ПИСЬМА НА ТОТ СВЕТ

Израиль Лейбович Шниперсон

Письма любящего мужа к покойной жене. Всё в книге основывается на реальных событиях, происходивших в 1986 – 1994 гг..Имена действующих лиц изменены.

© Израиль Лейбович Шниперсон, 2020

ISBN 978-5-0051-0857-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Семья:

Санюшка — покойная супруга.

Виктор — сын.

Виолетта — дочь.

Елена — первая невестка.

Алёна — вторая невестка.

Иван — старший внук по линии сына от первого брака.

Нина — внучка по линии сына от второго брака.

Родион — младший внук по линии сына от второго брака.

Алексей — старший внук (одногодок с Иваном) по линии дочери.

Андрей — младший внук по линии дочери.

Письмо первое

30 марта, 1986 г

Дорогая, моя, такая родная Санюшка!

Нет сил терпеть потерю, ГОПОДИ! Если бы только могла чувствовать и знать, как мне тебя не хватает! Просто непереносимо. Вот почему решил

писать тебе. Ты понимаешь, мое существо, моя психика никак не может согласиться, а потому и смириться с тем, что тебя уже нет. Такое состояние-вроде ты только отлучилась, на время. Оно заканчивается и ты войдешь и мы снова будем вместе. Поэтому квартиру стараюсь также держать, что-бы ты воратясь не могла подумать, что я смирился с твой кончиной, примирился и пустил все на самотек. Наоборот! Стараюсь, чтоб бы в квартире было так, как и до твоего ухода: ничего не убираю, не перестанавливаю мебель, содержу в аккурате — жду тебя. Как приятно сознавать, что ты скоро вернется и как горько понимать этот самообман. Но все равно — писать буду. Ведь ты для меня вечно живая, вечно юная, вечно прекрасная!

Если бы только могла узнать какие страшные минуты, часы, сутки переживал я когда ты уходила. А ушла то как! Даже не поговорила со мною — собралась и..ушла. Ведь мы сдобою последние дни твоей жизни играли в жмурки. О твоей смерти я не говорил — не хотел излишне расстраивать, а ты не желая меня расстраивать тоже делала вид, что впереди нас ждет большой кусок времени совместной жизни. Ведь ты прекрасно знала, дни твои сочтены и счет идет уже не на недели, а буквально на часы: Помнишь за два дня до своей кончины, ты позвала меня и без каких либо слов поцеловала мне руку: как знак благодарности мне за все. Я сделал вернее принял, непонимающее выражение лица и свел все это к шутке, стараясь вселить в тебя веру в выздоровление. А ведь как было бы правильно именно тогда поговорить о нашем будущем. Утром следующего дня, когда я провожал тебя к своей постели, ты еле передвигаясь, задала мне вопрос — А чем я буду заниматься, когда ты умрёшь? Помнишь, ты еще сказала-

— Лазарь, это конец… — И было сказано это так обреченно, так утвердительно, с такою потаенную мукой, что я думал не выдержу, выйду из своей роли эдакого легкомысленного жизнелюбца, разрыдаюсь и не смогу довести тебя до постели. А потом, мне стало панически страшно, это когда укладывая тебя в постель, ты почему то боялась лечь, тебе казалось, что ты падаешь в каку-то бездонную пропасть и тебе не удержаться. С большим трудом поддерживая тебя за голову, и за спину всё таки уложил тебя! Сердце разрывалась от боли, глядя на тебя. А потом пришла Ольга Павловна, глядя на тебя она мне сказала: — Л.И. готовьтесь, Саничка отходит. А ты в это время отрешившись от всего, почему то стала отгонять не существующих мух. При этом сохраняя деловое выражение лица, совершенно не обращая на нас внимание. Вскоре Ольга Павловна ушла. Наступило время тебя кормить, был подготовлен очень удачно сваренный бульон с лапшой, К моему ужасу ты не могла есть, у тебя даже не было сил держать голову, она свисала кочаном на грудь и поднести ложку супа ко рту не было никакой возможности, тогда я приподнял твою голову за лоб, и поднес пиалу с супом, ты начала пить, да с такой жадностью, будто понимала, что ешь в последним раз. КАК жутко было это наблюдать — сердце мое просто рвалось из груди, но я сохранял ту же роль — бодрячка, ничего страшного, не бойся. Время летело быстро, за всеми этими хлопотами. Ты стала жаловаться на боли. Я сделал укол омнапона, переменил салфетки на ране, где флегмона, жидкость, через дренаж выделялась непрерывно, и я через час вновь поменял салфетки, ты все время молчала, смотрела на меня отрешенным взглядом, видимо ты уже ничего не воспринимала с окружающего тебя мира. Сколько я ни окликал тебя, ты глядя на меня в упор, видимо, уже не слышала меня. Боли стали тебя опять донимать, сделал два укола — кардиамина в руку, поднять артериальное давление, и опять укол омнапона. Ты забылась. Я начал готовиться ко сну, все время наблюдая за тобою. Включил ночник. Было уже 12 часов ночи. Я от усталости, от мучительных мыслей, от непроходящей боли сердца, все же уснул.

Разбудили меня незнакомые звуки. Глянув на тебя я обомлел: ты лежа на спине откинула далеко назад голову, рот был открыт, грудь тяжело вздымалась, при выдыхании раздавался, резкий звук, а при вдыхании — хрип Это было внове для — меня. Ты не отзывалась, была УЖЕ ЧУЖОЙ, НЕЗЕМНОЙ.

Ты была со мною, но в то-же время я понимал, что тебя уже нет. Была оболочка, безучастная ко всему. Проверил давление, оно практически уже не измерялось — что-то 60 на О, температура 37,7.Вновь сделал укол кардинамина. Переменил на тебе всё бельё, салфетки, вызвал Скорую помощь.

Прибывшая врач подтвердила правильность — принятых мною мер, в свою очередь сделала укол кардиамина и ввела ампулу фуросимита. На мой вопрос — зачем это она делает, она ответила — У неё начался отек легких, сейчас она агонизирует, видимо до вечера не протянет. Теперь в ее положении никто не поможет. Готовьтесь…

Вот так.! Врач уехала, оставив меня один на один с тобой, такой родной и такой неузнаваемо чужой, отрешенной, уже не земная жительница, а НЕБОЖИТЕЛЬНИЦА. Я был весь в смятении. НУ ЧТО — ЖЕ ВСЕ ТАКИ ДЕЛАТЬ?

Вызвал через ДМ. П. Виктора, теперь уже было ясно-надежды никакой.

Ты можешь представить мое положение? Т ы лежишь, задыхаясь, умираешь, а я-, НИКТО уже не в состоянии тебе помочь, облегчить, вылечить.

Чувствуя свое бессилие, готов был выть, метать, рвать, ломать, но старался держать себя в руках, ведь столько еще предстояло! С какой то одержимой ожесточенностью метался я по квартире, потерянный, растерянный, безпомощный. Заглянув вновь к тебе я обратил внимание, что над твоей головой летает муха. Опасаясь что ты своим дыханием можешь ее затянуть в легкие, я принес хлопушку. Муха села рядом с головой на подушку. Я резко хлопнул хлопушкой, убил муху. Ты услышав звук хлопушки резко села, опершись руками о постель и широко открыв глаза глянула на меня СИНИМИ зрачками. В твоем взоре был и укор, бал и вопрос, было и желание что то сказать. Глаза были широко открыты, голова чуть откинута назад, твои волосы, как то ладно обрамили твою голову, сквозь прорезь ночной сорочки у основания шеи, у правой ключицы четко просматривалась пульсация. Артерия была хорошо наполнена, пульс бился учащенно, резко, отчетливо. Мне казалось, что его пульсацию я слышу.

Все это длилось несколько секунд, не более 5—8 секунд. Затем ты откинулась на подушку. Пульс стал биться реже, давление падать, дыхание выравниваться, вернее пркращаться, пульс замер, так ты и скончалась уставившись на меня синими зрачками. Все! Жизнь завершилась. Все заботы, все земное — интересы, чувства, стремления все, все осталось здесь на земле у живых, а тебе все это уже не касалась.

Тебя уже не было. Все это было так то нелепо, необъяснимо, неправдоподобно, что я и до сих пор не верю, что тебя нет. Здесь ТЫ! САНЮШКА, СЛЫШИШЬ! ЗДЕСЬ со мною, во мне, в моих мыслях, в деяниях моих рук.

Это неправда, что тебя нет, неправда!

Господи!, что это я, наверное схожу с ума!

Но этот последний взор, когда ты вскочила на постели и вскинула на меня свои СИНИЕ глаза, твое лицо, вдруг помолодевшее, твои локоны и пульсирующая жилка у горла, все время стоят перед моим взором.

И, если я на что либо гляжу, то смотрю как бы через вот эту твою фотографию, как вид через окно: и тебя и все остальное на, что смотрю… все вижу, а там, вроде, стеклянная — сквозь тебя вижу…

Ты во мне, родная моя Санюшка!

Не могу больше. До свидания, до следующего письма..

Обнимаю, целую Л.