Два зверя

Зинаида Гиппиус, 1903

«Лежат они оба передо мною. Один зеленый – Скорпион („Северные цветы“, альманах), другой серый, Гриф (просто „Альманах“). Давно собирался о них поговорить – уже месяца два-три, как они вышли, – и прочел их давно, – да воздерживался: пожалуй, стал бы бранить. Бранить же их по меньшей мере бесполезно. „Сумасшествие! Кривлянье! Порнография! Безобразие!“ – только и слышишь, чуть зайдет речь о так называемых „декадентах“…»

Лежат они оба передо мною. Один зеленый — Скорпион («Северные цветы», альманах), другой серый, Гриф (просто «Альманах»). Давно собирался о них поговорить — уже месяца два-три, как они вышли, — и прочел их давно, — да воздерживался: пожалуй, стал бы бранить. Бранить же их по меньшей мере бесполезно. «Сумасшествие! Кривлянье! Порнография! Безобразие!» — только и слышишь, чуть зайдет речь о так называемых «декадентах». Старомодные слова! Их повторяют, и никто уже их не боится. Не спорю, кое-что в декадентстве способно возбудить досаду, и в досаде не выбираешь слов; но потому-то и надо сначала успокоиться, присмотреться, может быть, даже полюбить этих и не в меру презираемых и порой не в меру превозносимых людей, — только тогда и увидим, что они такое.

Оба альманаха изданы в Москве. Ни Скорпион, ни Гриф не могли бы родиться нигде, кроме Москвы. Странно, но несомненно, что декадентство московское хотя бы с петербургским почти ничего общего не имеет. В Петербурге оно, занесенное с Запада, западным и осталось — утомленным, утонченным, сероватым и быстро вянущим. Петербургские декаденты — зябкие, презрительные снобы, эстеты чистой воды. Они боятся нарушения каких-нибудь приличий, очень держатся хорошего тона. Если иной, — случается, — разъярившись, начнет выкрикивать неподобное, не брезгуя приемами плебейских «листков», — то это уж разве выживший из декадентства. Тотчас же более молодые товарищи стараются затереть старческое шамканье — и все опять прилично, и мило, и серо, как петербургские улицы.

В Москве и улицы не те. Отчаянно звонят колокола в маленькой церкви где-нибудь на Маросейке, прыгает зеленый Ванька по рыжим ухабам, — а рядом высится белый-пребелый дом с длинными черными рогами и круглыми, как глаза вампира, окнами. В Москве декадентство — не одно убеждение, но часто и жизнь. Из чахлого западного ростка — здесь распустилась махровая, яркая, — грубоватая, пожалуй, — но родная роза. Декаденты, опираясь на всю мудрость прошедшего века, не только говорят: «Что мне изводится!» — но и делают, что им изводится, — и это хорошо, потому что тут есть какое-то движение, хотя бы и по ложному еще пути. Когда есть движение — есть и возможность развития, возможность найти настоящее, свое, не только взятое от более культурного Запада. Чужая культура к нам не прививается, мы тянемся к своей — хотя бы через варварские дорожки, полубессознательно; вот почему меня и радует грубая, варварская роза московского декадентства; это — невозможный, уродливый, но все-таки живой цветок; и ведь он — первый. Я верю, что многие из декадентов уже не удовлетворены им. А о тех, кто удовлетворен, — нечего жалеть. Они останутся на месте. И ведь они никому не мешают!

Конец ознакомительного фрагмента.