История села Мотовилово. Тетрадь 18. 1935-1940

Иван Васильевич Шмелев (2024)

Дневник русского крестьянина Шмелева Ивана Васильевича, в котором он описал историю родного села Мотовилово, Арзамасского района, Нижегородской области.

Весна. Работа в поле. Митинг о займе

Стоял февраль. А в феврале, как говорится, по земле гуляют три друга: мороз, метель и вьюга. Морозы, особенно ночами, сурово, по-зимнему, давят землю, а на смену им метель откроется, а то вьюга нагрянет — запуржит, закуралесится кругом, что свету вольного не видно: и снизу дерёт, и сверху снегу подбавляет! В такое непогожее время буйный ветер с особенным остервенением разгуливается по полям и селениям, яростно швыряет по закоулкам, огородам и задворкам, найдя дыры в заборах и кровлях, с лихостью наметает сугробы и бугры снега, словно из-под жёрнова муки на мельнице. В конце же февраля, в ясные дни, на припёке покатится капель. Солнечный зайчик, пробравшийся через окно в избу, побродит-побродит по стене и сползёт со стены на пол, где светлым тёплым ласковым пятном начнёт путешествовать по половицам. А к вечеру снова заморозок, от капели на окрайках крыш образуются сосульки. А по ним, несмотря на уже наступающий заморозок, всё ещё скатываются последние капли.

Стоявший около угла своего дома Ванька наблюдал, как водяная капля, задержавшись на кончике, отделившись от отогнутого ветерком на бок заострённого кончика сосульки, упала в посеревший снег. Видимо, эта капелька была последней в этот угасающий день: сосулька больше не выделила ни одной капельки. Подкравшийся морозец обволок сосульку глянцевидным белёсым налётом, словно она была обмакнута в молоко. Обратил Ванька внимание и на то, как, громко шлёпая крыльями, с крыши соседского дома вспорхнул голубь. Он, с посвистом махая крыльями, снизился на дороге, присел к ещё не замёрзшей калужине пить. Как бы то ни было, а весна наступала вовсю. На курганистых овражьих берегах земля оголилась от снега. В лесу вокруг деревьев образовались окружные обталины, да и среди поля, на пригорках, появились небольшие проталины с колыхающейся под ветром прозимовавшей полусухой полынью и померкшей травой. Над этими проталинами, пробуя голос, робко пели вестники весны — прилетевшие уже жаворонки. Вслед за жаворонками прилетели и грачи. А в народе говорится: «грачи прилетели — не быть больше метели», «грач на дороге — весна на пороге», «грач на горе — весна на дворе». От близости весны повеселели и воробьи. Они взбудораженной ватагой с ошалелым чириканьем, шумно перелетая с дерева на дерево, лихо гонялись друг за дружкой, бойко о чём-то споря, волтузились между собою. Гуляя под окном с курами, два соседствующих петуха, с ревностью из-за кур, встречая весну, со злобой ринулись друг на друга: сцепившись в драке, беспощадно подшпаривали и клевали друг друга до крови.

Зачуя весну, ожившая от зимней спячки большая муха баламутно летала по избе. Тупо стукаясь о стены и перелетев на окно, она томно билась об стекло, стараясь вырваться наружу. Под напором весенних тёплых лучей солнца снег бурно таял. Талая вода взбаламученно собиралась в ключи, ручейки, устремлялась в реки, в моря и океаны. Вслед прилетевшим грачам в селе, порхая с дерева на дерево, появился первый скворец. Кто в детстве не испытал того чувства наслаждения, прикоснувшись голыми ногами к только что освободившейся от снега, пригретой ласковыми лучами весеннего солнца земле, тот не познал того умилённого чувства детского ликования при виде этого клочка оголённой земли, по-детски обрадованно называемого «летом». Вот эти-то клочки «лета» всюду запестрели по селу. Сани в дороге сменились на телеги. Только один Трынок, видимо, по предусмотрению, и то последним, проехал по уличной дороге на санях. По оголённой от снега дороге полозья саней, прилипая к оттаявшей земле, при тяжком усилии лошади продвигались вперёд медленно и рывками. Снег дотаивал не только в селе, но и в поле, где от зимней дороги остался только ледяной длиннотянущийся черепок, покрытый конским навозом. Летняя дорога, на которой виднелись зачерствелые прошлогодние глубокие колеи, оказалась не под черепком зимней дороги, а несколько в стороне от него.

Начало апреля, в этом 1935 году, было тёплым и солнечным. Река Серёжа от изобилия подгрудившейся талой воды наполнилась и местами вышла из берегов. Во второй же половине апреля наступило холодное время — выпал снег. Несмотря на конец апреля, а снег так валит и валит, как будто снова вернулась зима. В селе вроде бы тихо, а в поле разразился такой буран, что можно и с дороги сбиться. Под ногами лошади и полозьями саней снова крушно захрумкал тоненький ледешок. От сильного порывистого ветра озеро разбушевалось, гребнисто-пенистые волны торопливо и напористо налегали на берег, налетая на мостки, с буйным шлёпаньем бились о них, взбивая пузыристую пену. Предусмотрительно (от взбалмошного разрушительного порывистого ветра) застопоренные крылья мельницы визгливо и тоскливо скрипели, как бы просились в дело. В начале же мая установилась хорошая, тёплая, как по заказу, погода. В колхозе в полном разгаре весенний сев: сеяли подсолнечник — лафа ребятишкам. Как водится в это время вообще, государство объявило о выпуске нового займа под названием «3-й год второй пятилетки!», о подписке на который митинг собрали прямо в поле.

— То пятилетка в четыре года, то третий решающий, то четвёртый завершающий, а теперь вот эта…

— А сколько же будет этих самых пятилеток? — поинтересовался Ванятка Поляков у своего соседа Якова Забродина.

— А вот гляди: сколь на моём лаптю клеток — столько и будет пятилеток! — деловито, но с нескрываемым ехидством проговорил Яков, стуча своей клюшкой о голову лаптя. — А больше я тебе, Иван Андреич, ничего не скажу, а то в надыбы могут отправить!

На митинге порешили: выпуск займа приветствовать, всем как одному подписаться на облигации и принять все меры к распространению займа среди остального населения. Самое активное участие в этом деле принял Кузьма Оглоблин, подписался на большую сумму, а сам и не думал о выкупе облигаций.