Песня

Иван Александрович Мордвинкин, 2021

Рассказ о преемственности поколений и о том, как вложенное семя веры может прорасти в сердце взрослого уже человека. Рассказ "сконструирован" по принципу обратной перспективы, как в иконописи (я художник-иконописец, не удержался "нарисовать" икону эксперимента ради). Здесь время представлено в двух фрагментах одномоментно. Главный герой – Савелий (Савл, если восходить к первоисточникам). Имя не случайное, всмотритесь.В качестве клейм на полях и для объемной "деформации" времени рассказ снабжен двумя флэшбэками, наполненными символами, доступными даже для ненапряженного внимания.С точки зрения сюжета рассказ посвящен главной песне суточного круга богослужения в Православной церкви.

Обустроенная в бывшем складе церковь выглядела наивно и даже невежественно. Грубая кладка могучих каменных стен с притыкающимися ступенчатыми подпорами и узкие бойничные окна — чем не древняя крепость? Но впечатления разрушались примитивностью «новодела»: дешевая, почти плоская крыша из волнистого шифера, криво и безвкусно скругленный купол, обитый потемневшей «оцинковкой», а в его завершии крест, даже для совершенно неверующего Савелия, очевидно неправильный, скроенный грубо и неграмотно.

Скрипнув невысокой деревянной калиткой, Савелий вступил в огороженный штакетным забором церковный дворик. В лицо жарко пахнул душный воздух, загустевший от землистых испарений недавнего дождя. Смешавшийся с приторностью клумб, разбросанных повсюду, он вдыхался тяжко, как дух старого дома, пропитанный тальком и запахами ветхой мебели.

— Здра-асти! — вслед за калиткой проскрипела согнувшаяся над одним из цветников старуха в белом ситцевом платочке и потертом мужском пиджаке. Кряхтя и охая, вначале опираясь руками о колени, она принялась распрямляться, то хватаясь за поясницу, то неосознанно ловя невидимую опору в воздухе, то вновь возвращаясь к коленям. Савелий двинулся было ее подхватить, но прямой дороги в лабиринте клумб не рассмотрел, а топтать вязкий и мокрый чернозем напрямую не стал.

Наконец, старуха «выровнялась» как могла, вынула из кармана мешковатого пиджака укутанные в платочек очки, надела и с интересом уставилась на Савелия.

— Христос посреди нас, — поведала она уже человеческим голосом и улыбнулась.

— Христос? Вы имеете ввиду Иисуса Христа? Ясно… — Савелию припомнились европейцы на диком берегу с их аборигенами. Двадцать первый век, а эти все верят в намертво выпотрошенные наукой постулаты. — Мне нужен начальник.

— Начальник? — старуха удивилась. — Чего начальник?

— Начальник всего этого, — он обвел взглядом церковный двор. — Этой организации. Как там? Батюшка… Священник… Кто главный у вас?

— А-а… Батюшка? Да, есть у нас батюшка. Отец Павел, — старуха вспыхнула любопытством, и поглядывая на Савелия, как бы приглашая следовать за ней, зашаркала в сторону грубой деревянной скамьи, раскоряченной под навесом у крошечной сторожки. Здесь она так же неспешно и неуклюже «приземлялась» на скамейку, повторяя те же движения, что минутой ранее, когда выпрямлялась над клумбой. Только теперь в обратной последовательности. Усевшись и поправив под подбородком узел платка, она снизу-вверх уставилась в лицо Савелия и, сложив руки на коленях, приготовилась слушать.

— У меня постановление. Судебное решение. Тут сказано… иеромонах Павел, — Савелия охватила мысленная брезгливость от погружения в детали церковной жизни. Он был атеистом спокойным и равнодушным к религиозности других людей, но предпочитал приличную от них удаленность. Как от сумасшедших, которых, хотя и жаль по-своему, но видеть неприятно весьма. — Иеромонах Павел… Это кто?

— Батюшка наш, Павел, — старуха расцвела добродушной улыбкой при упоминании знакомого имени. — Он у нас настоящий иеромонах: ходит путями Божьими. Такой он!

— Ага. Иеромонах — это батюшка. И как мне его найти?

— Батюшку-то? А его уж нету — служба отошла, и он убыл восвояси, — старуха снова поправила узел под подбородком, руками оперлась о лавку по обе стороны от себя и, улыбаясь как довольный ребенок, заболтала под скамьей ногами, обутыми в теплые тряпичные тапочки. Зацепленная носком ее обуви из-под скамьи, звонко тарахтя о неровности асфальта, выкатилась жилистая, отполированная частым пользованием старушечья палка. Старуха всплеснула руками: — Ах ты ж, ясное мое деревце! Хитрюга! Вона где ты прячешься! Ну ка иди сюда!

Она потянулась к палке, но уверившись, что довольно согнуться ей не в мочь, закряхтела, засуетилась, «разгоняясь» к подъему. Савелий быстрым движением подхватил «хитрюгу» и вручил хозяйке.

— Ой, спаси вас Господи! — старуха привычно уставила палку в землю и оперлась о ее верхний конец обеими руками. — Такая хорошая палочка — легенькая, крепенькая. Из Божьего дерева! Но прячется все время и шутит надо мною, — и она рассмеялась свистящим старческим смехом.

— Как же мне его застать, Павла этого, иеромонаха?

— А что за дело у вас? Ежели серьезное, то могу ему позвонить. У меня благословение есть, — и она восклицательным знаком выставила вверх намозоленный палец.

— Да серьезнее некуда: постановление суда о возвращении собственности владельцу, то есть мне, — Савелий тряхнул перед старухой папкой с документами, но бумаг показывать не стал — что толку с нее. — Все это имущество, включая участок и каменный склад, было передано церкви незаконно и принадлежит мне, как законному владельцу кирпичного завода. Звоните батюшке своему иеромонаху. Будем решать.

Старуха, в недоумении уперилась в лицо Савелия сквозь толстенные линзы очков и замерла как зависший старый компьютер со стеклянным монитором. Пришлось повторить:

— Я говорю, здание это возвращается вла-дель-цу. Вам придется выселя-аться, — на всякий случай Савелий произнес эти слова четче и громче, как при разговоре с глухим или умалишенным.

Старуха отшатнулась, удивленно выпучила глаза, которые и без того сквозь мощные очки выглядели совиными, испуганно и наиграно весело возмутилась, так же громко и растяжно произнося слова:

— Чего ж это вы «шумитя»? Я слышу-то хорошо! — и добавила тише, уже не обращаясь к собеседнику: — Соображаю только медленно…

Напряженное размышление и впрямь давалось ей туго, и она пристально и оценочно принялась разглядывать выставленные вперед ноги. Наконец, налюбовавшись своей обувью и почавкав беззубым ртом, вслух пришла к выводу: — Хорошие тапочки. А у вас туфли… Туфли-то «похужее»…

Савелий покосился на ее обувь, потом на свою, помолчал в растерянности и повторил:

— Раз имеете благоволение звонить — звоните! — в его голосе появилось раздражение.

— Какое благоволение? А-а…! Благословение что-ль? Имею! А то как же? Сейчас позвоним. У меня и телефон имеется собственный. Сотовый, — из правого кармана она достала прозрачный пакетик, вынула из него такой же тряпичный сверточек, из которого извлекла увесистый кнопочный телефон. Положив его на скамью рядом с собою, старуха сняла очки, обмотала платочком и сунула в левый карман. Затем достала третий сверточек — это оказались другие очки, которые она принялась старательно долго усаживать на нос.

— Эти для ближнего бою, — старуха по-совиному сипло прокудахтала смешок и вновь полезла в карман. На этот раз в ее руках появился замусоленный блокнотик в тонкой картонной обложке, для прочности всплошную оклеенной скотчем.

— Та-ак… Батюшка… Батюшка… — блокнот оказался ее телефонным справочником. Савелий невольно взглянул на потертую страничку — всего три номера. — Та-ак… Федоровна… Она «хворючая» у нас, так я ей названиваю, проведываю. А то, вдруг помрет? Нельзя ж бросить… Та-ак… Ага! А, нет… Это Колька… Вы Кольку знаете?

— Нет.

— А и зря. Хороший он парень, честный. Хотя и с характером, но это с детства у него… Ох и похлебал он горюшку с малюшку… Приписал себе чужую вину, его и посадили. Да на долго… Через то и семью потерял, и здоровье, и годы. Да что уж… Колюшка…

Наконец, добравшись до номера батюшки, она списала его на дисплей телефона, сдвинула платок, поднесла телефон к уху, и воспрянула торжественно — осанка ее выровнялась, подбородок приподнялся:

— Гудит! Стало быть, вызов пошел… — заговорческим шепотом объяснила она Савелию, замерла и напряженно уставилась в пустоту перед собой. Наконец, батюшка поднял трубку, и старуха встрепенулась и ожила.

Конец ознакомительного фрагмента.