История села Мотовилово. Тетрадь 8 (1926 г.)

Иван Васильевич Шмелев, 1971

Более 50 лет Шмелев Иван Васильевич писал роман о истории родного села. Иван Васильевич начинает свое повествование с 20-х годов двадцатого века и подробнейшим образом описывает достопримечательности родного села, деревенский крестьянский быт, соседей и родственников, события и природу родного края. Роман поражает простотой изложения, безграничной любовью к своей родине и врождённым чувством достоинства русского крестьянина.

Федотовы. Женитьба Павла

Время подошло. Надумали Федотовы Павла женить. Мать с отцом, через людей узнали, что невеста-то у Павла — Анка Крестьяникова. Дело было еще с осени, как раз на Кузьминки, надумали Федотовы капусту тяпать, на помощь пригласили Анку. Бабы капусту в колоде тяпают, а ребятишки, наслаждаясь, ели кочерыжки, с хрустом уплетая за обе щеки. Чтобы привлечь к себе внимание Павла, Анка, любезно улыбаясь, подала ему очищенный кочан. Павел тоже не остался в долгу, он незаметно от людей, с усмешкой, лаптем пощекотал Анкину ногу в икру. С этого момента они поняли друг друга. Так, они нечаянно познакомившись, врезались друг в дружку.

Вечером того дня, Павел, встретив Анку на улице одну, спросил ее:

— Как бы с тобой завести разговор, а потом завязать дружбу, а там, глядишь, и обоюдная любовь откроется.

Анка на это Павлу дала полное согласие. С Ванькой Шаталовым, встречаться домашние запретили, да и подруги ее застращали с ним встречаться наедине. Так она поразмыслила, лучше себе жениха, как Павел и не найти. Они в тот вечер загулялись до поздна и Анка вспомнив строгость старших в своей семье, с грустью проговорила Павлу:

— Кажись, мы с тобой загулялись, пора и по домам.

С того вечера и завязалась между Павлом и Анкой взаимная любовь. Надумав женить Павла, отец с матерью, чтоб заранее уладить дело, в сватне, для этого решили нанять Анну Гуляеву — она-то все дело уладит.

Анна Гуляева явилась к Федотовым как раз под обед. Вся семья сидела за столом, ели картошку из чугуна с огурцами.

— Хлеб да соль, — вежливо поприветствовала Анна хозяев.

— Просим милости обедать с нами! — из приличия пригласил Иван гостью.

— Нет, спасибо, я сичас только из-за стола, — соврала Анна, — А вам приятного вапетиту! — от души пожелал Анна обедающим.

— У нас и так вапетит — не жовано летит! — смеясь и потрясая козлиной бородкой, отшутился Иван. — Семья большая, целый чугун картошки с огурцами разыграли, и полчугуна похлёбки оплели. Только на стол подтаскивай. У нашей стряпухи нынче вся похлёбка выкипела, осталась одна гуща, она набузырила в чугун воды, мы ито в охотку все выхлебали, — облизывая ложку, балагурил с Анной Иван, разглашая стряпухину оплошность.

— А как в голодные-то годы жили, небось, брюха-то не распускали! — как-бы оправдываясь, вступила в разговор Дарья.

Анна, усевшись на лавке, зорко наблюдала за тем, что происходило за столом. Она пытующим взором осмотрела допотопную солоницу, вековечные, почерневшие от времени и выщербленные ложки, перекинула взгляд на загрязненный драный столешник. Иван заметя Аннин блуждающий взгляд, предусмотрительно завернул замызганный край столешника наизнанку, спрятав обличительную грязноту.

— Мы, ждавши, заждались свою корову. Кесь она и не отелится, наголодовались без молока-то, нарушать ее жалко, она у нас доморощенная, я сама ее теленком выпоила, а мясо-то блюдем к свадьбе, — высказалась Дарья.

— Что-то мне нынче занеможивается, жар во всем теле, должно быть где-то гриб схватил, — вылезая из-за стола и помолившись, зябко передернувшись всем телом, проговорил Иван, готовясь залезть на печь. Он притворно кряхтя полез на печь с намерением там погреться.

— А ты в бане попарься — весь гриб из тебя выпотится и боль, как рукой снимет, — участливо порекомендовала Анна.

— А бают в баню с грибом-то не ходют, — заметила Дарья.

— Что ты! — удивилась Анна, — я на себе испытала, я тоже грибом хворала, сходила в баню, там у меня пот выступил крупными пупырышками по всему телу, все прошло, и кашель кончился!

— Ну, и слава Богу! — согласилась с ней Дарья.

— Сергуньк, сходите-ка с Санькой в сарай, принесите оттуда вязанку соломы на подстилку скотине! — распорядился Иван, стараясь отослать меньших сыновей, с намерением избавиться от них при деловом разговоре с Анной о сватие.

— Санька-то у нас больно на язык-то востёр, при нем разговор хоть не заводи, живо все на улице разболтает, — неодобрительно высказался о Саньке отец.

— У него не удержится! — подтвердила и мать Дарья, как только Сергунька с Санькой вышли.

— Как-бы тебя Дорофеевна наладить сходить к Крестьяниновым насчёт сватии с ними побаить, — перейдя к деловому разговору, обратился с печи Иван к Анне.

— Как?! Очень просто, схожу и потолкую, все дело улажу, — охотно согласилась Анна.

— Ты быват, закинь словца два на эту тему. Узнай все, вынюхай и выспроси их хорошенько! — давая указания, напутствовал он ей.

А у Гуляевой Анны и без наказов редко, когда срывалось дело по усватыванию невест. Она своим словоохотливым языком почти всегда при сватие склеивала жениха с невестой воедино. Так и на этот раз, она с трепетом сходила к Крестьяниновым, все дело уладила.

Придя к Федотовым, она доложила Ивану с Дарьей:

— Все договорено — готовьтесь с рукобитьем.

Наутро, Павел, придя к Савельевым, доложил им:

— Я в мужики записался, вечор за меня усватали!

— Ну, вырядили? — спросил Василий у Павла.

— А как же, — ответил тот, — в три святителя будет запой, а свадьба во Встретенье! Оповестил Савельевых Павел.

После ухода Павла, вскоре к ним заявилась и соседка Анна Крестьянинова. Она поделилась с Любовью Михайловной о том, что Анку пришлось просватать.

— Ну и сватья вечор на нас напхалась, так мы и не отбоярились! — притворно жаловалась она соседям.

— Чай вам Анку-то не на засол оставлять! — высказала свое мнение Любовь Михайловна.

— И то дело! — согласилась Анна, — я и так боялась за нее, как бы парни не перепортили! — сокрушаясь, добавила она. — Теперь затеялась у нас свадьба, всего много спонадобится, все надо припасать, — заботливо хлопотала Анна.

И с жениховой стороны хлопот и разорений не мало, исстари так водится, надо к свадьбе приготовиться и невесте все справить, что выговорено при сватне.

В праздник «Три святителя», Павел со своей наречённой невестой Анкой сидел, как полагается, рядом. Он стыдливо, искоса поглядел на нее, заметил на ее лице добрую, миловидную улыбку, он ей ответил тем же. Она, скатав в руке из хлебного мякиша шарик, из любезности бросила в него, попала прямо ему в глаз. От боли он заморщился и наклонившись зажал зашибленный глаз ладонью. Она испуганно заволновалась, но он, выпрямившись, улыбчиво взглянул на нее, она облегченно тоже улыбнулась.

После запоя, в обоих домах, у жениха и у невесты деятельно развернулись хлопоты по подготовке к свадьбе, которая намечена на «Сретенье». Готовясь к свадьбе бабы хлопотали с тестом для пироженцев и курников, а мужики были заняты около самогонных аппаратов. Спешно гнали самогон.

Иван Федотов по делу отлучаясь от аппарата, деловито наказал своей Дарье:

— Смотри не проворонь! Много-то не подкладывай дров-то, как-бы бардой не пошла.

А Дарья, как на грех и проглядела. Отвернулась взглянуть на тесто, дрова разгорелись, огонь разбушевался, самогонка пошла бардой, испортив краснотой с полведра готовой продукции. По возвращении Иван пожурил Дарью за недогляд, а потом, смиряясь: «Вот тебе НА! за то, что наказал, она прозевала!», — улыбаясь, проговорил:

— Ну, не беда, на свадьбе и такую выпьют. Сначала-то будем угощать хорошей, а на версытку эту подадим. Пьяные-то мужики и эту вылакают!

— И это дело, им только подавай, без закуски высосут! — согласилась Дарья.

Накануне свадьбы перед девичником, Дарья хвалебно докладывала бабам-соседкам:

— Я на свадьбу, на закуску напекла два решета пироженцев, завитушек и курник состряпала во весь стол.

В день свадьбы, после венчания, молодых из церкви привезли на разукрашенных лентами и колокольчиками, лошадях. Павел и Анка, вылезши из санок, подошли под благословение Ивана и Дарьи, которые встречали молодых у широко распахнутых ворот с хлебом-солью. Вскоре в дом Федотовых пришли и сватья. Гости и хозяева взаимно перецеловались, и начался пир. После первого выпитого стакана гости за столами шумно разговорились, после второго запели песню, а потом, изрядно подвыпив, начали кто во что горазд. Беспрестанно заставляли молодых целоваться, сами лезли к ним — слюняво целовали их, заставляли молодых друг друга называть по имени и отчеству. Снова выпивали, пели, плясали, дурачились. Вздурившись от выпитой не в меру крепкой и мутной (от барды) самогонки, бабы развеселились вовсю.

— Ты что пьешь, а не закусываешь? — спросил сосед по лавке, Митьку Кочеврягина, участвовавшего здесь на пиру в качестве дальнего родственника гостя.

— Чай, я не играть сюда пришёл! — наивно ответил Митька.

— Ага, значит, ты сюда заявился, не закуску жрать, а самогонку лопать! — осуждающе заключил сосед, подметив то, что Митька без соблюдения нормы налегает на самогон. И даром не прошло. Под конец пира, совсем одуревший Митька взбаламутил весь пир, очумело размахивая руками, он ошалело и бессвязно орал во всю глотку, норовя ударить скромных, втихомолку сидящих гостей. Широко распялив рот он неистово орал:

— У нашего свата, голова космата, сват космами потрясёт мне в кастрюле поднесёт!

— Сват, а ты влей ему в хайло-то из банного ковша, может задохнётся, — предложил Ивану кто-то из гостей.

— Я не только из банного ковшика, я из кошачьего черепка выпью! — пьяно качаясь слюняво выкрикивая, гордился Митька.

Пьяные гости совсем очумели: барахтаются взаду избы около порога, неудержимо на ногах, как снопы брякаются на пол, как-бы готовясь наперебой занять место рядом с веником.

Глядит и не наглядится, примостившись на печи, обливаясь потом, посторонняя глядетельница Татьяна Оглоблина. Мимо ее взора не прошла ни малейшая подробность прохождения пира, и все выходки гостей попали ей на замечание.

На второй день свадьбы, Татьяне было, о чем поталакать с бабами на озере, во время ходьбы туда за водой с ведрами. И хозяину дома, где проходит свадьба, Ивану Федотову тоже есть о чем вспомянуть прошедший вчерашний день. Упохмеляя мужиков, сошедшихся к нему спозаранку, чтобы подлечить трещащие с похмелья головы, Иван громко глаголил: «Вчерашний день прошёл, для нас как гору с плеч свалили!»

— Ты вон как всех напоил, чуть ли не до усранова! — с похвалой хозяина, отозвался один из опохмеляющихся мужиков.

— А вчерась, гость-то Митка-то чего отчублучил?! — с довольной улыбкой на лице, осведомляя мужиков, проговорил Иван.

— А что?

— Вчера после пира почти что все гости из избы ушли, а он остался. Уж он ломался, ломался, из себя выкобеливая какого-то чумака, а потом подкарячился к порогу и давай сцать в угол, а там пьяный Селион спал, так он чуть ни на его намочил. Пришлось Митьку-то силком выдворить из избы-то, а он упирался как бык перед заколом, но у меня силы хватило: «Я те дам дурь свою выламывать!», — баю ему, да с этими словами как чубыркну его из сеней на волю!

После того, как отгремела длившаяся почти неделю свадьба, отец приступил к Павлу с такими словами: «Ну, парень! Раз женился, теперь остепеняйся, да берись за дело. Скапливай для своего хозяйства средства, скоро Ваньку или тебя от семьи отделим. Отгулялся, хватит за чужой-то спиной прятаться-то, ешлитвою мать!», — тряся головой и в такт этому своей козьей бородой, заливаясь веселым смехом, высказался при всей семье Иван. От внезапности и таких резонных отцовых слов, у Павла душа так и упала, а сердце в пятки ушло. Особенно его страшили слова отца: «Раз женился, теперь запрягайся в хозяйство!». «Назвался груздем — полезай в кузов! Недаром я сегодня утром стал собираться, в обмешулках, рубаху на себя задом наперёд накинул», — задумчиво высказался Павел.

— Хоть и бают: «в большой семье в тесноте, но не в обиде», а придётся которому-нибудь из вас из семьи выметаться, — продолжая разговор, о разделе, шутливо продолжал высказываться Иван.

— Потому, что в большой семье, как в котле кипит, а толку мало, — деловито заключил он.

— Рази, Паньку-то, мамка-то от себя отпустит, он маменькин сынок, — с недовольством высказался Ванька.

— Ну! ты, похлёбка! Помалкивай! — грубо обрезал его Панька.

— Ты что его так-то! — упрекнула Паньку мать.

— А он чай што!

— А ты чай што?

— А он чай што!

— А ты чай што?

— А он чай што, — не уступал матери Павел.