Похитители старичков и старушек. Марка сказочника, или Опус, Кропус, Флопус!

Игорь Жуков, 2022

Сказки-детективы лауреата Всероссийских премий по детской литературе имени Корнея Чуковского, имени Петра Ершова, «Новая книга» и «Книгуру» Игоря Жукова «Похитители старичков и старушек» и «Марка сказочника, или Опус, Кропус, Флопус!» интригуют, завораживают и веселят с первых страниц. Герои сказок-детективов – начитанный Пёсик Фафик и сказочник Семён Семёнович К. расследуют крупные и мелкие преступления и постоянно попадают в смешные, но опасные истории. Участвуя вместе с героями книги в расследовании, погонях и схватках, юные читатели учатся добру, состраданию, любви к родной истории, классической русской литературе и подлинному искусству вообще. И в этом учении немаловажно участие родителей, которым тоже будет интересна эта книга.

Иллюстрации Ирины Бордей

© ООО «Издательство «РуДа», 2022

© ООО «Издательство «Примула», 2022

© Жуков И., текст, 2022

© Бордей И., иллюстрации, 2022

* * *

Похитители старичков и старушек

сказка-детектив

Елизавете Костаки, моим детям Илюше и Лизе и моим родителям

Глава первая,

в которой господин К. проснулся довольный и испуганный

Поэт и сказочник Семён Семёнович К. проснулся довольный и испуганный. Довольный, потому что ему приснился стих, а испуганный, потому что стих был какой-то страшноватый.

Судя по всему, было утро. Семён Семёнович быстро, пока не забыл, записал стих и задумался. В задумчивости он съел яичницу с колбасой, а потом вышел во двор к своему другу Пёсику Фафику.

Пёсик Фафик мог преспокойно жить в доме поэта, но жил в большой будке, потому что был убеждён, что у собаки должна быть своя собственная собачья квартира.

— Не иначе стихи сочинили, Семён Семёныч? — сказал Фафик.

— Откуда вы знаете? — не особенно удивился поэт.

— Я ваши стихи по запаху чую.

— Ну тогда послушайте, — Семён Семёнович достал из кармана бумажку и монотонно забубнил:

КАКОЙ-ТО ДРЯНЬ

(вступление к поэме)

Жили-были дед да баба.

К ним пришёл какой-то Дрянь.

Дрянь кудрявый, в сапогах

На руках и на ногах.

Сапоги — БАБА́Х-БАБА́Х!

Просто страх!..

Пёсик Фафик обошёл кругом застывшего с поднятой головой поэта и лизнул ему руку:

— Здо́рово! Сколько первобытной выразительности! Правда, страшновато.

— Вот и я думаю: здо́рово, но страшновато… Кстати, чем пахнут мои стихи?

— Восторгом. Или смятением чувств, — не задумываясь выпалил Фафик. — Семён Семёныч, и долго вы их сочиняли?

— Я их и не сочинял. Они мне приснились. К чему бы это?

Фафик сел на ступеньку у порога будки и закинул заднюю лапу на заднюю лапу.

— Думаю, что здесь не «к чему?», а «с чего?» — важно изрёк он. — Вспомните, что было накануне вечером… Вот я тоже спал, мягко говоря, не очень спокойно. Вчера посмотрел фильм ужасов «Пятнадцать злобных псов на сундук мертвеца» — и до сих пор в себя прийти не могу!

Ночью мне снилось, будто я шеф-повар заводской столовой, а ко мне является собака Баскервилей в виде скелета и начинает есть мой собственный хвост! Я ей кричу:

— Что вы делаете? Я лётчик-испытатель котлет! Не ешьте мой хвост, вот вам компот с огурцами!

А она вдруг замяукала и говорит:

— Взносы-то не заплатил, мой слонище! — и опять за своё…

Проснулся я на крыше будки и тут же свалился и стукнулся об велосипед… Какие ещё взносы? — Фафик поморщился и потёр бок. — Вы, Семён Семёныч, вчера не смотрели фильм ужасов?

— Никаких фильмов ужасов я не смотрел, я их терпеть не могу…

Поэт развернулся и побежал в дом.

— Ещё больше испугался, бедняга! — вздохнул Фафик и принялся за свою вкусную кость без супа.

Но Семён Семёнович быстро вернулся. На ходу он развернул газету «Шпион Диснейленда», пробежал её глазами, засунул в правый карман, а из левого кармана вытащил газету «Весёлые дедуганы».

Газета «Весёлые дедуганы» постоянно сообщала новости из жизни современных старичков и старушек.

— Вот! — поэт ткнул пальцем в какую-то заметку. — Это я прочитал вчера.

Заметка называлась

ОПЯТЬ УКРАЛИ СТАРИЧКА

Уважаемые господа! Наша весёлая газета иногда вынуждена сообщать невесёлые известия. В среду около одиннадцати вечера господин очень почтенного возраста Иван Цыганов вышел прогуляться перед сном и был похищен неизвестными на улице Крутицкой.

Неизвестные накинули жертве на голову мешок, в бессознательном состоянии доставили господина Цыганова в какое-то укромное место и, когда он пришёл в себя, всю ночь заставляли его делать упражнения по русскому языку. Мешок при этом с головы не снимали.

В конце концов несчастный опять потерял сознание и очнулся на улице ранним утром на том же месте, где и был похищен. Состояние здоровья потерпевшего удовлетворительное.

Это уже девятый случай похищения старичков и старушек в нашем городе. Каждый раз всё происходит по одной и той же схеме. Пенсионеров похищают и заставляют всю ночь делать школьные уроки вслепую, а потом отпускают.

Только предметы им попадаются разные. Так, например, старичку Милославскому досталась физика, старушке Таракановой — алгебра, старичку Ниточкину — анатомия, а старушке Будберг — экономическая география.

Сколько можно издеваться над пожилыми людьми?!

Куда смотрят соответствующие органы?!

Старички и старушки, не выходите на улицу затемно!!!

Ведётся следствие.

— Вот «с чего» ко мне явился какой-то Дрянь! — затряс «Весёлыми дедуганами» поэт. — Вот с чего!

Он бросил газету на землю и немного потоптал её ногами. А потом хлопнул себя по лбу и сказал:

— Какой же я осёл! Надо предупредить старика Шляпкина. Он ведь газет никогда не читает.

Глава вторая,

в которой старичок куплетист Кокоша Шляпкин повествует о трёх особенностях Полтавской битвы

Когда бульварному поэту и куплетисту Кокоше Шляпкину исполнилось девяносто восемь лет, он перестал считать свои года и отмечать дни рождения.

Возможно, он боялся сбиться со счёта, потому что всегда не ладил с арифметикой. Уже достаточно много лет старичок Шляпкин на вопрос «Сколько же вам лет?» отвечал: «От роду девяносто восемь».

В большую литературу Кокоша Шляпкин пришёл ещё в десятые годы прошлого века и сразу стал скандально известен. Он умудрился поругаться с Корнеем Чуковским из-за популярного произведения «Крокодил».

«Кокоша у вас в книге, который с Тотошей, — прямая пародия на меня, чистой воды издевательство! — сказал юный Шляпкин ещё совсем не дедушке Корнею. — А я не крокодил вам, а гимназист!»

Чуковский сначала чуть в обморок не упал от такой естественной наглости, а потом дал юноше шоколадку «Гала Петер» и благословил в большую литературу. На этом и поладили.

Всю жизнь Кокоша Шляпкин сочинял весёлые стишки и куплеты. Вот, например, его знаменитый

КАКАДУ

По синему морю

Плывёт Какаду,

Он то ли в Канаду,

То лИ в КанадУ.

Но если, к примеру,

КакАду,

Тогда-то уж точно

В Канаду.

Но на старости лет его поэзия стала гораздо трагичнее. Вот что Шляпкин сочинил совсем недавно:

БЕСЕДА ЮЛЫ И МЯЧИКА

— Я кручусь! — А я качусь!

— Я кручусь! — А я скачу!

— Я кручусь! — А я лечу!

— Я кручусь! — А я об стену

Лбом стучусь, стучусь, стучусь!

Вы представьте:

Лбом об стену!

Лбом об стену!

Лбом об стену!

Я так больше не хочу!

Я так больше не хочу!!!

Вот немного подкачаюсь,

Стану как воздушный шарик

И на небо улечу!

Ужасно трагическое и философское произведение!

Друзья молодости Кокоши Шляпкина остались где-то далеко в прошлом, а новых он не завёл, потому что был вздорный старик. Но имелся у него любимый почтительный ученик — Семён Семёнович К.

В тот поздний тёмный вечер, когда Семён Семёнович впервые прочитал заметку «Опять украли старичка», Кокоша Шляпкин взял свою деревянную трость с изогнутой ручкой и железным наконечником (подарок, который когда-то друг детства привёз ему из Страсбурга) и вышел прогуляться.

Он прогуливался и думал, как бы опять насочинять весёлых куплетов, а то что-то грустновато. Ну, например, про огромную Птицу Рух, которая

Ловит слонов

Для своих птенцов,

Словно мух.

На 1-й Завокзальной улице он перестал думать, потому что кто-то прыгнул ему на спину и накинул на голову какую-то ткань.

«Вот тебе и весёлый куплет!» — пробормотал старичок и потерял сознание.

Кокоша Шляпкин очнулся от того, что кто-то сильно тряс его за левую ногу. Перед глазами было всё так же темно.

«Мешок», — догадался куплетист и слабо закричал:

— Вы мне ногу оторвёте, злодеи! Я ведь вам уже не мальчик!

— О! — раздался глухой голос. — Ожил дедушка!

— Жив пока, — сказал Шляпкин. — Что вам угодно, бандиты?

— Нам угодно, дедушка, чтобы вы рассказали о Полтавской битве, только и всего, — ответил глухой голос. — Тогда мы вас отпустим без всякого выкупа и палочку отдадим. С виду вы вполне положительный интеллигентный старичок и наверняка знаете подробности.

— Знаю, — брякнул польщённый Кокоша Шляпкин.

И тут же понял, что от испуга всё забыл, хотя в гимназии по истории получал одни пятёрки.

— Ну что ж, валяйте, без промедления! А не то с вами случится удар.

Шляпкин задрожал и решил, что всё вспомнит, когда начнёт говорить, и что, по крайней мере пока он говорит, ему ничего не угрожает:

— Полтавская битва билась под Полтавой, — начал он, — в 1709 году… Надо же, почему-то никогда не забывал даты! У Полтавской битвы было три особенности. Первая — русские под командованием Петра I бились со шведами. Вторая — шведы под командованием Карла XII, как это ни странно, бились с русскими. Бились они, бились… бились, бились… очень долго бились…

— До чего добились-то? — не выдержал глухой голос.

Кокоша Шляпкин услышал скрип пера по бумаге. Злоумышленники явно за ним записывали.

— Не перебивайте, а то я буду начинать сначала, — гораздо бодрее молвил куплетист. — И третья особенность — схватка государей.

Карл XII выстрелил в Петра I из мушкета и попал в грудь. Но у Петра на груди висел огромный крест. Пуля угодила в крест, погнула его и отскочила в карман.

Тогда Пётр залез на дерево, выстрелил в Карла из пистолета и попал ему в левую ногу.

Что тут началось! Шведы кричат по-шведски:

— Скорую фысыфайте! Король сахромал!

А Карл XII кричит:

— Греки, радуйтесь! То есть, нет… Шфеты! Посор фам!

Скорая приехала с носилками. Король в истерике:

— Не уйту с поля поя!

Но его связали и увезли.

— Ну уж после этого, — старичок начал размахивать руками и дрыгать ногами, — армия разбита, конница бежит, мы ломим, сдаётся пылкий Шлиппенбах, пирует Пётр, наша взяла! Ура-а-а! — вдруг изо всех своих древних сил заорал Кокоша Шляпкин.

— Во даёт дедуган! — восхитился глухой голос, но Шляпкин этого не услышал.

— Ура-а-а! Ура-а-а!! А-а-а!!! — истошно вопил он, дёргаясь, как энергичная марионетка.

Но возраст быстро взял своё — старичок очень скоро обессилел и изнемог.

— Отпустите, гады! — жалобно выдохнул он и опять потерял сознание.

Бульварный поэт и куплетист Кокоша Шляпкин очнулся на том же месте, где был похищен, на 1-й За-вокзальной улице. Его страсбургская трость лежала рядом, и было уже светло.

— Кажется, со мной приключилось приключение, — медленно произнёс старичок. — Что ж, скажи ещё спасибо, что живой!

Он дополз до своей квартиры.

По лестнице на второй этаж бедняга поднимался следующим образом: загнутым концом трости цеплялся за решётку, на которой держатся перила, и подтягивал своё немощное тело вверх.

Дома Кокоша Шляпкин прилёг на диван и тревожно задремал, забыв даже запереть дверь.

На диване его и застали Семён Семёнович и Пёсик Фафик.

Глава третья,

в которой много говорят о темноте, Фантомасе и краковской колбасе, а Пёсик Фафик очень застыдился

Кокоша Шляпкин приоткрыл правый глаз и увидел Пёсика Фафика.

— А скажите честно, собака: боитесь ли вы темноты? — вяло спросил он.

— Честно говоря, боюсь, — не растерявшись, ответил Фафик. — Хотя и не должен бы по службе. Я ведь иногда дом сторожу по ночам. Когда сигнализация портится. Иной раз сидишь возле будки — вдруг такое примерещится! То бандит с ножом, то старуха с кочергой, то какой-нибудь собачий Фредди Крюгер. Подбираются к тебе, замахиваются… «Ну, думаешь, всё! Прощай, брат Фафик!»

— И что дальше?

— А ничего… Только эти чудовища замахнутся — и сразу тают в темноте, расплываются. А сердце моё — БУМ-БУМ-БУМ! — от страха… Правда, потом в доме то велосипеда недосчитаются, то банки солёных огурцов…

— Помню, помню! — вмешался наконец в разговор Семён Семёнович. — Хороший велосипед был, немецкий трофейный! Пришлось новый покупать.

— А, и вы здесь, мой молодой друг! — Кокоша Шляпкин открыл левый глаз. — Что ж, вы пришли вовремя. Вы пришли, чтобы мне на закате дней было кому поведать мою печальную и ужасную историю… Я теперь навсегда боюсь темноты и спать буду только с включённым светом!

И старичок куплетист, вздыхая и всхлипывая, рассказал о мешке, глухом голосе и Полтавской битве.

Пока он говорил, Семён Семёнович расхаживал взад-вперёд по комнате и всё время натыкался на старинный письменный стол под зелёным сукном.

— Да, — воскликнул он, когда Шляпкин закончил. — Весело до ужаса!

— Ну вы всегда скажете что-нибудь такое! — вырвалось у Фафика. — Как это: «весело до ужаса»?

— Ну, например, так. Когда мне было лет девять, я обнаружил у себя в почтовом ящике письмо.

ПИСЬМО ДЕВЯТИЛЕТНЕМУ СЕМЁНУ СЕМЁНОВИЧУ

Мне нужен труп,

Я выбрал Вас.

До скорой встречи.

Фантомас.

И синяя физиономия пририсована. С одной стороны, смешно, а с другой — как-то страшновато.

— А-а, Фантомас! — понимающе кивнул Фафик. — Это такой всемирно известный злодей, который никогда не снимает синей маски… Теперь вашим Фантомасом никого не испугаешь. Теперь такие фильмы ужасов, что просто под стол падай! Но дети их любят, хотя и боятся.

— А в моём детстве Фантомас был — о-го-го! — Семён Семёнович мечтательно закатил глаза. — Правда, ко мне он после того письма так и не явился. Ну и слава Богу!..

— Какой ещё, к чёрту, Фантомас! — прохрипел Ко-коша Шляпкин. — Мне совсем не весело, мне только ужасно!

— По-моему, о трёх особенностях Полтавской битвы, уважаемый мэтр и учитель, вы рассказывали очень весело.

— Это профессиональное, — вздохнул старичок. — Я ведь по натуре куплетист… Вообще, поэта обидеть может каждый! — неожиданно громко выпалил он и опять всхлипнул.

— Ну-ну, старина! — ученик погладил несчастного учителя по плечу и протянул ему газету «Весёлые дедуганы». — Главное, что вы живы… Это я виноват, это я, осёл, не догадался вас вовремя предупредить! Я негодую на себя и на этих беспардонных похитителей! — тут Семён Семёнович — бац! — со всей силы треснул кулаком по письменному столу. — Я должен за вас отомстить!

Фафик вдруг протянул плачущему Кокоше Шляпкину что-то завёрнутое в бумажку:

— Лягте на пол! Вот вам успокаивающая котлетка.

— Вы хотите сказать: «таблетка»? — старичок трясущимися от горя и старости руками стал разворачивать бумажку.

— Нет, именно КОТЛЕТКА. УСПОКАИВАЮЩАЯ КОТЛЕТКА, больной! Я всегда говорил, что никакая таблетка не сравнится с котлеткой.

Кокоша Шляпкин начал послушно жевать котлетку и действительно перестал всхлипывать.

Тогда Семён Семёнович продолжил свою возмущенную речь:

— Мой дорогой Пёсик Фафик, любите ли вы детективы?

— Люблю, Семён Семёныч, только собаки Баскервилей боюсь.

— Понятно. Я вот тоже до сих пор Фантомаса боюсь. У собаки — собачий детективный страх, у человека — человечий… А сами вы не хотели бы стать сыщиком и поймать собаку Баскервилей? Я, признаться, когда-то мечтал надеть наручники на Фантомаса.

— Нет, не хочу я связываться с этим кошмаром. Вот соседского кота Базилевса арестую с удовольствием… если выслежу. Он у меня целое кольцо краковской колбасы стибрил, негодяй! Я ещё хотел вас угостить! А вообще, Семён Семёныч, к чему вы клоните?

— Колбасы, говорите… — нахмурился ученик Шляпкина, — краковской… Да за это не только арестовать, за это сразу в тюрьму сажать надо, в крепость, в замок Иф, как графа Монте-Кристо — без суда и следствия! Краковскую колбасу украл! Мою!!!

— Ну будет, будет, Семён Семёныч! — замахал лапами Фафик. — В первый раз вас таким вижу. Неприлично как-то… Так к чему вы всё-таки клоните?

— Да, да! — Семён Семёнович так сильно мотнул головой, будто пытался вытряхнуть из неё мысль о краковской колбасе. — Мы должны с вами отомстить за оскорблённого поэта Кокошу Шляпкина, да и за всех прочих униженных старичков и старушек! Мы выследим и поймаем похитителей, как Шерлок Холмс и доктор Пилюлькин… то есть Ватсон! И нас наградят. Вы согласны быть доктором Ватсоном?

— Ни за что! — в страхе ответил Пёсик Фафик.

Но это Пёсик Фафик ответил про себя, а вслух он сказал:

— Ну, если наградят, тогда, пожалуй…

Он так сказал вслух, потому что очень застыдился своего страха.

Глава четвёртая,

в которой рассматриваются проекты памятников выдающимся сыщикам-любителям, Кокоша Шляпкин даёт показания как потерпевший, а Семён Семёнович — как влюблённый

— А как нас наградят? — немедленно спросил Пёсик Фафик.

Кокоша Шляпкин дремал от успокаивающей котлетки.

— Ну, например, вам торжественно вручат Именную Кость с Тремя Золотыми Звёздами и Одной Оловянной Луной, — без подготовки выдал его ученик.

— Класс! — взвизгнул Фафик. — Семён Семёныч, а если нам памятники поставят? Вы бы какой желали себе памятник?

— О, я это давным-давно знаю. Я бы желал, чтобы возле самой большой лужи в нашем городе установили бронзового слона. Чтобы он хоботом тянул воду из лужи, а на нём чтобы сидел бронзовый я с пропеллером за спиной. А на слоне чтобы было написано: «БЛАГОСЛОВИ ДЕТЕЙ И ЗВЕРЕЙ!»

— А я хочу… — Фафик закрыл глаза, — я хочу чтобы меня из гранита высекли в позе «девушка с веслом». Только чтобы вместо весла была огромная косточка. Поставить этот монумент на площади Пушкина, возле фонтана, а надпись на постаменте: «ЭКОНОМЬ ГАЗ, ВОДУ И ЭЛЕКТРИЧЕСТВО!» По-моему, очень солидно.

— Предлагаю вам ещё на голове параболическую антенну.

— Я подумаю.

— Думайте быстрей, а пока приступим к расследованию, — Семён Семёнович осторожно потряс за плечо мирно дремлющего куплетиста.

— А-а-а, гнутся шведы! — подскочил тот и свалился с дивана…

Когда старичка опять успокоили и вернули на прежнее место, Семён Семёнович спросил, как матёрый комиссар полиции Мегрэ:

— Уважаемый Кокоша, может быть, во время вашего похищения вы обратили внимание на что-нибудь ещё, кроме мешка, глухого голоса и скрипа пера по бумаге?

— Не знаю… Мешок был плотный, никакой свет сквозь него не пробивался, а я так перетрусил! Я был привязан, кажется, к старому креслу — пружины прямо впивались… сами знаете куда, перехвачен верёвкой под мышками…

— Это уже кое-что. А как вы думаете, сколько было похитителей?

— Не знаю. Говорил всё время один и тот же голос. Больше звуков не было. Кажется, никто вообще с места не двигался — никаких шагов, только скрип пера.

— А запах?

— Запах… — куплетист втянул носом воздух. — Был запах! Гуталином каким-то сильно пахло или кремом для обуви!

Больше потерпевший ничего вспомнить не мог, хоть убей.

Тогда Семён Семёнович посмотрел на часы, сказал: «Прошу прощения!» — и включил старый чёрно-белый телевизор.

На экране появилось очень привлекательное дамское личико. Личико рассказывало о губернских новостях отключения горячей воды и патриотического воспитания подрастающего поколения на ближайшие три года.

Семён Семёнович выключил звук и уставился в телевизор, как истукан.

— Что это с вами? — спросил Кокоша Шляпкин.

Его ученик молчал.

Фафик подмигнул Шляпкину и покрутил лапой у виска.

— Знаете, хоть это большая тайна, но я с вами поделюсь, потому что мне одному эту тайну хранить просто невыносимо, — наконец сказал Семён Семёнович. — Потому что вы — поэт, а вы — собака поэта… Вы меня поймёте.

— Правильно, — тявкнул Фафик. — Давайте хранить тайну вместе.

— Ну так вот… это, — Семён Семёнович кивнул головой в сторону телевизора, — моя безумная безответная любовь! Каждый раз, когда я вижу её на экране, я вдруг начинаю думать о том, что ужасно одинок в личной жизни. И ещё вспоминаю, как несколько раз видел её не по телевизору, а по-настоящему…

Мне сразу хочется пригласить её в библиотеку, почитать вместе с ней какую-нибудь историческую книгу… Я бы даже перед телевизором вместе с ней посидел часов тридцать без перерыва, с огромным удовольствием… Кстати, я телевизор купил из-за неё, чтобы на неё смотреть…

— Да вы просто Рыцарь Печального Образа, — не удержался начитанный Фафик. — Как её зовут?

— Не скажу. И так много наболтал… Говорят, что в телевизоре человек смотрится красивее. Только не она. Она в жизни так же умопомрачительно прекрасна, как и на экране. И там и там до неё хочется дотронуться или угостить шоколадной конфетой. Хочется пробормотать ей что-нибудь нежное и сочинять о ней стихи…

— Сколько же это с вами длится? — сочувственно спросил Кокоша Шляпкин.

— Года четыре.

— Представляю себе, — сказал Фафик, — Семён Семёныч протягивает девушке в телевизоре шоколадную конфету и нежно бормочет.

— Так оно порой и происходит, — чистосердечно признался влюблённый. — Из-за неё мне, мягко говоря, не шибко симпатичны остальные телеведущие, потому что она — совершенство.

— Ну а не по телевизору? — вильнул хвостом дотошный Фафик.

— А не по телевизору у меня при встрече с ней пока ни разу не оказалось с собой шоколадных конфет, а ещё отнимаются язык, руки и ноги и наступает какой-то полуобморок.

— Как вы полагаете, у вас есть надежда на взаимность? — ещё раз вильнул хвостом ужасно любопытный Фафик.

— Надежда всегда есть. Даже когда человек с полной уверенностью заявляет, что ни на что не надеется, он всё равно надеется — закон природы. Иначе бы человек вообще об этом не говорил — и не вспомнил бы… Я ни на что не надеюсь! Мне и с телевизором хорошо!!! — Семён Семёнович размахнулся, чтобы треснуть кулаком по телевизору, но передумал и опять треснул по письменному столу.

Пёсик Фафик тут же подскочил к нему и протянул что-то завернутое в бумажку.

— Что это? — совершенно спокойно спросил влюблённый.

— Успокаивающая котлетка, — скромно ответил Фафик. — Ещё одна осталась. Я запасливый.

— Спасибо, мой дорогой друг. Не надо. Я уже в себе, — Семён Семёнович выключил телевизор, из которого давно выглядывало совсем не дамское личико, а какой-то бородатый господин с половником в руке. — Продолжим расследование. Поскольку несчастных похищенных старичков и старушек заставляют делать школьные уроки по разным предметам, надо проверить самых непроходимых городских двоечников.

— С запахом гуталина, — добавил иногда очень сообразительный Фафик. — Но сначала надо сходить домой пообедать.

Глава пятая,

в которой Семён Семёнович и Пёсик Фафик подключают к операции сенбернара Ионафана, рассуждают о голодной философии и вспоминают свои школьные годы

Неподалёку от своего двора Семён Семёнович и Пёсик Фафик встретили соседского сенбернара Ионафана. Фафик не удержался и стал делиться с ним новостями, а поэт поспешил домой, к обеденному столу.

Фафик и Ионафан дружили и часто играли в домино. Пёсик довольно долго рассказывал сенбернару об опасном расследовании. Он предложил этому здоровенному псу поучаствовать в деле, потому что сам очень побаивался. «Если что — зови», — сказал добродушный Ионафан.

Когда Фафик вбежал во двор, возле будки его поджидал Семён Семёнович.

— Друг сердечный Пёсик Фафик, что страшней всего на свете? — спросил он.

— Мрачноватые картины и остаться без обеда, — таким же стихотворным размером, хореем, ответил Фафик (он всё-таки был собакой поэта). — Но давайте всё же прозой… Эти две вещи мне сразу пришли на ум. Возможно, есть страхи и посильнее, но о них говорить страшно.

— А я вообще боюсь называть любые страхи, и посильнее, и послабее, — поэт достал из кармана тёмные очки и надел на нос. — Мне кажется, что, как только я их назову, они сразу появятся, слова превратятся в настоящие предметы и события.

— Ну, Семён Семёныч, ведь от того, что я сказал «мрачноватые картины» и «остаться без обеда», мрачноватые картины не появились и я не остался без обеда.

— Насчёт первого, пожалуй, верно, а вот насчёт вашего обеда…

— Что?! — схватился за сердце Фафик.

— Я только что видел, как кот Базилевс увёл вашу миску с супом харчо.

— Ааа!!! — трагически крикнул Фафик и упал на землю. — Ооо!!! — застонал он.

— А вот и мрачноватая картина, — заметил поэт. — Крайне удручённый без-обедный пёс. Думаю, Фафик, впредь вы поостережётесь называть страхи своими именами.

— Ууу!!! — завыл Фафик, катаясь по земле. — Бей котов, спасай кулинарию! Подите вы со своей голодной философией!

— Мне неловко перед вами Фафик, — поэт снял тёмные очки. — Дело в том, что моя философия не голодная. Она уже пообедала вместе со мной. И вам оставила изрядный кусок говядины.

— Правда? — Фафик замер на месте, а потом встал на колени. — Семён Семёныч, простите! Ваша философия — самая философская философия в мире!

— А вам, Фафик, подошла бы фамилия Гаргантюа.

— А кто это?

— Известный обжора. Но вам до него далеко. Он говядину тоннами кушал.

Пёсик уже вбежал в дом, уселся за стол и впился зубами в мясо.

— Вот мы двоечников собираемся проверять, — задумчиво произнёс поэт, принимаясь за кофе, — а что вам, например, известно о школьной жизни?

— Уж вы зададите вопрос, Семён Семёныч! Как будто я только что с дерева слез и не знаю таблицы умножения до семью восемь — тридцать четыре! Я ведь сам обучался в собачьей школе.

— И что же вы там изучали?

— Много чего. У нас были всем известные предметы: колбасоедение, костепогрызание, философия на тротуаре… — Фафик с новой силой набросился на остатки говядины.

— Интересно, — хмыкнул поэт. — Ну первые два предмета мне понятны. А вот что такое философия на тротуаре?

— Н-да, Семён Семёныч… При всей учёности вы иногда поражаете меня своей неосведомлённостью. Философия на тротуаре — предмет о правильноповедении собак-пешеходов… Признаюсь, я был отличником. Правда, только по колбасоедению и костепогрызанию… А вы как учились?

— Тоже бывал отличником. В младших классах мне ставили одни пятёрки за поведение, потому что я девочек всегда дёргал за одну косичку, а не за две, как другие… — Семён Семёнович отодвинул пустую кофейную чашку и подпёр кулаком щёку.

— Помню, иногда было приятно слегка простудиться, чтобы температура немного поднялась — эдак 37 и 3, чтобы в школу не ходить пару дней, для умственного отдыха. Как выражались наши двоечники, «школа не волк, в лес не убежит…»

Чтобы в школу не ходить, но и к врачу тоже не ходить. Дома посидеть, позаниматься своими важными делами, а мама потом учителям записку напишет: мол, сын мой пропустил по болезни… Сочувствую современным детям: у них такие учебные нагрузки!

— Я всегда знал, что у вас доброе сердце, Семён Семёныч! — Фафик аккуратно собрал в салфетку оставшиеся кости и вылизал пустую тарелку. — Ну что ж, теперь можно на охоту на самых непроходимых двоечников! Только я сначала малость в будке полежу.

И, покачиваясь, направился к выходу.

Глава шестая,

в которой Пёсик Фафик наблюдает летающую тарелку, читает лекцию о хорошем отношении к котам и в которой возникает одно непредвиденное обстоятельство

Но полежать после обеда Пёсику Фафику не удалось. Минут через пять он влетел обратно, с глазами гораздо больше обычного размера, и не то чтобы залаял, а как-то заклокотал:

— Семён Семёныч, та!.. Та!.. Тарелка! Летающая тарелка! Я только сейчас видел!

— Где?! — вскочил поэт.

— Над моей будкой пролетела!

— Куда?

— Улетела за забор! А у меня из миски пропали все кости! Мерзавцы инопланетяне! Вор на воре! Какой вызов земной цивилизации!

Фафик в совершенно расстроенных чувствах забегал кругами по комнате.

— Э-э-э… — сказал Семён Семёнович. — Знаете, Фафик, это была моя тарелка. Я ею кинул в муху. Промахнулся, а тарелка улетела в форточку. Надо пойти поискать — может, не разбилась.

Пёсик застыл на месте, всё ещё возмущенный, но разочарованный.

— Ну, Семён Семёныч, вы оригинал! Вы бы ещё телевизором в муху запустили. Я уж думал — сенсация, корреспонденты приедут… А куда же кости делись?

— Не знаю. Наверное, надо спросить у кота Базилевса.

— Спёррр! — зарычал Фафик. — Пока я на НЛО смотрел… Ну я ему покажу, этому певцу-плясунцу весенних крыш! Я из него самого лакомое блюдо сделаю!

Тут Пёсик вдруг представил кота Базилевса на большой тарелке — такого жалкого-жалкого! Он устыдился своей откровенной злости и продолжал более спокойно:

— Вообще-то, я к котам и кошкам отношусь гораздо лучше, чем, например, сенбернар Ионафан. Он сразу, без обиняков и околичностей, норовит наподдать им по шеям за природную вредность. А я сначала читаю котам и кошкам лекцию о правилах хорошего тона. Ну, там, как себя правильно вести, чтобы не раздражать собак и псов. Если уж это не помогает, тогда приходится наказывать этих задавак, наглецов, придурков, мерзавцев, мяукающих прощелыг!!!

— Успокойтесь, — поэт протянул Фафику стакан воды.

— Я абсолютно спокоен. Даже когда вспоминаю, как этот зловредный Базилевс увёл у меня три сосиски, чтоб ему пусто было! Чтоб его приподняло да шлёпнуло!!! Чтоб у него зубы болели все его девять противных кошачьих жизней!!!

У Фафика затряслись лапы, а хвост закрутился, как пропеллер.

Семён Семёнович начал побаиваться своего приятеля.

— Стойте, стойте, — замахал он руками. — Вам просто не очень повезло со знакомыми котами. Среди них попадаются очень приличные люди… пардон, звери… или животные?.. Вы меня напугали, и я запутался. Вот у меня есть дружок…

— Знаю, знаю — кот Томас Де Секонд Джуниор Тилдрам. Ох, Семён Семёныч, сомнительный у вас дружок! Впрочем, это ваше дело, ваше дело! Многие поэты неплохо отзываются о кошках.

— Фафик, а ведь лев — тоже кошка.

Фафик моментально перестал вертеть хвостом.

— Не может быть! Лев — это гривастая собака. Поэтому он и царь зверей!

— Сдаюсь, — не задумываясь, сказал поэт. — А теперь хватит о котах, теперь я хотел бы вернуться к нашим баранам, то есть к старичкам и старушкам. Слушайте внимательно. Мы собираемся устроить охоту на непроходимых двоечников. Это замечательная мысль. Но какой у нас сейчас месяц?

— Июль, — тявкнул Фафик. — Июль… Батюшки, школы-то закрыты, и все двоечники ушли на каникулы! Как же их искать?

— Вот именно. И вообще, странно, что кто-то заставляет старичков и старушек делать уроки в июле. Двоечники и в январе-то заниматься не желают. Усиленно готовятся к осенним переэкзаменовкам? Вряд ли. До осени ещё долго, успеют всё позабыть…

Да и ботинки чистить двоечников обычно трудно заставить. Тут даже с отличниками бывают проблемы. Так что с запахом гуталина тоже сложности. Что-то у нас не складывается с возможным подозреваемым. Какой-то он у нас получается чудак. Надо попробовать другие способы расследования.

— Да, да, Семён Семёныч! Вот и я думаю: что-то у нас не складывается! Надо попробовать другие способы этого самого… А какие способы?

Поэт выпятил грудь, заложил правую руку за борт своего пиджака и надул щёки:

— Я предлагаю тотальное, то есть постоянное и повсеместное наблюдение и ловлю на живца.

— Гениально, Семён Семёныч! — подпрыгнул Фафик. — А как это?

— Элементарно, Фафик. Но сначала надо пойти поискать тарелку.

Глава седьмая,

в которой кот Базилевс соглашается помочь следствию, Семён Семёнович сочиняет стих, а сенбернар Ионафан вспоминает о синоптических собаках

Семён Семёнович и Пёсик Фафик поспешили во двор. Из-за забора раздался громкий стон: «МЯУ!» Затем в калитку вошел сенбернар Ионафан. Он тащил за шиворот кота Базилевса, который прижимал к груди несколько костей и тарелку с голубой каёмкой.

— МЯУ! — опять простонал Базилевс.

Он был какой-то еле живой.

— Вот, — буркнул Ионафан. — Валялся под забором без сознания и с костями. — Наверно, у тебя, Фафик, украл.

— У меня, — согласился Фафик. — Сейчас получит.

— Только без рук… то есть без лап! — встрепенулся кот. — Я уже своё получил… Да, я украл эти кости! Мгновенно, как истинный профессионал, пока вы смотрели на пролетающую тарелку. Украл — и молнией через забор. Даже тарелку обогнал. Но не совсем, потому что она меня треснула по затылку… Дальше ничего не помню. Но раскаиваюсь!

— Нет, ну вы посмотрите на этого насквозь фальшивого страдальца! — Пёсик отобрал у Базилевса кости и положил в свою миску. — Семён Семёныч, я его сейчас так арестую!

Ионафан молчал, но был абсолютно согласен с Фафиком.

Базилевсу вдруг показалось, что он маленький-маленький слепой котёнок на берегу реки.

— Стойте, Фафик! — Семён Семёнович схватил Пёсика за именной ошейник. — По крайней мере он, сам того не желая, спас мою любимую тарелку с голубой каёмкой. Дадим Базилевсу шанс искупить свою вину. Он пригодится нам для тотального наблюдения. Будет следить за поздно шатающимися старичками и старушками. Ведь коты любят гулять ночью по крышам…

— Очень любят, очень любят! — затараторил сообразительный Базилевс. — Я знаю о вашем деле — с утра подслушал. Я подключу всё кошачье сообщество! Я буду вашим тайным агентом Видоком! Лучшие сыщики получаются из воров!

— Во врррёт! — хором рявкнули Фафик и Ионафан.

— А мы ему жалованье назначим, — сказал Семён Семёнович. — Кормить будем за сыскные услуги. А если на старичка или старушку нападёт похититель, а он выследит его — особая награда, приз: пять кило рыбы путассу…

— В лепёшку расшибусь! За камушками поползу! — Базилевс прижал лапы к сердцу.

— Отпустите его, Ионафан. Не берите грех на душу.

— Только из уважения к вам, Семён Семёныч, — сенбернар с неохотой отшвырнул кота.

Тот слегка стукнулся о будку Фафика, угодил правой задней лапой в миску с костями, галантно раскланялся:

— Буду с докладом, как только появится какая-нибудь зацепка. Готовьте рыбу…

И немедленно смылся.

— Опять выкрутился, прощелыга! — проскулил Фафик.

Но Семён Семёнович его не слышал. У него только что родился стих.

ПАЛЬТО КОТА

Пальто кота.

Шинель мышей.

Четыре рта

Взамен ушей, —

заунывно продекламировал он, уставившись в небо.

Фафик замер, а у Ионафана от удивления отвисла челюсть. Фафик был привычный, а сенбернар ещё такого не видывал и не слыхивал.

— Семён Семёныч, — упал на колени Пёсик. — Звезда бессмыслицы! Шедевр… как его… абсурда! Вы гений! Ионафан, ты детям своим будешь рассказывать, какое тебе выпало счастье — общаться с великим человеком!

— Может, и расскажу, — пробубнил сенбернар. — А что, действительно есть такой сыщик Видок? А то коты часто врут.

— Был в позапрошлом веке, — поэт перестал краснеть. — Шеф французской уголовной полиции. Но карьеру свою начинал вором и грабителем.

— У меня есть полезное предложение, Семён Семёныч, — продолжал Ионафан. — Я, мягко говоря, не шибко доверяю кошачьему сообществу, а особенно выдающемуся его представителю Базилевсу, хоть он, оказывается, и эрудит. Для вашего тотального наблюдения можно пригласить синоптических собак — им сверху видно всё. Я общаюсь с синоптическими собаками.

— С какими собаками?

— С си-но-пти-чес-ки-ми. С собаками, которых синоптики запускают в атмосферу на воздушных шарах-зондах. А синоптические собаки нюхают воздух и по радиотелефонам лают, на сколько градусов изменится температура. Сколько раз лают, на столько и изменится. Один градус — один ГАВ. Если температура повысится, просто лают, если понизится, лают с подвыванием: «У-УГАВ». «У-У» для синоптических собак как минус…

— Кстати, — вмешался Фафик, — первые собаки-космонавты Белка и Стрелка вышли из синоптических собак. Их послали в космос за то, что они всегда правильно градусы лаяли. Теперь за температурой следят их праправнуки — Побелка и Перестрелка.

— А снег-дождь эти… удивительные собаки как передают? — поинтересовался Семён Семёнович.

— А снег-дождь они не передают: не унюхивают, — пояснил сенбернар. — Снег-дождь синоптики сами определяют по барометру. Врут часто.

— Отлично, Ионафан! Идите к синоптическим собакам, — поэт посмотрел на часы. — Пора включать телевизор. Сейчас ЕЁ будут показывать.

Но телевизор Семёну Семёновичу посмотреть не удалось, потому что во двор вошёл Кокоша Шляпкин со своей страсбургской тростью.

Под руку его поддерживала дама с очень привлекательным личиком из губернских новостей, она же тайная любовь поэта.

Глава восьмая,

в которой у поэта отнимаются руки, ноги и язык, Пёсик Фафик оказывается человекоподобной собакой, а Кокоша Шляпкин рассказывает о свидании с урождённой княжной Таракановой

— Ммм… ааа… — произнес Семён Семёнович.

От встречи с любовью у него опять отнялись руки, ноги и язык. Наступал полуобморок.

— Позвольте представить, — учтиво поклонился Кокоша Шляпкин. — Татьяна… нет, Ольга… нет… Лиза! Лиза Вторая, внучка моей старинной приятельницы Лизы Первой, урождённой княжны Таракановой.

— Позвольте представить в свою очередь, — не менее учтиво поклонился Пёсик Фафик. — Сенбернар Ионафан. Мы с ним в домино играем.

— Козла забиваете, — понимающе кивнул старичок куплетист.

— Какого козла? — попятился Фафик.

— Вы всё-таки не очень образованная собака, Фафик. «Забивать козла» — это и значит играть в домино. Так говорят в народе.

— Понимаю, фольклор, — Пёсик вдруг стремительно лизнул руку Лизе Второй.

Ионафан последовал его примеру.

— И кто же чаще выигрывает? — поинтересовалась Лиза Вторая.

— Да по-разному. То Ионафан «козлом» остаётся, то я. Для нас, вообще-то, результат не важен. Мы и считаем-то с трудом, всё путаемся, у кого сколько очков на руках… то есть на лапах.

— Вот это оговорка! — потряс своей страсбургской тростью Шляпкин. — У собаки — и на руках! Вы, Фафик, человекоподобный пес. По-научному это называется «антропоморфный».

— Красиво звучит, — Фафик даже сконфузился. — Меня это, пожалуй, устраивает.

Поэт стоял как статуя и был готов упасть.

— Семён Семёныч, дорогой! — спохватился Кокоша Шляпкин. — Мы ведь вот по какому делу. В газете «Весёлые дедуганы» (вы мне её оставили) я прочитал о потерпевшей старушке Таракановой, которую похититель заставлял заниматься алгеброй. «Не моя ли это старинная приятельница Лиза, урождённая княжна?» — подумал я. Очаровательная Лиза, которой я преподавал в школе литературу, пока меня не выгнали из учителей за дух вольности и призрак свободы. Восхитительная Лиза, которая всегда понимала меня, хотя моложе лет на двадцать. Чудесное дитя! Сейчас она часто гуляет с тремя собачками…

— Я её, кажется, видел, — не удержался Фафик. — Замечательная старушка: рядом всегда три лохматые собачки. Как будто они её охраняют. С виду бедная, в стареньком пальто. Но три собачки придают ей весьма солидный вид.

— Она и есть, — продолжал Шляпкин. — Я отправился к возможной княжне и убедился, что моё предположение верно! В вечер гнусного преступления она, к сожалению, вышла в круглосуточную аптеку за валерьянкой, без собачек…

После нападения Лиза Тараканова не встаёт с постели. За ней ухаживает внучка Лиза Вторая (у неё другая фамилия, я забыл, какая), она любезно согласилась проводить меня, — старичок подмигнул господину К., как поэт поэту. — Еле слышным голосом Лиза Первая поведала то, что смогла запомнить во время похищения. Алгебры она и в школе-то совсем не знала…

Всё то же самое: мешок, глухой голос, скрип пера, старое кресло, запах гуталина. Но одна дополнительная деталь: Лизе Первой удалось дотронуться до одного из похитителей (если их, конечно, несколько). Шерсть, жёсткая курчавая шерсть!

— Зверь! — прорвало Семёна Семёновича. — Неужели зверь?!

— И грамотный зверь, — заметила Лиза Вторая. — Уроки учит, пером скрипит.

Тут влюблённый наконец сдвинулся с места и поцеловал руку внучке похищенной урождённой княжны.

— Семён Семёнович К., поэт и сказочник, — представился он. — А теперь, похоже, по совместительству мститель и сыщик. Может, кофе выпьем?

— А вам никогда не говорили, что вы очень напоминаете артиста Евгения Леонова, если бы он не был лысым? — ответила Лиза Вторая. — А почему К.?

— Говорили… Что же касается К… Потому что имя поэта — всегда многообещающая тайна, даже для него самого. Возможно, это «К.» означает «самое безобидное из неизвестного».

— Всё, пора, — опомнился сенбернар Ионафан. — Я пошёл к синоптическим собакам.

Глава девятая,

в которой Пёсик Фафик вспоминает о том, что он прапрапрапраправнук крыловской Моськи, поэт признаётся в симпатии к паукам, а Лиза Вторая что-то шепчет

— Лучше кофе, чем никогда, — сказал поэт, наливая Лизе Второй в чашку с золотой надписью «Семён Семёнович», и немедленно повернулся к Фафику. — Дружище, как вы полагаете, что же это за зловещий грамотный зверь? Вот вы каких животных не любите?

— Проще назвать тех, которых люблю, — Фафик чинно хлюпнул из своей чашки. — А нелюбимые останутся.

— Валяйте, называйте.

— Собаки.

За столом на несколько секунд воцарилось молчание.

— М-да… — наконец произнёс Кокоша Шляпкин. — А ещё какие-нибудь?

— Мартышки.

— Интересно. А почему?

— Потому что они похожи на собак.

Старичок куплетист слегка закашлялся, оттого что поперхнулся.

— Ну а ещё какие-нибудь, не похожие на собак? — не удержалась Лиза Вторая, вздрагивая от беззвучного смеха.

— Лягушки и ёжики. И слоны.

— А эти почему?

— Что вы заладили: почему да почему!.. Впрочем, чтобы угодить вам: лягушки и ёжики абсолютно безопасны.

— А слоны?

— Слоны тоже абсолютно безопасны, потому что у нас не водятся.

Лиза Вторая расхохоталась, как сумасшедшая, и закрыла лицо руками.

— Позвольте, а как же в басне Крылова: «По улицам слона водили…»? — не согласился Кокоша Шляпкин. — Значит, водятся.

— Тогда, наверное, мне придётся слонов разлюбить… Тем более только сейчас начинаю припоминать: в той басне речь идёт о некой собаке Моське, которая лает на слона. Так вот, эта некая Моська — моя прапрапрапрапрабабушка. Думаю, не стоит нарушать семейные традиции хорошим отношением к слонам.

— Вы, Фафик, нас путаете! — почти рассердился поэт. — То вы любите слонов, то не любите!

— Не обращайте внимания, Семён Семёныч, — Фафик отодвинул пустую чашку. — Собака лает — ветер носит.

Никто не стал возражать на столь веский довод.

Семён Семёнович налил всем ещё кофе.

— А у меня вообще нелюбимых животных нет, — признался он. — Мне они все по-своему симпатичны. Даже, например, пауки. У меня и стих есть.

И тут же, не спрашивая разрешения, поэт начал как всегда заунывно читать:

ПАУКИ. ТАЙНОЕ ПРИЗНАНИЕ

Мне очень симпатичны

ПАУКИ.

Мне кажется, они

Не дураки.

По крайней мере поумнее

Мух.

Но я не говорю об этом

Вслух.

— Браво! — вырвалось у Лизы Второй.

Пёсик Фафик, как водится, упал на колени, но промолчал.

Кокоша Шляпкин тайком смахнул скорую старческую слезу.

— Злоумышленником может быть любой зверь с жёсткой курчавой шерстью и дурными наклонностями, — без перехода продолжал Семён Семёнович. — Будем надеяться, что кошачье сообщество во главе с нашим тайным агентом Базилевсом и синоптические собаки помогут нам на него выйти.

Теперь пора приступать к ловле на живца. Именно таким способом в XVII веке, при короле Людовике XIV, шеф парижской уголовной полиции мсье Дегре обезвредил ювелира-убийцу Рене Кордильяка.

Как стемнеет, мы выпустим на улицу фальшивую старушку и устроим засаду: станем ждать, когда на неё нападут похитители. Старушки всё-таки послабее старичков — скорее всего, злодеи выберут старушку и не будут бояться подвоха.

— Гениально! — всплеснул лапами Фафик. — А кто будет фальшивой старушкой?

— Можно я? — вдруг сказала Лиза Вторая. — Мне за бабушку очень обидно.

— Ни-ко-гда! — отчеканил Семён Семёнович. — Я не могу подвергать опасности даму! — и протянул Лизе Второй шоколадную конфету «Красная Шапочка».

Пёсику Фафику вдруг совершенно явственно представился памятник Пёсику Фафику в виде «девушки с веслом» с параболической антенной на голове.

— Я буду фальшивой старушкой! — выпалил он. — Маленькой фальшивой старушкой в осенней шляпе. У меня знакомые есть в собачьем театре «Дер Хунд». Меня там нарядят и загримируют.

Все бросились обнимать и хлопать по плечу самоотверженного героя (который, кстати, ужасно испугался собственного неожиданного заявления).

Лиза Вторая поцеловала Пёсика в нос, а потом вдруг обняла за шею обомлевшего Семёна Семёновича и что-то зашептала ему на ухо.

— Прекрасно! — воскликнул Семён Семёнович. — Спешите на передачу, Лиза!

Лиза Вторая сделала книксен и выпорхнула из комнаты.

— О чём это она вам? Уж не о любви ли? — наперебой полюбопытствовали Пёсик Фафик и старичок Шляпкин.

— Прошу меня извинить, но пока это тайна следствия. Не обижайтесь, Фафик, вы меня знаете. Уж если такой болтун, как я, не разглашает, значит, действительно ещё не время разглашать.

Тут Семён Семёнович полез на шкаф, достал оттуда глиняную трубку — подарок приятеля-скульптора — и гитару «Олимпиада-80-Москва» с пятью струнами.

Трубку поэт взял в зубы, а гитару приладил к плечу, как скрипку, и забренчал нечто, напоминающее «Революцию № 9» знаменитых и неповторимых «Битлз».

— Фамилия фальшивой старушки — Белоконская, — сквозь зубы сообщил он. — Фальшивая старушка Белоконская — то есть вы, Пёсик Фафик — пойдёт сегодня в темноте по улице 9 Января в магазин «Риат-Маркет» за городской булкой к вечернему чаю… А теперь, герой невидимого фронта, он же Штирлиц наших кафе, ведите в свой собачий театр «Дер Хунд»!

Глава десятая,

в которой сыщики-любители отправляются в собачий театр «Дер Хунд», Поэт узнаёт о немце Георге, таксе Грете и пьесе «Собачий Вальс» и находит тысячу рублей, а Пёсик Фафик Превращается в фальшивую старушку Белоконскую

Кокоша Шляпкин пошёл домой, потому что устал.

Семён Семёнович и Пёсик Фафик отправились в собачий театр «Дер Хунд».

— Что это за название такое «Дер Хунд»? — спросил поэт.

— По-немецки значит «собака», — важно ответил Фафик. — Театр этот заезжий немец, художник Георг, организовал. Ещё при Петре I. Великий был немец! Очень собак любил, а особенно свою таксу Грету. Во всём старался способствовать собачьему прогрессу.

К примеру, однажды Грета гонялась по пляжу за бабочкой. Георг смотрит: на песке следы таксы сложились в узоры вроде букв. Он эти буквы-узоры перерисовал, придумал им звуки и названия — и создал собачий алфавит. Правда, ни одна собака до сих пор не научилась им пользоваться.

А потом Грету у Георга украли. Он так затосковал, что с тех пор на любой своей картине — хоть на портрете, хоть на натюрморте, хоть на батальной сцене — пририсовывал маленькую чёрную таксу.

— Действительно великий немец!.. — Семён Семёнович прикоснулся двумя пальцами к уголку правого глаза. — А вы видели спектакли этого «Дер Хунда»?

— Видел один. «Собачий вальс» называется, автор Б. Иоффе.

— Ну и как, понравилось?

— Да. Театр — это такая кафедра, с которой можно сказать миру много добра!

Семён Семёнович споткнулся на ровном месте и упал.

Конец ознакомительного фрагмента.