Петербургский сыск. 1874 год, февраль

Игорь Москвин

Нет в истории времени, когда один человек не строил бы преступных планов, а второй пытался если не помешать, то хотя бы найти преступника, чтобы воздать последнему по заслугам. Так и Сыскная Полиция Российской Империи стояла на переднем крае борьбы.

Глава третья. День первый, нервический, тревожный

— Ивану Дмитриевичу наше почтение, — на улице Путилина встретил подполковник Калиновский, шестой год занимавший должность пристава З участка Наврской части. Высокий ростом, с пышными усами и бакенбардами, не иначе в подражание Государю Императору, всегда подтянутый, словно не пятьдесят третий год за плечами, а так и не вышел из юношеского возраста.

— Утро доброе, Августин Иванович, — пожал протянутую руку Путилин, — доброе. Давненько не виделись?

— Бог с вами, Иван Дмитриевич, в прошлом месяце, когда на Дровяной тех злодеев вязали.

— Вспомнили, — Путилин отмахнулся, — прошлый месяц для меня подобие прошлого века, событий столько, что только успевай отслеживать.

— Вижу в здравии, слышал, Государь вас наградой отметил. Примите поздравления.

— Благодарю, как ваше семейство? Как супруга?

— Слава Богу, живы—здоровы.

— Поклон Варваре Тимофеевне. Августин Иванович, прошу прощения, но мне надо дать распоряжения агентам.

— Ваше право.

Путилин отошёл в сторону, во время осмотра квартиры приехали вызванные из дому чиновники для поручений надворный советник Соловьёв и коллежский асессор Волков, а вместе с ними и четыре агента сыскного отделения.

— Господа, столь ужасного преступления не было давно, поэтому вы, Иван Иванович, — он посмотрел на Соловьёва, — с агентом обойдите дом и расспросите каждого жителя, вплоть до младенцев, вы, Иван Андреевич, — Путилин обратился к Волкову, — опросите дворников соседних домов, начиная от Старого Петергофского проспекта до Таракановского канала, вы распоряжайтесь тремя. Миша, — Иван Дмитриевич задумался, — где трудились убитые?

— Я спросил у дворника, тот ответил, что в скорняжной артели.

— Тогда живо туда, хотя сегодня праздничный день. Все равно к старосте, а мы, — Путилин обернулся к штабс—капитану, посмотрим ещё раз квартиру, — повернулся и пошёл к приставу.

— Что вы скажите о преступлении? — подполковник Калиновский не стал спускаться в подвал, где жили убитые. Он доверял Путилину всецело, особенно его чутью и сметливости, о которых в воровских и преступных рядах слагали замысловатые легенды, что, мол, Иван Дмитрич посмотрит на ограбленного и сразу может назвать человека, который пошалил или по одному следу на месте преступления готов назвать имя убийцы.

— Я затрудняюсь ответить, Августин Иванович, на ваш вопрос, — Путилин смотрел себе под ноги, размышляя о чем—то своём.

— Иван Дмитриевич, я вас не узнаю.

— Да, — сказал Путилин, хмуря тёмные брови, — несомненно, одно, что убийца — настоящий зверь, трёх ребятишек и тех, — он оборвал фразу и добавил, — зверь, никакой жалости в нем.

— Вы думаете, он был один? — Подполковник тоже изменился в лице, на лбу появилось складки.

— Пока рано предполагать, извините, — Иван Дмитриевич быстрым шагом направился к вызванному им ранее фотографу, тот выслушал и начал спускаться по ступенькам, неся в руках больших размеров фотографический аппарат, укутанный толстым материалом, напоминавшим бархат, следом шёл помощник, несший покрытый лаком ящик.

— Тпру, — раздалось во дворе, и остановились сани, из которых, кряхтя, вылез довольно толстый господин, шумно дыша.

Путилин обернулся, и взгляд его стал суровей, а брови сомкнулись на переносице.

— Здравствуйте, Николай Фёдорович, — произнёс с улыбкой подполковник Калиновский.

— Здравствуйте, — ответил вышедший из саней титулярный советник Русинов, судебный следователь 13 участка, к которому приписана Курляндская улица. Он вытер вспотевшее на таком морозе лицо белым бумажным платком, — вижу, сыскные меня опередили, — маленькие глазки на заплывшем лице выглядели двумя черными точками, — видимо преступников отыскали и меня только зазря из—за стола подняли.

— Мы говорили о злодеянии с Иваном Дмитриевичем.

— И что нам поведает начальник сыскного отделения? — Николай Фёдорович словно бы и обращался к Путилину, но в то же время делал вид, что не замечает Ивана Дмитриевича.

— Я думаю, сегодня что—нибудь с Божьей помощью и прояснится.

При титулярном советнике Путилин обычно играл роль недалёкого служаки, только и способного с превеликим удовольствием награды получать и лишь бы делом не заниматься. Русинов до того был честолюбив, что не терпел рядом с собою умных людей, поэтому при всякой возможности от них избавлялся и всячески старался при случае препятствовать следствию, когда такое случалось. Иван Дмитриевич года три тому, когда впервые столкнулся с титулярным советником, понял, что тот чинит препятствия розыску из—за боязни потерять тёплое место, на котором, как говаривали, Николай Фёдорович грел свои руки. И теперь лучше слыть перед титулярным советником недалёким человеком, чем испытывать непреодолимые препятствия. Русинов испытывал большое чувство зависти. Что ему выше титулярного советника не подняться по табели о рангах, а эта деревенщина, начальник сыскного отделения, уже почитай два года, как статский советник.

— Не забудьте свечку в храме поставить, авось поможет, — напутствовал судебный следователь, скрестив руки на животе, бесстыдно поднимающем спереди полы шубы.

— Непременно, — Иван Дмитриевич льстиво улыбнулся. — не желаете взглянуть на место преступления?

— Нет уж, увольте, — господин Русинов приложил к носу платок, словно и действительно из подвала доносился запах тлена. — Я думаю, в рапорте вы все изложите.

— Непременно.

— Как мне доложили, семь убиенных там, — Николай Фёдорович махнул платком в сторону дома.

— Нет, там их восемь, — Путилин смотрел на дверь в подвальную квартиру, — из них трое — ребятишки: семи, восьми и десяти лет.

— Варварство, — скривил лицо титулярный советник, — определённо варварство. Никогда наш народ не поднимется до высот европейской цивилизации.

— Николай Фёдорович, зачем же так, — вмешался в разговор подполковник, — вот я на днях в «Ведомостях» читал о кровавом убийстве в Берлине, там убиенных ничуть не меньше и преступление, отнюдь, не менее кровавое.

— Я тоже читал, — вступился Русинов за Европу, — но с каким изяществом оно совершено, с какой выдумкой.

— Да, вы правы, господин Русинов, — Путилину больше не хотелось выслушивать речи титулярного советника, — у нас топором голову проломил и все преступление. Это не крысиным ядом всю семью. Начитались наши преступники романов, вот и смекалки никакой нет, как вы говорите, выдумки. Извините великодушно, но, увы, мне надо посмотреть ещё раз место варварского преступления, — и он направился в подвал.

— Только посмотрите на этого недотёпу, — Николай Фёдорович не воздержался от колкости, — ему на полях коров пасти, а не за преступниками охотиться.

— Зря вы так, — подполковник попытался сказать что—то в оправдание начальника сыскного отделения, но не успел.

— Нет, сударь, я знаю, что говорю, — титулярный советник пошёл красными пятнами, — неоднократно, — подчеркнул он, — я повторяю, неоднократно мне пришлось убеждаться в этом.

Калиновский снял с своего плеча несуществующую пылинку и ничего не ответил, зная об отношениях судебного следователя и Ивана Дмитриевича, решил отмолчаться.

Когда начальник сыскного отделения вошёл в квартиру, прибывший незадолго до этого доктор Рихтер осматривал убитого, которого для удобства положили на стол.

Путилин поздоровался, Рихтер только кивнул в ответ, продолжая осматривать рану на голове.

— Иван Дмитриевич, голубчик, сейчас я вам сказать ничего не могу, осмотрю всех, тогда выскажу свои соображения.

— Благодарю, — Путилину не хотелось возвращаться во двор, где стоял немым укором судебный следователь, но пришлось. И Иван Дмитриевич направился к хозяйке доходного дома госпоже Пановой, стоявшей рядом с околоточным.

— Доброе утро, сударыня, — Путилин приподнял шапку, — вы подняли тревогу в околотке.

— Совершенно верно, господин Путилин, — за хозяйку ответил околоточный, который испытал на себе укорительный взгляд начальника сыскного отделения.

— Да, да, я забеспокоилась, — торопливо произнесла госпожа Панова, — когда два дня подряд из скорняжной артели приходили и спрашивали. Почему мои жильцы не появляются в мастерской.

— Почему именно сегодня вы проявили такое беспокойство?

— Показалось странным, ведь жильцы никогда не пропускали церковных служб, а здесь…

— Госпожа Панова, если не ошибаюсь?

— Серафима Львовна.

— Скажите, а почему именно сегодня?

— Не могу объяснить, господин Путилин, что—то в сердце ёкнуло, и такая тревога с утра охватила, что не могу объяснить.

— Когда вы видели их в последний раз?

— Я с неделю тому, а вот наш дворник…

— Извините, Серафима Львовна, но с дворником мне хотелось поговорить особо. Вы ничего не замечали за жильцами?

— О них ничего плохого сказать не могу, уходили рано, приходили поздно, оплачивали вовремя. Ни разу не задержали.

— А дети?

— Они тоже трудились в артели.

— К ним кто—нибудь приходил?

— Вот об этом лучше расскажет дворник.

— Не буду вас задерживать, — и Иван Дмитриевич направился к дворнику, который стоял в окружении любопытных и что—то рассказывал.

— А кровищи—то, весь пол… — только и успел услышать Путилин, дворник умолк.

Начальник сыскного отделения жестом поманил дворника к себе, тот виновато улыбнулся и, не зная, куда деть лопату, с ней в руке подошёл к Ивану Дмитриевичу.

— Здравия желаем—с, ваше высокородие, — он стоял в полупоклоне.

— Знаешь меня?

— Кто ж в городе не знает господина Путилина? — ответил вопросом на вопрос подошедший.

— Тогда знаешь, что недомолвок, а тем более неправды не приемлю.

— Наслышан, ваше высокородие.

— Можешь, Иваном Дмитричем называть.

— Как прикажете—с.

— Что расскажешь об убиенных?

— Степан Иваныч — мужик справный был, хозяйственный, семью в руках держал, спуску не давал. У него не забалуешь, то бишь уже не забалуешь.

— Понятно. Кто у него бывал?

— Дак не любил Степан Иваныч гостей.

— Таки никто?

— Нет, недавно Степан Иваныч хвастался, что скоро переедет из подвала на хорошую квартиру, заживёт по—человечески. Сам себе хозяином будет. Я, было, начал его расспрашивать да он только улыбнулся в ответ.

— Значит, не знаешь?

— Никак нет. Вот, правда, с неделю к ним земляк забегал.

— Не тяни, кто такой?

— Ей Богу не знаю.

— Как выглядел.

— Ну как? Обыкновенно.

Иван Дмитриевич тяжело вздохнул, что дворник аж голову от робости втянул.

— Ну?

— Роста маленького, чуть повыше плеча будет, — дворник показал рукой, — в овчинном чёрном полушубке, шапку я не запомнил, а вот глаза такие маленькие, бегающие, словно задумал что стащить. Борода тёмная с проседью.

— Больше ничего не приметил?

— Во, — обрадовался дворник, — ногу слегка волочил, как утка.

— Это уже примета. Земляк говоришь. Сколько в семействе Степана Ивановича душ было?

— Семь.

— Семь?

— Как есть шесть, Степан Иванович, — начал перечислять дворник, — его сыновья Степан и Иван, жена Степана и их ребятишки Ванька — старший, Стёпка — средний и Гришка — младший. Итого семь.

— Семь говоришь, — повторил Иван Дмитриевич, — а убиенных—то восемь.