Сказки фея Ерофея

Иван Быков

Роман «Сказки фея Ерофея» восполняет острый дефицит современной педагогической литературы. Сложный период подросткового становления. Выбор целей. Поиск собственного назначения в мире, который не всегда добр по отношению к идущему по тропе жизни. На этом пути ждут открытые и закрытые двери, светлые и темные зеркала, Темный лес, таинственные подземные гроты, холодные ручьи и жаркие, испепеляющие лучи. Ждут пропасти и соблазны. Ждут неожиданные помощники и беспощадные преследователи. Сумеет ли главный герой верно поставить цель и добраться до мечты, через тернии — к звездам? Временные рамки романа охватывают тридцать лет из жизни главного героя — от пятнадцати до сорока пяти. Каждый год — веха на пути. На пути сквозь мистические свершения, сказочные открытия, неодолимые (на первый взгляд) препятствия. Ежегодное, ежедневное напряжение — напряжение жизненного выбора. Выбора подростка, юноши, мужчины. Напряжение мужской ответственности — за себя, за свою женщину, за свою семью, за след в истории, за осознание самой сути гордого звания Человек.

ЧАСТЬ 2

МИР ДВЕРЕЙ

Только люди, которые вступают в сферу таинственного,

открывают двери за дверями тайны и неожиданно

обнаруживают себя не в обычном мире,

который лишен смысла, а в сказочном краю, где все так

значительно, так поэтично, так музыкально, так прекрасно.

Ошо. «Мастер: Размышления о преображении…»

Глава 7. Зверек Позднолег

Ка-Це вежливо посторонилась, пропуская хозяина. Дверь открылась легко, без скрипа. Антон быстро, чтобы не передумать, шагнул за порог.

— Счастливого пути! — прозвучал за спиной голос фея Ерофея.

Антон обернулся, но на пороге сидела только «куцая» кошечка пестрой масти — сидела и улыбалась. Светлая полоса дверного проема сузилась в нить, после чего и вовсе погасла. Ка-Це осталась в той жизни — в холле дома на Кисельной, 8. И пусть теперь это было не привычное помещение, а «холл десяти дверей», но Антон вдруг ощутил, что не может набрать воздуха в легкие, — так могуче сдавила горло черная тоска утраты. Переступив за порог, юноша попал в новый мир и оказался при этом в полной темноте. Все прежнее, родное, знакомое осталось там, за порогом, вместе с трехцветной кошкой. Антон стоял, стараясь не шевелиться, и прислушивался к собственным чувствам — пытался распознать в окружавшем его небытии хоть крупицы света, звука или движения.

В черном ничто зародилась маленькая желтая точка. Вновь проснулись в памяти стихотворные строчки про «первую зореньку» из новеллы Альфреда Бестера. «Я в космическом вакууме, а это Венера», — решил про себя Антон, но через минуту понял, что ошибся, — желтая точка обернулась тусклым огоньком ручной лампы. Лампа была какой-то древней конструкции — вместе с ее светом пришли запахи копоти и керосина. Желтое скачущее пятно света выхватывало из темноты мозаичные отрывки изображения, которые темнота через секунду снова жадно поглощала. Антон никак не мог соединить части увиденного воедино. Выходило что-то совсем уж несуразное.

Вот косматые лоскуты звериной шерсти — длинной, как у росомахи или овцебыка (этих животных Антон видел только на картинках и фотографиях, но знал, что у них длинная шерсть). Только может ли овцебык сжимать копытом раскачивающийся керосиновый фонарь? А вот другой обрывок картинки — печальные глаза, совершенно человеческие, совершенно уставшие. Вот уши, торчащие из-под клочьев шерсти, острые, как у кошки. Но торчат они не на макушке, а по обе стороны головы, как у человека. Вот босые ноги с большими пальцами гротескной величины. Но нет ни ног, ни тела, нет даже шеи — ступни движутся прямо под подбородком. Рук тоже не видно, однако они есть — спрятались в густой шерсти, в правой — керосинка. Лицо вполне человеческое: полные губы плотно сжаты, но уголки приподняты в подобии грустной улыбки; величественная глыба носа; тяжелые косматые брови… Вот только глаза — мешки под ними спускались каскадами до самых губ, совершенно скрывая под набухшими волнами те части лица, где прилично было бы находиться щекам. Из-за этих мешков мистический лик обретал сходство с физиономией гамадрила, виденного, опять-таки, на фото или в документальных фильмах о природе.

Существо остановилось в полутора метрах от Антона. Керосиновый фонарь качнулся несколько раз и застыл. Теперь круг лимонного света четко вырисовал правую половину лохматого незнакомца, но при этом надежно укрыл его левую половину непроницаемой тенью. Так загадочная фигура стала похожа на Луну в средней фазе, когда линия-терминатор делит лунную поверхность пополам.

Молчали минуту-другую, потом гость из темноты устало вздохнул и произнес:

— Поздно лег.

Антон не разобрал, с какой интонацией прозвучало изречение. Незнакомец мог попросту констатировать факт, говоря о себе, или же задал вопрос и теперь ожидал ответа. Юноша выбрал тот вариант, который показался ему более вежливым.

— Я еще вовсе не ложился, — ответил Антон и на всякий случай улыбнулся.

— Знаю, — незнакомец вместо кивка опустил и вновь поднял тяжелые веки. Действительно, как можно кивнуть головой, если голова покоится не на шее, как положено, а сразу же на огромных ступнях? — Знаю. Ерофей меня предупредил. У тебя, мальчик, очень опытный и заботливый фей.

Антон пропустил мимо ушей нелестное в пятнадцать лет обращение «мальчик». Не то время, не то место и собеседник не тот, чтобы играть с ним в обиженного. Более разумным было бы выяснить, с кем все-таки имеешь дело.

— Меня зовут… — начал было Антон.

— Знаю! — прервал собеседник. — Зовут Антон, папа — Нестор, мама — Нина, проживаешь в доме восемь по улице Кисельной, учишься в выпускном, но так еще и не решил, куда будешь поступать. А пора бы! — вот так, неожиданным наставлением, «лохматый» закончил доклад, который одновременно был похож и на цыганское гадание, и на донесение какого-то частного детектива или агента службы безопасности.

— А Вы?.. — робко спросил Антон.

— А я поздно лег, — собеседник не мог пожать плечами — не было никаких плеч, поэтому он лишь вздернул брови.

— Это заметно, — Антон не выдержал и съязвил: уж слишком впечатлили его невиданных форм и размеров мешки под глазами у незнакомца.

— Шутишь? — незнакомец тоже решил не обижаться на колкости подростка, лишь приподнял уголки полных губ еще выше, устало изображая улыбку. — Все так шутят. Может, потому меня так и прозвали — Позднолег.

— Позднолег — это Ваше имя? — запоздало догадался Антон.

— Именно! — провозгласил собеседник торжественно. — Я — зверек Позднолег! — а после заговорил быстро, немного сбивчиво, как бы оправдываясь:

— А что такого? Что плохого? Чем не имя? Есть же Пеппи Длинныйчулок. Считаю, что Позднолег ничем не хуже.

Антон хотел напомнить, что Пеппи Длинныйчулок — лишь плод фантазии Астрид Линдгрен, но вовремя осекся: Позднолег ведь тоже не совсем реальный персонаж; во всяком случае, на улицах городка Антон таких никогда прежде не встречал.

— Ничего такого! — поспешил согласиться Антон. — Может, Вас прозвали Позднолег за то, что Вы поздно ложитесь спать?

— Я вообще не ложусь спать, — проворчал Позднолег и неожиданно продекламировал:

Если ребенок с поэзией дружен,

Сон для него абсолютно не нужен!

Антон смутно помнил эти строки — они звучали в каком-то мультфильме. Но причем тут этот лохматый зверь? На ребенка он уж точно похож не был.

Конец ознакомительного фрагмента.