Будущее в подарок

Игорь Харичев, 2012

Эта книга – попытка представить, какими будут мир и Россия через 50 лет. И речь идет, в первую очередь, не о развитии техники, а об изменениях, которые должны произойти в обществе и психологии людей. Герой книги Питер Морефф, сотрудник Интерпола, волею судеб получает возможность узнать, как будут меняться мир и Россия в первой половине XXI века и какой станет жизнь людей в 60-х годах нынешнего столетия.

Раздумья над подарком

«Я получил будущее в подарок»

Игорь Харичев

Получив такой подарок, герой романа изображает «нечто, наполовину весёлое, наполовину усталое, на лице», оставляя мне, читателю, возможность сложить из этих половинок нечто целостное.

Тогда мой первый вопрос: на какое расстояние во времени стоит отнести это будущее, чтобы оно оказалось наиболее интересно?

Ближайшее (очередной срок властных полномочий очередного президента?) — не очень: это мы и сами видим, это для нас, как принято теперь говорить, «прозрачно».

На срок, складно отдалённый (скажем, на век) — тоже не очень: через сто лет нас, нынешних, уж не будет, чего гадать.

Полвека — подойдёт?

В самый раз! Через 50 лет нынешний действующий молодой герой ещё имеет шанс увидеть то будущее, которое через нынешнюю «прозрачность» не углядишь.

Надо только найти ход и переселить героя на 50 лет вперёд.

Ну, это вопрос техники. Скажем, в 2011 году он ранен в ходе очередной антитеррористической операции, но не убит, — он впадает в кому, в коей находится ровно 50 лет, а потом, усилиями изощрившихся за эти годы медиков возвращается к жизни… да не стариком, одряхлевшим за эти годы, а молодым, каким был… Он же не жил полвека и не старел, он лежал в коме.

А теперь ожил и смотрит, какая вокруг жизнь.

Литературная техника в этой ситуации уверенно опирается на технику медицинскую. Чтобы установить кровать в желаемое положение, не надо ни самому её двигать, ни звать санитаров, ни даже искать кнопки, чтобы нажать. Достаточно «подумать», и кровать, снабжённая чуткой электроникой и настроенная на мысли больного, всё уловит и спокойно исполнит: уменьшит или увеличит наклон, а то и постель сменит.

Не без сожаления я отрываюсь на время от этой детализации грядущего быта и обращаюсь к общей картине мироздания в романе, названном «Будущее в подарок». Не потому даже, что за плечами Игоря Харичева полдюжины книг, озаглавленных не менее завлекательно («Кремлёвские призраки», «Кремлёвская секретарша» и т. д.) и сотни публикаций в боевой печати. А потому, что за его плечами — годы активнейшей политической деятельности на арене борьбы против советского образа жизни за чаемую демократию.

Как видит наше будущее (2060-е годы) человек, самые крутые 1990-е годы проработавший в Администрации Ельцина, конкретно — политтехнологом на выборах пяти составов Государственной Думы и соответствующего числа «субъектов Федерации» (бывшие обкомы партии), — вот это действительно интересно!

Хотя от думающей кровати и от других достижений нынешней цивилизационной техники (и быта, окружающего людей ежесекундно) я, конечно, совсем отвлечься не смогу. По причине естественного любопытства.

Если естественное любопытство не спугнуть правилами приличия, — я от кровати последую за героем в туалет: нет, там не золото, как мечталось нашему главному революционеру, там — убранство покруче: «унитаз, раковина, стены — всюду серебристый металл, весьма приятный на ощупь, не холодящий пальцев при касании».

Затем я оценю ванну, где кран сам выполнит все мыслимые указания.

« — Уже научились управлять климатом?» — понимающе спрошу я вместе с героем.

« — Да, — будет ответ. — Экстремальную ситуацию не допускают».

А если экстремальная ситуация возникнет не в глобальности, а в повседневности, — если, скажем, кто-то неизвестный полезет в дверь палаты?

А его встретит «железка».

«Эта железка одета в арамид, стрелять в неё бесполезно, а хватка у неё мертвая — схватит за руку, не вырвешься. К тому же, она делает видеозапись происходящего».

А если злоумышленник вооружён?

А вот и тебе пистолет. Программирован на владельца. То есть на тебя. Только на твой голос он будет реагировать, и ни на какой другой. Только в твоей руке он будет стрелять, и ни в какой другой.

А без кровопролития — никак?

Отчего же? Лишней крови теперь избегают. Попробуй мясо…

Герой взял в рот кусок жареной свинины.

« — Восхитительно! Никогда не был чревоугодником. Но испытываю истинное наслаждение. Не зря наши далекие предки любили мясо.

— Это искусственное мясо, — осторожно заметила Линда.

Питер опешил.

— Синтетическое?! Какой-то заменитель?

— Нет, оно настоящее. Но для его производства не надо выращивать животных, а потом убивать их. Сейчас выращивают непосредственно мясо.

Питер напряг память.

— Знаете, про такую возможность говорили в начале века… Тогда это воспринималось как смелая фантастика. Рад, что получилось. Лучше никого не убивать. И при этом вкусно кушать».

Сервировка стола включает предмет, поименованный так, чтобы мы оценили пролетевшие полвека:

«Старинный электрический чайник».

Но вернёмся в 2060-е. Жильё? Старинный принцип строить вверх, громоздя этаж на этаж, отменён. Куда безопаснее вкапывать жильё вглубь.

А как же виды из окон?

А в окнах — видеопанели. На них можно вывести любое изображение. Хочешь — лес. Хочешь — море с пляжем. Хочешь — «заснеженные вершины, упирающиеся в задумчивое синее небо». А хочешь — любой город Земли.

«В сущности, какая разница, что за окном — телевизор, показывающий далекую реальность, или настоящая панорама».

Впрочем, между городами Земли, предъявляемыми в видеопанораме, и этими же городами в реальности, разница всё-таки есть. Ибо есть возможность когда хочешь поехать куда хочешь.

«По пути в Москву они заскочили в Брюссель».

Нормально!

Теперь самое время обратиться к средствам передвижения. Поезда оставлю без внимания, там всё понятно: вагоны и кресла удобны, скорости стремительны, с билетами управятся роботы.

Куда интереснее автомобили.

Никакого руля. Садишься, произносишь адрес. Автомобиль трогается. Без водителя. Аварии исключены. Они в принципе в принципе невозможны: компьютеры не нарушают правил дорожного движения, не отвлекаются, не допускают столкновений и наездов на пешеходов.

(Не удержусь от соблазна прокомментировать мысли, возникающие у героя в этой ситуации. — И никто не гоняет по встречной полосе? — удивляется он. — И никто не ездит по тротуарам? А тротуары — такие идеально чистые… — Вот так же Игорь Харичев, детство, юность и первая молодость которого прошли в Риге, — вспоминает вежливость прохожих на тамошних улицах, явно выдавая тем самым своё отношение к московскому неистребимому уличному хамству.)

Так едем! На окнах работают дворники, смывают капли с ветрового стекла. Зачем?! Ведь машина идёт сама, без водителя! А для удовольствия пассажиров. И никакого чада от выхлопов. Не на бензине ездят — на водороде. И полагаются на умелость роботов…

Нет. Каюсь в технической безмозглости. Компьютер, управляющий автомобилем — не робот. А робот ждёт нашего героя в квартире — он прикреплён к жильцу ради избавления того от готовки, стирки, уборки и прочих тягот быта. Робот этот, если хозяин забудет дать указания, сам свяжется с поставщиками продуктов, всё закажет и всё сготовит — вкусы хозяина введены в его программу. И с ребёнком такой робот посидит, и в прятки с ним сыграет, и спать уложит, и уснёт в обнимку.

От живого человека такой робот уже и внешне не отличается.

А вот тут и зарыта собака. Такой неотличимый от человека робот может быть запрограммирован на преступление.

Ограбить банк. Устроить авиакатастрофу. Да просто выследить и угробить того, кого приговорят преступники.

Ответ общества на эту опасность: роботы, похожие на людей, запрещены законом.

Вот и добираемся мы до решающего сюжетного узла романа. Преступник, полвека назад покалечивший главного героя, сумел тогда скрыться. Он затаился. И продолжает свои преступления. Производит-таки роботов, неотличимых от людей, и пускает в дело. А главный герой его выслеживает и ловит, замыкая таким образом роман неизбежным в новой беллетристике детективным финалом.

Ещё одна сюжетная неизбежность — эротическая.

Имя — Линда. Психотерапевт. Прикомандирована к герою медиками следить за его состоянием на период реабилитации после комы. Обязанности свои выполняет неукоснительно.

Законы жанра диктуют герою следующее размышление:

« — А что, если она хочет заняться со мной сексом? Признаться, не отказался бы от этого. Красивая женщина с хорошей фигурой. В конце концов, оба — одинокие люди. Почему бы им не завести роман…»

Я жду следующего сигнала.

«Надо сделать всё, чтобы она осталась на ночь».

Господи, ну когда же!

…«Шагнул к ней, обнял. Она ответила страстным поцелуем. И тогда произошло то, что уже не могло не произойти.

— Я так хотел этого… — прошептал он.

— Я — тоже, — прозвучало в ответ».

Больше я к этим жанровым неизбежностям не возвращаюсь. И начинаю комментировать главный, самый интересный для меня уровень повествования в книге Харичева: политическое устройство мира в 2060-е годы.

Жизнью человечества управляет единое мировое правительство. Текущие вопросы решаются голосованием: эксперты оглашают доводы «за» и «против», голоса подаются на «мультивизоры», техника исключает подлоги, решение объявляется тотчас.

На Луне работает колония: горняки в скафандрах, луноходы в руднике — идёт добыча лунного грунта, необходимого для термоядерной энергетики землян. На Земле полный порядок: земляне единодушны в своей приверженности установившемуся общему для них всех образу жизни.

Куда делись террористы, терзавшие землян в начале Двадцать первого века? — задаю я очередной каверзный вопрос.

Исчезли. Отступил исламский экстремизм! «Хотя времени для этого потребовалось много». Но полувека хватило.

Исчезли с карты человечества старые державы-монстры. На их месте учредились мирные, культурные, хорошо управляемые зоны.

И на месте России, которая исчезла — такие самоуправляющиеся зоны… Впрочем, «красочная карта» новой Европы настолько детальна в романе Харичева, что лучше дать цитату:

«Центральная часть России сохранила северные и западные границы. На северо-западе она граничила с единой территорией, называемой Скандинавия, вобравшей в себя Финляндию, Швецию и Норвегию. Там, где прежде располагались Эстония, Латвия, Литва и Калининградская область, лежала теперь территория Балтия. Дальше располагалась Польша. Белоруссия входила теперь в состав России, граница которой на юге соприкасалась не только с Украиной, но и Северным Кавказом, вобравшим в себя Краснодарский край, Ставрополье и все национальные республики, входившие прежде в Россию. А вот на востоке граница нынешней России определялась некоторым образованием, названным Урал, и лишь за Уралом начиналась Сибирь… Прежняя страна распалась на пять частей: собственно Россия, Северный Кавказ, Урал, Сибирь и Дальний Восток. При этом Дальний Восток теперь под китайцами. Такая вот картина».

Прежде, чем моё российское самосознание успевает отреагировать на эту расчленёнку, — разворачивается обзор аналогичного устройства на других краях континента.

«Карта Европы. На месте Англии и Ирландии располагалась одна самоуправляемая территория под названием «Британия и Ирландия». Остались Германия, Франция, Испания с Португалией, Италия. На месте Бельгии, Нидерландов и Люксембурга появилась территория Бенилюкс. Дания вошла в Скандинавию, а Чехия, Словакия, Австрия, Швейцария, Венгрия образовали Центральную Европу. Вновь появилась Югославия. Сохранилась Греция. В состав Румынии вошла Молдавия…»

Последнее совсем уж неудивительно. Удивительно другое Единственная держава, сохранившая в новом мироустройстве прежние границы, — это США.

— Так это модель будущего человечества? — примериваюсь я к общеизвестной либеральной программе.

— С поправкой! — останавливает моё ехидство Харичев. — Это верно, что общество энергичного потребления — мечта человечества, наглядно осуществившаяся в США. Но обнаружилось, что земных ресурсов на такой потребительский безудерж надолго не хватит, и поэтому человечество приняло концепцию разумной достаточности, в пределах которой можно потребительствовать, сколько влезет, но не больше!

— То есть это всё-таки путь? — уже почти соглашаюсь я, — и тут картина накреняется с совсем другого боку: дело в том, что образцовую Америку (северную) подстерегает национальный дисбаланс. Выходцы с Юга, из Латинской Америки уже составляют в Соединённых Штатах большинство, выходцы из Азии, с Востока — на втором месте, а белое население отступает…

Пока я соображаю, радоваться ли мне урону нашего соперника в мировом противостоянии XX века, — аналогичный дисбаланс настигает и мою сторону: в веке XXI русские тоже отступают — на евразийском пространстве; Дальний Восток уже говорит по-китайски, Сибирь — ещё по-русски, но ареал русской культуры неостановимо сдвигается на запад. Традиционные европейские языки отступают под давлением Юга и Востока… и русский, заполняя щели, расширяет поле своего воздействия.

«Разве это не важнее целостности территории?» — ставит мне вопрос автор романа, и, честно, я не готов к решительному ответу.

Меж тем, атака на моё русское самосознание разворачивается уже на почве отечественной истории. Русские сами виноваты в крахе великого государства: начиная с Иоанна Грозного, они делали ставку не на качество жизни населения, а на удержание пространства; Пётр Великий продолжил этот пространственный самогипноз; Иосиф Сталин довёл его до последнего предела. Россия не удержала захваченного ею пространства, и хорошо, что это стало, наконец, ясно…

Значит, русский образ жизни и мысли обречён на растворение в нынешнем законопослушном мироустройстве?

Тут Игорь Харичев не то, что делает уступку, но отдает должное упрямству русской души: есть люди, которые всё ещё сопротивляются этому устройству, они не признают над собой никакого всемирного правительства с его чипами, позволяющими следить за человеком, где бы он — в пределах Вселенной — ни спрятался.

В пределах Вселенной гуманная всемирная власть оставляет таким русским упрямцам клочок земли в Подмосковье, где они могут жить по-своему, без тотального контроля. Называется этот район — по новой терминологии — депрессивным; пространство его свободно от чипов, жители — от всемирных голосований, идеалы — от комфортности, позволяющей жить, не напрягаясь, как живёт в наступившем будущем весь мир… за исключением вот этого уголка депрессивной русскости…

— Но, видать, и этот уголок обречён, как обречена оказалась Держава, тысячу лет державшаяся за своё (или за чужое?) пространство?

«Что всё-таки главное? Территория? Вера? Язык?» — выстраивает Харичев финальный баланс ценностей, обнаруживая явные признаки объективности, — но тут же демонстрирует и субъективную верность своей либеральной линии: посетив Москву после полувекового отсутствия, его герой не обнаруживает на прежнем месте Мавзолея, и это его «радует».

Меня такой вариант не радует, но это, как сказал как-то Вадим Кожинов, связано с особенностями моего воспитания.

Отвлекусь от воспитания и задам вопрос, воспользовавшись формулировкой самого Игоря Харичева:

«Что до страны, то она умерла. Но стоит ли об этом жалеть, если жизнь людей обустроена? Что важнее: жизнь людей или жизнь страны?»

Вот и посмотрим на «жизнь людей» — на то, как и чем живёт человек (в данном случае наш русский человек), обращённый наконец во всемирную веру, то есть поверивший в комфортную безопасность и разумную достаточность потребления.

Есть в этой неведомой жизни что-то узнаваемое. Герои романа «Будущее в подарок» всё время интересуются, когда им «принесут выпить». Пьют не что попало, а виски. Или изысканные вина, производимые в Чили или в Аргентине (к 2060 году в Европе виноградников не осталось). Выпив, непременно оценивают «тонкий изысканный вкус», «чутко наслаждаются букетом», а ополоснув горло «густой жидкостью с достойным зрелым вкусовым букетом», — воздают должное закуске, в которой особо ценится «сдержанный, но тонкий вкус Пармезана».

Оставаясь наедине с меню, герои «изучают кухни разных народов, традиции и предпочтения» и перечисляют все возможные сорта чая, «от чёрного индийского до зелёного, жасминного и красного, имбирного». Когда же трапеза доходит до основных блюд, я их не перечисляю из экономии места, а думаю о том, как сказалась на характере нашего человека тысячелетняя проголодь с периодическими голодухами, да и прихоти климата с его неурожаями, — кто ж упрекнёт жителя такого ненадежного пространства в том, что он никак не наестся?

Но, кроме пропитания, — чем живёт в будущем человек, добравшийся, наконец, до несбыточного прежде комфорта?

Развлекается. Расслабляется. Отдыхает в свободное время.

В свободное — от чего? От работы?

Но работа, от тяжести и грубости которой впору человеку сбежать, — переложена на роботов. Чем сам-то человек занимается?

Он занят теперь «в сфере услуг». То есть обеспечивает других занятых (тем же), когда те «просят выпить». (Лунная колония — исключение, на фоне которого особенно хорошо видно общее благоденствие).

«Что такое “Чернобыль”» — никто уже не помнит.

Чем занять людей, «чтобы у них хоть что-то было в головах», кроме бесконечных телесериалов и нескончаемого голливудского мордобоя?

Задаю в этой связи традиционно-русский вопрос: а что в 2060-м году люди читают?

Книги очень дороги, и читают их только богатые оригиналы. Русскую классику ценят больше за рубежом: с удивлением открывают Достоевского, обнаруживая там немало интересного. Основная же масса обходится без книг. Потребляют интернетное.

«Жизнь как сплошное развлечение — идеал и цель многих», — честно завершает Игорь Харичев очерк жизни русского человека, дошедшего наконец до потребительской нормы.

И тут я задаю самый последний и самый дикий вопрос: а сохраняется ли у этих счастливцев хоть капля безумия?

Безумие — приберегаемая природой на всякий случай готовность к непредвиденным условиям и действиям, — та сумасшедшинка, которая в принципе есть у всех людей, у всех народов, во всех социальных слоях, — но в русской традиции окружена загадочным флёром и носит яркое, летящее, всеобъясняющее имя: «Дурь».

Я прочёл роман Харичева и утверждаю, что нет у автора не только ясного суждения на этот предмет, но нет и подозрения, будто нечто подобное может наличествовать в психологии людей грядущих 2060-х годов.

Так на что же опирается он в своей футурологии?

На интеллект!

На чей? На интеллект большинства, между развлечениями голосующего с помощью роботов?

«Диктатуру большинства надо сменить диктатурой интеллекта», — сформулировано под занавес.

Господи! Да не великие ли интеллектуалы (Маркс, Энгельс и их умнейшие соратники и ученики) стояли у истоков самой крутой диктатуры в новой человеческой истории и даже пустили по Европе признак коммунизма?

А нацизм гитлеровский — обошёлся ли без умников, доказывавших полезность выведения высшей расы для развития человечества? Не буду записывать в такие умники людей вроде Розенберга, — но если бы фашистский ужас не заставил человечество прихлопнуть этот эксперимент, — нашлись бы философы — подвели бы базу! Без «Заратустры» бы не обошлось, хотя, к счастью для Ницше, его завербовать не успели — сошёл с ума вовремя.

К чему только не оказывается причастен интеллект в безумной человеческой истории! На чьей только стороне не находят ему место! Как только не ухитряется он сохранять присутствие духа и приличное выражение лица!

Получив в подарок будущее, герой романа Харичева, как мы помним, «изобразил нечто наполовину веселое, наполовину усталое на лице».

Это «нечто» не вызвало у меня вопросов, а вот что оно «на лице» — показалось синтаксически странным.

И тут же обнаружилось нечто близкое:

«Линда состроила нечто неопределенное на лице».

А вдруг это не небрежность синтаксиса? Вдруг это лейтмотив?

Жду сигнала.

Вот он:

«Вежливое выражение устроилось на ее округлом лице».

И еще:

«Детское выражение выкатилось на его лицо».

И еще:

«Линда состроила удивленное выражение».

И даже так:

«Злоба гуляет по ее лицу».

Так это не оплошности стиля! Выражение лица у человека будущего — это продуманная система адаптации в мире, где царит всеобщий обязательный порядок поведения. Его нельзя нарушить, но можно вытерпеть, спрятав «нечто» за выражением «на лице».

Согласен. Будущее неотвратимо. Его не избежать. Его надо вытерпеть.

Но для этого над будущим надо думать. Непрерывно, трезво и по возможности бесстрашно.

Чему и даёт пример Игорь Харичев.

Лев АННИНСКИЙ