Путь олигарха Иван Яцук

Иван Макарович Яцук, 2020

Роман погружает читателя в драматическую атмосферу 90-х годов на Украине. Здесь и разрушение привычного образа жизни, и бандитские разборки, и крушение идеалов. Идет борьба добра со злом, в которой присутствует и великодушие, и жестокость, благородство и низость, ненависть и любовь, причем, всякая: любовь высокая и любовь, основанная на расчете, и любовь откровенно продажная. Рождается класс униженных и оскорбленных и слой, из которого выйдут будущие основатели олигархических династий. Содержит нецензурную брань.

Глава седьмая

Скляр вздохнул и ничего не ответил. Приехав в контору, Олег бросился к телефону, надеясь застать Тоцкую на рабочем месте.

Телефон на другом конце ответил сухим голосом Веры Феликсовны:

— Да, я вас слушаю.

–Вера Феликсовна, добрый вечер. Это Скляр из Киева. Готовьте карманы. Возможно, в течение недели к вам выедет наш представитель на переговоры относительно акций. Нас никто не слышит? — Скляр понизил голос:

— Готов выкупить до 30 процентов. Не знаю, вы готовы к этому?

— Об этом мы поговорим лично с ним. Что еще?

–Почему так холодно, Вера Феликсовна? Вы же знаете ситуацию: разговаривать приходится и с миллионером, и с бандитом, и с простым клерком, и с бывшим интеллигентом, а теперь бизнесменом. Запутаешься, как с кем разговаривать. Извините, если я где-то перегибаю палку.

–Это можно простить, — уже мягче ответила Тоцкая. — Меня волнует другое: не водите ли вы нас за нос?

— В каком смысле? — наивно удивился Скляр.

— Вы те люди, за которых себя выдаете или нет? Я в последнее время стала сомневаться.

— Вопрос, Вера Феликсовна, интересный. Он разрешится в ближайшее время. Наши покровители тоже сомневааются в наших договоренностях. Пока они перекупают ваш долг и просят подтвердить, что он будет отоварен, как мы договаривались. Это и будет подтверждением, что разговор предстоит серьезный.

Тоцкая довольно долго молчала.

–Алло, алло, Вера Феликсовна, вы слышите меня?

— Слышу, слышу. — раздался наконец голос Тоцкой, — я все думаю. Опять игра в одни ворота. Долг заберете — и адью.

— Даже если это так, то и это для вас неплохо: вместо живых денег отдаете продукцию.

— Это, конечно, хорошо, но не в нашем сегодняшнем положении. Я так и быть дам подтверждение, но отоваривать мы будем только после приезда вашего мифического представителя.

— Отлично. Завтра мы дадим вам номер факса: где-то он у меня затерялся. Вы, в свою очередь подготовьте самый лучший номер в гостинице, предупредите охрану, чтоб не получилось так, как со мной. Охрана обожглась на молоке — теперь будет дуть на воду. Всего хорошего. До встречи.

— Все, подтверждение будет, — Олег с облегчением вздохнул и от избытка чувств радостно потер руки. — Теперича все будет зависеть от этого перца. Кстати, я забыл, как его фамилия.

— Спросим еще, — ответил Бойко, шагая по комнате, тоже возбужденный возникающими перспективами. — Все-таки я не против отметить сегодня. Ты как?

— А машина?

— Оставим на стоянке.

— Я не верю в приметы, но не люблю праздновать раньше времени. У меня какое-то предчувствие, что не может нам так крупно повезти. В последнюю минуту все может сорваться. Было же у нас такое и не раз.

— Ты знаешь, — откровенно говоря, у меня такое же чувство, — подтвердил Юрий Федорович, — наверно, даже больше. Потому и хочется выпить и забыться. Ну ладно, уговорил. До завтра.

На следующий день около десяти приятели ждали в приемной «Внешовоща». Она с утра была шумной. В кабинет постоянно заходили сотрудники с документами и выходили озабоченные. Строгая, чопорная секретарша, похожая на учительницу немецкого языка, глядя в книгу записей, приглашала к директору визитеров, которым заранее назначали встречу. Компаньоны беспокойно ерзали на стульях, не уверенные в том, что о них вспомнят. Однако, ровно в10.00 женщина подошла и к ним.

–Вы по поводу Таврийского комбината?

–Так точно, — счастливо отрапортовал Скляр.

— Глеб Платонович вас ждет. Пожалуйста, пройдите в кабинет.

–Порядок, — назидательно сказал Скляр и поднял палец, говоря компаньону, что они имеют дело с солидной фирмой.

— Ну что, братва, — спросил директор несколько панибратски, — все у вас на мази?

«Разговор явно не гарвардский, — подумал Олег, — уже успел наблатыкаться, рубаху — парня корчит». — Его немного покоробил тон превосходства в голосе директора.

Глеб Платонович, фамилия которого оказалась Кардаш, как они узнали, быстро просмотрел документы, что принесли посетители, и передал юристам через секретаршу. Ее же он попросил узнать, пришел ли факс из Днепровска. Через несколко минут на его столе лежало сообщение: «Руководство Днепровского консервного комбината подтверждает долг фирме «Главовощсервис» в размере 69326 у.е. и согласно отоварить долг по текущему курсу на оговоренных условиях. Все прочее при личной встрече. Директор В. С. Кирилюк».

— Честное слово, не ожидал от вас такой оперативности, — признался Кардаш, отложив в сторону сообщение.

— Фирма веников не вяжет, — хвастливо бросил Скляр. Директор не обратил на реплику никакого внимания.

— Итак, наш отдел сбыта согласовывает с Днепровским комбинатом ассортимент, — уточнял Кардаш, — затем едет к вам, обсчитывает сумму, мы ее оплачиваем и вы даете нам доверенность на получение товара. И так по каждой машине. Согласны?

— Конечно, — подтвердил Юрий Федорович и продолжал: — а как быть с акциями? Это же все в одном пакете должно идти. Нам надо назвать солидную фигуру, которая что-то значит для комбината.

–Успокойтесь, — Кардаш сделал короткий останавливающий жест. — Заместитель министра стекольной промышленности вас устроит? — в голосе директора звучало торжество и насмешка. — Я его сын. У нас совместная фирма. Запомните — Кардаш Платон Александрович. Они могут знать его по стеклотаре. А если не знают, то пусть проверят.

А теперь главное. Кроме того, что мы вас выручаем, мы вам даем пять тысяч зеленых, чтобы вы не путались у нас под ногами. — Глеб Платонович замолчал, ожидая разинутых от радостного удивления ртов, что и получил. — Достаточно?

— Вообще-то мы и сами хотели бы поучаствовать, — попробовал держать марку Олег, но получив удар по ноге от Бойко, запнулся. — Ладно, мы согласны.

— Кто завтра поедет со мной? — Кардаш вопрос акций считал решенным.

— Что, уже завтра и ехать? — удивился Юрий Федорович.

— А чего тянуть резину? Сами утверждаете, что ситуация быстро меняется, — чувствовалось, что Кардаша самого распирает азартное нетерпение, но он умеет держать себя в руках.

«Так и надо делать дела», — тоскливо подумал Бойко, а вслух сказал:

–У меня семья, я ее не предупредил.

–Я, конечно, поеду, — вызвался Скляр. — У меня там личный вопрос.

— От вас требуется подтвердить, что я — это я, и во-вторых, вы будете гарантом, что это не лажа. На этом ваша миссия кончается, — закончил Кардаш.

Олег красноречиво крякнул: мол, мы все понимаем, что к чему.

— Завтра встречаемся здесь в пять утра. Никого предупреждать не надо: я хочу сам увидеть все в натуре.

Выезжая со двора, заполненного фурами, Бойко с беспокойством говорил:

–Теперь мы оказались в положении Веры Феликсовны. Мы его знаем без году неделя, а уже гарантируем с одной стороны, с другой… На хера нам это надо? Лично меня уже не прельщают даже эти пять тысяч. Мало ли чего может случиться…

— Ну не пей тогда шампанского, — желчно ответил Скляр, — Вечно ты, Юра, чем-то недоволен. Ну, нельзя так. Все гарантии я вижу у них во дворе, на складах, в офисе. Видел, сколько фур грузится, выгружается? Вот и все гарантии. Положение отца можно проверить. Это тоже о многом говорит.

— Фуры — это еще не все. Они могут быть и чужие.

— А замминистра?

— Это мы проверим.

В конторе Скляр набрал приемную министра стекольной промышленности.

— Будьте добры, назовите фамилию, имя и отчество заместителя министра.

–Какого? — преспросил нетерпеливый женский голос.

— Кажется на букву «к». Мы здесь письмо ему пишем.

— Вы имеете ввиду Кардаша Платона Александровича, первого заместителя?

–Совершенно верно, спасибо.

Все правильно, — положив трубку, сказал Олег Юрию Федоровичу. Все в порядке. Ресторан отменяется. В Днепровске погуляю.

— Зазноба? — хохотнул Бойко.

Олег шутливо показал ему кулак.

На место они приехали после полудня. Самое невыразительное, утомительное время. Тусклый, пыльный, душный Днепровск не поражал воображение киевлян. Не хватало только лужи со свиньей для полного представления о провинциальном городе. Весь 500 — километровый путь промчались, как ветер, на ходкой «БМВ-шке». Несмотря на июль, то есть разгар курортного сезона, на дорогах было пустыно и тихо. Что поделаешь — время экономического кризиса, которого Украина не знала с царских времен. Не было нарядных, праздничных отпускников, неторопливо едущих с домашним скарбом на крышах машин, а если и проедет одинокий автотурист, то за рулем нахохлившееся, хмурое, озабоченное лицо. Не слышно детского крика, звонкого смеха, улыбающихся, милых детских рожиц.

Нет бензина на заправках, нет денег, засилье бартера, обмениваются, кто чем может, как при первобытно-общинном строе. Нет машин, везущих строительные панели, перекрытия, целые секции квартир. Строительство замерло, как в сказочном берендеевом царстве или как останавливается картинка в кинокадре, когда происходит порыв пленки; застыли башенные краны, стоят недостроенные дома, на земле валяются квартирные блоки, которые, кажется, вот-вот поднимут наверх и установят; машины не везут песок, глину, кирпич, бетон. Уныние и тлен по всей стране.

— М-да, невесело, — как-то по дороге сказал Кардаш, глядя по сторонам. — Когда же начнется этот долгожданный подъем? Все обещают и обещают… По всем законам политэкономии пора бы уже подниматься.

— Раньше в Союзе показывали фильмы о великой депрессии в Америке, — поддержал разговор Скляр. — Никто не думал, что и у нас будет такое. Чем больше критиковали капитализм, тем меньше люди верили в это. Наоборот, все ожидали, что придет капитализм, и все полки будут ломиться от изобилия, все будут ходить свободными и обниматься друг с другом. А недостатки — это все фигня, пропаганда. Вот вам и пропаганда налицо. Хорошо еще, что явного голода нет, хотя смертность увеличилась в два раза. Как-то и кусок в горло не лезет, когда у соседа есть нечего.

— Ну насчет куска ты загнул, — нехотя возразил Кардаш. — Все-таки Украина — житница Европы. Временные трудности. На Западе подсчитали, что эффективными собственниками могут быть не более 10 процентов населения. Остальные должны находиться в подчиненном положении. Это на Западе, где капитализму более трехсот лет. А у нас этот процент еще меньше. И ничего в этом страшного, неравноправного нет. Переболеем, выстроимся по ранжиру и будем знать, кто есть кто; кто за что отвечает, а то ведь у нас по Аркадию Райкину: сидит завсклад, как простой инженер, в первом ряду. Нет, извините, в первом ряду должны сидеть эти десять процентов собственников, которые поддерживают экономику и порядок в стране. Остальные — дальше, дальше и так до самой галерки. А у кого и на галерку не хватит — слушай соловья в лесу, он тоже складно поет.

— Не знаю насчет процентов, — вклинился Скляр, — но раньше приезжаешь в село: есть хаты получше, есть похуже, но все ухожены: садочки, палисаднички, чернобрывцы, хризантемы осенью. А теперь? Заколоченные окна, трава во дворе, одну-две старухи встретишь — больше никого. Остальные в город подались, за границу. А в городе то же самое — застой и вырождение.

— Работать не умеем, — бесцеремонно прервал его Кардаш, — на себя еще кое-как, а на хозяина вроде бы и не надо добросовестно работать, даже козыряют этим: «Что я на него вкалывать буду? Да пошел он!». Но тебя никто не заставляет работать. Ты сам пришел, договорился: я тебе — ты мне. Ну и выполняй договор. Больше сделаешь — больше получишь; качественнее сделаешь — тоже больше получишь.

Где же здесь эксплуатация? Откуда же хозяин возьмет деньги, если ты гонишь брак или, вообще, только куришь? Нет, норовят украсть, а не заработать. Это наш менталитет, отсюда все наши беды. Найди в немецких, английских, французских сказках, чтобы даром что-то досталось. А у славян сплошь и рядом: золотая рыбка, щука, скатерть-самобранка, меленка, что сама мелет, тому подобное. Халява сплошная.

Также и с лозунгами. Сколько труда надо затратить, чтобы что-то построить, создать, как трудно людей на это поднять. А вот поделить — на это мы все мастера, здесь мы все — первые. « Сарынь на кичку», «Грабь награбленное», «Экспроприируй экспроприаторов», «Заводы — рабочим, землю — крестьянам», «Хлеба и зрелищ» — лозунги вечные, как мир, начиная от афинского демоса и кончая лозунгами большевиков.

«Хорошо тебя учили в Гарварде, как им надо, — думал Скляр, не решаясь вступать в открытую полемику с Кардашем, от которого так и несло высокомерием. Первое впечатление о своем спутнике, как об интеллигентном, не слишком приспособленном к бизнесу человеке, ушло бесследно. Перед ним был умный, холодный хищник. «Хотел бы я видеть, как бы ты говорил, будучи сыном слесаря или пахаря» — носилось в голове Олега, пока он слушал Кардаша.

–Думаю, дело в психологии, — продолжал размышлять Скляр вслух, так как оба устали молчать в дороге. Он старался не углубляться в спор, а уйти в шутку. — Расскажу анекдот. Приятель спрашивает другого: Вася у тебя такая красивая жена, но бля-а-дь!Как ты с ней живешь? Вася отвечает: есть люди, которые предпочитают есть черную горбушку в одиночку. А есть, что едят торт все вместе. Я отношусь ко вторым».

Заулыбался даже молодой водитель.

— И в жизни так, — продолжал Скляр. — Один хочет быть Наполеоном, а другой — цветы выращивать в свое удовольствие. Когда римляне послали за Диоклетианом: мол, возвращайся на трон, он им ответил: что мне ваш трон — посмотрите, какую капусту я вырастил!

— Если хочешь копаться — так и копайся, — зло возразил Кардаш, видно, это его раздражало. — А многие хотят по-другому: чтоб и не копаться, и иметь машину, и виллу, и на Гавайи ездить. Ходят с плакатами, обиженные.

— По телевизору красивую жизнь показывают, — поддержал Скляр. — Звезд всяких. А не показывают, чего им это стоит, сколько трудов, пота, слез пролила звезда, через сколько унижений прошла, прежде чем стать звездой. А тысячи других так и не стали. И чем работа сварщика хуже работы певца? Артистов раньше и за людей нормальных не считали, хоронили рядом с кладбищем. А теперь артист получает миллионы, а сварщик копейки.

— Артист обслуживает миллионы. И потом умница, талант. А талант должен цениться высоко, — хмуро сказал Кардаш, как нечто, само собой разумеющееся.

— Что-то я не нахожу уникального в этих певичках, голосами похожих друг на друга и которые почти голяком шастают по сцене.

— Важен принцип. Другое дело — просчеты продюсеров, режиссеров и так далее.

— Но раньше у нас существовал принцип: каждый по мере сил делает то, к чему он приспособлен более всего. Певцу бог дал хороший голос — вот он и работает голосом. Чем он лучше того, кому бог дал умение шить? У Лемешева был лучший тенор в мире. Однако он получал твердую ставку в своем театре и не бедствовал, но и не шиковал, не покупал дворцы во Флориде, пропев два-три сезона, как у нас теперь делается.

— На Западе такого нет, — с откровенным раздражением сказал Кардаш, раздосадованный оппозицией Скляра, хоть и осторожной. Глеб Платонович не считал спутника достойным оппонентом. — Там Майкл Джексон есть Майкл Джексон. И других таких нет. Поэтому и зарабатывает миллионы.

Скляр уловил перемену в настроении спутника и не стал спорить дальше. Беседа оборвалась. Так проехали еще сто километров.

— Давай еще порассуждаем, — наконец предложил Кардаш, поерзав на сидении от долгой езды. Он оглянулся на Олега, сидящего сзади: не спит ли тот. Но Скляр не спал. Было уже позднее утро, начинало припекать. Олег потихоньку потел и стыдился, что запах его тела распространяется по салону. Это было одним из его пунктиков в отношениях с людьми и, в первую очередь, с женщинами.

— Вот говорят, допустим, о социальном партнерстве, — начал Кардаш, полуобернувшись к Олегу, — но это партнерство предполагает какой-то уровень социального самосознания с обеих сторон, взаимной ответственности.

— Не уверен, — опять возразил Скляр помимо своего желания, потому что сам еще недавно ходил в «низах». Он понимал, что Кардашу больше нужен не спорщик, а слушатель, но никак не мог побороть в себе дух сопротивления. — Все эти шикарные особняки, «Мерсы», роскошные виллы в Европе, чаевые по тысяче долларов где-нибудь в Ницце, а у себя на заводе: « Извините, денег нет» — как-то не располагают к социальному партнерству. Вот и вся ответственность.

— Это явление есть, — нервно согласился Кардаш, уже глядя вперед, — но это идет от нашего менталитета и низкой культуры зарождающейся национальной буржуазии: ударить шапкой оземь: разорюсь, а свадьбу богаче всех сыграю; хоть чем-нибудь да выделиться. А большинство бизнесменов вкалывают с утра до поздней ночи, так или нет?

Скляр утвердительно кивнул головой.

— Так вот, и за свои деньги переживаешь, и чтобы люди твои не голодали, тоже беспокоишься. А с другой стороны полное непонимание. Исторический пример. Металлист царского Петербурга — так тогда называли токарей, фрезеровщиков, слесарей — имел самый высокий процент заработной платы в общей структуре производственных расходов во всем мире.

Что-то я выражаюсь слишком сложно. Короче, заработная плата В Петербурге доходила до 70 процентов общих расходов производства. Еще проще: если изделие стоило 100 процентов, то 70 из них составляла заработная плата. В Европе в то время — только 40. Неплохо, да?

Нет, показалось мало. Большевики тогда носились с теорией прибавочной стоимости по Марксу. Прибавочная стоимость составляла 30 процентов — караул, грабят, эксплуатируют! Но забыли, что это изделие надо соскладировать, сохранять, охранять, перевозить, рекламировать и продать, и в каждом звене оставить кусочек прибыли — иначе, кто же будет работать даром.

Захотелось жить, как граф или князь. Что из этого получилось, всем известно. Мало кто знает, что правительство большевиков уже в 1918 году расстреляло демонстрацию рабочих Петербурга, и красный террор — это лишь прикрытие, при помощи которого можно было сломить сопротивление пролетариата. Если сравнить, сколько за годы большевизма уничтожено так называемых буржуев с одной стороны и рабочих и крестьян с другой стороны, то сравнение будет не в пользу рабочих.

Их, и крестьян особенно, погибло в десятки раз больше. За что боролись, на то и напоролись, как говорят старики. Доля заработной платы в структуре производственных расходов при Советской власти упала до 20-25 процентов.

— Но работали все, и окончательная прибыль шла на социальные расходы, а теперь всех на улицу, идите, куда хотите, а прибыль я потрачу на Мальдивах.

–Да, сокращаешь, конечно, штат до минимума, но те, кто остается, получают иногда больше самих предпринимателей. И ни за что не отвечают, кроме своей конкретной работы. Работай хорошо — все дела. Опять же нет. Везет шофер товар, и голова у него не болит, продадут его или нет. Испортится — так испортится, что мне — пусть у хозяина голова болит. Главное, довезти и сдать, да еще что-нибудь умыкнуть. Казалось бы, сопи в две дырочки и нишкни. Нет же, ходят, зенки косят, разглядывают, в чем ты одет, на чем ездишь, что кушаешь, где живешь. А почему мы не так? Почему, почему, да по качану! — распаляясь все больше, сердился Кардаш.

— На чужой роток не накинешь платок, — философски сказал Скляр, отдуваясь. — Надо привыкать, Глеб Платонович, к таким разговорам, никуда не денешься. Недовольные были, есть и будут всегда, такова природа человека: не довольствоваться достигнутым. Как только достиг одного уровня тут же хочется перескочить на другой — более высокий. У вас разве не так?!

— Вот именно! — обрадовался Кардаш, что его, наконец, поддержал собеседник. — В Америке, в Европе как? Наступила пора перемен — повозмущались, вышли на улицы, изменили что-то — и опять за работу.

Кромвель еще в 1648 году пошерстил в Англии зажравшуюся аристократию, и до сих пор там все спокойно. У нас же бунт за бунтом, восстание за восстанием, революция за революцией. И везде «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим: кто был никем, тот станет всем». И все строят, и все вновь разрушают — строители ху….

Взять хотя бы Пугачева. Ну, дойди он до Москвы, до Петербурга, и дальше что? Салават Юлаев получил бы графа, а нутро по-прежнему осталось бы диким, башкирским. Это он с братками с живых помещиков кожу сдирал, а подкожным жиром смазывал раны и оружие, и использовал для приготовления какой-то ихней башкирской бурды.

Это он, ближайший соратник Пугачева, разрезал людям живот, наматывал на палку кишки жертвы, и человек смеялся до самой своей последней минуты, потому что было нестерпимо щекотно. И что принесли бы России эти бандиты, не разбей их Суворов? Новый строй, всеобщее равенство, расцвет промышленности, ремесел? Дикость и упадок — больше ничего.

« Вас вовремя не буди — так вы и не проснетесь», — желчно подумал Скляр, а вслух спросил с искренним интересом:

— Глеб Платонович, где вы почерпнули эти сведения? В наших учебниках такого не было.

Кардаш опять полуобернулся к Скляру, раздумывая, заслуживает он доверия или нет. Олег, видно, заслужил.

— В наших учебниках много чего не было, — сказал Кардаш, снова усаживаясь поудобнее. — Читал в Америке. Спустим деньги в казино или на потаскух и сидим на бобах до следующего получения. Что остается делать? Читаем. В Гарварде — одна из лучших в мире библиотек по русской истории. Там половина профессуры имеет русские корни. Вот и читали, слушали, сочетали полезное с приятным. Сперва негритянок порем, а потом читаем, или наоборот. Вот так-то…

— Саша, — обратился вдруг Кардаш к своему водителю, — а почему ты не участвуешь в нашем разговоре? Ты — представитель, так сказать, рабочего класса, гегемона революции, могильщика буржуазии…

–Я рулюю, — неопределенно ответил Саша.

— Правильно, вот это ответ. Человек рулюет — и это его главная задача. Он у меня получает больше, чем таксист или частник на маршруте, — обернувшись к Скляру, пояснил Кардаш. — Саша, митинговать пойдешь? — снова к водителю.

— А зачем? — заулыбался парень. — Пока хватает. И митингами ничего не добьешься.

— Дурья твоя башка, — скептически резюмировал Кардаш. — Ты своими глупыми, корявыми рассуждениями опровергаешь самого Карла Маркса, а заодно и Фридриха Энгельса, Ульянова-Ленина, ренегата Каутского, а также Прудона. Как ты можешь так нагло обращаться с великими умами?

— Я таких фамилий, кроме Ленина, даже и не знаю, — стеснительно сказал Саша.

— А если Глеб Платонович возьмет тебя и уволит? — не преминул съязвить Скляр. Бес и желание как-то противостоять самодовольству Кардаша все время толкали его в ребро.

— Ну…я не знаю…шоферня везде нужна… — ответил водитель, сразу став серьезнее.

— Ты моих сотрудников не провоцируй, — с многозначительой бесстрастностью сказал Кардаш. Олег понял, что, в самом деле, не стоит провоцировать. Он поерзал немного по сидению, чтобы сменить позу и чтобы ничто не мешало ему заниматься излюбленным в последнее время занятием — размышлениями о своих отношениях с Ольгой…

Возвратившись домой после первой поездки в Днепровск, Скляр позвонил в приемную комбината, узнал номер телефона в гостинице и, затаив дыхание, набрал заветные цифры. Ольга в тот день не работала. Он позвонил на следующий.

Ольга сперва не поняла, кто звонит, а поняв, отвечала вежливо, но скупо. Так повторялось несколько раз. Олег изо всех сил старался зацепиться за каждое сказанное ею слово, развить тему и тем самым заполнить межзвездную пустоту отчуждения, возникающую в каждом телефонном разговоре. О чем он только не говорил: о политике, о спорте, о телесериалах, которые специально смотрел, о жизни, об эстраде, рассказывал анекдоты, пытаясь ее рассмешить, но все невпрок. Ольга или упорно молчала или отстреливалась короткими сухими фразами. Откровенно послать его к черту она, видимо, побаивалась, зная, какая это важная фигура для руководства комбината.

Но не в характере Олега было отступать, да и отступать было некуда — уж очень она приглянулась ему. С первым же своим звонком он дал ей свой номер телефона, надеясь, что она когда-нибудь ему позвонит. Каждый день Олег Владимирович спрашивал Ирочку, не звонил ли кто из Днепровска. Он делал это так регулярно, что Ирочка стала сама докладывать, что пока никто из Днепровска не звонил. Шеф воспринимал эту информацию с явным сожалением, чем возбуждал Ирочкин интерес: от кого это Олег Владимирович с такой детской надеждой ждет телефонный звонок.

Но никто не звонил неделю, и две, и три. Приходилось время от времени звонить самому и натыкаться на глухое непонимание и неприятие. Правда, голос Ольги постепенно теплел, и ответные фразы становились чуть длиннее, и только это обстоятельство питало надежду Олега, что вода точит камень, а настойчивость когда-нибудь принесет плоды.

И однажды телефон все-таки зазвонил, и приятный, бархатистый голос смиренно попросил: « Позовите, пожалуйста, Олега Владимировича».

— Кто его спрашивает? — Ира почему-то сразу предположила, что звонят из Днепровска и только ждала подтверждения.

–Это звонят из Днепровска, скажите, что Ольга.

–Да-да, — засуетилась Ирочка, — сейчас позову, — и прожогом кинулась к шефу, — Олег Владимирович, из Днепровска!

Скляр сразу схватил трубку, надеясь, что это не Тоцкая.

— Я слушаю. Кто это?

— Это Ольга. Я приношу извинение, Олег Владимирович, но мне некому больше звонить. — голос Ольги дрожал.

— Ну-ну, в чем дело? — подстегнул Олег, чувствуя что-то неладное.

— Дочка моя Люба заболела, — послышался всхлип. — Воспаление легких. — Лето…как это могло случиться — сама не пойму, купалась на речке, потом бегала…положили в больницу..нужны лекарства, антибиотики…муж не работает…мне не платят уже три месяца, только продуктами отдают…не могли бы вы мне одолжить..

— Сколько надо? — почти крикнул Олег. — не тяни кота за хвост.

–Ну хотя бы миллион карбованцев…вы не подумайте ничего плохого... я отдам…

— Что за вопрос, это пыль! — закричал в трубку Скляр. — Говори почтовый адрес, я сейчас же еду на почту.

Он тогда отправил десять миллионов, это в ту пору около пятидесяти долларов. Действительно, смешная сумма. Но эта сумма помогла ему наладить контакт с Ольгой. Он звонил каждый день и спрашивал о здоровье Любаши, ему неизвестной. Ольга волей-неволей вынуждена была подробно рассказывать о здоровье дочери, а Олег упивался ее голосом, пусть горестным, пусть печальным, но адресованным лично ему. Ему было стыдно признаться самому себе, но он желал, чтобы Любаша подольше была в больнице, лишь бы только иметь повод разговаривать с Ольгой.

Люба благополучно выздоровела, а благодарная мама стала разговорчивей, в ее глосе появились доверительные нотки. Олег ликовал. И вот теперь предстояла встреча. Что от нее можно ожидать? Что говорить Ольге и как себя вести с ней?

От этих вопросов Скляр снова заерзал на сидении. Чтобы как — то отвлечься, стал наблюдать за Глебом, когда тот оборачивался к нему или сидел вполоборота, меняя позу от долгого сидения. Иногда Кардаш полностью расслаблял мышцы лица, и оно приобретало спокойный, почти безразличный вид, даже с налетом тончайшей улыбки блаженства — лицо Будды или Конфуция. « Наверно, этому тоже научился в Гарварде», — подумал Скляр. Но очевидно, и Глеб не мог долго не думать, и тогда по ходу его мыслей лицо Кардаша ожесточалось, становилось словно выточенным из твердого материала: камня, дерева, металла, причем грубым резцом. Сплошной комок прямых жестких линий. В глазах — что-то ястребиное, хищно — холодное, неумолимое. «Да, — сделал вывод Олег, — такой далеко пойдет. Не хотел бы я быть его врагом или соперником. Сожрет и не оближется. Этот не будет одеваться в малиновый пиджак и бренчать золотой цепью для солидности. Эта солидность написана у него на лице. На комбинате ему сразу поверят. Повадка у него наполеоновская.

— А у комбината серьезные долги? — неожиданно спросил Кардаш.

— Точно не знаю. Упомянули, что с поставщиками рассчитались только на 50 процентов.

— Я деньги на закрытие долгов не дам, — убежденно сказал Глеб, вторя своим мыслям.

–Это надо тогда специально оговорить, — подсказал Скляр, на что Кардаш только хмыкнул.

— Если мой человек будет в совете директоров, — продолжал Кардаш, — то через него будут идти все закупочные накладные, которые я буду оплачивать. Пусть не надеются, что я буду сорить деньгами. Никаких долгов я оплачивать не собираюсь. Только в дело, только в производство, да и то надо уточнить, что оно собой преставляет и какова рентабельность каждого вида продукции. Может, там груда железа тридцатых годов.

–Я, конечно, не знаю, — осторожничал Олег,видя реакцию Кардаша на его советы, — но все надо рассматривать в комплексе, одно от другого нельзя отрывать…налоговая может наложить лапу на любой счет — и все, облом.

–Ты меня, дорогой, не учи жить, — холодно сказал Кардаш. — Сам как-нибудь разберусь. Они что, до сих пор работают с одним счетом? Ну и мастодонты. Я попрошу открыть отдельный спецсчет по операциям со мной. Не узнавал: у них трасты пока не работают?

— Я таких тонкостей не знаю, — раздраженно ответил Скляр. — По крайней мере, не заметил. — Общение с Кардашем уже начинало его тяготить.

— Хорошо, если не работают. Нам бы только закрепиться. — Кардаш вдруг спохватился, что рассуждает вслух и замолчал. Но ненадолго.

— А когда у них начало сезона? — спросил он.

Скляру надоела игра в учителя и ученика: вопрос — ответ, вопрос — ответ. Он хотел отрезать: откуда я знаю; я что, технологом там работаю. Но он играл специалиста по комбинату и вынужден был отвечать.

— По-моему, они работают круглый год, но основной сезон начинается с поступлением томатов и кабачков. Это середина августа.

Кардаш больше не задавал вопросов. Проехали Николаев.

–Здесь у нас работает крупный поставщик — фирма «Сандора», слышал? — в качестве информации сообщил Глеб.

— Мы с ними тоже работаем, — вяло ответил Скляр, уже начиная изнемогать от духоты.

— Я тоже склонен к полноте, — сказал Кардаш, глядя, как покрылся потом Олег. — Наследственность. Мой батя весит 125 кг. Но я держусь. Советую и тебе держать себя в руках, это полезно во всех отношениях.

— Резерв у вас еще большой, — в своем духе ответил Скляр, — а вот я подбираюсь к вашему бате. И ем вроде бы немного, и двигаюсь достаточно, а дует, как шарик.

— Этим надо серьезно заниматься, — учительским тоном сказал Кардаш. — Проконсультироваться с врачом, сесть на диету. Я, например, после семи вечера не ем. За редким исключением.

–Да куда уж серьезнее, — с досадой сказал Скляр.–Днями иногда не ем. — Он не стал далее распространяться на эту больную для него тему, внимательно посмотрел на шоссе. — По-моему, километров сорок осталось. Эх, сразу бы в Днепр.

— Ничего, потрудимся и воздастся, — поповским голосом произнес Кардаш и после некоторого молчания подвигал плечами, приводя себя в рабочее состояние.

— Так, Олег…как тебя?

— Владимирович, — подсказал Скляр.

— Так, Олег Влдимирович, еще раз прокрутим пленку: мы с вами знакомы несколько лет, дружим фирмами, семьями. Как, кстати, зовут твою жену, ребенка?

–Жену зовут Диана, Дина, детей пока нет.

–Дина, Дина, — промямлил Кардаш губами и продолжал: — связи в Совете Министров, Секретариате Президента, Верховной Раде. Рабочие отношения со многими фигурами в СНД. Финансовое состояние прочное.

— Надеюсь, оно в самом деле такое? — спросил Олег.

–В противном случае я бы в эту дыру не ехал. Конечно, не настолько, чтобы содержать комбинат, но, чтобы его поиметь, вполне достаточно. — Кардаш громко засмеялся своему каламбуру. — Я это так — шутки ради, — он тут же поправился: — и вообще, понты в нашем деле — вещь совсем не лишняя, надо только делать это тонко, невзначай, — тоном наставника самодовольно сказал Глеб.

Скляр вспомнил, как он сам понтил, и мысленно усмехнулся. «Наверно, твоим сотрудникам работать с тобой не очень весело, — почему-то подумал Олег. — Я бы наверное, не смог».

И вот понеслись улицы Днепровска — странное сочетание села, поселка городского типа и среднего масштаба областного центра. Теперь командовал Скляр, хотя и он не помнил точного маршрута. Все-таки доехали. Когда машина повернула с одной из центральных улиц направо, Олег сделал знак остановиться. Все вышли из машины. Они оказались на верхотуре. Дальше дорога шла вниз, спускаясь к Днепру. Взгляду Кардаша представился Днепр — толстая, серебряная змея, сверкающая бликами полуденного солнца. И рядом здания, трубы, подъездные пути, пристань, баржи, огромные резервуары для горючего — все в зелени огромных кряжистых деревьев и молодой поросли, а далее, сколько видит глаз, заливные луга, живописные рощицы.

— Да-а, — восхищенно произнес Кардаш, пораженный масштабами увиденного, — махина!

Теперь, когда приезжие сели в машину и покатили вниз, к проходной, пора рассказать о комбинате подробнее.