Сентиментальное путешествие из Парижа в Венецию и обратно. Паломники страсти

Игорь Кабаретье

Литературный путеводитель по Италии и Венеции (издательство «Наивная принцесса», Париж, 1904 год, специально написанный для туристического агентства «Кук интернасьональ»), случайно обнаруженный мной на книжном развале в Париже.

Часть III

Обед, от которого Флош, экономии ради отказалась, как всегда подавался во время извилистого подъёма на Готард, в то время, когда остальные блаженные туристы, тоже, как обычно, прильнули своими восторженными носами к грязным стёклам окон вагонов.

Только Этри и одна влюблённая пара устранились от участия в массовом любовании швейцарским пейзажем. Пара, как и все влюблённые, выступающие в этом оригинальном жанре, пожирала друг друга глазами, будто голодающие на строгой диете, смотрящие поутру на омлет со специями, зеленью и телятиной, грибами и томатами. Женщина, американка, будучи женщиной достаточно свежей на первый взгляд, но не очень молодой, была не обременена бюстгальтером на груди и смело демонстрировала её великолепие под лёгкой тканью блузки. Когда американка прилагала усилие, чтобы разломать свой немного пережаренный хлеб, её грудь колыхалась, как колокол на соборной колокольне.

— Вот то, что они предпочитают, эти мужчины! — вздохнула Этри, поглаживая и лаская одновременно ладонью худосочную грудь Феллаха, маленького арапчонка, который прислуживал ей. — Боже! На что способен наш мир! Мы готовы сожрать все… и даже этого милого мальчишку в возрасте тринадцати лет, — подумала она!

Этри, неожиданно для себя захотела… возжелала этого ребёнка с неказистой фигурой, скверные манеры которого оскорбляли её красоту, и когда Этри встала, в то время как он старался вежливо помочь ей одеть её пальто, она вполголоса сказала мальчишке:

— Большое спасибо вам, мой маленький господин, и, поскольку вы столь вежливо слушали пожилую даму, могу вам дать один практический совет: имея такое красивое лицо, которым вы уже обладаете, вам впредь следует позаботиться о чистоте ваших ногтей и постараться больше не есть пальцами, используя для этого столовые приборы. — И Этри ушла с гордо поднятой головой.

В купе она увидела Флош, ожидающую прибытия в Гёшенен, на станцию у входа в Сен-Готардский туннель.

— Что! — воскликнула она, увидев Этри — Göschenen! Гёшенен! Опять смешное швейцарское название. Северный вход в туннель, если я не ошибаюсь! И даже пяти минут остановки нам не дают эти швейцарцы, чтобы подготовиться к прохождению поезда под этим ужасным нагромождением скал и льда!… Мои соли! Где мои соли с лавандой? — И Флош стала нервно рыться в своей жёлтой сумке.

— Хватит ли у меня времени найти и достать их…? У меня, вполне возможно, больное сердце, после всех тех несчастий, которые со мной случились в последнее время! Я прочитала в газете, что воздух в этом туннеле столь тяжёл, столь гнетущ и зловонен, что для нормального человека он невыносим… Ах! Мой Бог! Мы уже в этой дыре… отверстии, а я до сих пор не нашла моих солей… какая фатальность! Ах… Вот и они, наконец-то!

И когда Флош поднесла свои волшебные соли к носу, в купе вновь появился дневной свет. Весеннее солнце взорвалось, воспламеняя ледники итальянского склона гор… окрасив серебром холодные пики Альп, рассевшихся вокруг них в кружок, словно шаманы аборигенов из диких американских племён.

Они, эти горы, были одновременно красивы и мало симпатичны. Этри, испуганная, отвела глаза от окна… ей уже казалось, что это она виновна во всех несчастьях Флош.

Но поезд на полной скорости унёс её вдаль от этих чудовищ. На большом расстоянии, увенчанные лёгкими белыми облаками, они уже не казались ей такими угрожающими. А Флош, между тем, что-то усердно записывала в свой блокнотик: «Я считаю, вполне обоснованно, что французско-швейцарский склон горы — инженерное совершенство. Итальянский же — это сама мать природа и поэзия!»

И когда, через её плечо Этри прочитала эти строки: «Природа и поэзия», они показались ей этаким невероятным деликатесным пустячком рядом с простоватой Флош. Эти слова прокатились много раз в её рту, оставив в нем вкус леденца. «Природа и поэзия!» — к чему говорить больше? Разве… просто ещё раз произнести итальянское название городка Беллинцона… разве это уже не романс… не поэзия? И этот столь чувственный язык, сотканный, главным образом, из согласных, не придуман ли он для того, чтобы быть приятным для рта и ушей человеческих! И все это во время оглушительной весны… какое Божье благословение! И неужели свершилось… мы уже в Италии?

Стены деревенских домиков тем временем окрасились в розовый цвет, цвет оплетавших стены кустов. Этри отрегулировала свой лорнет. Какой вид? Роза многоцветковая! Маниакально увлечённая пейзажем, она могла увидеть растение и назвать его в соответствии с его классическим обозначением в каталоге. Страсть к природе и ботанике преследовала её всю жизнь, и Этри буквально подавляла своих подруг умением упоминать к месту названия растений, окрашивая их варварские простонародные названия классическими определениями на латыни. Этри жалела весь мир, и в частности, сегодня, Флош, не раня её самолюбие и не пробуя в её присутствии изъясняться латинскими терминами.

В Кьяссо по вагонам распространился слух, что поезд собирается надолго остановиться. Это была официальная граница, итальянская таможня, и забастовка железнодорожников подоспела как раз к этой станции. Несколько военных тянулись уже вдоль перрона вокзала, чтобы оповестить всех о происходящем. Флош принялась оплакивать своё путешествие. Усатые таможенники кричали в специальные раструбы о досмотре багажа. С ключами в руках Этри спускалась с подножки вагона, когда кто-то рядом тихо произнёс её девичью фамилию… Странное ощущение, которое она при этом испытала в это мгновенье, позволило ей ощутить себя на десять лет моложе. Она повернулась и оказалась визави с двумя молодыми женщинами с приветливыми лицами… и по виду они ей показались иностранками.

— Неужели это ты, Джозефа…?! — и их голоса угасли в радостных лобызаниях и объятиях.

— Как, ваше Высочество! Какой любопытный случай, какое совпадение привело к тому, что мы с вами встретились в Кьяссо?

Принцессы объяснили, что затеяли эту свою поездку к умирающему дяде. Они говорили об Эдварде, Уильяме, о Умберте и Франце-Иосифе, их всех увенчанных коронами головах, как Этри называла их братьев и кузенов… и это было чрезвычайно странно… эта династическая, иерархическая непринуждённость на набережной Кьяссо.

Никогда ещё эти три молодые женщины не виделись с того самого времени, когда проводили вместе дни и ночи в монастырском пансионе, где Этри приобрела дружбу этих респектабельных и достаточно лестных для её самолюбия подружек.

Она вспомнила воскресенья и каникулярные дни, проведённые у королевы в изгнании, в Пасси, где принцессы ей показывали с гордостью, в уединённом павильоне, портреты короля, их отца, и многочисленные флаги и штандарты былых времён, снятые с древков, спасённые от натиска воспалённых ненавистью к приличным людям люмпенов, к так называемым узурпаторам, кои раньше покоились в их дворцах, выцветшие в долгих доблестных походах, испачканные глиной окопов, пробитые вражескими пулями, и даже испачканные кровью бесстрашных воинов. Этри даже покрывалась мурашками, глядя на них, настоль она верила в эпические чудеса. Там же стояли стеллажи, где под стёклами выстроились рядами коллекции старинных монет и пистолетов. Король, искусный стрелок, коллекционировал оружие и собрал славную коллекцию его образцов. Огромный портрет самого короля в центре зала представлял его в форме генерала, этакого фата и донжуана, правда, немного толстоватого. Этри, тогда ещё ребёнку, хотелось бы, чтобы он выглядел потеатральней, постройнее, как принц из детских сказок. Но блистательная военная форма, кровавые трофеи, прекрасные дамы на заднем плане и её воображение девятилетней девочки делали из него, тем не менее, сказочного героя.

Те времена в Пасси всегда начинались с партий игры в прятки. Затем они отправлялись в комнату принцесс, большую белую и голую комнату, со стойким неприятным, затхлым запахом, который впоследствии у Этри всегда ассоциировался с её детством. Три маленькие железные постели, покрытые белым лаком, были установлены вдоль стены и большая королевская корона с золотой лилией для них служила балдахином.

Одного взгляда на своих старинных подруг хватило Этри для того, чтобы все эти воспоминания промелькнули в её голове. Донья Джозефа, с любезной улыбкой, рассказывала о своих, в то время как Донья Алисия интересовалась жизнью Этри. Их прелестные манеры были сравнимы с художественным произведением, они доставляли эстетическое удовольствие своей красотой и гармонией. Эти инфанты, однако, при всем том были простыми, весёлыми, и немного наивными, как почти все Принцессы, и Этри подумала о красивых нежных экзотических плодах, которые выращивают в оранжереях, оберегая от вредного воздействия местного климата.

Между тем таможенник, остепенённый протоколом, уважительно приблизился к княжеской семье, и, включив в их «свиту» заодно и Этри, присовокупил к их багажу её чемоданы, и даже багаж Флош, после чего, целуя руки сильных мира сего, сообщил, что не им совсем не обязательно открывать чемоданы и предъявлять их содержимое к досмотру.

Время поджимало. Этри почтительно склонилась с к рукам этих небесных аристократок, покрытых крупными драгоценными камнями, и возвратилась в свой вагон.

Флош, которая из окна следил за всеми перипетиями происходящего, ничего не поняла в этом приключении.

— Какие у вас есть красивые знакомые, моя дорогая! А я их принял за немок-гувернанток. Ах! Они удостоены чести путешествовать вместе с вами! Впрочем, из этих трёх женщин, именно вы и только вы казались мне достойном обращения «её Высочество»!

Этри немного презирала свою подругу за этот пассаж, отдающий откровенным подхалимство… но ничего не сказала и лишь посмотрела в окно.

Все устраивается само собой, как говорил один мудрец. Поезд тронулся, несмотря на забастовку, и две подруги, счастливые, что им удалось ускользнуть от крупных неприятностей, следили за меняющимся по мере продвижения поезда пейзажем вдоль голубого цвета озера Кома… рука об руку, нос к носу у окна в коридоре.

— Это действительно Италия, и моё Комо, встречи с которым я так ждала! — воскликнула восторженно Флош, — сколько лет прошло с тех пор, как я гуляла по берегу этого озера. Но сколько утилитарной изобретательности у людей, лишённых поэтичности! Посмотрите на эти меловые сооружения для жизни аборигенов… бесконечные… и почему их там воткнули, я вас спрашиваю? Чтобы есть, спать, производить грязь и прочие отходы своей жизнедеятельности! Что касается меня, то среди такой прекрасной природы я тысячу раз предпочла бы жить лучше обнажённой, как Адам и Ева, заниматься любовью, есть съедобные корни и варёные яйца!… (Тут Этри принялась смеяться.)

— Вы…! Как вы можете! В вас нет ни серьёзности, ни поэтичности… и это меня очень удивляет, так как вы мне очень симпатичны!

Этри была счастлива, узнав, что она симпатична Флош, но главным образом тому, что они с ней все равно остались настоль же далеки, как и раньше… несмотря на такую интимность, к которой их вынуждала находиться обстановка поезда!

Они приближались к Милану, и их нетерпение, связанное с ожиданием этого события, накладывало свой отпечаток на эти однообразные и тягостные последние часы перед прибытием на Миланский вокзал. Впрочем, Ломбардия, которую они пересекали в этот момент, однообразно покрытая зелёными виноградниками… и такими же зелёными коренастые шелковицами, оказывая на них гипнотическое воздействие, вводя в сопорификическое, полусонное состояние. Однако классический энтузиазм Флош вынудил Этри обратить внимание на её подругу. Снисходительно посмотрев на неё, она встала… потом вновь села… поднялась ещё раз, чтобы посмотреть в окно и на свою подругу… и так несколько раз, после чего изобразила на своём лице усталость.

— Неужели вы заболели, моя дорогая подруга? Боже! Как я довольна. Я вас люблю все больше и больше, несмотря даже на то, что ваше совершенство лишь подчёркивает мои слабости и недостатки. Ах! Вы прелестны и очень симпатичны! Ради вас я готова на все…! — И после небольшой паузы продолжила, — Держите, вот моя подушка, моя шаль и соли лаванды…

В оглушительном ритме тарара-бом-бом-тарара о стыки рельс поезд прибыл на вокзал.

Наши паломницы сошли на Миланский перрон. Отдавая свои билеты они заметили бежевый костюм и шляпу типа «Панама» с торчащим из под неё заострённым носом под тенью её полей.

— Художник! Художник в Милане, моя дорогая Этри, какая радость!

Флош, кудахтая и похихикивая, как потерпевший кораблекрушение путешественник из Лондона в Америку, заметивший вдруг парус в океане. Это был действительно Художник.

— Мы тебя забираем вас с собой! — сказали они ему — Но скажи нам сначала, какой случай тебя привёл сюда…?

— Я знал, что вы уехали… и появитесь здесь… вот я и приехал. Отошлите меня прочь, если у вас нет сердца.

— Вас отослать прочь! Об этом не может быть и речи… Мы, напротив, увезём вас вместе с нами! Возьмите наши пакеты, bags… hold all, всё… одним словом!

С тех пор они также путешествовали с пустыми руками, как и их Высочества, с которыми Этри недавно повстречалась. Сама Этри вошла во вкус и нашла прелестным отдых, будучи освобождённой от любой материальной заботы и сохраняя себя открытой для радостей жизни, которые она обещала себе, отправляясь в это путешествие. Художник служил ей отныне каптенармусом и лакеем-грумом.