходим! — громко сказал им Дхоле. — Хотим возвратиться до начала вечера.

— Творец вас защитит от зверей и несчастий! — кивнув, сказала Куланиха, державшая руку на выдолбленном куске осинового ствола с напитком.

— Да, пусть будет так! — сказал Дхоле, склонив голову.

Раздался звонкий стук с дальнего края площадки перед пещерой: где лежали кремневые заготовки для изготовления инструментов. Там на плосковатом куске дерева, застеленном сверху оленьей шкурой, сидел пожилой седоволосый Ворон. Наклонившись над плоской каменной глыбой рядом, он одной рукой удерживал положенную на глыбу заготовку — сужающийся книзу большой кусок кремня, а другой долбил по нему сверху продолговатым речным камнем. От ударов по краям кремня откалывались плоские пластинки, которые потом тщательно и мелко оббивали с разных сторон, делая из них инструмент.

— Ворон, ты, не поев с утра, уже работаешь? — крикнул ему удивленный Дхоле. Ворон, прервав свое занятие, поднял седую кудлатую голову с такой же седой и длинной бородой, посмотрел на Дхоле и ответил:

— Ты же меня с собой не берешь, а мне что-то надо делать. Могу песни распевать, но кто сейчас их слушать будет: все позавтракают — и тоже пойдут по делам. А мне скучно.

— Да он раньше всех позавтракал, — ответила жена Ворона Росомаха, после еды у очага утираясь мочалкой.

— Почему же я тебя не беру с собой? — сказал Дхоле. — Пойдем, ты старик сильный и опытный! Как раз будешь полезен в Долине.

— Иди, иди! — отмахнулся Ворон и, опустив голову, продолжил звонко долбить камнем по заготовке.

— Пойдемте! — сказал Дхоле спутникам. — Раз много живший мужчина говорит нам идти, значит, надо идти, — шагнув к скальной стене, он взял одно из прислоненных к той толстых копий из прочного березового стволика с закрепленным на верхнем конце кремневым остроконечником. Толстыми копьями отгоняли больших зверей, если те не давали куда-то подойти или сами приставали вдали от жилища. На обратный конец толстого копья и опирались как на посох. Но тут же рядом с копьями к скале были приставлены и обычные посохи из твердого дерева. По посоху и взяли себе Львенок и Коршун. Мышовка, как и все дети, предпочитал ходить, ни на что не опираясь: посох занимал руки и мешал в пути играть. Иногда больше для развлечения Мышовка подбирал во время переходов легкие длинные палки и опирался на них, но вскоре это ему надоедало, и он их выбрасывал. Теперь Львенок и Коршун взяли по посоху и, легко опираясь на них, последовали за Дхоле, уже поднимавшимся по тропинке, ведущей наверх мимо скал пещеры, а Мышовка зашагал с ними, помахивая пустыми руками.

По тропинке, извивающейся вокруг густых кустов и выступов желтовато-серых скал, поднимались сначала строго друг за другом, так как здесь проход был узок. Затем, когда голоса оставшихся у пещеры сородичей скрылись внизу за скалами, подъем стал более пологим, и стало возможным идти свободнее, потому что каменные выступы закончились, а кустистых зарослей стало меньше. Прохладой и негустой тенью охватила разведчиков покрывавшая в этой местности верх хребта березовая роща. Солнечный свет, падавший сквозь кроны растущих кругом деревьев — белых с темными разрывами коры на стволах, бледно-желтыми полосами и пятнами проплывал по одежде идущих. Взрослые продолжали придерживаться тропинки, в этом месте шире натоптанной, а Мышовка пошел по невысокой и бледной, будто ворсом покрывшей лесную землю траве и пристроился сбоку к Львенку.

— Почему тебя прозвали Мудрый? — спросил он Львенка.

— Это было задолго до твоего появления на этой земле, — ответил Львенок, шумно от напряжения при подъеме выдыхая воздух и глядя прямо перед собой. Шуршал, опускаясь в лесную траву и раздавливая прошлогодние листья, его посох. — Я первый понял, где надо искать Медведя.

— Медведя? — переспросил Мышовка. И тут до него дошло. — Это того Медведя, который проливал кровь людей?!

— Да, — сказал Львенок.

— Мне не рассказывали, что его нашел именно ты! — сказал удивленный Мышовка. В стороне из-за давно упавшего на землю и почерневшего древесного ствола вспорхнули при приближении людей две птицы и унеслись в березовую чащу.

— Это же было давно, — повторил Львенок. — Я всего за несколько кочевок на равнину и обратно до того перешел в наш род к нашей бедной Крушине. А ты появился на этот свет еще через очень много кочевок.

Разведчики поднялись на верхнюю плоскость хребта. Мышовка оглянулся: он постоянно, проходя здесь, оглядывался на возвышавшуюся над оставшимся позади ущельем огромную Хвалебную скалу, которая, в отличие от других скал, не выступала из горного склона вбок, а торчала высоко вверх, словно когда-то выросла там подобно дереву. У подножия этой скалы род постоянно собирался, чтобы прославить Творца. Можно было и залезть на ее плоский верх, но у Мышовки это еще не получалось без помощи более старших ребят, а взрослые обычно сердились, говоря, что Хвалебная скала слишком высока для детского лазания: упав с нее, можно сразу убиться, особенно если в сторону ущелья. Кто-то из старших мужчин однажды даже предлагал протянуть на вершину скалы веревки, чтобы дети, которым очень хотелось посмотреть с нее окрестности ущелья, могли влезать на нее с меньшей опасностью, но Куланиха возразила, сказав, что тогда дети будут лазить на скалу постоянно, и от этого станет только более вероятно, что кто-нибудь упадет и разобьется. Сейчас скалу из березовой рощи было видно очень плохо: просто как что-то темное за кущами древесных крон. Весной же, когда на березах еще не было листьев, она виднелась хорошо. Мышовка повернул голову снова вперед и тут же налетел на корягу, торчащую из лесной подстилки на пути. С треском опрокинулся он перед собой, даже через гетры больно ушибив ноги, но Львенок быстро и ловко успел его подхватить за руку.

— Эх ты, разведчик! — усмехнулся Львенок. — Не надо же так крутить головой в пути!

— А я… на Хвалебную скалу смотрел, — ответил Мышовка, восстанавливая равновесие. По лесу, дышавшему свежим запахом растений и влажной древесины, разнесся крик дятла, напоминающий треск ломающегося ствола.

— Не видно же ее, — сказал Львенок.

— Чуть-чуть, — сказал Мышовка.

— Пойдемте, не задерживайтесь! — крикнул спереди Дхоле, обернувшись. Разведчики двинулись дальше по лесу, снова растянувшись друг за другом. Мышовка тоже пристроился на тропинке за спиной Львенка.

Запахло хвоей и смолой: березовый лес сменился сосновым. Тут и там на земле, усеянной опавшими желтыми хвоинками и шишками, темнели углубления с вывороченными комками, оставленные медвежьими лапами. Медвежьи следы походили на следы босой ноги человека, только были огромные, и спереди ямок от пальцев были видны узкие ямки от когтей. Эти следы в сосновой роще оставил Пепельный Бок — живущий здесь на хребте степной медведь. Он был совершенно незлобивый к людям, и взрослые часто оставляли для него в роще остатки туш добытых на охоте бизонов, оленей или лошадей. За это он прогонял с этой части хребта гиен и волков, которых привлекал запах съестного, идущий из человеческой пещеры, и которые могли украсть вялившееся мясо или даже растерзать ребенка. Если Пепельного Бока удавалось застать отдыхающим в кустах, взрослые могли к нему без опаски подходить: он знал, что это — свои люди, и даже не рычал. А Ворон однажды на глазах у Мышовки подошел к сомлевшему после еды и валявшемуся на спине под отдельно стоящей Красной сосной медведю, нагнулся и погладил его по густой шерсти цвета очажной золы, и медведь даже не пошевелился. И его грозные когти не были страшны для детей Серны. Мышовка спрашивал у Ворона, можно ли так же подружиться с огромным пещерным медведем, и Ворон ответил, что как среди людей есть угрюмые и дружелюбные, так и среди медведей тоже, и нет разницы, пещерный это медведь, степной или бурый. Но многозначительно сказал, что внешние признаки угрюмости и дружелюбия у зверей совсем иные, чем у людей, поэтому, не набравшись опыта в наблюдении за зверями, не следует подходить к ним знакомиться.

— Львенок! — проговорил Мышовка в спину идущего впереди Львенка.

— Что? — спросил Львенок, не оборачиваясь и мерно вдавливая посох в лесную землю.

— А Медведь, которого ты нашел, был степной, пещерный или бурый?

Львенок засмеялся, все так же не оборачиваясь и не сбавляя шага.

— Он же был больше человек, чем медведь.

— Но какой он был… медведь? От какого медведя у него было…

— Я уже не помню, — сказал Львенок. — Дхоле! Ты не помнишь, Медведь-Человекотерзатель в какого медведя превращался?

— У него были когти степного медведя, — ответил идущий впереди Дхоле.

— Степной, — ответил Львенок Мышовке, на миг повернув голову назад.

— Как Пепельный Бок! — воскликнул Мышовка.

— Дети Барсука ведь едят медведей, — сказал Дхоле. — Оттуда он и взял когти.

— Да, — сказал Львенок…

Сосновый лес расступился, и разведчики вышли на вершину отвесной Земляничной скалы на северной стороне хребта. Внизу простирались сходящие далее к долине пологие склоны в серо-зеленых зарослях кустарника, перемежающихся с будто сияющими светлыми полянами. А дальше раскинулась Большая Долина, окруженная синеватыми цепями меньших гор. Там за раскидистыми береговыми рощами из тополя и ивы поблескивал в ее западной части кусок Реки-Матери, которая здесь вытекала из скалистого каньона, а сбоку к большой реке протягивалась будто тонко прорезавшая долину неровная линия ущелья с не видной отсюда мелкой речкой. Среди степных лугов, покрывавших долину и нижние склоны окружающих гор, были будто рассыпаны медленно движущиеся пятнышки и точки: пасущиеся животные.

Мышовка уже умел издалека отличать разных животных. Ближе всего — даже еще не в самой долине, а в нижней части сходящих в нее склонов хребта, расположился табун лошадей, и их стройные мускулистые тела темно-бурого цвета, курчавящиеся гривы на мощных крутых шеях, островатые уши и вытянутые морды хорошо различались с верха скалы. Лошади: стройные кобылы с резвыми жеребятами и без них, большие и сильные жеребцы, охранявшие табун, разбрелись по склону и щипали степную траву; время от времени, потревоженные каким-нибудь звуком или запахом, некоторые из них поднимали длинномордые головы, приглядывались и пряли острыми стоячими ушами, а затем, успокоившись, продолжали пастись, неторопливо переходя с места на место. Некоторые были скрыты от глаз разведчиков за кустарником и высокими травами, и лишь шевеление растительности, взмахи лохматых хвостов да мелькание бурой шерсти среди зарослей выдавали их присутствие. Иногда слышалось дрожащее, высокое в начале и понижающееся к концу ржание. В долине ближе всего — почти у подножия хребта, паслись, мелькая среди высокой травы, куланы — братья и сестры лошадей, но низкорослые и коренастые. А недалеко от куланов небольшую тополевую поросль, серо поблескивающую на солнце, объедали несколько верблюдов — очень больших, поэтому даже издалека хорошо различимых животных. Мышовка видел со скалы их изогнутые вниз и вверх шеи и горбатые спины — то, по чему верблюда можно было с любого расстояния отличить от любого другого существа.

— Вон бизоны! — сказал Дхоле, вытянув левую руку и указав ею в глубину долины. — За Сумрачной речкой.

Сумрачной называли не видную отсюда мелкую речку, которая протекала в прорезавшем долину ущелье впереди. Мышовка вместе со всеми посмотрел туда — за неровную темную линию ущелья, и увидел на той стороне медленно двигавшиеся бурые пятнышки среди луга. Сомнений быть не могло: это точно бизоны, большое стадо, которое обитало в южной части долины и иногда поднималось пастись на пологие части окрестных гор. Мышовка прислушался, но вместо бизоньего мычания услышал звонкий гудок теленка серого оленя. Присмотревшись, еще раз обведя взглядом долину, он различил и пасущееся возле ущелья — по эту сторону, но выше, оленье стадо. Словно движущиеся мелкие кустики среди высокой травы луга торчали многочисленные развесистые оленьи рога.

— Далеко сегодня бизоны! — произнес Коршун.

— Они бывают и дальше, — сказал Дхоле. — Но придется нам к ним ближе подойти: отсюда почти ничего не видно.

Оставив скалу, разведчики углубились в серевшую сбоку осиновую поросль, стали спускаться в долину, которая сама исчезла с глаз за переливающейся на ветерке листвой осиновых крон. Где-то недалеко в зарослях пронзительно и грубо заверещала сойка. А затем со стороны долины вдруг донесся раскатистый львиный рев.

— Черное Ухо напоминает, кто в долине большой хищник! — заметил Львенок.

Мышовке стало страшновато. Вообще-то, львов, обитавших в долине и возле нее, он видел не очень часто и только издалека, гораздо чаще приходилось во время переходов со взрослыми так вот слышать их рык, похожий на раскаты грома. Но Мышовка был хорошо наслышан о могучей силе и необыкновенно стремительной прыти этих больших зверей, а также о том, что лев, особенно ночью, не так хорошо разбирает, на кого ему охотиться, как медведь или волк, поэтому часто бросается на неосторожно подошедших к нему, когда он в засаде, людей. В голову лезли плохие мысли о том, что сейчас они спустятся в долину и пойдут мимо кустов, мимо высокой травы, где может как раз сидеть невидимый со стороны лев. Непроизвольно Мышовка прибавил шагу, чтобы приблизиться к идущему впереди Львенку. У Львенка и имя было соответствующее, так, может быть, лев его не тронет.

— Не бойся, — будто уловив его страх, сказал Львенок, глядя себе под ноги — чтобы не оступиться на извилистом спуске. Из земли торчали подобно ступеням корни осин, в которые можно было упираться ногами.

— Я не боюсь, — ответил Мышовка, хотя на самом деле время от времени повторявшийся рык находившегося где-то в долине крупного льва-самца по-прозвищу Черное Ухо все-таки внушал страх. Даже в присутствии взрослых мужчин: ведь лев легко может растерзать даже сильного человека.

— Черное Ухо просто напоминает другим хищникам, что он — самый большой и ловкий из них, — сказал Львенок. — А прежде всего — другим львам, если те вдруг придут в долину. Чтобы они не пожелали вдруг охотиться там же, где он со своими женами, или не пожелали забрать его жен себе.

— И львы его послушаются? — спросил Мышовка.

— Если не захотят драки — послушаются, — сказал Львенок. — А если не послушаются — будет драка. Львы — сильные существа, они не так боятся получать раны и удары, как мы — люди. Поэтому львы из разных семей часто дерутся.

— Но это же несправедливо! — заметил Мышовка.

— Для них, наверное, справедливо… — ответил Львенок.

— У львов справедливость немного своя, — сказал шедший впереди Дхоле. — Творец дал людям одни правила, как жить, львам — другие. Человек не должен драться с другим человеком, если тот первым не начал драку, а льву можно. Понимаешь?

— Понимаю, — кивнул Мышовка. — Значит, Творец не накажет льва за драку?

— Мы не можем знать, какую правду Творец устроил для львов, — ответил Дхоле. — Но раз львы так легко дерутся между собой, значит, наверное, им меньше запретов на драки пришло от Творца. Люди ведь иногда тоже дерутся и даже насмерть не по справедливости. Но это бывает редко, потому что люди знают, что Творец запрещает несправедливую драку.

— Если бы люди дрались насмерть — это было бы страшно! — проговорил Мышовка. Было неприятно представлять людей, дерущихся до того, что кто-то из них погибает. Однажды Мышовка видел, как в сосновой роще над Крадущейся речкой дрались с визгом и воем две куницы: так злобно, что у них шерсть была мокрой и красной от крови. Но потом они увидели Мышовку, испугались и, переставши драться, убежали за ствол упавшей сосны. А чтобы дрались большие люди, он, вообще, никогда еще не видел. Только как дерутся маленькие дети, и сам, когда был маленьким, иногда от какой-нибудь обиды начинал ударять кулаками кого-нибудь из ровесников, ну, и тот его тоже. Но детские драки — это не страшно, подобно лишь тому, как иногда с разбега толкают друг друга два из-за чего-нибудь недовольных зайца, к тому же, взрослые сразу же разнимают детей и начинают объяснять, что драться с человеком нехорошо и запрещено Творцом.

Роща расступилась. Разведчики пошли по поросшим травой и кустарником невысоким буграм, огибая все равно плохо видную за зарослями долину, то и дело спускаясь в землистые овраги, где темнели норы сусликов, и снова выбираясь на луг. Трава здесь была высокой и затрудняла движение, цепляясь за обувь. Сильно высокие стебли приходилось раздвигать. Многочисленные мухи кружили возле идущих людей, и бабочки тут и там мельтешили разноцветными крыльями. В небе то появлялся, то исчезал большой темно-серый орел. По встречавшимся среди травы облепленным мухами кучкам помета Мышовке стало ясно, что тут паслись сайги. Черные жуки-гибкотелы мелькали среди полегших серо-желтых стеблей прошлогодней травы, извиваясь между ними подобно ящерицам. Пчелы гудели, копошась на пестрящих кругом мелких цветках разных оттенков и формы. Солнце припекало все жарче, и Мышовка распустил шнурки из жил, стягивающие вырез на груди куртки. Все сильнее он чувствовал усталость, в особенности от того что высокие тонкие стебли цеплялись за ноги и затрудняли шаги. Однако Мышовка не говорил об этом старшим: ему не хотелось показаться недостаточно выросшим для того чтобы ходить на охотничью разведку.

Но наконец, когда разведчики, напряженно отдуваясь, взобрались на верхушку очередного бугра, Дхоле вдруг сам остановился и сказал:

— Отдохнем немного! Тут уже и речка близко.

И вслед за ним все опустились на прохладную в этом месте траву в тени нескольких высоких можжевельников. Мышовка с наслаждением вытянул по траве после перехода по холмам будто налившиеся тяжестью и гудящие ноги. Справа от него сидел, поправляя пояс куртки, Львенок, а слева — всегда во время переходов немногословный Коршун, который отрешенно уставился куда-то вдаль. Впереди была долина, но ее дно почти не виделось из-за разросшихся на склоне бугра высоких трав. Зато хорошо были видны возвышавшиеся на той ее стороне скалистые горы в порослях травы, кустарника и сосен. Две горы подходили почти вплотную одна к другой, и между ними пролегло узкое, будто ровно прорезанное ущелье. Там протекала Собранная речка, выше по которой в двух небольших пещерах и под скалами жили дети Лошади. Раза три Мышовка бывал у них в гостях, и было у них очень весело, можно было много играть среди разных скалистых выступов и проходов, но теперь бы он не пожелал идти так далеко. Ему хотелось бы сейчас отдохнуть здесь, под можжевельниками, и скорее спуститься к Сумрачной речке, чтобы искупаться после перехода по припекаемым дневным солнцем холмам. Где-то рядом слышалось неровное и деловитое гудение пчел.

— Когда будут стрекотать кузнечики? — спросил Мышовка. Вопрос его был обращен к тому, кто из старших ответит первым. Ответил Дхоле, который отдыхал, разлегшись в тени на траве за Львенком:

— Уже скоро. Я видел много кузнечиков с молодыми крыльями. Значит, скоро первые будут стрекотать.

Мышовка помнил, как однажды мать ему показывала на серо-зеленого кузнечика, стрекочущего на листе высокого растения, обращая его внимание на то, как быстро кузнечик подрагивает сложенными крыльями, потирая одно о другое, — и так получается его звонкое стрекотание.

Прямо у лица вдруг с гудением покружилась темная муха, а затем отлетела в сторону и села на посох Львенка, протянувшийся по траве. Посидела на серой коре, почистила одну о другую сначала передние лапки, затем задние. И замерла, будто расслабившись и тоже отдыхая в тени. Но вот над травой мелькнуло какое-то летающее существо: то ли мелкая птица, то ли стрекоза, и муха, испуганно взлетев, куда-то скрылась. А из долины донеслось отдаленное визгливое хихиканье гиены: точно зверь насмехался над трусливой мухой, хотя, конечно, гиена оттуда видеть ее не могла.

— Гиена над мухой смеется… — проговорил Мышовка, улыбнувшись.

— Что? — спросил сидевший рядом Львенок. Достав из-за пазухи кремневый нож, он внимательно осматривал его, ощупывал пальцами ретушированную кромку каменного лезвия, должно быть, проверяя, долго ли еще нож будет годен для использования.

— На твоем посохе сидела муха, тут кто-то пролетел мимо, она испугалась и улетела… И гиена тут же смеется… Как-будто над мухой…

— А-а, — произнес Львенок, продолжая осматривать нож, осторожно покачивая лезвие, вставленное в наполненный смолой расщеп ручки из ровного куска древесной ветви и накрепко примотанное жилами. — То, что у человека смех, у гиены — просто возбуждение. Даже когда она сердита, она смеется.

— Ты это знаешь, потому что ты из рода Гиены? — спросил, улыбаясь, Мышовка. Львенок усмехнулся.

— Нет, — ответил он. — Я это знаю, потому что много живу и много раз приближался к гиенам.

Мышовка склонился к Львенку и боком оперся о него, чтобы было удобнее сидеть. Львенок приподнял левую руку и обнял его за плечи, не выпуская нож. Мышовка склонил голову на его куртку, щекой ощущая давно выделанную оленью кожу. Под рукой сильного взрослого охотника он чувствовал себя спокойно, даже если бы сейчас снова в долине заревел лев.

— Львенок, — сказал Мышовка.

— Что? — спросил Львенок.

— Расскажи, как ты нашел Медведя-Человекотерзателя.

— А тебе страшно не будет? — спросил Львенок.

— Нет, я же не такой маленький, как Щелкун или Паучок, — ответил Мышовка.

— А тебе не будет горько, ведь это было очень плачевно?

— Даже если я заплачу — я перестану, — уверенно сказал Мышовка.

— Расскажем ему, Дхоле? — спросил Львенок лежавшего рядом Дхоле.

— Рассказывай, раз он не боится, — согласно произнес Дхоле. — а если что-то будет не так, я скажу тебе прекратить.

— Это было через несколько кочевок после того счастливого времени, когда я, молодой, как сейчас Коршун, — он сделал кивок головой в сторону Коршуна — своего сына, отдыхавшего слева от Мышовки. — встретил на веселье по случаю очередного возвращения от Равнины нашу Крушину — тоже совсем молодую. Наверное, лучших игр после того возвращения у меня не было в жизни… Как всегда, все роды нашего племени сошлись у впадения Тихой реки в Реку-Мать… И мы ели лучшим способом приготовленные мясо и рыбу, пили такое вкусное питье с медом! Столько мы тогда плясали под бубны, что трава оказалась плотно придавленной к земле! И там Крушина… такая красивая, с таким бодрым и умным взглядом, который не пропадал у нее никогда, поманила меня к себе и показала, как на откосе возле Реки-Матери дрофа-самец исполнял свои танцы перед несколькими самками, уговаривая их довериться ему…

— Ты о чем рассказываешь? — проговорил Дхоле и повернулся на траве набок.

— Ох, да!.. — будто опомнился Львенок. — Просто вспомнил нашу Крушину, свою бедную жену, его мать, — он снова кивком указал на Коршуна. — Я так ее любил, все же знают… Но люди и животные могут только что-то предпринять для продления своей жизни в этом мире, а подействует это или нет — решает Творец. Ведь и Крушина, когда ее в верховье нашей речки окружил целый род гиен, смогла одна отбиться от них камнями, а потом уже прибежали Ворон и Беркут и окончательно прогнали их. А вот теперь просто увлеклась, собирая ягоды над обрывом, неправильно поставила ногу… А тогда, когда мы наблюдали с ней за дрофами и потом, пока все еще веселились, ходили и разговаривали у Реки-Матери, я был совсем счастлив. И когда этот род Серны согласился принять меня и объявить Крушину моей женой… я даже не был удручен расставанием с моими собратьями из рода Гиены. Но потом сразу наступили злые годы для всего нашего племени…

Конец ознакомительного фрагмента.