Иллюзия вторая. Перелом

Игорь Григорьян

Первая часть одноименной трилогии «Иллюзия» отмечена дипломом финалиста германского конкурса «Лучшая книга года» в 2019 году.Вторая часть – «Иллюзия вторая. Перелом».Третья часть – «Иллюзия третья. Квантовая».Аллегорическое философское произведение, утверждающее единство света и человеческой мысли, мысли и произнесённого слова, слова и выполненного человеком действия. Связь философии и физики, литературная математика – путь автора к познанию природы света как основной энергии мироздания.

5

Свет, хоть и медленно, но не останавливаясь ни на одно мгновение, заполнял собой всё существующее пространство.

Густой и вязкий, с неторопливым, но и ничем непреодолимым усердием, он флегматично продвигался вперед с неотвратимостью дождя, способного проникнуть в любую, даже самую тонкую щель. Точно так же, как вода была способна намочить всё, к чему она прикасалась, так и свет освещал каждый закуток, каждую расщелину, каждый выступ и впадину, каждый, даже самый труднодоступный участок пустоты.

А абсолютная тишина на арене действий лишь усиливала, нагнетала чувство неотвратимости.

— Что будем делать? — Агафья Тихоновна повернулась к дракону, и показала плавником на световой луч, подобравшийся к ним ближе всех остальных.

Луч как раз огибал мешок с жадностью, и бережливость, под воздействием света, вместе с мелочностью и прижимистостью, бросились наутек, наконец-то оставив попытки развязать мешок. Спущенными рукавами они закрывали свои тела, пытаясь спастись от яркого, ослепляющего света, а меркантильность, крохоборство и корыстолюбие, не имея своих рукавов, которые можно было бы спустить, пытались спрятаться за спинами своих более крупных товарищей.

— Ждать, — Артак улыбнулся, наблюдая за этой сценой, но не сдвинулся с места, — будем ждать, тем более что ничего другого нам и не остается.

— Нам ничего не угрожает?

— Нам? — дракон рассмеялся сильно, в голос, и от его хохота, кажется, даже световые потоки перешли в лавинное, нарастающее движение. Словно камни в горах при камнепаде. Такой себе световой ураган. Всё вокруг содрогнулось, но выстояло, — нам? — повторил дракон сквозь смех, и наконец ответил:

— Нам ничего не угрожает, — он смеялся и смеялся, но Агафье Тихоновне показалось, что его радость была немного искусственной, насильной, почти натужной.

Дракон, в свою очередь, смеялся и внимательно наблюдал за светом, судя по всему, смеялся он лишь для того, чтобы посмотреть за реакцией света на его смех.

— Но свет растворяет всё, что здесь есть… — неуверенно произнесла Агафья Тихоновна.

— Я бы не смог отказаться, если бы свет захотел растворить и меня, — дракон говорил отрешённо, словно ему в голову пришла какая-то интересная мысль, — но, боюсь, что этого не случится, — он замолчал, прислушиваясь, — хотя, это было бы совсем неплохо. Так что не переживайте, нам ничего не угрожает. Свет не растворяет — он освещает, он питает. Возможно, когда-нибудь он что-нибудь и растворит, — дракон подмигнул акуле жёлтым глазом с вертикальным зрачком.

Агафья Тихоновна молча кивнула и подмигнула в ответ.

Артак, как собака, приподнял уши и вслушался в абсолютную тишину, царящую на зеркальной арене. Скользнув взглядом по темным, ещё не затронутых светом, участкам пустоты, дракон, казалось, сам превратился во внимание. Или в способность внимать.

— Что вы делаете?

— Ничего особенного. Слушаю. Пытаюсь понять, — Артак полностью погрузился в процесс созерцания.

Казалось, не было ни одного звука, способного пройти мимо чуткого драконьего уха, не было ни одного лучика света, который был бы в состоянии обойти драконий глаз. Артак сейчас олицетворял собой всё внимание, которое было в его распоряжении. Он воплощал собой весь мешок, он растворял в себе их — бездонные мешки возможностей, открывающихся при созерцании.

Артак просто внимал. И был внимателен…

В это же мгновение мешок с вниманием что-то затрясло изнутри, его словно залихорадило, как это бывает при высокой температуре, но тут же отпустило, покинуло, оставило в неподвижности. С негромким шелестом веревка, стягивающая мешок за горло и перекрывающая ему кислород, даже не дождавшись своего светового луча, ослабла и с лёгким шелестом соскочив вниз, упала на зеркальный пол. Мешок глубоко вдохнул и раскрылся.

— И как? Получается? — акула улыбнулась с небольшой долей иронии.

— Получается, — Артак утвердительно кивнул головой, и в его глазах сверкали какие-то искорки, — конечно, получается, — он опять засмеялся, теперь уже искренне и бесхитростно.

Напряжение покинуло его полностью.

Агафья Тихоновна ничего не могла понять и поэтому продолжала молча смотреть на громко смеющегося дракона в ожидании.

— А знаете, что? Давайте посмеемся с вами вместе! — дракон схватил акулу за плавник и вскочил на лапы, — только смеяться надо громко и как можно более проникновенно, смеяться надо тем смехом, про который говорят — от всего сердца!

— Вы сейчас говорите серьёзно?

— Абсолютно! Абсолютно серьёзно! — Артак подпрыгнул и раскаты драконьего смеха заполнили всё существующее пространство.

Казалось, смех разделил со светом всю существующую пустоту и теперь они мирно сосуществовали вместе.

Смех, как и свет, обладал своей собственной, яркой и постоянной энергией, но она была немного тоньше, можно сказать, неуловимее, она была даже менее осязаема, чем энергия света. Похоже, смех со светом стали не разлей вода. Стали друзьями. Почему нет? Ведь по своей структуре они были очень похожи.

Агафья Тихоновна неуверенно прокашлялась, прочистив горло и посмотрела на Артака.

— Я боюсь что у меня не получится, — она ещё раз покашляла, — трудно смеяться, когда совсем не смешно.

— Получится, получится! Для того чтобы получилось надо не так уж и много, — Артак продолжал смеяться, изредка прерываясь на речь, — надо просто делать то, что вы хотите чтоб получилось. На самом деле это очень просто!

— Но я совсем не хочу смеяться, — акула продолжала слабо возражать.

— Это и необязательно. Чтобы получить нужный результат, надо просто делать то, что вы хотите чтоб получилось, — повторил Артак и подмигнул Агафье Тихоновне жёлтым глазом, — даже если вам кажется, что у вас ничего не получается. Надо просто действовать и всё.

— И всё?

— И всё!

— А если не выйдет?

— Не бывает так! Обязательно выйдет!

— Ну хорошо, — акула набрала в легкие побольше воздуха и её смех точно таким же образом прокатился волной по зеркальному полу.

Он смешался с драконьим смехом, и два хороших настроения, этих две теплых энергии, взявшись за руки, потихоньку заполняли пустотное пространство.

Агафья Тихоновна, словно начав кое-что понимать, смеялась и смеялась — без остановки, без устали, изредка переглядываясь с точно так же смеющимся драконом. Так они и продолжали смеяться какое-то время, пока не произошло нечто совсем неожиданное.

Смех, как самостоятельная величина, ощутил двойную подпитку, двойное вливание, двойной заряд.

Он стал вдвое мощнее, и сам свет уже был не в состоянии его игнорировать, так, как это происходило мгновением ранее.

Свет в недоумении остановился, прислушиваясь. Он словно споткнулся о второй голос. Наверное, только сейчас свет смог различить два голоса там, где ранее был один. Только сейчас вместо одного драконьего рыка — два голоса, как два дорожных указателя, направляли его туда, где он был необходим. Немного постояв на месте, видимо, размышляя, свет кивнул и продолжил свой неторопливый шаг, однако направление его несколько поменялось.

Вмешались указатели.

И эти указатели направляли его в счастье, в хорошее настроение, в блеск, в блаженство, в освещённое им же, освещённое светом будущее. Теперь свет распространялся не во все стороны, как раздувающийся шар, а двигался направленно, векторно, словно по стрелке.

Мешок со способностью внимать, совершенно вдруг, и как-то резко, неожиданно, обмяк и свалился на зеркальный пол, подняв небольшой столб пыли.

Внимание тут же распространилось вокруг, оставив на полу, в пыли, уже никому ненужную мешковину. Ненужную ли?

— Наверное, он приходит в себя! — Артак подмигнул Агафье Тихоновне жёлтым глазом, — я бы сказал даже так — наверняка он приходит в себя!

Смех и свет, помогая друг другу, переплётшись в одну общую и светлую сущность, немного ускорились и продолжили свой путь. Оно и неудивительно, ведь вдвоём идти и легче, и быстрее. Свет приобрел какую-то желтоватую теплоту и душевность, словно из него вышла бессердечность и безучастие, словно его безвозвратно покинули безразличие и ослепляющая жестокость, которая просматривалась в ярко-белом и чистом, почти в операционном сиянии. Свет стал направленным, он стал избирательным, выборочным. Другими словами — свет стал поляризованным, он целеустремленно и уверенно продвигался в единственно верном направлении — в направлении, подсказанном ему Его Величеством смехом.

Смех же, в свою очередь обрёл крепость и яркость, заиграл разными красками и оттенками в ослепительно-белом сиянии чистого света. Он обзавелся каким-то особым, выразительным красноречием, велеречивостью — он приобрёл мощь. Смех стал сильным и честным. И в этой светлой честности смех продолжал черпать какую-то фундаментальную жизненную силу — незаурядную, изысканную, уникальную, редчайшую силу. Смех добавил в свой багаж Энергию самого света.

— Смотрите, — дракон глазами показал акуле на место встречи смеха со светом, — смотрите, смотрите…

Артак поддерживал Агафью Тихоновну за плавник, и они, изредка посматривая друг на друга, продолжали смеяться, только теперь уже совершенно свободно и непринужденно. Единственная вещь, которую они не могли бы сейчас сделать — это просто взять и резко остановиться.

Тормозной путь был бы слишком долог. Да и тормозить совсем не хотелось.

Хорошее дело — искренний и беззаботный смех.

Хорошее дело и хороший путь.

Верная дорога.

Ведь правда же, если хочешь что-то сделать — делай. И что бы это ни было — оно сделается само собой.

Это единственный, и к тому же беспроигрышный вариант добиться желаемого.

Просто делай.

Потихоньку, нисколько не спеша, теперь уже единая сущность состоящая из света и смеха, заполнила собой всё видимое глазу пространство и погрузила акулу с драконом в какое-то перманентное сияние.

Оно освещало, но не слепило.

Поддерживало, но не нагружало.

Заполняло, но без отягощения.

Питало, но не слишком. Не закармливало, не пичкало. Но насыщало, охватывало.

— Да, — дракон кивнул головой, захлебываясь очередной порцией смеха, — да, да, да! Вот такой это мир! Мой мир! Мир действий!

Дракон и акула в данный момент выполняли роль двух маленьких заводов по производству хорошего настроения. И им это очень нравилось. Было по нраву, по сердцу.

Каким-то шестым или даже седьмым чувством они ощущали отдачу, и процесс понимания, который уже был внутри каждого из них не оставлял никакого сомнения в том, что они поступают правильно. Именно так как надо. Так, как должно было поступать.

И ещё, наверное — да, даже наверняка — смех излечивал, смех окрылял, он указывал сознанию обратный путь — смех приводил сознание к своему хозяину.

Смех возвращал осознанности её главную роль.

Мешки на арене вскрывались и лопались как мыльные пузыри, один за одним — они наполняли этот чудесный мир новыми красками, новыми запахами и новыми ощущениями. Процесс был запущен. И, конечно же, может и не скоро, но совершенно неизбежно, когда-нибудь он подойдет к концу.

И конец этого длительного и необходимого процесса будет означать только одно — возвращение хозяину его сознания. Со всеми его чувствами и предчувствиями, со всеми предрассудками, со всеми действиями и поступками — с его собственной, хозяйской реальностью и её собственным, уникальным и неповторимым искривлением.

С её выгибанием в сторону бесконечности, с её округлыми нулевыми боками.

Иначе, зачем эти мешки на полу? Зачем эта пыль?

Возможно, симбиоз их содержимого и формировал то самое, что человечество называет индивидуальностью. Формировал ту самую единичность и неповторимость, являющуюся всего лишь частью ещё более массивной единицы — частью единицы всеобщей, неохватной для усечённой человеческой индивидуальности.

Агафья Тихоновна продолжала смеяться, почти забывшись, она на мгновение погрузилась в хорошее настроение с головой и, видимо, решив его поддержать и даже улучшить — для того чтобы подняться ещё выше, стать ещё чище, ещё звонче, ещё быстрее — она зачем-то достала из-за своей спины, прямо из пустоты, веник с совком и уже почти приступила к уборке, когда Артак остановил её едва уловимым движением своего хвоста.

Акула в недоумении остановилась и показывая на валяющиеся везде пустые, открытые мешки, произнесла:

— Я думала подмести пыль на зеркале и убрать мешковину…

— Не надо, — дракон отрицательно покачал головой, — не надо…

— Но почему? Ведь будет чище и светлее, не так ли?

— Это не мешковина, — Артак приподнял когтистую лапу, — точнее, это не простая мешковина. Это слепые пятна. Как на сетчатке человеческого глаза. И, мне кажется, что будет правильно оставить всё как есть чтобы дать владельцу этого мира возможность видеть то, что он хочет видеть, и закрывать глаза на то, что его раздражает, нервирует, злит.

— Как это?

— Двигая эти мешки по зеркальному полу он сможет сознательно закрывать какие-то участки своего восприятия, тем самым…

— Проявлять свои чувства избирательно? — Агафья Тихоновна подхватила, как всегда, опережая мысли.

— Ну можно сказать и так, — Артак снисходительно улыбнулся, — можно и так. Я бы добавил только одно. Используя эту мешковину, он сможет формировать свою собственную реальность, закрыв части реальности истинной.

— Но тогда его реальность не будет истинной?

— Нет ничего хуже внезапно открывшейся истины, особенно, когда ты в своих мыслях и ощущениях всё ещё ограничен контурами человеческого тела. Поэтому, давайте оставим ему эту возможность выбирать. Всё-таки, ничто и никто не в силах помешать человеку, твердо решившему покончить с иллюзиями и окунуться в реальный мир. Но это должно быть именно его решение. Лично его. Его собственное решение. Можно даже сказать — вынужденное. И вынужденное им же, вынужденное самим собой.

— Но почему именно вынужденное?

— Потому что когда-нибудь, рано или поздно, но совершенно неизбежно, настаёт момент, когда жить по-старому становится невозможно.

— И что тогда?

— Если речь идёт о социумах — происходят революции, а если о людях — приходит время поиска истины.

— Или новой иллюзии?

— Или новой иллюзии, — дракон рассмеялся, — но иллюзии, раньше или позже, исчерпают себя, а истина — никогда. Поэтому, в конце всех возможных концов, всё равно останется одна истина. И более ничего. Все иллюзии пройдены, все обманы раскрыты, все дороги исхожены.

— Да, я понимаю.

— Так что не будем принимать такие важные, я бы сказал даже — судьбоносные шаги самостоятельно. Это большая ответственность.

— Но, может, хотя бы пыль подмести? — акула указала взглядом на зеркальный пол.

— И пыль подметать не надо, — дракон счастливо засмеялся, — пыль сможет придать истине необходимое человеку искажение без которого она сама не сможет получить ни одного шанса быть понятой. Пыль — как воздух, который делает небо синим, и понятным для всех. Ведь синий — видим людьми, — Артак тоже кивнул на пыль, — и пусть немного этой пыли, пусть это слабое, но всё же искажение — пусть оно останется на своем месте.

— Да, да, — Агафья Тихоновна быстро выкинула веник за спину, где он растворился в пустоте, — вы правы. Вы совершенно правы. Это как с крещением новорожденных.

Дракон в изумлении приподнял бровь.

— С крещением?

— Ну да. Родители любят крестить своих, ещё ничего не понимающих детей совсем маленькими, тем самым отбирая у них выбор, не так ли?

— Ах, вот оно что! — дракон улыбнулся, — да, да, именно так.

— И если любая из существующих религий со временем могла бы стать сознательным выбором самого ребенка — то много позже, когда он сможет сам осознать что, зачем и к чему. Но никак не в первые годы жизни. Вот так и получается, что любая религия — всего лишь выбор родителей этого ребёнка, тогда как сам ребенок, вполне возможно, выбрал бы нечто совершенно другое, а может быть и выбрал бы атеизм.

— Родители лишают своего ребенка права выбора, тут вы совершенно правы. Причём делают они это сознательно и искренне радуются своему невежеству, — Артак усмехнулся, — да, да, вы правы, правы. Это и есть огромная сила невежества. Темноты и невежества. Вот давайте и мы с вами не будем такими родителями, а предоставим возможность хозяину этого всего, — дракон обвёл взглядом пространство, — самому разгрести свои завалы и убрать свою пыль, самому понять свои личные искажения, и самому разобраться со своими со слепыми пятнами.

— Я с вами согласна, — Агафья Тихоновна задумчиво кивнула головой.

— Знаете что? — дракон хитро посмотрел на акулу.

— Что?

— Вы не задумывались о том, что если один верующий человек скажет другому, также верующему, что видел бога — тот, другой, ему совершенно не поверит…

Агафья Тихоновна широко раскрыла глаза, но в ответ не проронила ни слова.

Артак, дав ей некоторое время на размышление, широко усмехнулся и добавил, вроде совсем не к месту:

— Если не секрет, а куда вы собирались убрать мешковину? Ну или куда выкинуть пыль?

— Ну куда-нибудь, — акула осмотрелась вокруг и вдруг поняла что места, куда бы можно было что-то выкинуть, просто не существовало.

Она открыла глаза ещё шире и повернулась к дракону. Артак рассмеялся.

— Ну что? Теперь вы поняли?

— Кажется, да, — глаза Агафьи Тихоновны приобрели немного отрешённое выражение.

Казалось, она рассматривала что-то внутри себя.

— Ничто и никуда убрать нельзя. Ибо всё существует постоянно и неизменно. А вот позволить всему существовать, так сказать — иметь и не пользоваться — сколько угодно, — дракон на мгновение закрыл глаза, — или даже не так! Иметь и не пользоваться — это безусловно очень хорошо, но иметь и использовать — всё-таки ещё лучше. Использовать так, как тебе необходимо, — дракон продолжал сидеть с закрытыми глазами и не видел как акула повернулась к нему.

Но он услышал её слова.

— Ибо всё, что есть в мире — есть и в тебе. Абсолютно всё, что есть в мире, понимаете? Всё это есть в каждом. Потому как каждый и есть весь мир. Полноценный и настоящий. Без недостач и недовесов. Без дефицита и избытка. Без исключений и без вариантов.

— Да, — дракон приоткрыл один глаз и внимательно посмотрел на акулу, — ничто и никуда убрать нельзя. Но, согласитесь, приятно осознавать что где-то за спиной у большой белой акулы есть веник и совок, а также и другие приспособления, и если ничего и никуда убрать все-таки нельзя и некуда, то попытаться всегда можно. А если есть что-то что можно сделать — то и сделать это необходимо обязательно. Необходимо! Обязательно! Хотя бы для того, чтобы убедиться в бесполезности этих действий.

— Но зачем?

— Перемещая пыль и мешковину — мы также перемещаем и слепые пятна, а значит — начинаем видеть по-другому, — дракон подмигнул акуле, — так, например, проявляются новые, не замеченные ранее, отражения, однако, старые, хоть раз уже увиденные, забываться не спешат. Вот таким образом, шаг за шагом, когда-нибудь, можно будет сформировать всю картинку целиком. И она, эта картинка, уже и будет более-менее полноценной реальностью. Ну или максимально возможным для данного человека приближением к ней. Точнее, не самой реальностью, а её отражением.

Агафья Тихоновна махнула плавником, доставая из-за своей спины веник с совком и аккуратно положила их на мешок с трудолюбием:

— Пусть здесь полежит, вы как думаете?

— Пусть полежит, — дракон одобрительно кивнул, — пусть подождёт своего часа. Да и место как раз подходящее…

Свет постепенно, медленно, никуда не торопясь и никого не обгоняя — никого и ничего — не обгоняя даже мысль обыкновенного человека — залил, заполнил собой всё существующее пространство.

Некоторые мешки развязались и стояли распахнутыми настежь; некоторые раскрылись сами собой; некоторые упали на бок и с легким шипением сдувались как воздушные шары, из которых быстро выпускали воздух. Были и те, которые так и остались туго завязанными. Всё происходило словно само собой, без видимого внешнего воздействия и, казалось, даже не требовало этого вмешательства ниоткуда — особенно извне.

Зеркальный пол исправно отражал верхний поток света, обогащал его какими-то невидимыми глазу, но обязательно существующими нюансами, он возвращал уже обогащённый свет обратно, поворачивал его вспять, делал процесс обратимым. Всё ладилось, кроилось, кружилось в слаженном танце и, возможно, сама вечность была готова снизойти сюда и накрыть всё своей окончательной неподвижностью, когда совершенно вдруг, неожиданно, что-то красное — крупное и круглое, немного сплюснутое — словно на воздушный шар сверху положили увесистый том — внезапно это что-то упало на пол прямо в центре зеркального пола.

Зеркало с лёгкостью выдержало удар. Вслед за первым неопознанным диском вниз полетели точно такие же, красные и сплюснутые, практически невесомые, словно сделанные из поролона, диски. Их было много и они были очень большими. Даже не так — их было не просто много, их было очень много. Они падали на пол, отскакивали и быстро уносились в одном и том же направлении, не изменяя и не ломая ничего вокруг несмотря на свои большие размеры. Видимо, благодаря своему небольшому весу.

— Что это? — Агафья Тихоновна ловко уворачивалась от лёгких, но крупных, размером с неё саму, сплюснутых красных шаров.

Одновременно она пыталась держать в поле зрения дракона, который спокойно наблюдал за происходящим. Он даже не пытался увернуться, и сплюснутые шары обходили его сами собой, как река огибает камень, лежащий посередине потока.

— Это? — в глазах дракона искрился смех, — что это? Вы действительно хотите знать?

— Конечно!

— Это кровь. Самая что ни на есть обыкновенная человеческая кровь. Ну а конкретно, — он толкнул лапой один из дисков, — та её часть, которая переносит кислород, а именно — гемоглобин. Думаю, нам необходимо приготовиться к возвращению в более привычные вам миры. Ибо, — Артак приподнял когтистую лапу, — ибо возобновлен кровоток, а с ним и питание, и, это значит — тело скоро оживет! Следовательно, оставаться нам тут уже недолго.

— Это кровь? — Агафья Тихоновна округлила глаза, уже в который раз за сегодня, — кровь? Человеческая кровь?

— Да, да, — Артак оставался невозмутим, с улыбкой наблюдая её неподдельное изумление, — это самая обыкновенная человеческая кровь.

В этот момент сверху, словно с бомбардировщика, получившего команду бомбить, посыпались красные и белые, иногда сероватые, иногда желтоватые, иногда полупрозрачные шары и диски. Все они двигались в одном, строго заданном направлении, и каждая частичка была на своем собственном, никем и ничем другим не занятом, месте.

— Нас не затопит? — акула опасливо смотрела вверх, то есть туда, откуда велась эта необычная бомбардировка.

— Вам ли беспокоиться? — дракон бестактно рассмеялся, но тут же осёкся, — я лишь хотел сказать что рыбе, даже такой необыкновенной как вы, не стоит бояться того что её могут утопить, не так ли? — вопрос был риторическим, и поэтому не требовал ответа.

В какой-то момент к общему потоку присоединились небольшие и бесцветные капли. Они выделялись среди других составляющих человеческой крови немного другой структурой, а точнее — отсутствием таковой. Похоже, это была просто чистая вода.

— Нет, нет, — дракон повернулся к акуле. Он, как обычно, мог слышать, да и слушал каждую мысль, — нет, это не вода.

— А что же?

— Ну если вам о чем-то это скажет, то я отвечу, — Артак хитро улыбнулся, — это метамизол натрия.

— Как вы сказали?

— Метамизол натрия, а говоря другими словами — простой и самый обыкновенный анальгин, который вы так мастерски вкололи ему, — он показал куда-то вверх, — прямо перед тем как он потерял сознание, — дракон весело рассмеялся, — всего лишь анальгин. И, как видите, он сработал.

Агафья Тихоновна некоторое время молча смотрела на кровяной поток, но по всему было видно что мысли её витают в очень далеком месте.

Немного спустя она произнесла:

— Как хорошо что мы живем в цветном и ярком мире!

— Чем хорошо? — Артак в недоумении приподнял одну бровь.

— Краски дают нам возможность отличить одно от другого, не так ли?

— Краски? — Артак усмехнулся, — все краски существуют лишь в вашей голове. Наукой давно доказано, что цвет любого материала — миф. Атомы, из которых состоит то или другое вещество колеблются с различной частотой, и как следствие, отражают волны света разной длины, предварительно поглощая все остальные волны. Вот эти отраженные волны впоследствии и воспринимаются глазом как цвет. Так что цвет чего бы то ни было — это электромагнитное излучение именно той длины волны, которое это «что бы то ни было» отторгает, а никак не принимает, и, значит, цвет который мы видим — это как раз единственная окраска, совершенно не присущая наблюдаемому предмету. Я же говорил вам, что люди живут в мире иллюзий, а не реальностей, — дракон рассмеялся, — но и реальность доступна их пониманию. Правда, только тому, кто начинает думать и размышлять. Ничто не сокрыто ни в одном из миров, и путь к любым знаниям — простая внимательность.

— То есть, красный цвет на самом деле какой угодно, но не красный? — Агафья Тихоновна вытаращила глаза.

— Да, — подтвердил Артак, — то, что люди видят красным на самом деле обладает всеми поглощёнными им цветами, кроме этого самого красного, — он опять засмеялся, — для каждой длины волны человеческий мозг выбрал определенный цвет, который характеризует лишь наполненность луча энергией, и с радостью демонстрирует его каждый раз своему хозяину, когда он видит эти отражённые волны. Конечно, освещение должно быть достаточным, — дракон опять усмехнулся, — да это и так ясно, ибо отражается свет и ничто другое. С тем же успехом люди могли бы различать радиоволны и микроволновое излучение, да и любое другое, если бы природа посчитала необходимым предоставить им определенные органы чувств.

— Я знаю, знаю, — Агафья Тихоновна улыбнулась, — таким образом мудрая природа наделила людей дополнительной способностью познавать мир. Она дала людям цвет и многие из них даже превратили его в искусство — они смогли прикоснуться к вечному, смогли познать сам свет. Ведь посредством восприятия цвета, многие люди притронулись к истине, не так ли?

— Так, так, — дракон усмехнулся и добавил, — но многие из людей, даже находясь в мире двух цветов, даже в черно-белом мире, не смогли бы отличить один цвет от другого, не смогли бы отличить чёрное от белого, уж вы мне поверьте.

— Не смогли бы или не захотели бы смочь?

Артак внимательно посмотрел на Агафью Тихоновну.

— Скажем так — они были бы не прочь. Но…

— И в чем тогда дело? — акула нетерпеливо перебила дракона.

— В лени. Для того чтобы научиться видеть ясно и без искажений — без искажений даже от этой самой пыли, — дракон кивнул на разбросанные то тут, то там мешки, — необходимо вложить в себя очень много труда. А люди, в большинстве своём, совсем не любят трудиться. Люди предпочитают работать.

— А в чем разница?

— Разница в смысле. Трудиться — от слова «труд», а работать — от слова «раб».

— Откуда вы это знаете?

— Я смотрел и, следовательно, я видел. Причем видел своими собственными глазами и работу и труд.

— Наверное, вы много повидали, — Агафья Тихоновна задумчиво разглядывала Артака.

— Много.

— Вам было трудно?

— Нет, что вы, — Артак покачал головой из стороны в сторону, — мне было легко.

— Почему?

— Я смотрел, видел, познавал, учился, находил новое, и каждый раз прощался с этим новым, предвидя ещё более новое. И каждый раз прощал. Это всегда придавало мне силы.

— Как же это? Я что-то не пойму. Прощался и прощал — это какая-то игра слов? — Агафья Тихоновна на мгновение зажмурилась, как будто это помогало ей думать.

— Человеческий язык, а можно сказать — это вы сами и есть, — дракон рассмеялся, — единственный неподкупный свидетель.

Артак говорил медленно и внятно, словно давая понять, что повторять не будет.

— И если историю можно переписать хоть тысячу раз в угоду одному или другому событию, человеку или правительству, то язык… — он щёлкнул пальцами когтистой лапы, словно подбирая необходимое слово, — язык всегда развивался, развивается и будет развиваться в строгом соответствии с самим человечеством. Он формировался и формируется созвучно и сообразно реальному течению событий. И, именно поэтому, изучая процесс формирования новых слов — как песчинок одного большого и целого организма под именем «речь», мы всегда и с колоссальной, с потрясающей точностью можем определить то, что было в той или иной эпохе. Да мне ли вам рассказывать? — Артак явно намекал на прямую причастность самой Агафьи Тихоновны к человеческой речи, — вы, столь искусно владея этим инструментом, сами по себе являетесь безукоризненным и безупречным, бесхитростным и безгрешным, честным и благородным и самым что ни на есть порядочным, правдивым и прямодушным учебником по всей человеческой истории.

Агафья Тихоновна молча и внимательно слушала.

— Да разве вы сами не замечали, что люди, когда прощаются и говорят «прощайте», тем самым, словно дают совет — прощайте, прощайте, обязательно прощайте. Прощайте всех без разбора. Прощайте быстро. Прощайте искренне. Прощайте честно, неподдельно, без затей и церемоний. Прощайте, прощайте и ещё раз прощайте. Особенно, — дракон оглянулся, словно их мог кто-то подслушивать, — особенно, когда прощаетесь.

— Прощаетесь с кем?

— С кем угодно и с чем угодно.

— И как все это связано со светом? Ну или с цветом?

— Свет всегда двигается только вперед, без сожаления оставляя позади себя всё прошедшее. Свет, будучи энергией в чистом виде, если бы обладал интеллектом, сродни человеческому, обязательно бы прощал всех и за всё, иначе трудно бы ему пришлось путешествовать, не так ли? — Артак подмигнул Агафье Тихоновне, — ведь ему пришлось бы таскать с собой такую тяжесть.

— Что ему пришлось бы таскать с собой? — акула окончательно запуталась.

Казалось, на её лице живыми остались только глаза, которыми она автоматически и совершенно бездумно следила за бушующим потоком кровяных частиц.

— Что? — Артак удивленно приподнял брови, — конечно же, непрощённое.

— Непрощённое? И что бы тогда было?

— Что бы было — я не знаю, но нашей Вселенной бы точно не было, ибо она вся и целиком построена на одном общем принципе — на способности света преодолевать огромные расстояния, принося с собой необходимую энергию, которая и позволяет всему сущему… — дракон внезапно замолчал и пристально посмотрел на акулу.

— Которая позволяет всему сущему… — Агафья Тихоновна повторила заключительные слова Артака, словно подталкивая его мысли и замолчала, позволяя самому дракону закончить свою же фразу.

–… позволяет всему сущему быть. Существовать. Присутствовать. Происходить. Случаться. Одним словом — просто быть.

— Вы хотите сказать что мы существуем только потому что свет в состоянии забыть всё то, что он видит и простить всех за всё происходящее?

— «Простить» — совсем не значит «забыть», — Артак рассмеялся, — даже совсем наоборот. Свет никогда и ничего не забывает. Он несёт картинки, изображения, несёт любую доступную человеку информацию сквозь всё существующее пространство и время, несёт, ничего не привирая и не приукрашая, даже на самую малую йоту, и уж поверьте мне — свет точно никогда и ничего не забывает. Но он, как бы это сказать, — дракон схватил луч верхнего света и притянул к себе, — как бы это сказать, — он отпустил его и свет тут же, вальяжно и неторопливо продолжил своё путешествие вниз, к зеркальному полу, — как бы это сказать, — повторял дракон снова и снова, любуясь своим отражением в зеркале между своих лап, — свет не забывает. Никогда и ничего. Он просто не участвует, не участвует даже в том что помнит и знает точно. Он как такси, которое с одинаковой легкостью может везти и убийцу и мудреца, понимаете? Но он никогда не нагружает себя тем, что несёт, будь то хорошее или плохое, будь то необходимое или нет. Он всегда отдельно от всего.

— Но как же тогда «прощайте и прощайтесь»? Вы только что говорили что свету трудно было бы путешествовать, если бы он всё это таскал с собой, или я что-то не так поняла?

— Всё так, всё именно так. Но вы пропустили одну важную вещь, — дракон усмехнулся, — я сказал, что это было бы так, если бы свет обладал человеческим интеллектом. А человеческий интеллект, как правило, очень и очень искажает суть любой вещи, любого понятия. Кровь, по понятиям людей, можно смыть только кровью, хотя никому в здравом уме не придёт в голову смывать, например, чернильное пятно такими же точно чернилами. Правда, ведь? Чернильные пятна легче отмываются водой — чистой, прозрачной водой. Так что только ключевая, незамутнённая вода отмоет человечество! Только яркий и неискажённый свет!

— Ах вот оно что! Человеческий интеллект!

— Да, да! Если бы свет обладал мышлением человека — тогда бы он радовался, неся людям тепло, и огорчался, когда это тепло превращалось бы в нестерпимый жар. Или совсем наоборот. И в том, и в обратном случае часть, если не вся существующая энергия уходила бы на поддержание эмоций, и свету было бы достаточно сложно, если не сказать — совершенно невозможно — выполнить свою основную функцию — беспристрастно переносить энергию в нужном, в необходимом на данный момент направлении по пространству и времени.

— Вы, наверное, хотели сказать «в пространстве и во времени»? — Агафья Тихоновна трепетно относилась к любому искажению языка, ибо это искажало её собственную суть.

— Нет, нет, — Артак засмеялся, — именно по пространству и по времени.

— Но это выражение немного неверно лингвистически, не так ли?

— Если представить что пространство — это туго натянутый холст, к которому всё существующее приколото какими-то специальными булавками, удерживающими все предметы на этом холсте, то фраза «по пространству» уже не кажется неверной, правда?

— Хм, — акула на мгновение задумалась, — да, в таком случае, конечно… — она покачала головой, как бы сомневаясь, — в таком случае, всё верно. А пространство действительно похоже на холст?

— Можно и так сказать. Пространство — это и есть холст, только трехмерный. Холст, имеющий три измерения — длину, высоту и ширину. И именно поэтому — пусто и пустота — совершенно разные вещи. Помните, мы говорили об этом?

— Да, я, конечно, помню, — Агафья Тихоновна судорожно вспоминала недавний разговор, — пусто — это когда ничего нет, а пустота — это уже наполнение, да?

— Именно, — Артак утвердительно кивнул, — пусто — это когда ничего нет, пусто — это когда нет даже самого холста, — и он счастливо засмеялся.

— А пустота?

— А пустота, соответственно, когда холст есть! Но на нём ничего нет. Понимаете разницу?

— Теперь понимаю. Но постойте, — акула резко обернулась к дракону, — но постойте, — а люди это понимают?

— Почти, — Артак равнодушно кивнул, — почти понимают, — он презрительно фыркнул — судьба человечества, судя по всему, его мало волновала.

— И что для них является холстом? Как они его называют?

— Они называют его, — Артак прищурился, словно сдерживая внутри себя жёлтый свет, струящийся из его глаз, — они называют его — ни много, ни мало — тёмная материя, конечно, совсем не понимая при этом сути самого пространства. То есть, не понимая сути и концепции холста, на котором вырисовывается сама картина.

— Вот это да! — Агафья Тихоновна от удивления привстала, — вот это номер! Тёмная материя!

— Тёмная — не потому что страшная, потусторонняя или злая, — дракон с улыбкой наблюдал за медленно движущимся светом, — а потому что невидимая, неразличимая для органов чувств человека. Но со временем люди поймут что пространство — это не пустота в чемодане, в которую помещается все существующее на свете, да и сами люди тоже, пространство — это сам чемодан и есть, а точнее — чемодан-матрешка, чемодан в чемодане, и так до бесконечности. И в структуру этих чемоданов вплетено всё сущее, понимаете?

— Кажется, да, — Агафья Тихоновна кивнула, — а почему чемоданов много?

— Ну я бы сказал — сколько чемоданов, столько и пространств, — дракон был невозмутим и безразличен к происходящему, или хотел казаться таковым, — однако, это не будет полностью отражать истину, — достаточно просто понять одно — пространство — точно такая же материя, как мы с вами. Пространство — точно такое же наполнение, как например, вот эта мешковина, — Артак кивнул на мешок, лежащий около его лапы, — оно точно такое же содержание космического вакуума, как и всё остальное.

— А что такое космический вакуум? — Агафья Тихоновна продолжала таращить глаза, даже не скрывая своего изумления.

— А космический вакуум — это именно то место, где абсолютно пусто… — Артак с интересом поглядывал на Агафью Тихоновну с тем выражением, с каким родители поглядывают на своих детей, и судя по всему, его забавляла её реакция, — но даже и это не совсем так. Понимаете, я не могу употребить слово «место», так как место появится только с появлением самого пространства. А там, где действительно пусто — нет абсолютно ничего — нет ни пространства, ни места в этом пространстве; нет ни времени, ни изменений во времени. Это трудно объяснить словами…

— Мне кажется, я всё-таки понимаю что вы имеете в виду, — глаза Агафьи Тихоновны приобрели своё обычное неторопливое выражение, и было видно, что жизнь процесса «Понимание» сейчас в самом разгаре, а сам процесс — в самом соку.

Некоторое время акула молчала, а потом, вздрогнула, словно прикоснувшись к чему-то горячему, и произнесла:

— Но если само пространство является материей, то… — она запнулась, словно боясь продолжить.

— То, как и любая материя, конечно же, ходит в паре с энергией, — дракон утвердительно кивнул, — ведь вы именно это хотели сказать, не так ли? — он усмехнулся одними глазами, — и я вам скажу больше, само пространство можно взвесить, то есть оно, как и любая материя имеет вполне реальный физический вес, а значит, обладает неизменным качеством любой из материй — гравитацией.

— Да, да, — акула вновь широко распахнула глаза и посмотрела вдаль, — да, да, именно это. Но что это за энергия такая? Тоже тёмная? — она задумчиво вертела головой, потом запнулась, словно только сейчас услышала последнюю фразу дракона и повернувшись к нему переспросила:

— Гравитацией?

— Ага, — Артак аппетитно зевнул, — самой простой, и уже немного изученной человечеством гравитацией, обладает ею, можно сказать даже — безраздельно владеет, как и все предметы, видимые человеческому глазу.

— И пространство притягивает всё что в нем есть?

— Ну да, — дракон хихикнул, — пространство само по себе притягивает всё, что обладает любой, даже самой незначительной массой. Вот вы, например, сидите рядом со мной, а не летите куда-то сломя голову.

— Но я думала что меня притягивает Земля…

— И Земля тоже… Хотя мне и непонятно, где вы тут видите Землю, — дракон рассмеялся громко и искренне.

— Внизу, наверное, где же ей быть ещё, — акула растеряно смотрела прямо в зеркальный пол, словно пыталась просмотреть в нём дырку и увидеть планету Земля, во всем её величии и многообразии.

— Я не сильно вас расстрою, если сообщу что нет тут никакой Земли, впрочем как нет и всего остального?

— Эээ… — Агафья Тихоновна только и смогла промычать в ответ.

— Вот тебе и эээ, — Артак наконец-то перестал смеяться и слёзы от смеха выступили из его глаз, — вот такой компот! — он потянулся всем телом и застыл в неподвижности, как это любят делать рептилии.

Живыми оставались лишь его глаза и мысли. Они были выразительными и ясными. Исключительными и уникальными. Простыми и сложными. Разными. Непохожими. Но они были его — его собственностью, которой он мог делиться или нет.

Акула, глубоко вздохнув, спросила:

— Но что за энергия сопровождает тёмную, невидимую глазу материю? Тоже тёмная?

— От того что мы её назовем тёмной или светлой, суть вопроса не изменится. А вы действительно ещё не догадываетесь?

— Пока что нет, — Агафья Тихоновна медленно покачала головой из стороны в сторону, — пока что нет, — она повторила это ещё раз и вновь крепко задумалась.

Дракон внимательно посмотрел на акулу и отвернулся, выдержав необходимую, для того чтобы Агафья Тихоновна спокойно подумала паузу, и несмотря на то что вокруг не было никого, кто мог бы их услышать, тихонько прошептал:

— Тёмная энергия — это самое что ни на есть обыкновенное, самое что ни на есть простое и заурядное, самое что ни на есть рядовое, типичное, всем привычное, стандартное и традиционное, неизученное и…

Он не успел закончить, так как Агафья Тихоновна закрыла ему пасть одним из своих плавников и, глядя на дракона широко открытыми глазами, так же тихонько прошептала:

— Время…

Он улыбнулся одними зрачками, и жёлтый цвет драконьего глаза на какое-то мгновение напомнил акуле Солнце.

— Да. Тысячу раз да. Время. Оно! Вот так просто.

— Сколько пространств — столько и чемоданов? Следовательно, и времён бесчисленное множество?

— Вполне может быть. Кстати, рассуждая таким образом, в конце концов, вы непременно выйдете на основной вопрос, занимающий человечество, — Артак рассмеялся, — а что было раньше? Яйцо или курица? Пространство или время?

— И что же?

— Мне приятнее считать неделимым и то и другое. Наличие одного автоматически подразумевает и наличие второго. И там где есть пространство — всегда будет время, так как само понятие пространства предполагает его физическую протяженность, не так ли? А познать, — дракон выразительно глянул на акулу, — да что там познать, хотя бы окинуть взглядом, увидеть нечто, имеющее, возможно, бесконечные размеры, не получится в одно мгновение — целиком и сразу, ибо размеры того кто познает, конечны. И время тут же выскакивает, оно возникает само собой, оно пробуждается и предстает перед нами как инструмент познания, как карандаш в руках у инженера, задумчиво склонившего голову над чистым листом белого ватмана.

— И само пространство — это белый лист?

— Ну или инженер, это уж, как вам будет угодно! — Артак откинулся на спину и захохотал.

Агафья Тихоновна опять застыла, и опять основным процессом, накрывшем её в этом мире действий, поступков и чувств было изумление, по своей интенсивности граничащее с ошеломлённостью, и даже со смятением. Немного переварив только что полученную информацию и, видимо, что-то придумав мгновение спустя, она хитро прищурилась и решив зайти с другой стороны произнесла:

— Вы хотите сказать также и то, что если где-то возник карандаш, то белый лист, на котором можно что-то начертить, да и сам инженер-чертежник также неизбежно появятся сами собой?

— А как же иначе? Для этого карандаш и нужен, — дракон опять засмеялся, — само понятие времени кричит нам об этом со всех сторон. Ведь что такое время? — он замолчал лишь на одно лишь мгновение, необходимое для того чтобы взглянуть ей прямо в глаза, не дал времени подумать и быстро закончил:

— Время — это её величество возможность. А возможности рано или поздно превращаются в реальность. И, если запас времени бесконечен…

— Тогда что-то в любом случае произойдёт! — Агафья Тихоновна весело подхватила нить беседы и размотала её на свой лад, — что-то обязательно произойдёт, иначе само существование времени, как такового, абсурдно.

— Совершенно верно! Для природы было бы бессмысленно создать необходимый инструмент, не создав при этом то место, где можно было бы этот инструмент использовать, не так ли? Я вам скажу больше, — Артак продолжал смеяться, — абсурдной была бы и ситуация, когда есть и место и инструмент, но нет того, кто может использовать этот инструмент в этом месте, а именно — нет самого инженера.

— Так значит инженер — это всё-таки человек, а не пространство?

— Не знаю, не знаю… Мы пришли к тому с чего начали, — Артак уже в который раз за сегодня с хитрецой глянул на свою собеседницу, — а именно — всё едино и неразрывно, и ещё неизвестно, человек ли исследует пространство с помощью времени, или совсем наоборот — пространство с помощью человека исследует само себя.

— Но время присутствует и в том и в другом случае?

— Конечно! Время — это энергия. А энергия — мать всего сущего. По крайней мере, в этом мире! И что немаловажно — энергия — это кормящая мать, мать питающая!

Агафья Тихоновна замолчала, закрыла глаза и постаралась представить то, о чём они говорили, а может быть и что-то совершенно другое, известное только ей одной.

Однако, мысли сворачивались, как молоко и перед её глазами то и дело возникали глаза Артака — жёлтые, как само Солнце, с вертикальным зрачком, пульсирующим как сама жизнь.