Дочь за отца. Зов крови

Иван Державин

Героиня повести «Дочь за отца» – девятнадцатилетняя москвичка, недавно вышедшая из больницы, в которой пролежала шесть лет на грани жизни и смерти после зверского надругательства над ней. Не такая уж редкая трагедия в девяностые, да и в наши годы в России. Но не каждая дочь после пережившего отважится на поиски бесследно исчезнувшего сразу после той страшной ночи отца. А она отважилась.

Глава вторая

В ту ночь, после разговора с Мытаркиным, Лида увидела во сне плиты. Ими было усеяно все поле, а она как бы парила над ним. Плиты шевелились, как трава от ветра. Месяца через два после исчезновения папы он явился к маме во сне и пожаловался на тяжелую плиту, которая давит на него. Мама ходила к знахарке. Та сказала, что лежит он под толстой плитой, а покойники не любят, когда на них давит тяжесть, вот он и попросил, чтобы она сняла с него эту плиту. А как ее найти, знахарка не знала.

Постепенно мама примирилась с тем, что папу уже не найти. Но Лида никак не могла, а после разговора с режиссером поняла, что обязана что-то делать.

Только, как и что, вот в чем вопрос. И с кого начать?

Она решила все-таки начать с Игоря. Во-первых, он был единственным, кого она видела. Во-вторых, она так и не смогла заставить себя поверить, что организатором насилия над ней был он, как это утверждал приезжавший к ней в больницу следователь. Он задал ей единственный вопрос: был ли там Игорь? Говорить она не могла и кивнула, за что он ее поблагодарил, сказав, что это очень важное показание, полностью доказывавшее вину Игоря как организатора преступления, которое у него, как оказалось, было не единственным. Не пояснив, что он имел в вижу, следователь быстро уехал и больше не появлялся. Она до сих пор не знает, чем закончился суд над Игорем, и осудили ли других. Никто на нем не был: она — понятно, почему, мама не вылезала от нее из больницы, а папа к тому времени уже исчез.

Проще всего было позвонить Игорю домой и узнать, что с ним. Если он в тюрьме или сидел в ней, то это подтвердит ее догадку, что он был такой же жертвой, как и она. А если с ним ничего тогда не было, значит, он и был организатором.

Его номер телефона она никогда не забывала и несколько раз подходила к телефону в гостинице, но что-то ее удерживало. Нет, она не боялась, что он мог с ней что-то сделать: страшнее того, что с ней сделали, уже не может быть. Она опасалась, что ее появление в Сабурове могло спугнуть преступников да и встречаться там она ни с кем не желала.

Поэтому она хотела, как можно дольше не заявлять о себе

Она все продумала. Несколько недель она внимательно наблюдала, как гример-художник Камелия Спиридоновна работала над ее лицом, превращая его, то в пожилую американку, то в двенадцатилетнего мальчишку, то в красавицу Риту спешившую на свидание.

Оставалось лишь дождаться, когда Мытаркин ее отпустит в Москву. Каждый вечер туда кто-нибудь обязательно уезжал, и она могла бы съездить домой и раньше, но лишь на ночь, а ей нужен был день, лучше не один. Наконец он сказал ей, что у нее свободны целых два дня. Андрей знал об этом, но даже не предложил ей поехать с ним, а Саша специально отпросился для того, чтобы отвезти ее.

Вот уж с кем ей всегда было хорошо. Они могли обменяться за всю дорогу лишь парой слов, а ей казалось, что они все время разговаривали. Ей даже казалось, что и об Андрее они поговорили, хотя Саша так ничего и не спросил.

Высадив ее у дома, он сказал, что будет ждать ее на этом месте завтра в восемь вечера и, кивнув, уехал.

***

Ей не составило труда состарить до неузнаваемости свое лицо, после чего подобрать под него одежду из маминого гардероба.

В Сабурово она поехала днем в расчете на то, что родители Игоря в это время должны были находиться на работе, а сам он в институте. Она почему-то была уверена, что, если он сидел, то из тюрьмы уже должен был выйти.

Для проверки она позвонила ему домой со станции метро «Каширская» и, убедившись, что там никого нет, смело поехала к его дому. Там она поднялась на его этаж и позвонила в соседнюю квартиру.

Прежде, чем впустить ее, женский голос долго пытал, кто она и зачем. Она сказала, что приехала издалека, давно не видела Елену Николаевну и хотела бы узнать, как у нее дела.

В квартире, помимо впустившей ее старушки, в кресле сидел седой старик, так ни разу не приставший. Судя по тому, как старушка заботливо прикрывала его ноги пледом, вероятно, они у него не ходили. Зато у него оказался зычный голос и говорил в основном он.

Они оба безоговорочно поверили, что она недавно вернулась из Новой Зеландии, откуда послала Елене Николаевне с десяток писем, не получив ответа. Ее номера телефона она, к сожалению, не знала и поэтому приехала узнать, что случилось.

Старушка открыла было рот, но старик ее опередил и закричал:

— Ничего не вижу удивительного в том, что она не получила ваших писем. С ними у нас прямо беда. Сначала ящики взламывали из-за газет. Когда их перестали выписывать, начали разносить рекламу и забивать ими ящики, а вместе с нею выбрасывать письма. За письмами сына мать каждую неделю бегает на почту. А за абонементный ящик опять же нужно платить, но другого выхода нет.

— А ведь у них какая беда приключилась, — вмешалась старушка, — ох, какая беда.

— Мать! — закричал старик так громко, что Лида вздрогнула. — Я что, по — твоему, немой? Сам не расскажу? Добавишь, когда скажу. — Он повернул лицо к Лиде. — А беда у них вот какая: Игорь в тюрьме, а отец его бесследно исчез.

— Как исчез? — вырвалось у Лиды. — Когда, куда?

Она настолько была потрясена, что забыла про свой голос, который до этого старила.

— Уже пошел восьмой год, как пропал. А куда, до сих пор никто не знает, — поспешно вставила старушка, поглядывая с опаской на мужа.

— Какого числа, не знаете? — тихо спросила Лида, почти зная ответ.

Они заспорили, причем старик трясся от гнева, когда старушка ему возражала. Лида почему-то больше верила ей и совсем поверила, услышав «начало июня». Ее папа исчез восьмого июня.

— За что посадили Игоря? — прервала она вопросом их спор и добавила, чтобы вызвать их на откровение. — Я знала его как хорошего вежливого мальчика.

На этот раз старик был начеку и не дал жене раскрыть рта.

— Цыц! — прикрикнул он на нее. — Ни полслова больше! Я был на суде, сам все слышал оттуда, а ты — от АГГ. АГГ — это одна гражданка говорила, — пояснил он Лиде. — А мы что, разве против, что Игорь был хороший и вежливый? Только был таким. Когда-то. И вот что сотворила из него ваша капиталистическая Новая Зеландия. А теперь вот и мы его строим, этот капитализм, будь он трижды проклят и те, кто надумал перенести его к нам. Мы уже пожинаем плоды его волчьих нравов. Сейчас таких Игорей у нас на каждом шагу. Вон на прошлой неделе двух девчушек живыми в землю закопали пятнадцатилетние новые русские. Пионеры и комсомольцы так никогда бы не поступили.

— Так что с Игорем? — напомнила Лида.

— Сидит за групповое изнасилование девочки из его класса и, как особо подчеркивал судья, с изощренной жестокостью. — Старик поднял палец. — Девочка, он сказал, так и не выкарабкалась, померла.

— Царствие ей, бедняжке, небесное, — перекрестилась старушка.

Лида почувствовала пробежавший по спине холод и забыла, что хотела спросить еще. А старик продолжал:

— Но это еще не все. На суде выяснилось кое-что еще. Оказалось, что она была у нашего Игоря не первая. До нее он с дружками еще одну изнасиловал. Только та, видно, не сопротивлялась, и ее не изуродовали до смерти. А эта, видно, была не такая, честь блюла, так ее взяли силой, и вот что из этого вышло.

Потрясенная Лида чуть не попросила у старушки стакан воды. Спохватившись, тихо спросила:

— И кто же была эта девочка? Я имею в виду первую.

— Тоже из его класса. Такая же малолетка. Но я ее видел и прямо скажу, правда, красивая девка, уже была ладная.

— Вы ее фамилию не помните? — Спохватившись опять, Лида пояснила экспромтом. — Я вот, почему фамилию спрашиваю. Ему девочка одна писала в Новую Зеландию. Мы еще с Леной над ним подтрунивали. Ее Аней звали, а фамилия у нее, кажется, Антонова. Это была не она, не запомнили?

Стараясь вспомнить, старик закрыл глаза и оскалил мелкие вставные зубы.

— Нет, никак не могу, — наконец честно признался он. — Мать, а ты не запомнила?

— Вспомнил, — язвительно проговорила старушка. — Куда ты без меня, решето без памяти? Я же тебе тогда еще говорила, что я с ее матерью работала на мясокомбинате. Она, может, и сейчас там уборщицей работает. Клавдия она Пиманкина. А как зовут дочь, чего тогда не знала, того и сейчас не знаю. Никакая она не Антонова будет, а Пиманкина, — пояснила она Лиде.

Зина Пиманкина была самой красивой девочкой в классе. Все девчонки завидовали ее длинным стройным ногам и кошачьим зеленым глазам. Но, насколько Лида помнила, Игорь был к ней безразличен. Выходит, врал? Она спросила:

— Она подтвердила на суде, что Игорь ее насиловал?

— Все рассказала дочиста, как было, — ответил старик. — Сначала он, потом напарник.

— Сколько лет Игорю дали?

— Восемь лет. Чуть меньше года осталось, — вставила старушка.

— А других на сколько лет осудили?

— Ни на сколько! — крикнул старик, не спуская сердитых глаз с жены. — Не поймали их. А он их не выдал. Видно, сильно его припугнули. И то, понять его можно. Через год сколько ему, мать, будет?

Подпрыгнув от радости, старушка подсказала:

— В мае двадцать ему было. Он Витюшке нашему ровесник. Это внучок наш, — пояснила она Лиде.

Старик похвалил ее взглядом и сказал:

— Вся жизнь еще впереди. А они ему, видно, пригрозили: «Выдашь нас — убьем». Вот он и не выдал. И правильно сделал. Скоро выйдет и опять возьмется за свое.

— А что говорили про исчезновение Михаила Игоревича? — спросила Лида.

— Если ты имеешь в виду милицию… вы извините, я к тебе буду на ты, ты для меня еще молода, то она ничего не говорила, пропал и пропал. Сейчас каждый день люди пропадают. А если ты Елену имеешь в виду, то она до сих пор придти в себя не может.

— Она работает?

— Работает продавцом на рынке, как и все сейчас.

— Когда ее можно застать дома?

— Только вечером. Днем она редко бывает.

— А что лично вы думаете об исчезновении Михаила Игоревича?

Старик, словно ожидал ее вопроса и обрадовался.

— А меня никто об этом не спрашивал. А я бы милиции сказал, ничего не побоялся. Мы ведь с Михаилом, можно сказать, дружковали. Оба заядлых рыбака. Он со мной многим делился. И удочкой, и наживкой и про Новую.. все забываю..как ее, он говорил, рядом с Австралией… рассказывал, какую там рыбу и на что он ловил, и, конечно, поделился горем, какое ему сын преподнес. Но он так и не поверил, что Игорь виноват. Говорил, что это кто-то нарочно ему подстроил. И все пытался угадать, кто это мог сделать. Я свое мнение ему уж не высказывал, чтобы его не расстраивать, что не кто-то, а капитализм во всем виноватый. Да и не убедил бы я его. За два дня до того, как пропасть, он забежал ко мне на минутку и сказал: «Кажется, я напал на след». Я ему говорю: «Беги в милицию». А он усмехнулся и ответил: «В милицию, говоришь? Это все равно, что на себе сразу крест поставить. Нет уж, говорит, мы как-нибудь сами попробуем найти истину». Больше я его не видел.

— Он сказал «мы». Кого он еще имел в виду?

Старик, не задумываясь, ответил:

— Я так понял, меня. Поэтому не спросил. Кого же еще? У меня тогда ноги еще ходили.

Лида взглянула на часы и, сделав вид, что спешит, быстро поднялась со стула. Поблагодарив обоих и не дожидаясь их вопроса, что передать матери Игоря, вышла, вернее выскочила.

***

В правление ЖСК он вошел с большим чемоданом, сразу обратив на себя внимание председателя правления, пожилой женщины с красным лицом.

— У вас там не бомба? — спросила она на полном серьезе, если не улыбнулась.

— Не бойтесь, я взлечу вместе с вами, — сомнительно успокоил он, ставя чемодан у стены, и вдруг улыбнулся.

Улыбка у него оказалась такая обворожительная, что не только председатель, но и все остальные женщины, стоявшие в очереди к бухгалтеру, тоже заулыбались.

Он подошел к столу председателя и сказал:

— Я прилетел с Сахалина и вот уже несколько ней разыскиваю Петровых, проживавших шесть лет назад в двести семнадцатой квартире. Вы не подскажете, куда они переехали? Новые жильцы ничего о них не знают.

— Они и не могут знать. Они уже третьи в этой богом проклятой квартире.

— Я знаю. Хозяин мне рассказал. У вас должен быть адрес тех, с кем Петровы обменялись.

— Чего нет, того нет. Все документы на эту квартиру были выкрадены Цукерманом.

— Они хоть живы, не знаете? О несчастье с дочерью я знаю. Она выжила?

— Лично я ничего не знаю. Я здесь недавно. Кто из вас знает, что с Петровыми. Где они? — громко спросила председатель.

— Я слышала, что девочка померла, а парня посадили на десять лет, — отозвалась женщина в шляпе.

Остальные промолчали. Он попрощался, поднял чемодан и вышел. Проезжая на машине мимо мусорного ящика, он бросил в него чемодан, который подобрал у себя во дворе на такой же помойке.

«Но еще не вечер, — сказал он себе. — Если она жива, я ее все равно разыщу».

***

Лишь к вечеру Лида пришла в себя от услышанного от соседей Игоря и надумала, что делать дальше. Для этого ей пришлось даже около часа побегать вокруг стадиона.

Теперь на очереди была Зина. Одно время Лида помогала ей по русскому языку и литературе. Как говорила сама Зина, она не имела привычку читать и делала много ошибок в диктантах. Их отношения всегда были нормальными, уравновешиваясь обоюдной завистью друг к другу: Лида завидовала красоте и росту Зины, та — ее способностям в учебе и художественной самодеятельности.

У Зины Лида надеялась узнать что-нибудь об Игоревых напарниках, будучи уверенной, что они были те же самые. Зина была крупной девочкой, и справиться с ней один Игорь не мог. Она могла запомнить бандитов.

Лида позвонила вечером. Трубку сняла Зинина мать. Предвидя такой вариант, Лида, все обдумав, решила не врать, и на вопрос, кто звонит, ответила, что училась с Зиной в лицее и зовут ее Лялей.

— Как Ляля? Петрова что ли? — не поверила мать. — Так ведь люди болтали, что ты давно умерла.

Услышать о себе такое было неприятно, и Лида возразила, как можно, бодрее:

— А я, как вы слышите, жива и здорова.

— Слышать-то слышу да только ты ли это? Зинка может мне и не поверить.

— Как у нее дела? У нее все хорошо?

— Да не плохо, вроде, не жалуется.

— Когда она будет дома?

— У нее свой дом есть. Фирма ей купила и квартиру и машину.

— Я бы хотела с ней поговорить. Вы не дадите мне ее телефон?

— Так сразу я не могу тебе ответить, хоть ты и Лялька Петрова, если не врешь. Она не велела мне никому раздавать ее телефоны и адрес.

— Мне очень нужно с ней переговорить. Может, вы ей позвоните и скажете обо мне? Вдруг, она не станет возражать.

После недолгого молчания мать нерешительно проговорила:

— И то правда, почему бы ей с тобой не встретиться? Такое тебе пережить. Считай, что с того света объявилась. Знаешь, что? Перезвони-ка ты мне минут через десять.

Услышав гудки, Лида выдохнула воздух. Похоронили ее основательно и, кажется, не очень рады, что она жива. «Значит, буду долго жить» — подбодрила она себя, но веселее ей не стало.

Через десять минут мать сказала:

— Ты сделай вот что: перезвони-ка снова, но уже через полчаса.

На этот раз Лида позвонила для верности с пятиминутным запасом и услышала:

— Она сказала, чтобы ты завтра подъехала сюда ко мне к десяти утра, раз уж ты мой телефон и адрес помнишь. Она будет тебя здесь ожидать. Сможешь подъехать?

— Смогу.

— Дом не забыла или подсказать?

— Я найду. Третий этаж направо.

— Значит, не забыла. А я тебя вспомнила. Ты такая вся маленькая, не то, что моя Зинка, кобыла. Вот беда-то, вот беда. Но моли бога, что жива осталась. Зинка мне не сразу поверила.

***

На территорию института он прошел вместе с абитуриентами, ничем не отличаясь от них. В отделе кадров ему сказали, что у них не было и нет преподавателя-филолога Петровой Галины Ивановны.

— Филолог Галина Ивановна до недавнего времени у нас работала, — уже у двери услышал он голос, — но она не Петрова, а Скалыга. Скалыга Галина Ивановна, тысяча девятьсот пятьдесят второго года рождения. А вы ей кто?

— Двоюродный племянник ее мужа Петрова Сергея Ивановича.

— Какие-нибудь документы, подтверждающие это родство у вас при себе есть?

Он развел руками и ответил, улыбнувшись:

— Нет. Я не знал, что это потребуется. У меня с собой только паспорт, но там я не Петров и не Скалыга.

Женщина задержала взгляд на его улыбке и сказала смягчившимся тоном:

— Вы извините, но она, когда уходила, попросила нас никому не давать ее телефон и адрес. Позвоните мне завтра, я попробую вечером с ней связаться. Вот вам листок, напишите о себе, чтобы она вас вспомнила.

— Спасибо, она из моих родителей вряд ли кого знает, а меня тем более.

Он повернулся и вышел. Однако, это уже была удача. Фамилия Скалыга — не Петрова, в Москве их должно быть не так много.

Их оказалось всего две: в Текстильщиках и в Тушино. Ближе к МОПИ были Текстильщики, и он поехал туда.

Войдя в подъезд вслед за старушкой, он вдруг разволновался и сделал вид, что пошел пешком. Но подниматься пешком до седьмого или восьмого этажа, где, по его подсчету должна была находиться ее квартира, он при таком сердцебиении не стал, а спустился и воспользовался лифтом.

Время было еще рабочее, но на всякий случай он позвонил. Не услышав ответа, он внимательно осмотрел замок и сделал вывод, что проблем с ним не должно быть: замок был советского производства и открывался ногтем. Из сумки, висевшей на плече, он достал отмычку и уже через минуту входил в бедно обставленную двухкомнатную квартиру. Уже одно это его смутило, так как, насколько он знал, у Ляльки была трехкомнатная квартира. Может, разменяли с доплатой на ее лечение, подумал он, обходя гостиную и спальню.

Он сразу понял, что Лялькой тут не пахнет. Ни одной ее фотографии он не увидел, а вместо нее везде, где только можно было повесить и поставить, были фотографии лопоухого и лупоглазого мальчишки от детсадовского до призывного возраста.

Вдруг он увидел в углу под иконой большую цветную фотографию и замер перед ней. На ней был снят десантник в берете и тельняшке. Угол рамки перерезала черная лента.

— Прости, друг, — проговорил человек вслух, глядя в глаза парня и поспешно вышел из квартиры.

Пока он дошел до машины, он выкурил две сигареты. Усевшись за руль, он взглянул на часы. Ехать в Тушино было поздно: кончался рабочий день.

К встрече с ней он должен подготовиться.

***

Лида не поняла, почему Зина не захотела дать ей свой телефон. Возможно, чтобы Лида не узнала, где она живет. По этой же причине не решилась она позвонить и сама, опасаясь, что у Лиды мог быть определитель номера. Который, кстати, у нее был.

«А я, дура, звонила прямо из дома, — выругала она себя. — Теперь мой адрес она может отыскать по номеру телефона. Ну и что? Пусть отыщет. Тогда почему она боится, что я узнаю ее адрес?»

Она продолжала об этом думать, подходя к пятиэтажной хрущевке на Борисовских прудах.

Дверь открыла сама Зина. Она стала еще выше и красивее. Возможно, она ночевала здесь, так как была в домашнем халате, растрепана и совсем без косметики, хотя еще в лицее увлекалась этим делом. Лиде она показалась расстроенной или обеспокоенной, а может, и встревоженной.

Лидино лицо тоже не излучало радость. Его скорбную бледность подчеркивал по-монашески повязанный черный платок, закрывавший пол-лица. В сочетании с ним ее огромные глаза казались совсем темными. Большие круги под ними, пепельные губы с траурной окантовкой, черное до пят платье и грубые мужские ботинки говорили о том, что жизнь Лиды была далека от радости мирской.

— Ты что, монашка? — спросила удивленно Зина, когда они после объятий и поцелуев прошли в единственную комнату.

— Каждый сейчас устраивается, как может, — ответила смиренным голосом, усаживаясь на стул, Лида. — Везде, куда бы я ни обращалась за работой, вначале требовали с меня деньги, обещая золотые горы потом. А денег у меня нет, да и в принципе я не понимаю, зачем должна их платить. Только в два места меня брали без предварительной оплаты: в публичный дом и в церковь. Так как после того, что со мной сделали, я на всю жизнь возненавидела мужчин, тем более близость с ними, то сделала свой выбор на церкви. И должна сказать, не прогадала: на еду хватает и к богу ближе. А у тебя как? Как я поняла из разговора с матерью, ты тоже неплохо устроилась, если тебе дали квартиру, машину.

— Как дали, так и отберут, если тоже возненавижу мужчин, — ответила Зина и потянулась к сигаретам. — Ты не куришь?

Лида покачала головой и сказала:

— Я о тебе лишь вчера узнала. Когда это случилось?

— Для тебя это очень важно? Я бы не хотела об этом вспоминать.

— Да, для меня это очень важно, потому что я ищу своего отца.

— А где он?

— Он исчез через месяц после той ночи.

Зинины глаза округлились, сделавшись почти желтыми в лучах утреннего солнца.

— И…и до сих пор его нет? — спросила она.

— Нет. Он хотел найти наших с тобой насильников, за что его убили. Я думаю, и с тобой и со мной были одни и те же. Сколько их было у тебя?

— Как и у тебя трое. Игорь и после него еще двое.

— Ты их видела?

— Только одного Игоря.

— У тебя было с ним свидание?

— Можно сказать, свидание. Я попросила его принести мне легкую книжку на английском языке. Он предложил передать ее мне вечером у почтового отделения. Мы встретились и пошли гулять. Дошли до пруда. Там сели на лавку и стали целоваться, а потом он полез мне под юбку. Я, конечно, стала его отталкивать, и тут кто-то накинул мне на голову мешок и зажал рот. Меня сунули в машину, там мешок сняли и завязали глаза. В каком-то доме мне кто-то приставил ко лбу пистолет и спросил, хочу ли я жить. Я, конечно, хотела, и тогда мне приказали быть послушной. Как я поняла, этот с пистолетом ушел, а подошел другой, положил меня на кровать и стал раздевать. Когда я попробовала брыкаться, он стал бить меня по щекам, и я перестала сопротивляться. Он дораздел догола и стал больно щипать и кусать сиськи, по-собачьи поскуливая, а когда я закричала от боли, опять стал бить и елозить по мне, суя свой хрен во все дырки, только что в нос не засовывал. В какой-то момент, когда я крутила головой, повязка сдвинулась, и я увидела Игоря. Помнишь, мы его еще князем называли? — Зина усмехнулась. — Сволочь он, а не князь.

— В какой момент ты его видела? Когда скулил или позже?

От Лиды не ускользнуло, что Зина слегка растерялась. Чтобы скрыть это, она быстро поднялась и взяла с комода сигареты. Нервно закурив, она вернулась к столу и сделала несколько затяжек.

— Не знаю, как тебе это сказать, — проговорила она. — Да, я видела его и когда он кусался и когда ласкал меня. Скрывать от тебя я не буду, он мне нравился, как и всем девчонкам класса, я бы ему и так дала и хотела этого, но когда я увидела его скулившим и кусавшим, возненавидела его. А когда он вдруг стал целовать меня, продолжая делать свое дело, я испытала такое наслаждение, что опять полюбила его. Потом я поняла, что это у него такой метод траханья: сначала делать больно, а потом ласкать. Сознайся, у тебя тоже так было?

Вместо ответа Лида спросила:

— Он тебе ничего не говорил?

— Чтобы себя раскрыть? А тебе говорил?

Что-то заставило Лиду соврать:

— Тоже нет. А как вели себя другие?

— Что ты имеешь в виду?

— Тоже скулили, мяукали, хрюкали, ревели?

— В основном сопели и пыхтели. Главное, не били. Наверное, потому, что я их во всем слушалась и не сопротивлялась.

Лида в какой раз попыталась вспомнить слово, которое выкрикивал один из бандитов, не вспомнила и решила не спрашивать о нем Зину. Вместо этого она заметила:

— Ты сказала, что повязка у тебя сдвинулась сама. Ты могла видеть и других.

— Господи, что ты пристала? — рассердилась Зина. — Может, и могла бы, да боялась, что они могли это заметить.

— Ты, Зина, на меня не обижайся. Я тебя потому расспрашиваю об этом, так как уверена, что до Игоря у меня был еще один, тот самый, который скулил и кусал.

— Ничего подобного, был один Игорь, это у него метод такой. Он ему в Новой Зеландии научился.

— А какой голос был у того, кто приказывал тебе, что делать?

Лида хотела также спросить, не показалось ли Зине странным, что его голос исходил откуда-то снизу, словно от карлика. А еще она тогда обратила внимание на интонацию его голоса при разговоре со скулившим бандитом, как с ребенком. Зина не могла не заметить и того и другого. Но спросить ее об этом означит подсказку. Она сама должна сказать об этом.

Но ответ Зины разочаровал Лиду:

— Нормальный у него был голос, хотя мурашки от него по спине бегали, особенно, когда он предупреждал, чтобы я никому не рассказывала. Пригрозил убить мою мать, а мне в следующий раз засунуть еловые шишки. Как тебе. Может, ты очень сопротивлялась им?

— Мне тоже хотелось жить.

— Тогда я не знаю, почему они с тобой так поступили. Я имею в виду эти шишки. Может, Игорь им мало заплатил, и они, чтобы насолить ему, придумали от злости шишки и повсюду разбросали ваши фотографии, а мне приказали подать на него заявление в милицию и написать, что увидела, мол, его фотографии с тобой и решила наказать его, не побоясь, что за это он убьет меня. А мне и вправду было жалко тебя до слез и хотелось хоть как-то помочь. И тут я узнала, что они и меня фотографировали, и велели тоже приложить к заявлению. Я сопротивлялась, а куда денешься? Две я сохранила.

Зина поднялась и достала из-под комода пакет с картонной папкой. Из нее она вынула фотографию и подала Лиде. На одной Игорь лежал на Зине в ее объятиях. Его голова была откинута назад, лицо с закрытыми глазами и приоткрытым ртом застыло в явном наслаждении.

— Это нас сфотографировали в тот самый момент, когда я его увидела. Видишь, повязка на левом глазу сдвинута?

Лида бегло взглянула на фотографию, спросила:

— Разве руки у тебя не были привязаны к лавке?

— Нет. Я не сопротивлялась, как ты. У меня есть две фотографии с тобой. Хочешь посмотреть?

На миг Лида растерялась, но сказав себе: « Ради отца я пойду на все», — и протянула руку. На одной фотографии хорошо была видна кровь на ее искаженном лице, груди и на внутренней стороне ляжек раздвинутых ног. Голый Игорь дотрагивался пальцами до ее кровавой груди. На другой они были засняты в момент той самой близости, которую она помнит до сих пор.

— Это все, что у тебя есть, я имею в виду со мной?

— Да, только эти две. Но на суде твоих было девять, моих — три.

— Я заберу мои? — Увидев кивок Зины, Лида подавила желание порвать фотографии и положила их в сумочку.

Зина тоже сунула фотографии в папку и вернула пакет под гардероб. Усевшись за стол, она поинтересовалась:

— Где ты пропадала все эти годы?

— Сначала долго лежала в больнице, а домой вернулась уже в другой район. Папа сразу обменял нашу квартиру. Почему не показывалась здесь, думаю, тебе не надо объяснять.

— О, это я испытала на себе сполна. Сразу стала блядью и проституткой. Это сейчас из нас сделали бы героинь. Показывали бы по телевизору. А на меня тогда еще показывали пальцем и говорили: «Вон идет трахнутая хором». Если бы не Эдик, я не знаю, как все это пережила бы. Он меня поддержал тогда. — Зина поднялась и принесла из кухни бутылку вина с двумя рюмками. — Давай выпьем. Главное, что ты жива. А то мы тебя уже похоронили. На суде все так думали.

— Мама твоя мне об этом уже сказала. — Лида взяла рюмку и пригубила. — Потом ты разговаривала с ними только по телефону, когда они тебе велели, что делать? Или встречалась с ними?

— Нет, они мне звонили.

— С тех пор они о себе не напоминали?

— Нет, но иногда мне казалось, что за мной кто-то следит, а в последнее время я даже в этом уверена. Эдик говорит, что мне это кажется.

— Ты с ним до сих пор дружишь? Это он тебе устроил квартиру и машину?

— Дружишь, — засмеялась Зина. — Что ты имеешь в виду? Сейчас такого понятия нет, тем более у сына миллионера. Лечь с ним в постель мечтает каждая, только мало кому это удается, а чтобы с ним дружить… Пожалуй, одна я больше всех с ним спала. Если ты это имеешь в виду, то да, я и сейчас с ним дружу, за что у меня и машина и квартира. Это для него копейки. У тебя, как ни у кого другой, может быть не только это. Когда-то ты ему очень нравилась, помнишь? Он до сих пор иногда тебя вспоминает, а тогда даже переживал, готов был Игоря убить из-за тебя. Сказать ему о тебе? Его фирма по всей Москве разбросана. Он может тебя устроить поближе к твоему дому. Ты где живешь?

— В другом конце Москвы.

— Сказать ему?

— Нет, Зина, меня это не интересует. Я выбрала свой путь. Поэтому у меня к тебе убедительная просьба никому обо мне не говорить. И Эдику тоже. Я тебя очень прошу. Не хочу ни с кем встречаться. Тебе я позвонила только потому, что ты имела прямое отношение к тому делу.

— Боюсь, что оно еще не закончилось для меня. Игорю меньше года осталось. А у меня уже сейчас дрожат колени, потому что оттуда, как правило, выходят зверями. — Зина вновь налила себе и выпила одна. — А ты не боишься?

— Нет, не боюсь и даже хочу с ним встретиться, чтобы выведать о других. Я думаю, теперь он не станет их покрывать. И, если честно, я до сих пор не могу поверить, чтобы он оказался способным на такую подлость. Он мне казался таким идеальным. А какие у него замечательные родители!

— Предположим, отец его оказался не таким уж замечательным, — возразила Зина. — Даже не дождался суда над сыном и быстро отвалил за границу. Испугался, что из-за судимости Игоря потом не сможет уехать.

— Мать тоже уехала? На суде никто из них не был?

— Одна мать была. Отец ее бросил, уехал один. Ее действительно жалко. Стала, как старуха. Игорь, выходит, в отца пошел. Яблоко от яблони не далеко упало.

Лида поднялась, сказала:

— Спасибо тебе за то, что согласилась со мной встретиться, многое прояснив. Если не возражаешь, я свяжусь с тобой через твою маму, если вдруг понадобишься.

— А тебя как разыскать, если я что узнаю?

— Наверное, никак. Дома я практически не бываю, все время в церкви. А там телефона нет. Я сама тебе буду позванивать.

Зина проводила ее до лестницы и при прощанье вдруг шепнула, оглядываясь:

— С этой минуты ходи и смотри по сторонам. В том числе на машины.

Вернувшись в квартиру, Зина набрала по телефону номер и сказала:

— Вышла. Во всем черном, как монашка.

Положив трубку, она подошла к стоявшему на тумбочке магнитофону и выключила его. Вынутую кассету она положила в сумку, а взамен достала дорогой косметический набор и прошла в ванную.

Через пятнадцать минут она вышла оттуда ярко накрашенной и ослепительно красивой. На ней была белая кофта, едва прикрывавшая полную грудь с торчащими вверх сосками и замшевая юбка, не скрывавшая великолепные ноги.

Выйдя из подъезда, она села в стоявшую невдалеке шикарную иномарку и спросила полного молодого человека за рулем:

— Видел ее?

— А это точно она? Не подстава?

— Я вначале тоже так подумала. Но потом пригляделась и узнала ее. Она. Глаза точно ее, таких других нет.

— Она что, монашка?

— Говорит, что подрабатывает в церкви и молится. Что я тебе буду пересказывать? Сам все услышишь.

Она вынула из сумки кассету и сунула ее в магнитолу. Когда машина тронулась, из колонок послышался голос: «Ты что, монашка?»

Думая о странном предупреждении Зины, Лида обратила внимание на шикарную иномарку, стоявшую недалеко от Зининого подъезда и выглядевшую белой вороной на фоне отечественных машин. Подумав, что машина могла принадлежать Зине, Лида вздохнула. Ей тоже досталось, не приведи господь. Хоть и машина и квартира есть, а счастья тоже нет. Всех и всего боится. Почему-то уверена, что ее до сих пор преследуют из-за Игоря. Не понятно, чем она сейчас для них опасна. Если кого им надо преследовать, так это ее, Лиду.

Все еще думая об этом, она, войдя в автобус, глянула в заднее стекло и увидела, что от дома, прилегавшего ко двору Зины, отъехала синяя иномарка. Три остановки она плелась за автобусом, пока не обогнала и не исчезла впереди. Лида подозрительно оглядела вошедшего на следующей остановке бритоголового хорошо одетого парня и подумала, что такие обычно ездят в машинах. Заметив его рядом с собой в метро, она вдруг решила проверить его и в последнюю секунду выскочила из вагона. Она увидела, как парень метнулся к двери, наградив ее свирепым взглядом.

Кажется, Зина права, подумала Лида. Только что-то очень быстро началось. Ее удивило, что она нисколько не испугалась, лишь немного возбудилась.

Но нет худа без добра: парня она хорошо запомнила.

В вагоне она попыталась проанализировать услышанное от Зины, но мешали толкотня, голос диктора, объявлявшего остановки, шипенье открывавшихся и закрывавшихся дверей. Лишь дома в голове стало кое-что вырисовываться, в основном в виде вопросов без ответов.

Рассказ Зины с самого начала вызвал у нее недоверие, которое к концу еще больше возросло.

Хоть и с трудом, она допускала, что Игорь целовался с красивой Зиной, но чтобы он полез ей под юбку, вот это представить не могла.

И не могла Зина не знать, что до Игоря был еще кто-то. Тогда почему она так упорно настаивала, что он был один?

И про отца Игоря наплела, будто он убежал заграницу, бросив жену.

И теперь эта история с бугаем. Следил за Зиной, а, увидев Лиду, поехал за ней? Как он узнал, что она — это она? Прослушивался телефон матери?

Были и еще вопросы, ответы на которые Лида не знала. Ее успокаивало лишь то, что теперь одного из них она знала в лицо.

Тут она серьезно задумалась. Предположим, найдет она их всех, а дальше что? Заявит о них в милицию? А где доказательства? Без них милиция их выпустит.

Ответ на этот самый главный вопрос она не знала.

И все-таки она была довольна собой. Всего две встречи, а так много узнала. Только, к сожалению, ничего об отце.

***

Он припарковал машину у соседнего с предполагаемым Лялькиным домом и, выйдя из нее, оглядел дорогу, намечая пути отхода на машине. По дороге к дому он просмотрел все арки и выходы уже для пешего отхода. Зачем он это делал, он еще точно не знал, сделал скорее по наитию.

К его удовлетворению домофон в подъезде не работал, и дверь открывалась свободно. Понравилось ему и то, что квартира находилась всего на втором этаже.

Он был уверен, что на этот раз удача его не подведет и даже хотел, чтобы дома кто-то был. Но на его звонок никто не отозвался, и он, вздохнув, полез за отмычкой. Сегодня на нем была не кожаная куртка с молниями, а свободная синтетическая куртка, скрывавшая широкий пояс с карманами. Из одного из них он вынул отмычку, которой быстро открыл замок, тоже оказавшийся, как и в Текстильщиках, допотопным.

Войдя в квартиру, он сразу почувствовал, что нашел, кого искал. На столике под висевшим на стене телефоном лежала квитанция на газ Скалыга Г. И. А вот, что его озадачило, так это то, что в квартире не было ни одной фотографии. Лишь в углу гостиной рядом с иконой стояла фотография мужчины. Она была без черной ленты, и он облегченно вздохнул. Однако ему не понравилось, что в квартире совсем не было мужских вещей.

Он осмотрел письменный стол и в одном из ящиков нашел аттестат зрелости, выданный всего три месяца назад Скалыга Лидии Сергеевне. Лидии, а не Ладе. Ничего не поняв, он подошел к стенке и поискал альбом с фотографиями и папку с документами. На книжных полках ему попалась связка тетрадей по предметам одиннадцатого класса этой самой Лидии. Не нашел он фотографии и среди книг, а их было много, в том числе вузовских учебников по филологии. Это его подбодрило, и он прошел в спальню, где стал рыться в гардеробе, стараясь не нарушить имевшийся там порядок. Белье на полках и одежда на вешалках были исключительно женскими. На стуле сбоку от одной кровати лежали крохотные трусы и лифчик, явно девичьи.

И все же он отыскал альбом с фотографиями на антресоли между коридором и кухней. Он долго рассматривал одну фотографию, затем положил альбом на место.

В гостиной он поправил на столе бумаги и направился к двери. Его остановил звук ключа в замке.

Он быстро оглядел прихожую и вернулся в гостиную. Там он тоже окинул ее взглядом и спрятался в углу за торцем стенки, прикрывшись шторой, закрывавшей двери и окна лоджии. Чтобы его не было видно, он сдвинул на себя половину шторы.

Его удивило, что дверь долго не открывалась. Кроме того, ему еще в прихожей показалось, что звук, который он слышал, больше походил на скрежет отмычки. Если в квартиру проникнут грабители и начнут рыскать по ней, шансов остаться незамеченным у него практически не будет никаких. Все будет зависеть оттого, сколько их войдет. Даже двоих для маленькой комнаты будет много, не говоря уже о троих.

Он вынул из ножен пояса финский нож и развернул его. Но сначала он должен будет убедиться в их намерениях, а уж потом действовать мгновенно и решительно.

Шторы были толстыми и узорчато вышитыми. Он отыскал отверстие в узоре и прильнул к нему глазом.

Наконец послышался тихий стук, и в двери гостиной показался бритоголовый парень с пистолетом в выставленной вперед руке. Пистолет был с глушителем, а парень крепкого телосложения — типичный служака нового русского: охранник или наемный убийца. Пробежав взглядом по комнате, парень исчез, очевидно, чтобы проверить спальни и кухню.

Вскоре он появился опять и, остановившись посреди гостиной, уже более внимательно обвел ее глазами. На какое-то мгновенье человеку показалось, что их взгляды встретились, и он со всей силы сдавил рукоять ножа. Но парень отвел взгляд и подошел к стене, скрывшись из вида человека. Тот напрягся, приготовив себя к любой неожиданности.

— Короче, никакой тут монашки Лады Петровой нет, — послышался голос парня. — А опять какая-то гребаная Скалыга Лидия. Евреи, что ли?

Парень подошел к письменному столу и сразу вынул из ящика аттестат. Засунув его в карман, он достал оттуда маленькую пластмассовую коробочку и протянул руку с ней под крышку стола.

Тут его что-то насторожило. Он резко обернулся и забегал глазами по сдвинутой в угол шторе. На этот раз человек был уверен, что встретил взгляд парня. Он понял, что все решат доли секунды, в которые он должен опередить парня, воспользовавшись тем, что тот стоял в неудобной позе. Он откинул штору и бросился к парню. Зацепившись ногой за свисавшую до пола штору, он упал, однако в последний момент все же сумел изогнуться и метнуть в парня нож. Тот успел выпрямиться, развернуться и даже выхватить пистолет, но направить его на человека ему помешал нож, вонзившийся ему в живот по самую рукоять. Прогремевшие подряд два выстрела пришлись в сторону от человека.

Моментально вскочив, человек схватил стул и, прикрывшись им, прыгнул на парня. Тот смотрел на него налитыми кровью глазами и судорожными движениями пытался поднять руку с пистолетом.

Человек поставил стул, взял из рук парня пистолет и спросил:

— Ты на машине?

Парень замедленно кивнул.

— Там еще кто есть?

Увидев, что парень покачал головой, человек сказал:

— Пойдем, покажешь ее.

Он вынул из кармана парня аттестат и вернул в ящик. Затем достал из-под крышки стола подслушивающее устройство, сунул его себе в карман, а пистолет за пояс и поднял с пола две гильзы. Подойдя к шторе, он отыскал в ней две дырки и отколупнул из стены под подоконником сплющенную пулю. Он поискал глазами на полу вторую отрекошетившую пулю и, не найдя, вернулся к уже начавшему оседать парню. Подхватив его подмышки, он повел к двери. Тот с трудом переставлял ноги и тянул руку к ножу в животе.

— А вот это не надо. Ты живешь, пока перо не вынуто, — сказал ему человек, нажимая на кнопку лифта. — Вынешь и сразу откинешь копыта. Терпи, салага.

До самой машины они никого не встретили. Увидев ее, человек скривился. Он лишь один раз самолично проехал на иномарке при покупке машины, однако купил «Волгу».

В карманах парня он отыскал ключ от машины и удивился, что он был один, а не два, как у наших машин. Открыв заднюю дверь, он усадил на сиденье парня. Тот весь дрожал, как в ознобе.

За рулем человек довольно быстро разобрался, что к чему, и, повернувшись, спросил:

— Будешь говорить или тебя сразу отвезти в овраг?

Парень поднял на него глаза, но скорее всего не увидел.

— Говори быстро, кто и зачем тебя послал?

Губы парня зашевелились, и послышался шепот:

— Коее… в… онису.

— Успеешь в свою больницу. Задам вопрос по — другому. На кого работаешь?

Парень отвел взгляд в сторону.

— Понятно. Не хочешь говорить. Не хотелось бы, а придется перо вынуть. — Человек просунул руку между сиденьями к парню и коснулся рукоятки ножа. — Спрашиваю в последний раз. На кого работаешь?

Изо рта парня потекла кровь. Голова его дернулась и упала на грудь.

Человек приложил к его шее палец и выругался. Приподнявшись, он повалил парня на бок и вынул нож.

— Ты у меня молодец, не подвел в поединке с пистолетом, — проговорил он, вытирая лезвие ножа о полу пиджака парня. — Если бы не ты, я бы сейчас был на его месте.

Он сложил нож и засунул в карман пояса. Выехав из двора на дорогу, он направился в сторону кольцевой дороги. Проезжая мимо своей «Волги», он махнул ей рукой. Ему нестерпимо захотелось оказаться в ней и поехать, не оглядываясь, домой. Но тогда он подвел бы Лидию Скалыга или Ладу Петрову, которую когда-то звали Лялькой, если это одно и то же лицо. Он уже итак ее здорово подвел. Смерть парня ей не простят. Но чтобы ей не было еще хуже, он должен отвезти парня как можно дальше от ее дома. Лишь бы не напороться при этом на гаишников.

***

Лида решила что-то придумать, чтобы вырваться хотя бы на один день для встречи с матерью Игоря и с кем-нибудь из восьмого класса лицея. Чаще всего она думала о Коле, дружившем с Игорем. Именно о нем она вспомнила еще вот почему.

Она уже давно пришла к выводу, что ей был нужен надежный напарник, такой, как Максим. Как ни парадоксально, в голову ей первым приходил Игорь. Но его не было. И еще Саша. Однако его она не хотела вмешивать в свое личное дело, к которому он не имел никакого отношения, а еще потому, что он был связан с кино, ее единственной надеждой и радостью в этой жизни.

А Колю она вспомнила вот почему. Храбрее и смелее его она никого не знала. Они познакомились в пионерском лагере. Она была самой маленькой девочкой, а он самым маленьким мальчиком в отряде. В тоже время он был лучшим футболистом, а она лучшей участницей художественной самодеятельности. Может, поэтому они невольно сдружились. Коля ее оберегал и заботился о ней. Не раз он дрался с обижавшими ее ребятами. Он и в лицей пошел из-за нее, зарабатывая деньги на оплату обучения мойкой машин. Но странное дело, когда появился Игорь, Коля подружился с ним, хотя и знал, что Ляльке он нравился. Она была уверена, что они до сих пор могли поддерживать между собой отношения, и надеялась узнать об этом у матери Игоря.

Она очень ожидала эту встречу и все время о ней думала даже во время съемок, тем более, что там все походило на ее жизнь.

…Его дом находился в двух автобусных остановках от его работы. Она знала, что утром, если не шел дождь, он ходил пешком, а вечером всегда садился в автобус и всегда был не один. Вчера с ним были две женщины, а позавчера мужчина. Кроме того, вечером на улице было многолюднее. Поэтому она выбрала утро. К тому же, чтобы сократить путь, он ходил на работу дворами. Она повторила днем его маршрут. Дома стояли квадратами, подъездами вовнутрь. Между домами были разбиты маленькие парки с прямыми и широкими аллеями посередине, просматриваемыми из конца в конец. В основном по ним прогуливались матери с колясками, а остальные предпочитали извилистые диагональные тропинки. Одна из них огибала бывшую среднюю школу, ставшую ярко освещенной сауной с бильярдом или наоборот, бильярда с сауной, и непонятное пустующее строение с полуобвалившимся деревянным забором.

Лучшего места, на ее взгляд, придумать было нельзя. Если встать за забор, то заметить ее можно будет лишь, заглянув вовнутрь.

Она увидела его еще издалека. У него была запоминающаяся походка: широко расставляемые ноги, выдвинутая вперед грудь и откинутые назад плечи и руки. Убедившись, что сзади него никто не шел, она, выглядывая из-за угла дома, подпустила его поближе и перебежала к забору. Ориентиром его приближения служила ей его песня, которую он пел довольно громко. Вчера и позавчера он тоже пел, регулируя громкость близостью встречных пешеходов. Сегодня их не было, и он почти орал. Песни у него были ритмичные, в такт шагам, как у солдат.

Она взвела курок, ухватила пистолет обеими руками и, дождавшись, когда до него осталось не больше двух метров, вышла из укрытия и сходу выстрелила в его бочкообразную грудь, как учил Саша. Песня оборвалась, однако он продолжал двигаться на нее. Она отставила ногу назад для опоры и прицелилась ему в рот, из которого тогда вырывался рев. На этот раз он остановился и стал оседать.

Она нырнула в нишу, на ходу пряча пистолет в висевшую на плече сумку, пробежала мимо строения и вылезла через дыру в заборе. Оглядевшись, она обежала торец дома и подошла к припаркованной на пятачке двора Сашиной «девятке». Выведя ее и проехав несколько метров, она услышала крик «Стоп!» и послушно остановилась…

Мытаркин подошел к машине и открыл дверь с ее стороны. Появившийся за его спиной оператор спросил:

— Повторять будем?

— А ты как сам считаешь?

— Должно сойти.

Лида вылезла из машины, обернулась, ища глазами «убитого». Она не смогла избавиться от чувства, что выстрелила в него не холостыми: слишком реально у него выступила кровь на груди и лбу. Но почему на лбу? Она же выстрелила в рот. Неужели она промахнулась с двух метров?

Мытаркин обнял ее за плечи и сказал:

— На сегодня все. Завтра тоже можешь быть свободна. Я прямо сейчас еду в Москву, могу взять тебя с собой.

— Я бы с радостью, но не успею переодеться.

— Зачем? Вживайся в образ пацаненка. Проверишь себя на людях.

Вот мама удивится, подумала она и ответила:

— Я готова.

К ним подошел убитый ею охранник и уставился на нее. У него на рубашке и лбу была «кровь».

— Ну, Евгений Сергеевич, у меня нет слов. У нее были такие глаза, что я испугался, вдруг патроны не холостые, убьет ведь еще к чертовой матери.

Он улыбнулся. У него были лошадиные зубы, но добрая улыбка.

За рулем машины Мытаркина сидел Саша, который обычно возил режиссера на приемы и другие мероприятия, связанные с выпивкой. Насколько Лида знала, Саша не пил вообще. Сейчас он, как обычно, молчал, изредка бросая на нее взгляды.

— Что смотришь? — спросил Мытаркин. — Никак не решишься спросить, куда она грудь подевала? Догадался бы, что она не пацан, если бы повстречал на улице?

Саша покачал головой.

— А вот мы ее сейчас по-настоящему проверим. Лида, у тебя есть свободное время? Я еду к спонсору на фирму, хочешь, езжай с нами в качестве моего сына. Поедешь?

— Это где?

— В районе Сабурова. Посмотришь на живого нового русского. Сын миллионера, симпатичный парень, может, тебе понравиться. Он где-то твоего возраста.

У Лиды тихонько екнуло сердце.

— Как его зовут?

— Эдуард Борисович Бахолдин. Пиво когда-нибудь пила? Треть торговли в Москве проходит через него. Обязательно угостит, попробуешь.

— Она мальчик — возразил Саша.

— Во, разговорился, — удивился Мытаркин. — Прямо Цицерон. Ладно, тогда только этикетки посмотришь. Значит, ты мой сын Филька, Филипп Евгеньевич. Тебе, то есть ему, как в картине, двенадцать и ты мечтаешь стать знаменитым, как и твой папа, то есть я. А потом на просмотре, если Бахолдин сам не догадается, мы ему во всем признаемся.

Лида плохо слушала. Эдик! Зина что-то говорила о его фирме, разбросанной по всей Москве. Может, она тоже работает в Сабурове, и они встретятся. Это уже хуже: Зина ее может и узнать. Значит, надо постараться, чтобы не узнала.

С Эдиком Лида тоже не хотела встречаться, хотя он за ней ухаживал, поджидал у дома и что только ей не предлагал. И подвозить после уроков домой на своей машине, у него был личный шофер-телохранитель, с нее ростом и с квадратной фигурой. И куда только Эдик ни приглашал ее: к себе домой на просмотр нового видеофильма (тогда это было еще редкостью), в единственный в Москве «Макдональдс», в кафе, на пруд и просто погулять. Об этом мечтали все девчонки их класса, а она никуда с ним не пошла. Не нравился он ей почему-то, а после того, что ей рассказала о нем учительница по литературе, она запрезирала его.

Лицей отец Эдика, уже тогда известный миллионер, организовал специально для сына, наняв лучших учителей Москвы.

— Посылать его за границу, как делают другие, я не намерен. С их правилами и моралью в нашем дерьме он потонет сразу. А я хочу, чтобы он в нем плавал, как рыба, — ошарашил он учителей на первом педсовете. — Пусть закаляется здесь в среде таких же наших оболтусов. И никаких ему поблажек. Наоборот, еще строже. Но чтобы мне знания у него были, кровь из носу, хочет он того или нет. Не захочет — вбивайте, как гвозди. Буду лично проверять. Хоть у меня нет высшего образования, но я пойму, что к чему.

А сыну заявил:

— Клянчить и воровать у матери деньги ты больше не будешь. Будешь их зарабатывать сам. Пятерка — сто долларов, четверка — минус двадцать, тройка — минус восемьдесят, а двойка — еще двести. За приличное поведение — тысяча в конце учебного года. А теперь прикинь, сколько ты сможешь заработать к концу школы, если не будешь дураком.

Учителя сразу сообразили, что их работу отец оценивал только по выставленным сыну оценкам. Совсем скоро это подтвердил случай с молодой принципиальной учительницей математики, поставившей Эдику двойку за контрольную. Увидев ее, он весь побелел и бросил на учительницу полный ненависти взгляд. Последствия для нее сказались уже на следующее утро. Шофер Эдика встретил ее у лицея и передал уведомление о разрыве с ней трудового соглашения. С тех пор у Эдика не только двоек, но и четверок никогда не было, и все три года он был единственным отличником лицея. Чтобы оправдать пятерки, учителя упорно вдалбливали в его голову знания, превращая занятия в уроки одного ученика. В классе началась текучесть, несмотря на относительно небольшую плату за обучение. Чтобы придать солидность лицею, в нем были набраны дополнительные нижние классы. И хоть отбор в них был строгим и брали лишь сильных учеников, ни одного круглого отличника в этих классах никогда не было. Им единственным бессменно в течение трех лет оставался Эдик — краса и гордость лицея.

Он и впрямь выделялся среди других ребят: был самым крупным из них и довольно красивым. Девчонки с ума сходили по нему и с радостью шли и ехали с ним, куда угодно. В том числе и это ей тоже в нем не нравилось, что он ухаживал не только за ней, но и по очереди за всеми другими девчонками. Лишь ее он дольше всех добивался, так и не добившись. Особенно настойчив он был после появления в классе Игоря. Тут он ее даже в круиз за границу с собой приглашал, а однажды протянул несколько стодолларовых купюр. Она, конечно, никуда с ним не пошла и не поехала. Купюры тоже не взяла. А когда он увидел, что она не равнодушна к Игорю, невзлюбил его. Лишь после немного отошел и стал хотя бы разговаривать с ним.

Последний раз она видела его на дне рождения Игоря. Эдик там опять психанул и даже ушел раньше, кажется, с Зиной.

Так что предстоящая встреча с Эдиком Лиду не очень, вернее, совсем не радовала. Ее он и сейчас, даже как спонсор и сын миллионера, по-прежнему не интересовал, а увидев, что она и теперь от него не в восторге, какую-нибудь неприятность преподнести ей мог. Может Мытаркину что-нибудь о ней гадкое сказать. Первая ее мысль была придумать причину не поехать к нему, сказав, что у нее вдруг заболел живот или голова, однако она сама сообразила, что это будет выглядеть не серьезно, и Мытаркин может ее неправильно понять, подумав, будто она испугалась, что Эдик может разгадать обман. Но еще больше Мытаркин ее бы не понял, если бы она призналась, что знает Эдика и не хочет видеть его.

Она решила идти на встречу и постараться, чтобы Эдик и Зина, если она тоже там, не узнали ее. Сложность была в том, что они знали ее как раз в двенадцатилетнем возрасте, поэтому она решила избегать своих манер и ужимок тех лет. А не получится, вдруг решила она, и они меня узнают, ничего страшного не случится, Мытаркин будет только доволен, что они когда-то вместе учились.

Она достала из сумки косметический набор и, насколько смогла, доизменила свое лицо, нанеся побольше веснушек и распушив волосы парика, прикрыв ими глаза. Для надежности она натянула кепку на лоб козырьком вперед, чуть в сторону. Больше всего она боялась за свои глаза. Она уже научилась их уменьшать, но это требовало постоянного напряжения.

За высоченным забором совсем не видно было здания лицея — бывшей музыкальной школы.

Их ожидали. Ворота гостеприимно автоматически распахнулись, и Саша въехал во двор. Лида не узнала здания. От музыкальной школы остался один наружный каркас, но покрытый если не золотом, то серебром уж точно: так все блестело и сияло.

Они прошли через массивную железную дверь в большой холл с пальмой посередине, уходившей в потолок. Охранник в милицейской форме оглядел их и строго спросил:

— Оружие есть?

Услышав отрицательный ответ Мытаркина, он позвонил по телефону и доложил:

— Эдуард Борисович, режиссер. С ним водитель и ребенок. Слушаюсь. — Он записал их фамилии, номер машины в тетрадь и открыл дверь предбанника. — Подождите в холле, за вами придут.

Посередине огромного холла стояла пальма, уходившая вверх к стеклянной крыше второго этажа.

— Не бедно живут новые русские? — спросил, усаживаясь Мытаркин. — Все вернулось на круги своя: на богатых и бедных. К сожалению, мы с вами оказались в числе последних, но нас утешает, что нас большинство и есть еще беднее нас.

Вскоре наверху послышались шаги, и на лестнице показались двое мужчин и девушка. У выходной двери девушка попрощалась с мужчинами и подошла к вскочившему Мытаркину.

— Добрый день, Евгений Сергеевич. Эдуард Борисович, вас ожидает.

Только сейчас Лида узнала Зину, хотя узнать ее было не легко: она была ослепительна в буквальном и переносном смысле. На ней блестело и сверкало все: глаза, ресницы, щеки, губы, зубы, не считая кулона с огромным жемчугом на причудливо витой золотой цепочке и дорогих перстней на пальцах рук. Ее волосы отливали медью и были тщательно уложены, не то что в тот раз в квартире матери: грязно — светлые и а бы как свисавшие. Все это Лида успела рассмотреть из-под козырька кепки, пока Зина шла к ним и приветствовала Мытаркина и Сашу. У нее все-таки перехватило дыхание, и она еще глубже надвинула на лоб кепку, увидев из-под нее, что Зина повернулась к ней:

— А это, Евгений Сергеевич, ваш сын или уже артист?

— Мой сынок Филька. Давно просился свозить его на съемки.

— Хочешь, Филька, сниматься в кино?

Не поднимая головы, Лида кивнула.

Зина погладила ее по голове и повела их наверх. Её ноги переступали как раз перед глазами Лиды, и она не могла не смотреть на них. А что уж говорить о Саше, вдруг подумала она и обернулась на него. Он поймал ее взгляд и хорошо улыбнулся. Ей стало полегче.

Они оказались в большой приемной с все той же пальмой посередине, продолжавшей уходить в зеркальный потолок. Возле двери в кабинет навстречу им поднялся крепко сбитый молодой мужчина в черном костюме с круглым невыразительным лицом и, не извинившись, провел руками по бокам и спине режиссера и Саши. Взглянув безразлично на Лиду, он кивнул Зине, и она, распахнув резную дверь, громко доложила:

— Эдуард Борисович, Мытаркин Евгений Сергеевич.

Втроем они прошли в огромный кабинет, в глубине которого за столом сидел Эдик в оранжевом пиджаке и красной рубашке без галстука. Увидев их, он отложил в сторону бумаги, поднялся и вышел им навстречу.

Лида была уверена, что он вымахал под потолок, и удивилась, что с тех пор он не намного подрос и был много ниже Саши. Все ушло у него вширь и в морду, по-прежнему смазливую, а теперь еще и холеную, ставшую чем-то похожей на женскую.

Он поздоровался за руку с Мытаркиным и Сашей, лишь скользнув по Лиде взглядом, чему она была несказанно рада. Из-за стола поднялся и подошел к ним человек лет сорока, оказавшийся ростом ниже ее. Эдик представил его своим замом и правой рукой Виктором. Не подавая руки, тот лишь склонил перед вошедшими голову. По росту и квадратной фигуре, она догадалась, что он тогда был шофером — телохранителем Эдика. В лицее его называли карликом, но так, чтобы он не слышал, его все очень боялись. По этой же причине Лида тогда даже не смотрела на него. И сейчас сразу почувствовала страх от сурового взгляда его стальных глаз и исходившей от него демонической силы.

Указав им на кресла вокруг журнального столика, Эдик сказал совсем не изменившимся с тех пор голосом, который теперь не соответствовал его солидной комплекции:

— Звонил отец и интересовался, как обстоят дела с картиной. Сказал, что если вам нужны еще деньги для ускорения съемок, скажите, сколько, и он добавит. Главное, чтобы получился добротный наш российский боевик.. Американские страну уже достали. Он поручил мне поддерживать с вами постоянную связь. На какой стадии съемка картины? Извините, что забыл спросить вас, что будете пить: коньяк, водку, виски, джин, пиво, кофе, воду?

— От вашего марочного пива я не откажусь, — сказал Мытаркин. — Саша за рулем, а мой Филька пока держится, не пьет. Что будешь, сынок: пепси или фанту?

— Фанту, — ответила Лида, суживая глаза.

Эдик нажал на кнопку и сказал появившейся в двери Зине:

— Сюда марочного пива разного, кофе и фанту, а внизу приготовь стол на пятерых с учетом себя. — Дождавшись, когда она закрыла дверь, он сказал Мытаркину. — Я думаю, вам будет интересно взглянуть на мое детище — винный погребок, где я собрал пивную коллекцию из несколько десятков тысяч бутылок. В том числе прошлых веков. И не только пиво. Не возражаете взглянуть? Там и закусим.

Попивая пиво из бутылки, Мытаркин стал рассказывать об отснятых метрах и перечислять трудности, а Лида, сама не зная, почему, смотрела только на карлика, надвинув глубже на глаза козырек кепки. У него была крупная голова с длинными волнистыми черными волосами, спускавшимися на могучие плечи. Вздутые бицепсы выпирали даже сквозь рукава пиджака. Об огромной силе и воли говорило и продолговатое лицо с орлиным носом, выступавшим прямоугольным подбородком и суровым взглядом стальных глаз. Придавали лицу мужественность и свисавшие до подбородка усы.

Глядя на него, Лида никак не могла ухватить мысль, которая всякий раз обрывалась, словно гнилая нить, едва появляясь.

Наконец они поднялись и спустились в погребок. Они прошли мимо стола Зины со стоявшим возле нее здоровым парнем с круглым невыразительным лицом, прошли коридор, лестницу, пока не очутились в помещении, напоминавшим библиотеку, только вместо книг на полках стояли бутылки, а на красочных табличках были написаны не авторы, а изготовители.

— К сожалению, пивные бутылки в основном пустые, — пояснил Эдик, — потому что срок годности пива ограничен. А водочные и винные бутылки — все с содержимым, которое с годами только становится лучше и ценнее.

Больше всего Мытаркина и Сашу заинтересовали отечественные бутылки, особенно прошлого века.

А Лида все еще никак не могла сосредоточиться.

Из погребка они перешли в бассейн и сауну, после чего уселись за стол, заставленный бутылками и едой. Здесь к ним присоединилась Зина.

Лида шепнула Мытаркину:

— Я есть не хочу. Я хочу посмотреть пальму.

Эдик услышал и спросил:

— Сам найдешь к ней дорогу или тебя проводить?

— Найду, не маленький, — обиженно и сердито ответила Лида, выходя из-за стола.

Краем глаза она заметила, как Зина пожирала глазами Сашу, и вдруг подумала сердито: «Вот проститутка».

Она полюбовалась голубизной воды в бассейне и поднялась наверх. Круглолицый парень сидел за столом Зины. Увидев ее, он спросил весело:

— Уже напился? А почему не шатаешься?

— Я не пил, — хмуро ответила Лида. — Я хочу посмотреть на пальму. — Она подошла к ограде и спросила. — Она живая?

Парень поднялся и, подойдя к ней, ответил все также весело:

— Думаешь, она дохлая? Блябу, живая.

Лида резко повернулась к нему и уставилась в его лицо без видимых следов ума. Значит, не влибу, не глибу, а блябу. Наверное, что-то означает. И голос тот же, звонкий, веселый.

Что-то в ее взгляде смутило его, отчего бесцветные глаза удивленно заморгали.

— А учительница нам говорила, что пальмы растут на юге, — взяв себя в руки, возразила она, зачем-то картавя. — А у нас зимний климат. Вы ее зимой поливаете теплой водой?

— Ага, блябу, кипятком, — заржал парень.

За столом запищало, и он поспешил к телефону.

— Але! Серый, типа, ты? Это Славик. Он киношников принимает. Не больше часа. В шесть он отчаливает на одну фирму. Ну чо, типа, нашел Креста? В натуре, никаких следов? А адрес монашки? Он тебе не назвал? А чо тогда звонишь? Хочешь, чтобы шеф тебе вломил? Блябу, еще как вломит. Ладно, типа, передам. Короче, давай быстрей лови монашку на крючок.

Лида вцепилась руками в ограду. Монашка — это она, и Серый может быть одним из тех бандитов. Услышать бы его голос. Но уже хорошо, что одного из них — вот этого кретина Славика — она уже знает. Осталось трое: с командным голосом, скулящий и хрипатый. Кто-то из них — Серый. Кто?

Чтобы скрыть от Славика свое волнение, она опять спустилась в бассейн. Еще не зная, зачем, она внимательно осмотрела его. Окна в нем были ниже уровня земли. Из окна она увидела, что хотела: где находятся окна и дверь бассейна со стороны двора.

По дороге наверх она осмотрела все входы и выходы. Славик опять что-то кричал в трубку, но ничего интересного для себя, кроме «блябу», она не услышала.

— Ну, чо, налюбовалась пальмой? — подошел он к ней. В руках он держал два увесистых пакета. — Давай обратно вниз. А то отец уйдет без тебя.

Они спустились одновременно с появлением Эдика и гостей. Один пакет Эдик отдал Мытаркину и другой — Саше.

— Теперь вы к нам в гости, — сказал Мытаркин. — Поспешите, мы скоро заканчиваем. Большой привет Борису Николаевичу. И просьба не забыть насчет перевода денег.

Из боковой двери вышла Зина с большой коробкой в руке и, поманив к себе Лиду, проговорила с улыбкой:

— А это тебе, Филька. Пиво ты не пьешь, а от конфет, надеюсь, не откажешься.

Лида взяла коробку и сказала, не поднимая головы:

— Спасибо. Я пока еще конфеты люблю больше, чем пиво.

Все засмеялись, а Зина опять погладила Лиду по голове. Она вся благоухала дорогими духами.

Уже у двери Лида услышала голос, заставивший ее похолодеть и резко обернуться. Говорил по мобильному телефону стоявший в метре от нее Виктор.

— Это опять ты? Я. тебе уже говорил, что дам указание только после получения от тебя аванса. И никаких «но».

Даже тогда его командный голос исходил снизу, а сейчас тем более. За годы, проведенные на больничных койках, Лида заметно подросла.

Она с трудом помнит, как они вышли. Выпивший Мытаркин ей что-то говорил о том, что экзамен она выдержала неважно, потому что была скована, могла бы быть посмелее, а она думала о своем, пытаясь ухватить и связать нити. Две уже были крепко связаны: Славика и Виктора. Серый может быть хрипатым. Тогда останется четвертый и последний, с кем Витя говорил, как с ребенком. Кажется, она уже знает, кто он.

Высадив Мытаркина в центре, Саша довез ее до дома и сказал, что завтра в семь вечера заедет за ней.

Конец ознакомительного фрагмента.