Ополченский романс

Захар Прилепин, 2020

Захар Прилепин – прозаик, публицист, музыкант, обладатель премий “Большая книга”, “Национальный бестселлер” и “Ясная Поляна”. Автор романов “Обитель”, “Санькя”, “Патологии”, “Чёрная обезьяна”, циклов рассказов “Восьмёрка”, “Грех”, “Ботинки, полные горячей водкой” и “Семь жизней”, сборников публицистики “К нам едет Пересвет”, “Летучие бурлаки”, “Не чужая смута”, “Взвод”, “Некоторые не попадут в ад”. “Ополченский романс” – его первая попытка не публицистического, а художественного осмысления прожитых на Донбассе военных лет.

Шахта

Надо было брать весь город, пока не пришли военные.

Много военных и много техники, как в Харькове.

И пока не приехали ультрас.

Много ультрас, и с оружием, как в Одессе.

Администрацию в городе тогда уже взяли, а здание милиции — нет.

Засылали своих ходоков через знакомых ментов — предлагали оставить здание миром — но главный милицейский начальник тянул время и выгадывал: а вдруг всё переменится.

Здесь явился Лютик и говорит:

— Всё, капец. Немцы в городе.

Самого Лютика было ничем не напугать, но выражался он так, словно нарочно сеял панику.

Весил Лютик сто с гаком туго перевитых жилами килограмм, а позывной ему дали от слова “лютый”.

“Немцами” уже тогда называли враждебных украинцев с той стороны.

— Где? — спросил Лесенцов, позывной “Комбат” — хотя никаким комбатом он не был.

Лютик назвал адрес. Самая окраина города.

— У меня там дружок живёт, одноклассник, — пояснил Лютик. — Его дом как раз напротив.

Лютик был местным.

Лесенцов доверял Лютику до такой степени, что выдал ему вторые ключи и от квартиры, которую снимал, и от своей машины — серого “паджерика” на блатных российских номерах, прокуренного как курилка, но резвого и неприхотливого.

Лютик уже пару недель беспрекословно выполнял любые поручения Лесенцова — хотя в прежней жизни, кажется, не слушал никого.

Поехали к дому одноклассника.

Во всех дверях, в бардачке, в подлокотнике, в подстаканнике, в плетёных карманах кресел “паджерика” были рассованы зажигалки, спички и сигареты — блоками, пачками и врассыпную.

Третьим в машине был Скрип — казах по национальности, но тоже местный.

Лесенцов знал его на три дня меньше, чем Лютика, но тоже привык к нему, как к самому родному.

Лютик был мордастый, веснушчатый, — лицо словно разогретое на сковородке, но всегда с одного краю: у него вечно странным образом подгорала то щека, то ухо.

Скрип был высокий, с длинными ногами, длинными руками, длинными пальцами, и даже языком каким-то длинным, как у тех животных, что ловят языками насекомых, с лицом будто запылённым, умноглазый, чуть косящий — впрочем, это ему шло, придавая его непрестанным шуткам особое лукавое очарование.

Лесенцов приехал сюда из большой России на шум начинающейся войны.

В городе постоянно постреливали, отбирая у прежней администрации то один объект, то второй, но главный фронт ещё находился далеко. Самые прозорливые и недовольные переменами горожане уже оставляли квартиры, выезжая отсюда прочь.

Машин, особенно дорогих, поубавилось.

Оставшиеся владельцы авто, едва ли не через одного, крепили на капоты и крыши триколоры или красные, советские, с весёлой звездой, флажки.

Люди много улыбались. Машины часто сигналили друг другу, не требуя пропустить — но делясь ликованием и весенними предчувствиями.

Возле дома, где жил одноклассник Лютика, оказалось пустынно, и припаркованных машин было всего две.

— Нас тут выпасут сразу, если ещё пару раз появимся, — предположил Лесенцов.

— Ага, — согласился Лютик, — выпасут.

Одноклассник уже ждал, приоткрыв дверь подъезда, торча круглой и взлохмаченной только на макушке, как у луковицы, головой. Невнятно поздоровавшись, сразу начал говорить. Он не умолкал, запуская гостей в подъезд, и в лифте тоже, пока тросы, скрипя, тянули их всех на седьмой этаж, продолжал что-то пояснять Лютику, перескакивая с одного на другое, и захлёбываясь собственным волнением. Лесенцов понял едва ли треть из сказанного.

— В той комнате — мамка, — предупредил одноклассник зачем-то и провёл гостей в свою. — …Вот их дом, смотрите. Будьте аккуратнее, я прошу.

Разглядывали по одному из-за шторки. То невооружённым глазом, то в бинокль Лютика.

Двухкомнатная квартира в пятиэтажке напротив, третий этаж, два окна: кухня и комната. Третье окно выходит на торцовую сторону. Балкона нет.

— Окна видите какие: стеклопакеты, утеплённые, шумоизоляция, — пояснял Лютик, уже тут побывавший. — В комнате оконный проём зашторен, и даже, кажется, завален — матрацами, или ещё чем. Но на кухню выходят покурить, по одному человеку. Все здоровые. Несколько бритых. Думаю, всего их восемь-десять.

Одноклассник Лютика на каждое его слово кивал, иногда открывая рот, чтоб добавить от себя что-то важное, но ничего толком не говоря.

— Точно не местные? — спросил Лесенцов, разглядывая в бинокль пустую кухню.

— Я тут с детства, — обиженно сказал одноклассник Лютика, заметно шепелявя. — Там мужик с бабой жили, но две недели назад отбыли вроде бы в Киев. Соседка сверху — моя мать её знает. Вдова полковничья. Сама как полковник. На все митинги ходит. На штурмы администрации тоже ходила.

Лесенцов едва поспевал за путанной мыслью одноклассника Лютика.

— Соседка за нас?

— Да. Сказала, что гости прибыли вчера ночью, на ПАЗике, ПАЗик тут же развернулся и уехал. Было много сумок. Ведут себя тихо, но курят — запах в подъезде уже сильно чувствуется. Кажется, даже за продуктами не выходят: всё привезли с собой.

— На площадке — три квартиры? — спросил Лесенцов. — А под ними знаете соседей?

— Я никого не знаю, но соседка всё рассказала. Рядом с ними пустая квартира. Она уже давно пустая. Напротив — живут люди. Бабка и дед. И снизу живут, но они на даче сейчас.

— Вот бы тихо забраться туда, в нижнюю… — сказал Лесенцов, и осмотрел всех, но никто не нашёлся, что ответить; только Скрип кивнул: да, неплохо бы…

— Надо бы понаблюдать, — продолжил Лесенцов. — У них здесь в городе должны быть контакты. Хорошо бы эти контакты пропалить. Можно у тебя остаться на денёк? — Лесенцов повернулся к однокласснику Лютика.

— Нет-нет, вы что. Мамка напугается, не надо. Она и так всего боится уже. Всё время смотрит на те окна.

— Скажи, чтоб не смотрела, — попросил Лесенцов.

Он уселся на диван и покачивал ногой.

У окна стоял ссутулившийся Скрип с биноклем, и с интересом смотрел, кажется, куда угодно, кроме тех самых окон.

— Баба, — сказал он.

— Там? — удивлённо встрепенулся Лесенцов.

Лютик тут же оказался возле Скрипа и попытался забрать у него бинокль. Скрип сделал мягкое отстраняющее движение плечом. Он в своё время был чемпионом Украины по боксу в юниорах.

— В другом окне баба, — сказал Скрип; и, помолчав, добавил. — А в этом — бритоголовый, как заказывали.

Лесенцов почувствовал, что у него забилось сердце. Это было смешно: в доме напротив на кухню вышел ничем пока им не угрожающий человек — а он уже разволновался.

“Чего ж дальше тогда будет?” — насмешливо спросил сам себя Лесенцов и сразу успокоился.

По очереди, стараясь не очень толкаться, они рассмотрели человека на кухне.

Человек был в майке, плотный, сидел возле окна, упёршись локтем в подоконник. Затягивался сигаретой, словно куда-то торопясь.

Через минуту исчез.

Вскоре появился другой — выше ростом, в рубахе.

Тоже очень быстро покурил и, забрав стоящую на подоконнике банку, пропал из вида. Затем мелькнула рука: он вернул банку на подоконник.

Ещё через минуту явился третий и двумя резкими движениями как следует задёрнул занавеску, — но так как занавеска была коротка, просвет образовался с другого края — там, где кухонная плита. На плите стояла сковорода.

Лесенцов отдал Лютику бинокль и уселся на место.

— Надо дежурство организовать возле их подъезда. Наверняка в город попрутся… Лютика нельзя, он слишком здоровый, и его на митингах видели. Скрипа нельзя…

— Он скрипит, — подсказал Лютик.

— Нет, он казах. Это заметно.

— Да? — удивился Скрип, и подошёл к зеркалу в углу комнаты. — А я с детства был уверен, что растворяюсь в толпе и неотличим от местных…

Некоторое время он рассматривал себя, бережно, как чужое, трогая лицо длинными изогнутыми пальцами, и одновременно косясь в зеркало на Лесенцова.

У Лесенцова была короткая стрижка, резкая проседь посреди головы — словно его лизнули серебряным языком, — и старый, изогнутый буквой “Г”, шрам на щеке.

Лесенцов сразу почувствовал взгляд, и подмигнул в зеркало.

Резко встал и вернулся к окнам. Ему не сиделось.

— И ещё надо понять, где разместить наблюдение, — сказал Лесенцов, разглядывая округу. — Если в машине — заметят. Если кругами вокруг дома ходить — тоже.

— Пусть там Лютик ковёр выбивает, — предложил Скрип. — Прикиньте: в пять утра является Лютик с ковром. И начинает выбивать. Шесть утра, семь… Полдень… Обед… Весь дом уже охеревает, а Лютик бьёт, бьёт, бьёт… Ковёр клочьями висит уже… А? Или палевно?

— Я по-онял… — вдруг протянул Лютик, морща лоб.

Скрип посмотрел на Лютика, но тот замолчал.

— Нет, с ковром палевно… — продолжил размышлять вслух Скрип. — Давай ты выдашь себя за шарманщика, Лютик? Будешь приходить к их дому и крутить шарманку. И петь куплеты. Никто ничего не заподозрит.

— Заткнись, — без эмоций посоветовал Лютик. — Слушайте. У меня отчим работает в городском такси. Он может телефонисток попросить заказы с этого дома перекидывать на него.

— Так, — сказал Лесенцов, и оглянулся от окна к Лютику. — А дальше?

— А дальше вот что, — сказал Лютик. — Отчим подскакивает ко мне, и я сажусь на его место в машине. А он покурит часок.

— Верняк, — удивился Скрип. — Лютик, это ж верняк! Если им пешком ходить — то надо спрашивать у местных, где трамвай, какой куда идёт — их сразу выкупят, как заезжих. С их-то рожами. Сейчас все на фоксе. Поэтому варика два: либо к ним заедут свои на тачке, либо они вызовут такси… Лютик! Колись, ты перестал дуть?

Лесенцов оценивающе разглядывал Лютика, как впервые увидел.

— А вот на таксёра ты действительно похож, — сказал Лесенцов.

* * *

Лютик тут же отзвонился отчиму.

Одноклассник дважды приносил Лютику и Скрипу чай. Скрип насыпа́л себе по шесть ложек сахара. Лесенцов попросил воды и пил маленькими глотками.

Через полчаса распрощались с одноклассником и его, вышедшей познакомиться с гостями, мамой: большие и полные слёз глаза.

Лесенцов погладил её по спине. Мама жалобно вздохнула.

На улице появилась новая машина — “девятка”. Возле неё стояли трое подростков. Левая передняя дверь была открыта — на левом кресле, выставив на улицу ноги, полулежал невидимый водитель.

— Знаешь этих? — спросил Лесенцов.

— Целый день тут торчат, — сказал Лютик. — Люлей моих дожидаются. Нет бы на митинг сходили разок, молокососы.

Лесенцов, едва касаясь руля, тронулся. Трое подростков не без нахальства рассматривали “паджерик”. Лежавший на переднем сиденье “девятки” водитель даже не привстал.

Выехав на трассу, Лесенцов закурил сигарету, и жадно затянулся четыре раза подряд.

— Так. Таксист. Тебе нужен ствол, — вдруг сказал Лесенцов, не глядя на Лютика, сидевшего справа.

— Не надо ему ствол, — убеждённо сказал Скрип с задних сидений. — Он из своего такси будет выходить, ствол у него вывалится, запрыгает по асфальту… Прям представляю себе. Лютик за стволом побежит, косолапой своей походкой, еле нагонит… Сядет в машину, положит ствол вон прям возле лобовухи. Клиент может что-то заподозрить.

— Я его зубами загрызу, если что, — сказал Лютик, не обращая внимания на Скрипа и сжимая в руке дешёвый кнопочный мобильник.

Раздался неприятный звонок, и Лютик, от неожиданности, вместо того, чтоб принять вызов, его сбросил, следом телефон неведомо как подпрыгнул в его руке, и с грохотом упал — судя по звуку, ровно в пенал правой двери, куда-то к залежам сигарет и зажигалок.

— Я же говорю, — заметил Скрип удовлетворённо.

— Отчим звонит, — сказал Лютик, найдя телефон. В слове “звонит” он, как и все местные, делал ударение на “о”. Лесенцов никак не мог их отучить.

Лютик перенабрал. Ещё слушая, левой рукой начал указывать Лесенцову — туда, туда, вперёд, быстрей.

— Понял, — сказал Лютик в трубку; отключился и, уже обращаясь к Лесенцову, добавил: — К телеграфу, соседнее здание, где кофейня. Отчим там ждёт.

— Заказали такси? — спросил Лесенцов быстро.

— Да. Только что. К их подъезду. Мужской голос, — быстро ответил Лютик.

Они уже видели жёлтую, с шашечками, машину отчима. Лесенцов с подвизгиванием шин развернулся через двойную сплошную, и пристроился за такси.

— Минуту! — попросил Лесенцов, придерживая готового выйти Лютика за локоть. — Берёшь клиента, везёшь… Дальше что?

— У меня телефон, эсэмэсну, если чё, — сказал Лютик, хмуря лоб и держа одну свою ладонь в другой: словно здоровался сам с собою.

Скрип явно хотел напоследок отпустить ещё какую — нибудь шутку, но не стал: жизнь становилась всё серьёзней.

— Мы где-нибудь здесь будем кружить, за тобой не поедем, — сказал Лесенцов.

— Да. Не надо, — согласился Лютик, и распахнул свою дверь.

Тут же отчим вышел навстречу Лютику из такси.

Они перекинулись с Лютиком парой неслышных из “паджерика” фраз. Лютик, продолжая говорить, запрыгнул на водительское место. Уверенно, закрывая на ходу дверь и не включив поворотник, вырулил на дорогу, и тут же вжал педаль газа до упора.

Отчим — не посмотрев ни на “паджерик”, ни вослед своему такси, — прошёл в пельменную, возле которой нарочно и припарковался: чтоб далеко не ходить.

Лесенцов, между тем, был уверен, что этот смурый мужик, не крутя головой, и номер “паджерика” запомнил, и его лицо. И то, что Лютик не включил поворотник, — видел тоже.

Лесенцов начинал привыкать к местным с их характерными привычками. Люди тут обитали несуетливые, внимательные, чуть тяжеловесные, самоуверенные. Себе на уме, но для друзей — надёжные.

— А давай по проспекту прокатимся? — предложил Лесенцов Скрипу, докурив очередную.

— Навстречу поедут — увидим их, — догадался Скрип.

— Именно, — сказал Лесенцов.

Они неспешно тронулись и поехали по правому краю, не слишком медленно, но и не торопясь — хотя обычно Лесенцов носился на бешеных скоростях, обгоняя и подрезая всё сущее.

Скрип сразу обратил внимание на их непривычную скорость.

— Если хоть кто-нибудь видел твой “паджерик” раньше — сразу поймёт, что ты на задании, — сказал он негромко и с характерной хитрецой в голосе.

Лесенцов довольно ухмыльнулся.

— Слушай, — вдруг вспомнил он, — Лютик же на митингах постоянно торчал возле трибуны. А то и на трибуне.

— Ну да, — согласился Скрип беззаботно.

— Сейчас вроде есть программы распознавания лица? — задумался Лесенцов.

— Ну да, — снова согласился Скрип. — Но чтоб ей воспользоваться, нашим гостям надо будет попросить Лютика к ним повернуться, и щёлкнуть его. Лютику это не понравится… Нормально всё. На первый раз его не распознают. И он не брился давно. Зарос весь.

Лесенцов кивнул.

— И не мылся, — добавил Скрип, подумав. — Чтоб программу распознавания запахов перебить.

Лесенцов снова, без улыбки, кивнул.

Зная, что мобильник включен, Лесенцов всё равно несколько раз скосился на экран: не упало ли, незамеченным, сообщение от Лютика.

— Вон! — обрадовался Скрип, усевшийся ровно посредине задних сидений.

Он указал в идущее им навстречу такси.

–…нет, — сказал Лесенцов, присмотревшись. — Слушай, спрячься, мне кажется, тебя видно за километр.

— Ага, — легко согласился казах, и чуть сдвинулся за левое сиденье.

— Вон! — крикнул он Лесенцову почти на ухо.

— Ё-моё, — выругался, но в шутку, Лесенцов. — Я врежусь сейчас куда-нибудь… Это не та машина. Скрип, такси — они все жёлтые.

Скрип задумался почти на минуту.

— Не все, — сказал он, наконец. — Вон.

На этот раз это действительно был Лютик.

Его машина уверенно промчалась мимо.

В салоне сидел один пассажир, на заднем сиденье.

Лесенцов проехал до ближайшего светофора, и, убедившись, что из машины Лютика их было уже не увидеть, развернулся.

Догонять не спешил.

Он почувствовал, что Скрип немного разволновался. Они молчали и очень внимательно смотрели вперёд, словно вдруг въехали в мрачнейшую туманность и потеряли путь.

Зазвонил телефон.

Медленным движением, почти сдерживая себя, Лесенцов взял трубку:

— Да… Да. Во что одет?.. Хорошо. Принял.

— Лютик? — нетерпеливо спросил Скрип.

— Да, — ответил Лесенцов. — Лютик сказал, что этот тип отпустил такси и пошёл пешком — там летнее кафе грузинское, помнишь? Тебе надо туда, Скрип. Не пропались только. Описываю человека: синие джинсы, майка-безрукавка, белая, без надписей. Кроссовки, пострижен бобриком, белёсый. Килограмм под сто. Ростом — меньше тебя, повыше меня. Метр восемьдесят где-то… Сейчас я тебя поближе высажу. Вот. Не спеши только.

Лесенцов некоторое время смотрел в спину Скрипа и пытался понять: это только ему кажется, что походка у казаха нарочито развязная, или тот всегда так ходил.

Чтоб успокоиться, Лесенцов сказал себе: всегда.

Нет, точно, всегда.

Его звали Скрипом не потому, что он скрипел, — он и не скрипел вовсе, — а потому что в детстве занимался не только боксом, но и ходил в музыкальную школу.

Скрип сам в этом признался однажды.

— Ну и что с того, что ты, Лютик, умеешь варить варенье, — сказал Скрип. — А я на скрипке играл.

— Как? — не поверил Лютик.

— А вот так: скрып-скрып, — серьёзно ответил Скрип, изобразив, что держит скрипку, и пилит её смычком.

Он был особенный.

Они все были особенные.

* * *

Белую безрукавку Скрип заметил сразу — парень сидел спиной, но уже не один: напротив располагался быковатый мужик, быстро оценивавший всех входивших.

Скрипу пришлось сесть через четыре столика от них, тем более, что кафе было полупустым.

Чтоб не выглядеть подозрительным, Скрип достал мобильник, и тут же позвонил подружке. Они были в ссоре, но подружка взяла трубку.

— Я хочу извиниться, — соврал Скрип; извиняться он не собирался, но надо было с чего-то начать.

Постепенно увлекаясь, Скрип понёс разнообразную, в своей манере, околесицу, прервавшись только на то, чтоб ткнуть пальцем в чашку кофе на последней странице меню, когда подошла официантка.

— И ты считаешь, что я — со всеми, известными даже твоей маме, присущими исключительно мне чертами и редкими, что скрывать, неординарными качествами, — вот я, — и могу так поступить? — чопорно выспрашивал подругу Скрип.

…едва не пропустил скорый уход быковатого.

Быковатый перешёл дорогу и, пикнув сигналкой, уселся в свою тут же припаркованную красную “ауди”.

Скрип, невпопад сказав подруге “…как знаешь, как знаешь…”, тут же отключился, и, косясь на затылок по-прежнему сидящего к нему спиной типа в безрукавке, отбил Лесенцову смску: “Контакт отъезжает, красная «Ауди», номер…” — и опять, пока парень в безрукавке не оглянулся, приложил телефон к уху.

— Нет, так дело не пойдёт! — сказал Скрип в безмолвный мобильник якобы подруге.

Некоторое время он сидел так, с мобильником, вжатым в продолговатый казахский череп. Наконец, выдохнул, и положил мобильник на стол, размышляя, чем бы ему заняться теперь.

На улице подсыхали лужи; было по-предвоенному солнечно.

Скрип достал из стаканчика зубочистку и прикусил, чуть перекатывая в зубах. Это действие показалось ему недостаточным.

Можно было, к примеру, свернуть салфетку в комок и бросить в бритого. А когда тот оглянется — подмигнуть ему.

“Нет, не годится”, — решил Скрип и махнул официантке. Надо было нормально поесть.

Тем временем Лесенцов второпях пролетел поворот, откуда на проспект от кафе выезжала “Ауди”, но успел заметить её в зеркало заднего вида. Пропускать её, естественно, не стал, а так и ехал впереди.

“Ауди” скоро свернула.

Лесенцов ещё за полминуты догадался, куда сейчас направится эта машина: к управлению милиции.

Проехав до следующего перекрёстка, Лесенцов на трамвайных путях свернул влево, и вернулся к милицейскому зданию с другой стороны.

Да, “Ауди” стояла там.

Лесенцов заглушил “Паджеро”, чуть сдвинул кресло назад и закурил, длинно выпуская дым.

Убедившись, что за ним никто не смотрит, сфотографировал “Ауди” и выслал тому, кого здесь называли Командиром, — весёлому голубоглазому мужику.

Ещё минуты две листал инстаграм, разглядывая длинноногих девок. Девки не вызывали ни единой эмоции. С тем же успехом Лесенцов мог бы разглядывать дверные ручки.

Он приехал сюда ровно за тем, что его ожидало в самые ближайшие дни. Скорее, даже часы.

Лесенцов искал в себе реакцию на грядущее.

Реакция была как в стакане, куда бросили шипучую таблетку, — всё перебурлило и осело. Теперь можно было пить.

Пикнула смска от Скрипа: “Клиент вызвал такси, ехать за ним? Я солянку заказал, жалко оставлять. Но могу”.

Лесенцов набрал Лютика.

— Знаю, знаю, — сказал тот. — Отчим отзвонился уже. Наш бритый едет домой. Я уж второй раз к нему не поехал, правильно сделал? А то примелькаюсь, — Лютик засмеялся.

— Правильно, молодец, — сказал Лесенцов.

— Чего делаем? — спросил Лютик.

— Дай пятнадцать минут, — попросил Лесенцов. — Перезвоню.

Он откинул спинку кресла, но так, чтоб видеть красную “Ауди”.

Поглядывал на кончик сигареты: уголёк потрескивал и переливался, как живой.

…первым всё равно позвонил Лютик.

— Новость! — пообещал он.

— Ну? — спросил Лесенцов.

— Та баба, что выше живёт — над немцами, — она знаешь чего вытворяет? Стакан к полу приставила и слушает целыми днями! Разведчица, ёпт!

— И что? — спросил Лесенцов.

— Нихера там не слышно.

— Это новость? — бесстрастно поинтересовался Лесенцов.

— Нет пока, — весело ответил Лютик. — Я, как только немец двинул домой, отзвонился однокласснику — чтоб он маякнул соседке послушать, как тот заходит.

— Та-ак… — Лесенцов даже приосанился.

— Они звонят, — сказал Лютик с привычным на “о” ударением. — Три коротких, один длинный. И ничего не говорят. Чтоб в подъезде, видимо, не подслушали. Молча заходят, понял?

— А глазок есть?

— Нет глазка! — обрадовал Лютик.

— Дверь железная?

— Нет, деревяшка. Но два замка. Но деревянная.

— Прекрасно. Просто прекрасно, — сказал Лесенцов.

— Ещё новость, но не такая весёлая, — сообщил Лютик. — У них один вернулся, а второй ушёл. И куда — не ясно.

— Принял, — ответил Лесенцов. — Перезвоню. Найдитесь со Скрипом и ждите… Не подеритесь только ни с кем опять.

Лесенцов погонял в голове мысль про ушедшего из квартиры — куда он мог пойти, как его разыскать, — но ничего, естественно, не придумал.

Набрал Командира. Имея такой позывной, военным Командир тоже, строго говоря, не был.

Верней, был, но гораздо раньше.

Как и Лесенцов.

Хотя мало ли, что там было раньше.

Лесенцов знал Командира две недели и один день. И это были удивительные две недели. Ради них стоило прожить предыдущие сорок лет.

* * *

Командир будто даже обрадовался дурным новостям.

— А мне, бля, — рассказывал он, пересыпая речь час — тым, хрустким как летний огурец, матом, — из Киева вот только звонили, предупреждали: “К вам выехала первая группа «правосеков», не пропустите!” Даже район назвали, где, ёпт. И точно! Ваш район. И фотографии выслали. Троих. Ты их видел?

— Нет.

Командир открыл на экране три фотографии.

— Гляди! — велел.

Обычные славянские лица. Разве что слишком сильно развиты челюсти. Впрочем, и Лютик, скорей всего, выглядит на фотографиях так же.

— Минуту, Командир, — попросил Лесенцов; сфотографировал каждую физиономию по отдельности и без комментариев выслал Лютику.

— И мента этого мы знаем, пидараса, — продолжал Командир. — Который на “Ауди”. Он вон даже и не боится, бля. Перебить бы их, сук, в одну ночь, сразу…

Тренькнуло входящее на айфон Лесенцова. Лютик прислал одну из фотографий обратно и приписал: “Он”.

— Он, — Лесенцов ткнул пальцем в одного из на экране ноута. — Лютик подтвердил.

Командир посмотрел внимательно в экран, и спокойно сказал:

— Надо прибрать. Думаю, их на завтрашнюю нашу демонстрацию и заслали. Если завтра утром они выйдут на “работу” — без крови не обойдётся. Понял? Их рассадят по крышам — и они народу здесь настреляют — охереть. Надо, чтоб они не вышли из квартиры вообще… Сделаешь?

Лесенцов кивнул, но сразу спросил:

— Мне ещё один человек нужен.

— Да. Сейчас. У меня как раз тут есть… не местный. Из Славянска вышел. Дак позывной. Хороший. Из российских контрактников. У своей тётки отдыхал в деревне под Славянском, и, когда началось, сразу ушёл в ополчение. У нас оказалось интересней, чем в российской армии. Двадцать два года, но, говорю, дельный. Пулемётчик. Вертолёт сбили позавчера, слышал?.. Вот он. Ему бы обратно сегодня в Славянск, но задержим на ночь. Завтра отправим. Или послезавтра… Какая там квартира, уже знаешь — планировка?

Лесенцов взял листочек, карандаш и нарисовал план квартиры, одновременно негромко объясняя, как собирается заходить и прочие подробности.

Командир больше кивал, но раз-другой дал дельные подсказки.

— Надо успеть до прихода патруля, — сказал напоследок. — Лучше, если б этот патруль вообще не вызывали, — но, да, не передушишь же их там, в квартире.

— Не передушишь, — согласился Лесенцов. — Уж как получится.

— Милицию не перестреляйте, — сказал Командир. — Обозлятся. И так уже…

— Не будем, — сказал Лесенцов. — Если только она нас. Нельзя ментов предупредить?

— Их предупредишь, — скривился Командир. — Тут же всю эту мразь из квартиры вывезут, и переселят под тройную охрану. Где-нибудь на генеральской даче.

— И то правда, — покивал Лесенцов. — Где наш, как его… Дак? Пора нам, думаю.

— Сейчас приведу, отсыпается…

— Я жду в машине тогда, — сказал Лесенцов.

У него кружилась голова: комната, где они сидели, была маленькой, без окон, а Командир нещадно курил.

Лесенцов забрал со стола листок с планом квартиры, вышел на улицу и медленно, словно оберегая себя от резких движений, сел в “паджерик”.

Включил зажигание, и, ещё не заводя машину, открыл окна.

Только посмотрев на лобовуху, заметил, что накрапывает дождик.

Выставил руку на улицу.

Да, дождик.

В ста метрах раздались несколько одиночных выстрелов, но никакого продолжения не последовало: ни криков, ни шагов…

Местные люди начинали привыкать к стрельбе.

Лесенцов снова неспешно перебирал всё то, о чём сейчас никак не следовало забыть.

Оружие у него имелось: стояло в одёжном шкафу, прямо при входе, в квартире, которую снимал.

Ополченцы и всякие прочие митингующие уже ходили по улицам вооружёнными: милиция к ним чаще всего даже не приближалась; но на телефонные вызовы всё равно обязана была являться — а дальше действовала по обстоятельствам.

Милиция чувствовала себя усталой и раздражённой: их ещё не распустили, но убить на улицах уже могли — и такое несколько раз случалось. Уголовные дела по факту убийств возбуждали, но расследования пока не велись.

…распахнулась дверь особняка, где жил Командир, и появился, видимо, тот самый Дак.

Он был в гражданке: джинсы, рубашка, дорогая, великоватая ему, кожанка.

“Командир подарил только что”, — догадался Лесенцов и завёл машину.

Работник при доме Командира — в старом комке и с “калашом”, — открыл механические ворота.

Усевшись в “паджерик”, Дак сразу, с мягкой улыбкой, представился.

Он мог бы показаться даже смазливым, но у него отсутствовал передний зуб. Это его, впрочем, не слишком портило. Рука Дака была очень крепкой, грубой, со въевшейся чернотой: смазка оружия, земля, гарь.

Они тронулись.

Нужно было забрать напарников и заехать к Лютику в гараж: там имелось всякое нужное железо, чтоб быстро выломать двери.

…но вариант со взломом Лесенцову не нравился.

* * *

По дороге Лесенцов набрал Лютика — спросил, не возвращался ли второй ушедший.

— Нет. Там пасут неотрывно, я зарядил и одноклаху, и соседку, — отчитался Лютик. — Точно не возвращался.

Лесенцов принял решение: гараж — это долго; надо сейчас.

Через три минуты они с Даком забрали оружие из квартиры Лесенцова: три “Калаша” и ПМ с глушителем. Уже провернув ключ, Лесенцов вспомнил про одну вещь и снова открыл дверь — плевать на все эти дурные приметы.

Прихватил пачку петард со стола.

Через пять минут забрали в условленном месте Лютика и Скрипа.

Чему-то своему посмеиваясь, те забрались в машину — Лютик на переднее, Скрип на заднее. Хотя места позади было достаточно, Дак всё равно подвинулся, уступая Скрипу побольше пространства.

Лесенцов, не мешкая, двинул вперед.

Нарочито медленным движением вытянул сигарету из пачки, но прикуривать не стал, а катал её в пальцах правой руки.

Править это ему не мешало. Понемножку сыпался табак.

— Завтра утром их, скорее всего, рассадят по крышам, — сказал Лесенцов.

— Завтра же демонстрация, — тут же вспомнил Скрип.

— Да, — подтвердил Лесенцов. — Поэтому нам велели их прибрать. Сегодня. Предлагаю не ждать. Завтра или, скорей, ночью, они будут выходить уже вооружёнными. И тогда такое может начаться… Другой вариант: за ними могут заехать менты, забрать их.

— Наши менты? — спросил Лютик.

— Ну а чьи же. Наши, — сказал Лесенцов. — Ваши. И тоже вооружённые. И это совсем херовый расклад. Вместо восьми или десяти человек с оружием — будет, например, четырнадцать, а то и больше. Поэтому — сейчас. Пока они в квартире. Я хотел заехать к Лютику в гараж — чтоб было чем высадить дверь. Но если вышибать — это всё равно займёт минимум полминуты. За полминуты они напротив дверей могут пулемёт выставить. Если он там не стоит уже. Так что лучше не ломать. Будем надеяться, что нам откроют. А нам откроют, если мы успеем приехать, пока не пришёл их второй ушедший. Он не пришёл?

— Нет, — сказал Лютик.

За минуту, пока Лесенцов говорил, Лютик стал совершенно ошалевшим, и горели у него теперь обе щеки и лоб — будто утюг приложили.

Лютик хотя бы служил в армии, в морпехах. А Скрип-то — нет, не служил. Скрип только бил людей; правда, очень многих людей, и пару раз едва не сел в тюрьму за нанесение тяжких телесных.

Лесенцов посмотрел в зеркало заднего вида, чтоб оценить, как выглядит Скрип, но никого не увидел.

— Дак? — позвал Лесенцов.

— Я! — чётко, но негромко, ответил Дак.

— Что скажешь?

— Нужен план квартиры, — сказал Дак. — И понять, в какой очерёдности заходим. И кто в какую комнату.

— Пять минут, — сказал Лесенцов.

Они, чуть сбавив скорость, подъехали к дому одноклассника. Лесенцов с излишней даже старательностью — чтоб в первую очередь себе доказать, что спокоен, — припарковался.

Метрах в двадцати, грохоча музыкой, стояла всё та же “девятка” с открытыми дверями. Около “девятки”, пытаясь перекричать собственную музыку, перетаптывались те же трое подростков. Четвёртый всё так же валялся на водительском сидении, выставив наружу тонкие ноги.

— Пойду скажу им, чтоб заткнулись, — сказал Лютик, и уже открыл дверь.

— Стой, — велел Лесенцов. — Не надо.

Лютик тут же прикрыл дверь, по инерции сохраняя зверское выражение лица.

Лесенцов достал листок с планом квартиры.

Из-за музыки ему приходилось почти кричать. Он говорил три минуты. Для ясности пририсовал кружки с буквами: “К”, “Л”, “Д”, “С”, и стрелки, указывающие движение каждого по квартире.

Переспросил: “Вопросы есть?”

Лютик крутнул головой.

Скрип крутнул головой.

— Гранату бы, — сказал Дак. — Хотя б одну.

— Гранат нет, — ответил Лесенцов. — Есть, но за ними надо возвращаться к Командиру. Потеряем время. Нам надо сделать всё сейчас же.

Дак, перегнувшись через задние сидения, поочерёдно достал из багажника автоматы.

По каким-то одному ему понятным признакам оставил себе один из “Калашей”, и сложил возле ноги три магазина, быстро оглядывая каждый — до конца ли снаряжён. Один пристегнул, дослал патрон в патронник и снова поставил автомат на предохранитель. Другой магазин засунул сзади, под выпущенную рубашку, в джинсы. Третий — уложил во внутренний карман куртки, но сразу же проверил, насколько легко извлекается. Извлекался идеально. Куртку застёгивать не стал.

Лесенцов вдруг додумал прежнюю свою догадку: предложив Даку переодеться — чтобы постирать форму, в которой тот приехал, — Командир вынул наугад что-то из шкафа верхней одежды, на выбор, и тогда Дак, трогательно улыбнувшись, спросил: “…вот эту возьму, можно? Карманы хорошие…”

Уже вечерело.

Лесенцов приоткрыл свою дверь.

— Комбат, нам с тобой? — спросил Скрип.

— Нет, сидите, — сказал Лесенцов и выпрыгнул на мягкую землю.

Он подошёл к подросткам. Показал знаками, чтоб сделали музыку чуть потише.

Один из подростков, помедлив, влез в машину с правой стороны и чуть прикрутил негритянский речитатив.

— Парни, — сказал Лесенцов. — У меня есть пять тысяч гривен и пять тысяч русских рублей. Хочу девушку порадовать, за которой ухаживаю. Плачу вам за пять минут простейшей работы.

— Одна минута — тысяча гривен и тысяча руб — лей? — уточнил один из подростков.

— Ты паси: у него номера российские, и тачка дорогая… — процедил второй. — Чего ему пять штук.

— Вот деньги, — достал Лесенцов. — Могу сразу заплатить.

— Давай сразу, — сказал второй спокойно.

Лесенцов передал деньги.

— Шо хотим? — спросил взявший деньги.

— Напротив дом, двенадцать “Б”, верно?

Лесенцову в ответ кивнули, не расходуясь на слова.

— Надо подъехать вот с того, правого торца, под окна. Дождаться, когда я зайду в подъезд, досчитать до тридцати и включить вот эту песню, которая у вас играет. На полную громкость.

— Эту? — переспросил первый подросток. — Другие есть. Точно на полную?

— К Арихе приехал! — догадался второй. — Слышь, у неё парень, — с лёгкой брезгливостью сказал он Лесенцову.

— Разберусь, — ответил Лесенцов. — Только одну песню, ладно? Сколько она, минуты четыре идёт? Три? И как только песня закончится, сразу уезжаете. Вот сюда же. Или куда хотите. Подальше. А то она ругаться будет.

— Будет, — согласились с ним.

— И вот ещё, — Лесенцов достал петарды. — По — ка песня играет, взрывайте петарды. Всю пачку надо извести. Хоть по три сразу взрывайте.

У него забрали пачку и начали вертеть в руках, поочерёдно разглядывая с нарочитым пацанским скепсисом.

— Хорошие петарды, — сказал Лесенцов.

— За петарды ещё пятьсот гривен, — сказал тот же подросток, что уже взял деньги.

Лесенцов порылся в карманах и нашёл триста.

— Сойдёмся?

Ему даже не кивнули.

Лёгким шагом Лесенцов вернулся к “паджерику”, и, усевшись, оглядел своих бойцов.

Скрип спрятал автомат под безразмерной спортивной кофтой, Лютик — в белый пакет. Дак всё ещё держал “Калаш” на коленях, положив на железо спокойные руки.

— Можно закурить? — спросил Дак, указывая подбородком на пачку в подстаканнике машины.

“Он всё это время не курил, — подумал Лесенцов. — Дожидался моего возвращения. Вот выдержка у человека. А если это последняя его сигарета? А он ждал. Не взял без спроса…”

— Конечно, бери всю пачку, — ответил Лесенцов. — Лютик, как там, не явился наш пропащий немец?

— Нет, не приходил, — сказал Лютик.

Лесенцов уже медленно выруливал. Сердце его колотилось и ныло.

Притормозил возле “девятки” — там, наконец, совсем вырубили музыку, и, с третьего раза, завелись, но ещё не трогались.

Из “девятки” вышел неспешный водитель, — такой же малолетка, как и все остальные.

Он, судя по внешнему виду, спал всё это время.

Лесенцов приоткрыл окно.

— Я не понял, мне за тобой? — спросил подросток, всё ещё пытаясь разлепить слипшиеся глаза; рот у него тоже едва открывался.

Лесенцов выдохнул, успокаивая себя.

— Нет, я с левого края припаркуюсь, чтоб Ариха меня не видела. А ты — с правого, под её окнами. Потом поставь кого-нибудь из своих на угол проследить за нами. Когда мы с пацанами зайдём в подъезд — досчитай до тридцати, и врубай музыку.

— А ты со своими пацанами? — спросил водитель, и попытался заглянул в “паджерик”, облизывая губы сухим языком, с таким видом, словно его тут могли чем-то угостить.

— Да. Это артисты. Из цирка. Будем мою невесту веселить, — приветливо улыбаясь, сказал Лесенцов, и нажал кнопку поднятия стекла.

Подросток, хмыкнув, пошёл к своей машине.

— У вас тут все дети такие борзые? — спросил Лесенцов то ли Лютика, то ли Скрипа.

— Это не борзые, — ответил Скрип.

Лесенцов припарковался слева от соседнего дома, носом сразу на выезд.

Проследил, как подростки объехали здание, чтоб встать где-то с другой стороны.

Людей возле дома не было.

— Если по уму, — сказал Лесенцов, поворачивая ключ, — в нашей машине кто-то должен остаться, и не глушить её. Но по уму — не сегодня…

Они быстро повыпрыгивали из “паджерика” и скорым шагом прошли вдоль стены до крайнего, нужного им, подъезда. На углу дома уже стоял подросток и смотрел на них. Выражения его глаз в полутьме было не разглядеть. Хорошо, что первым шёл Лесенцов, у которого из оружия был только ПМ за поясом — автомат он оставил дома. Вторым следовал Дак, спрятав автомат за полог куртки — и, пожалуй, это было заметным. Третьим — Лютик с пакетом, где “Калаш” едва помещался, и никак не походил ни на что, кроме “Калаша” в пакете. Как выглядел Скрип, Лесенцов даже не посмотрел.

Подойдя к дверям, Лесенцов увидел кодовый замок.

— Какой код? — спросил он нехорошим, сорвавшимся голосом. — Лютик?

— А я знаю? — ответил Лютик.

Лесенцов и так уже понял, что Лютик не знает.

Подросток следил за ними с угла.

“…что сделать? — метался Лесенцов. — У подростка спросить? Но он из другого дома, скорей всего. Сказать Лютику, чтоб позвонил соседке? Но он же не знает номера её телефона! Значит, надо позвонить однокласснику, чтоб тот сказал матери, чтоб та позвонила соседке… О, боже…”

Лесенцова тихо обошёл Дак и, присев возле двери, щёлкнул зажигалкой.

Спустя несколько секунд железно чмокнул замок, и дверь поползла навстречу.

— Цыфирки кода обычно потёрты, — пояснил Дак, и пропустил Лесенцова.

Тот, заходя, махнул подростку рукой, и успел заметить, что на углу тот стоял уже не один, — виднелись ещё две башки.

“Как бы они сами милицию не вызвали”, — проговаривал почти вслух свои мысли Лесенцов: это придавало механистичности каждому его действию и отвлекало от того, что должно было начаться через двадцать пять, двадцать, пятнадцать секунд.

Прошелестел пакет, сброшенный Лютиком с “Калаша”.

Лесенцов вытащил ПМ с досланным патроном в патроннике, и нёс его в руке.

Подойдя к двери, сделал левой рукой три коротких и один длинный звонок. Даже слишком длинный.

К некоторому удивлению Лесенцова, вдруг загрохотавшая на улице музыка оказалась слышна даже в подъезде.

С той стороны двери что-то спросили, но он не расслышал, что именно, и стоял в растерянности: “…а если не откроют? что тогда? чёрт!.. если не откроют?”

— Да кто там? — крикнул кто-то в квартире, но замки уже проворачивали свои челюсти, и Лесенцов понял, что спрашивали не его, и не про него, а про подростков, врубивших на улице музыку, и даже успел услышать из-за дверей ответ: “Те же придурки, что вчера!”.

Дверь поползла внутрь квартиры.

Лесенцов с силой ударил в дверь ногой и тут же выстрелил в грудь успевшему отшатнуться человеку. У человека был в руке пистолет, но это уже не имело значения.

За ним стоял ещё один — в шортах и голый по пояс — с карабином, но в него выстрелил Дак из автомата. Лесенцов в этот миг уже свернул влево, в коридор, ведущий на кухню, и, ещё не видя там никого, двигаясь по коридору, дважды выстрелил — пули вошли в стену, из которой полетела во все стороны белая извёстка. Сделав три стремительных шага, Лесенцов, вытянув руку с пистолетом, оказался на маленькой кухне, и увидел человека, зачем-то забравшегося столешницу; в одной руке этот человек держал кухонный нож, который тут же метнул в Лесенцова. Нож больно ударил Лесенцова рукояткой в лоб; в другой руке человек держал железный чайник, но им не успел воспользоваться: Лесенцов выстрелил ему в живот.

Человек сначала ударился спиной о навесные полки с посудой — загрохотали многочисленные тарелки, — а потом тяжело и слишком медленно повалился на пол. Лесенцов выстрелил ему ещё раз куда-то в бок.

Заметил, что из крана струёй бьёт в тарелки вода; и, на ходу сменив обойму, вернулся по коридору обратно в прихожую, успев за эти три шага услышать только одну автоматную очередь, — дальше наступила тишина, — и подумать, как минимум, о нескольких вещах.

Он подумал: “Ванная, совмещённая с туалетом, — слева от входной двери, а от меня сейчас справа. Ванную зачищал Скрип. Как бы он не вышел мне навстречу на звук моих шагов и не застрелил меня”.

Он подумал: “Перестали стрелять: а если убили всех моих людей — что тогда? Я сейчас выгляну в комнату и буду сразу застрелен с нескольких стволов? Нельзя ли этого избежать?”

Он подумал: “На улице не играет музыка, я её не слышу. Точно не прошло три минуты. Куда делись эти чёртовы подростки? Я же им заплатил”.

Все мысли вместились в один стремительный промельк.

Лесенцов дошёл до конца коридора, видя убитого им первым выстрелом человека, и, чуть присев, чтоб не получить пулю в голову, заглянул налево, в комнату.

В комнате валялся на боку второй, застреленный Даком.

Больше никого не было.

В углу работал телевизор. На столике возле телевизора стояли две раскрытые банки тушёнки.

Из этой комнаты вход был в следующую, вторую, справа. Там раздавался шум открываемых шкафов.

Тут же из второй комнаты явился Лютик.

— Всё? — спросил Лесенцов.

У Лютика были огромные глаза.

Автомат он держал так крепко, что, казалось, может переломить его.

— Там трое, — сказал Лютик. — Дак всех сразу, подряд. И добил из своего пистолета, — Лютик шмыгнул носом. — Я даже не стрелял, — признался он.

Поднявшись, Лесенцов обернулся к туалетной комнате: а где Скрип?

Скрип уже стоял в коридоре.

Лесенцов спросил у него глазами: что у тебя?

Скрип кивнул головой в сторону туалета. Он был бледен и глаза его горели.

Лесенцов заглянул в туалет.

Всё было в крови, в битом стекле и в мыльной пене. В ржавой ванне лежал расстрелянный человек с многочисленными пулевыми ранениями и, кажется, без глаза. Душевой шланг бил вверх. Кровь, текущая из ран, тут же разбавлялась водой.

— Дверь в ванную была заперта, — сказал Скрип. — Я отсюда его застрелил. Через дверь. Только потом выбил её.

Входная, в подъезд, дверь удивительным образом оказалась кем-то прикрыта.

Лесенцов прошёл во вторую комнату, к Даку.

Двое убитых лежали вкривь и вкось, отекая, на кроватях. Третий пристыл в луже крови на полу — со входным чуть ниже виска и с окровавленным животом, в который он вцепился двумя руками.

Дак, вытащив из-под кроватей чёрные мешки, деловито извлекал оттуда оружие. Лесенцов заметил части разобранного СВД.

— Тут их оставим? — спросил Дак обыденным голосом, и поднял глаза на Лесенцова. — У тебя кровь на лбу.

Лесенцов потрогал лоб.

— А… — он посмотрел на пальцы и вспомнил. — Ударился.

— М? — переспросил Дак про убитых.

— Нет, их надо вывезти.

— Сейчас милиция приедет? — спросил Дак.

— Может, — согласился Лесенцов.

Они перетащили все трупы в комнату с телеви — зором.

Выключили телевизор, воду в ванной и на кухне, свет во всех комнатах.

Ключ от входной двери торчал в замке.

Лесенцов выглянул в подъезд: было тихо.

Когда они уже вышли, взяв с собою три чёрных длинных сумки, полных оружия и б/к, выше этажом открылась дверь.

Лесенцов быстро, но тихо извлёк свой ПМ, Дак прижался спиной к стене, взяв автомат на изготовку.

— Это соседка, — сказал Лютик.

— Там милиция, — прошептала свистящим голосом соседка, склоняясь к ним через перила. — Сюда идите.

Когда милиция справилась с кодовым замком и оказалась в подъезде, Лесенцов и трое его людей уже были в квартире соседки.

Оставив приоткрытой дверь, они прислушивалась к происходящему внизу.

Спустя полминуты соседка вышла на звук поднимающихся шагов.

Лесенцов встал на её место у дверей, Дак — рядом. Он поинтересовался кивком: что будем делать? Лесенцов отрицательно качнул головой: ничего.

В щель голоса снизу были хорошо слышны, но Лесенцов всё равно распахнул дверь чуть шире.

— Соседи вызвали, — слышался мужской голос. — Говорят, у вас тут стрельба.

— У нас? — очень искренне удивилась соседка. — На улицах стреляют весь день. И соседские ребята — то музыку включат, то ещё чего. Думала, из-за них!

— Да, мы их опросили. Но они у соседнего дома стоят. Сказали, что петарды взрывали. Но не стреляли. А стреляли, соседи сообщают, здесь.

— Нет-нет, — сказала соседка убеждённо. — У нас не стреляли.

Лесенцов сначала услышал звук открываемого замка, а потом увидел, как медленно распахивается дверь в квартире напротив.

Там образовался мужчина, уже готовый выйти на площадку — нога в тапочке была занесена, — но, увидев, Лесенцова, он вздрогнул и поставил ногу на место.

Лесенцов держал в согнутой руке, на уровне своего лица, ПМ. Он дважды качнул глушителем, показывая: закройте дверь, пожалуйста.

Мужчина так же тихо закрыл дверь.

— Никто посторонний не заходил в подъезд? — не унималась милиция внизу.

— Нет-нет, — уверенно отвечала соседка.

— Там машина стоит с российскими номерами, не знаете, к кому приехала?

— У соседнего подъезда? Это, наверное, к Михаилу Семёнычу — у него родня в России, он хочет выехать. Пойдёмте, провожу. Я номер квартиры не помню, а на память проведу. По обшивке его дверь узнаю́. То ли третий этаж, то ли четвёртый. Михаил Семёнович, может, и вызывал милицию. Всё время вызывает. Никакого покоя с ним нет. Везде сепаратисты мерещатся.

Милиция послушалась соседки.

Хлопнула входная дверь в подъезд.

— Они не уедут, — сказал Лесенцов.

Скрип и Лютик смотрели на него, дожидаясь решения. Дак чуть покусывал нижнюю губу.

— Я выйду к ним, — решил Лесенцов.

— Погоди, — сказал Дак. — Вытри кровь хотя бы. Насохла.

Он взял с вешалки первую попавшуюся тряпку — оказавшуюся дешёвым шарфиком, — и бережно приложил ко лбу Лесенцова.

Ещё раз посмотрел на лоб:

— Заметно. Спросят, откуда… Кровь, вроде, не течёт больше.

Лесенцов передал свой пистолет Лютику.

— На одежде крови нет? Ну-ка, посмотрите… — он развёл руки, и повернулся боком. — Так. Ждите меня здесь. Если что — звоните людям Командира. Скажите, что вас штурмуют менты. Пусть едут на выручку… Но попробуем выкрутиться.

* * *

Водитель патрульной машины, стоя на улице, курил, и не увидел, как Лесенцов, стараясь не производить никакого шума, вышел из подъезда.

Лесенцов был замечен только когда он, открыв дверь “паджерика”, уже уселся, завёл машину и успел на ощупь найти кепку, лежавшую в заднем кармане переднего правого сиденья.

— Выйдите, пожалуйста, — попросил спешно подошедший водитель патруля.

Лесенцов улыбнулся:

— А в чём дело?

— Выйдите, я вам говорю.

— Хорошо, — сказал Лесенцов, и, заглушив “паджерик”, вышел.

Хлопнула дверь ближайшего подъезда: водитель успел вызвать своих по рации.

Лесенцов услышал неподалёку всё тот же женский голос:

— Значит, уехал уже Михал Семёныч. Значит, в России уже. Бегут, трусы. Он всегда был трус.

К “паджерику” приблизились два человека с нашивками “Мiлiцiя”, и соседка за ними вослед.

— Сержант Бондаренко, — представился один из сотрудников; Лесенцов снова улыбнулся. — Вы с какой целью здесь?

— К знакомому заезжал. К Михаилу Семёновичу, — ответил Лесенцов.

— А почему не у него?

— Так нет его.

— Когда мы подъехали — вас в машине не было.

— Приспичило. За угол отошёл, — в третий раз улыбнулся Лесенцов.

— А где Михаил Семёнович живёт?

— Так в этом подъезде, — кивнул Лесенцов. — Вы ж оттуда только что вышли.

— В какой квартире?

— В шестой же, я ж вам показала! — встряла соседка.

— Женщина, — угрожающе сказал Бондаренко. — Вернитесь домой.

— Я ж помогаю вам! Зачем так грубо? — оскорбилась соседка.

— Спасибо за помощь, — бесстрастно процедил Бондаренко. — Можете идти, гражданка; вы ведь на четвёртом этаже у нас?

— Пожалуйста и вам, соколики, — сказала соседка обиженно, и действительно пошла, не отвечая на обращённый к ней вопрос.

— Женщина! — окликнул сержант Бондаренко.

— Мать твоя — женщина, — ответила соседка, по-мужски отбивая шаг рукой.

— Откройте машину, мы досмотрим, — попросил Бондаренко Лесенцова.

— Вроде кончились эти времена, — пожал плечами Лесенцов.

— Где кончились? — спросил Бондаренко почти со злобой. — У вас в России?

Лесенцов предпочёл не вступать в спор, но, напротив, поочерёдно распахнул все двери “паджерика”, а следом багажник и капот.

Несколько минут, подсвечивая себе фонариками, милиция со знанием дела осматривала машину.

— Зачем вам так много сигарет? — спросил Бондаренко. — Для торговли?

— Я их курю, — легко ответил Лесенцов.

— Вам придётся проехать с нами, — сказал Бондаренко. — Для установления личности.

— У меня есть все документы, — ответил Лесенцов.

— И тем не менее, — сказал Бондаренко.

— На своей машине? — поинтересовался Лесенцов.

— Нет. На патрульной.

— Воля ваша, — сказал Лесенцов.

— Будьте добреньки, поднимите руки для досмотра, — попросил другой милиционер, и тщательно охлопал Лесенцова со всех сторон.

Мобильный у Лесенцова не забрали — он держал его, зажав в руке.

По пути, из зарешеченного отделения патрульной машины, Лесенцов написал две смски: Командиру и Лютику.

Оба сообщения Лесенцов тут же удалил.

Доехали минут за десять.

В отделении его оставили ждать на стульчике в коридоре. Рядом уселся один из милиционеров. Иногда он вздыхал.

Коридор был выкрашен в синий цвет.

Никаких звуков в здании не раздавалось.

Видимо, старшего дежурного не было на месте, и сейчас его разыскивали.

Всё затягивалось.

Лесенцов чувствовал, что внутри кто-то медленно высасывает из его сердца кровь.

Если сейчас всё начнёт выясняться, сначала его будут долго пытать, а потом посадят на двадцать лет. Он выйдет, когда ему будет шестьдесят.

Не менее чем через полчаса на улице раздался шум подъезжающей машины.

Вошёл Командир со своим охранником, и за ними сержант Бондаренко.

— Кому позвонить? — кажется, уже не в первый раз спрашивал Командир.

Он вёл себя самоуверенно и раздражённо.

— Да не надо никому звонить, — на удивление миролюбивым голосом отвечал Бондаренко. — Вы знаете его? — Бондаренко указал на Лесенцова.

Лесенцов на всякий случай поднялся.

— Да, знаю, — ответил Командир.

— Переписал его данные? — спросил Бондаренко у того милиционера, что сторожил Лесенцова.

— Так ты ж не сказал, — ответил ему напарник.

— Не переписал — и не надо. Мы не прячемся, — сказал Командир тоном, которому сложно было перечить. — Нас все телекомпании мира переписали уже. И вы туда же… Не знаю, на кого вы работаете, и кому служить собираетесь. Народу или блядям.

Не оглядываясь, Лесенцов пошёл за Командиром.

На улице стало заметно прохладней.

Лесенцов сел на заднее сиденье чёрного “ленд крузера”, Командир — за руль, его охранник — впереди справа.

— Где твои? — глухо спросил Командир у Лесенцова.

— Велел прибраться им.

— Всё сделали?

— Да. Семеро. Железо забрали.

Командир быстро посмотрел на Лесенцова в зеркало заднего вида.

— Куда тебя?

— Домой, наверное. Где ночую, в смысле.

* * *

В полночь Лютик написал, что всё в порядке, но потом отключился.

К часу ночи они должны были уже успеть управиться со всеми делами.

Лесенцов раз сорок подходил к окну, пугаясь увидеть милицию.

Раздумывал, не уйти ли из дома, — но никто ведь, кроме Командира, Лютика и Скрипа, не знал его квартиры, — а эти трое вроде бы по-прежнему оставались на свободе.

Да и куда идти? Просто на улицу? И сидеть там на лавочке? Или совсем уйти? Пешком к границе? А зачем? Всё ведь уже случилось.

У Лесенцова имелось две бутылки водки, и одну из них он минут за пятнадцать выпил, не закусывая, а лишь запивая водой из-под крана, но так ничего и не почувствовал.

Голова раскалывалась.

Ужасно хотелось курить.

Все сигареты остались в машине.

Он выпил ещё десять кружек воды из-под крана.

Открыл вторую бутылку водки, но пить не стал.

В три ночи его стошнило.

В раковине осталась пена.

Некоторое время Лесенцов раздумывал о том, почему его тошнило пеной.

Потом снова пил воду.

Лютик, Скрип и Док явились только в пять утра, пропахшие по́том и очень грязные.

— Чего ж так долго? — спросил Лесенцов шёпотом.

–…так восьмой пришёл, — пояснил Лютик. — Пока этих семерых укутывали в одеяла. Три коротких один длинный. Как положено.

Лесенцов перевёл глаза на Дака. Тот устало кивнул.

Лесенцов посмотрел на Скрипа. Он тоже мотнул ослабшей головой, показав челюстью на Дака.

— Ну? — попросил уточнений Лесенцов.

— Дак его… — сказал каким-то выцветшим и совершенно осипшим голосом Скрип. — Кухонным ножом… Не стрелять же снова.

Лесенцов вздохнул.

— Дальше?

— Ты ж сказал: убрать их, — ответил Лютик.

— И что? — спросил Лесенцов.

— Закопали в таком месте… — рассказал Лютик, даже чуть улыбнувшись. — Сами теперь не найдём, если захотим.

Лютик, заметил Лесенцов, был заметно чище и бодрей Дака и Скрипа.

— На кой чёрт? — спросил Лесенцов.

— Чего на кой чёрт? — переспросил Лютик.

— Закопали на кой чёрт?

— Ты ж сказал, — повторил Лютик.

— Го-о-осподи… — шёпотом пропел Лесенцов. — Лютик, ты же местный! Даже я знаю: там старая шахта в полукилометре! Туда можно дивизию перекидать вместе с лошадьми! Вы ж должны были за пятнадцать минут управиться! Сам рассказывал, как вы должников туда к шахте возили — запугивать!

— Ты ж не говорил про шахту, — сказал Лютик. — Да и я в машине сидел, на стрёме. Дак со Скрипом рыли. Подручными средствами… — здесь Лютик откровенно улыбнулся.

— Лютик, скотина, — без голоса, еле шевеля губами, сказал Скрип. — Ты о чём думал? Я в землеройку обратился за ночь.

— А ты? — спросил Лютик, на всякий случай отступая от Скрипа на шаг. — Ты о чём думал?

Дак, ни на что не обращая внимания, разулся и спросил, где тут можно умыться.

Лесенцов ещё раз оглядел Лютика и Скрипа и покачал головой: что вот с вами поделаешь, дураки.

— Сигарет тебе принесли, Комбат, — сказал Скрип и подал пачку.

Лесенцов поспешил на кухню — там имелся огонь.

— Чай будете? — спросил он с кухни, уже поставив чайник на плиту.

Сломал три, одну за другой, спички: руки одеревенели.

Чайник отражал ребристым боком жёлтый и слишком яркий свет уличного фонаря.

–…что мы, звери, что ли, в шахту людей кидать, — продолжал бубнить, стягивая ботинки, Лютик. — Похоронили. По-человечески всё.