Королевская кобра

Илана Ветрова, 2020

В древней Индии было понятие «Виша-канья», что в буквальном переводе означает «ядовитая девушка». Красивых девочек с самого детства служители богини Кали превращали в смертоносное оружие: им в организм вводили змеиный яд, постепенно увеличивая дозу и вызывая привыкание. Со временем яд настолько пропитывал их тело, что Виша-канья могли убить одним поцелуем или даже прикосновением… Нейса – девочка из небогатой семьи – выжила после укуса змеи. По обычаю, ее должны выдать замуж, но местный священник решил, что она рождена не для того. чтобы быть женой и матерью, ее судьба – стать жрицей могущественной и безжалостной Кали. Согласится ли Нейса с уготованной ей судьбой и станет ли безжалостной убийцей? Эскиз обложки принадлежит автору.

Глава 3. Путешествие

Двое мужчин вели меня к центру поселка — туда, где жил пандит. Сначала я оглядывалась на удаляющийся родной дом — хотелось увидеть Анви, попрощаться с ней, но сестра так и не показалась из-за дома. Одна мама, прижав к груди мешочек, продолжала стоять под моим деревом.

Потом вспомнила отца и Реянша — они должно быть расстроятся, когда вернутся с работы и не найдут меня. И я стала внимательно вглядываться в проходящих людей, надеясь увидеть родных, но, несмотря на то, что знала почти всех, это были не отец и брат.

Мы вошли во двор пандита, и я замерла от восхищения при виде невысокой лохматой лошадки. Пыльно-серая, с длинной густой челкой. Таких же, только украшенных, я видела на празднестве в городе, а сейчас могла рассмотреть и даже потрогать — она стояла около колышка и, уткнув нос в землю, искала траву. Я не могла сдержать радость, ведь предстояло ехать на этой лошади в большой город, где их много. Я представила, как по прошествии некоторого времени вернусь домой и расскажу брату и сестре, знакомым, соседям о всех чудесах и животных, которых увижу в городе. Быть может, посчастливится увидеть верблюда — Реянш говорил, что это такая лошадь с горбом, я не могла такого представить и очень хотела их увидеть. Представляла удивление соседей тому, как много всего увидела и узнала. Мне не терпелось сесть на лошадку и двинуться в путь. Я оглянулась на мужчин — незнакомец отдал пандиту такой же мешочек, как маме.

— Дай какую-нибудь мальчишечью одежду, не хочу, чтобы в дороге на девочку нашлись охотники. И шаль — надо спрятать ее волосы. Все мои ткани слишком дорогие для чумазой деревенщины.

Недовольно бормоча, пандит скрылся в доме. Вскоре он вышел с ворохом одежды.

Незнакомец осмотрел меня, велел надеть курту и дхоти и снять шальвар-камиз. Я послушалась — рубашка была велика, и пришлось закатать рукава, а подол едва не касался земли. Затем что-то невнятно наговаривая, толстяк собрал мои волосы и чалмой намотал на голову длинный и чистый хлопковый шарф.

— Ну вот, — сказал он удовлетворенно. — Теперь ты не девочка, а мой сын. Я везу тебя домой, поняла? В дороге не отходи от меня далеко, захочешь в туалет — скажи, я тебя провожу. Запомни — ты мальчик. Это очень важно.

Я ничего не поняла, но кивнула.

Толстяк подсадил меня на пони, с кряхтением взобрался сам, и мы поехали к поселковым воротам. На улицу высыпали, наверное, все жители, а я им весело махала и обещала скоро вернуться.

Когда мы выехали за пределы селения, наступили короткие сумерки, и за городской стеной тут и там появились пока еще редкие огни. Я думала, что пыхтящий за спиной, по-прежнему незнакомый человек повернет к ним, но пони пошел в противоположную сторону — в пустыню, к виднеющемуся на горизонте и подсвеченному последними закатными отблесками облаку пыли.

— Но город в другой стороне, — проговорила я, подумав, что чужеземец заблудился и уже повернулась указать, куда надо ехать, но меня больно дернули за ухо.

— Замолчи, мальчик. Чем меньше от тебя будет шума и беспокойства, тем тебе же лучше, — прогудел над головой голос. Толстяк говорил так, будто у него был полный рот горячего сабджи.

Я еще раз оглянулась на оставленную за спиной высокую стену, но ничего не увидела, кроме расшитой шелковой курты и жилета. Решив, что мы едем в какое-то другое, расположенное дальше селение, ведь я никогда не заходила так далеко в пустыню и не знала, что здесь есть, кроме родного поселка и ближайшего к нему города, то постаралась насладиться путешествием. Было очень удобно — от бега пони я мерно покачивалась, а сзади подпирал мягкий и круглый живот спутника. Кажется, он задремал, я бы последовала его примеру, но раздалось громкое урчание, и я даже не сразу сообразила, что это у меня в животе. Есть хотелось до тошноты, и я нетерпеливо завозилась — не терпелось уже приехать и поесть, но, сколько хватало глаз, кроме звезд над головой, не виднелось ни одного огонька. Мы отъехали так далеко от дома, что зародилось беспокойство — как же я вернусь к родителям, когда придет для этого время, как расскажу о своих достижениях? К тому же, уже соскучилась по ним, Реяншу с Анви, и захотелось домой. По щекам сами собой потекли слезы, и я начала тихонько всхлипывать. Видимо, это разбудило толстяка, он громко хрюкнул и зашевелился.

— Дядя, когда мы приедем? — воспользовавшись тем, что спутник проснулся, осмелилась спросить я.

— Уже недолго, — прошепелявил он.

Я снова захныкала.

— Что еще? — недовольно спросил дядя.

— Домой хочу, — с трудом выговорила я. — Когда мы вернемся домой?

Толстяк остановил пони, а я, особенно громко всхлипнув и икнув, удивленно уставилась на него — зачем мы остановились, вокруг только пустыня.

Он с кряхтением слез и стащил за шиворот меня. Я сидела на холодном песке и недоуменно смотрела на нависший надо мной живот.

— Мальчик, я уже говорил, чтобы ты не донимал меня, — донеслось из-за живота. — Пока мы в пути, твой дом — это я. Я тебя кормлю и везу, а ты, вместо того, чтобы молчать, мне докучаешь. Я в любой момент могу оставить тебя посреди пустыни на съедение диким зверям.

Я испуганно оглянулась — в каждой тени, в каждой складке песка чудились затаившиеся чудища, которые, как только толстяк уйдет, набросятся на меня и растерзают. Наверное, именно тогда я поняла, что больше не увижу наш маленький домик, родителей. Это их можно было разжалобить слезами или капризами, чужие же люди, что станут окружать меня впредь, останутся равнодушны к моим бедам так же, как простирающаяся насколько хватает глаз пустыня.

— Я больше не буду, — прошептала я больше песку под ногами, чем толстяку.

Толстые, мягкие и какие-то гладкие пальцы сомкнулись у меня на подбородке, надавили, я подняла голову — выглядывая из-за объемного живота, на меня смотрели внимательные глаза-щелочки.

— Надеюсь, что так и будет. Там, где ты станешь жить, умение быть послушным и быстро учиться, очень пригодится тебе, мальчик, — он снова посадил меня на пони, залез сам, и мы двинулись в путь.

За все время, я не проронила больше ни слова. Молчала, когда нагнали остановившийся на ночлег караван. Толстяк помог мне слезть и протянул завернутый в лист кусок лепешки. Есть хотелось очень сильно. Переживания почему-то не перебили аппетит. Стараясь лишний раз не злить раздражительного дядю, молча съела сухую лепешку и выпила оставшееся в ведре скисшее молоко. Холод обступал, я свернулась и прижалась к пони, чтобы хоть как-то согреться. С удивлением почувствовала, как меня укрыли чем-то колючим, но теплым. Постепенно я перестала дрожать, рядом уютно похрапывал пони. Из глубины лагеря, от гаснущих костров раздавался смех: высокий — женский и более низкий — мужской. Со всех сторон слышались подозрительные шорохи, и я теснее прижималась к теплому терпкому боку. Казалось, что никогда не смогу заснуть, но неожиданно почувствовала, как на плечо опустилась чья-то рука и потрясла.

Я быстро села, крепче прижала к себе покрывало, оказавшееся пестрым, оранжево-горчичным шарфом, и щурилась, стараясь рассмотреть того, кто хочет отобрать мое одеяло. Видимо, я все-таки уснула и не заметила, как прошла ночь. Сейчас же солнце, поднимаясь над горизонтом, стелило золотисто-розовые лучи по серо-коричневому песку. Лагерь начинал пробуждаться, а тряс меня кувшиноподобный толстяк.

— Пойдем, — сказал он и взял меня за руку.

Мы шли долго, пока лагерь не превратился в неясное, размытое утренним туманом пятно. Только тогда толстяк остановился, отпустил мою руку и отвернулся. Он стоял, не двигаясь, пока я не коснулась края его рукава, и мы пошли обратно.

К тому времени, когда мы вернулись, все уже проснулись и собирались в путь. А я смотрела во все глаза, боясь что-то упустить — в первый раз я видела столько людей и животных разом. Женщины, голоса которых я вчера слышала, привели меня в полный восторг — накрашенные, в ярких нарядах и с многочисленными звенящими браслетами, они были самыми красивыми, кого я когда-либо видела. Хотелось верить, что когда-нибудь я стану такой же, как и они.

— Эй, Гопал! — раздался рядом зычный голос. Я вздрогнула и обернулась — рядом с моим толстяком стоял худой, как палка, мужчина. Поднимающийся ветер раздувал его обширные одежды, и они хлопали, как белье на веревке. — Что это у тебя за мальчишка? — он взял меня за подбородок и стал рассматривать.

— Да вот, оказалось, что у меня есть сын, — отозвался мой дядя. — Я не молодею, семьи нет. Вот и решил взять его на воспитание и, если окажется толковым, то передать потом свое дело, а самому уйти на покой — греться под солнцем и есть финики.

Помня наказ перед отъездом из родного городка, я постаралась скрыть удивление и, опустив глаза, рассматривала свои грязные ноги.

Тощий отпустил мой подбородок и больно ущипнул за щеку.

— Слишком смазливый, чтобы быть твоим сыном, — рассмеялся он и снова потянулся к моей щеке.

— Он на мать похож, — недовольно отозвался толстяк и подсадил меня на пони. — Держись рядом и не отходи ни на шаг, — уже мне шепнул он на ухо.

— Она должно быть красотка, — еще громче рассмеялся тощий. — Что только в тебе нашла?

— Иди уже, скоро отправляемся, — оборвал его Гопал. Он сунул мне еще один завернутый в лист кусок лепешки, насыпал в ладонь изюму, после чего тоже взгромоздился на пони, и мы тихонько потрусили вслед за караваном. Позади всех, привязав к спине узлы с вещами и что-то громко обсуждая, шли женщины.

Иногда до нас доносился их визг. С трудом выглянув из-за обширного живота спутника, я видела, как несколько женщин, вцепившись друг другу в волосы, повалились в пыль. Но никто не обратил на них ни малейшего внимания и не замедлил шаг — время было дорого, припасы были строго рассчитаны на весь путь и не позволяли задерживаться.

Я сбилась со счета, сколько дней мы шли, останавливаясь на ночь среди бескрайних песков. На людей, особенно на женщин, обращали мало внимания, берегли только товар и вьючных животных. Наконец, пустыня кончилась. Сначала появились редкие кустарники, потом деревья, а потом мы окунулись в густую тень джунглей. Время от времени дорога подходила к стенам городов, но мы никогда не переступали за ворота — местные власти брали пошлину за возможность пройти через город.

Все чаще стали попадаться города и деревни, ночи уже перестали быть холодными, и в кострах отпала необходимость. Их разжигали только, чтобы отогнать хищников. Люди уже не жались к огню, а могли заснуть где угодно — чаще всего засыпали прямо на обочине дороги. Я больше не куталась в шерстяной шарф, а тюрбан мешал все сильнее — было жарко, и голова под ним нещадно чесалась. Хотелось поскорее снять его и почувствовать в волосах теплый, как мамины руки, ветер. Но я терпела.

В один из таких жарких дней, когда уставшие и мокрые, все время от времени поднимают взгляд к пронзительно синему небу в поисках хоть небольшого прозрачного облачка, которое бы защитило от безжалостного солнца и дало долгожданную тень, мы подошли к стене. Я задрала голову так высоко, что тюрбан едва не свалился, но не смогла увидеть, где она кончается. Казалось, что каменная кладка уходит прямо в небо.

Караван задержался ровно на столько, сколько времени понадобилось, чтобы расплатиться со стражей у ворот, после чего пестрая река потекла в широкие ворота, заполнила узкие городские улицы и, разделяясь, отдельными ручейками разлилась по переулкам.

Мы тоже свернули в сторону от основного потока. Толстяк остановился и велел помощникам везти товар в лавку, но прежде чем они двинулись, слез с пони и принялся копаться в одном из тщательно оберегаемых тюков. Закончив, отпустил нагруженных животных и погонщиков, а сам вернулся к пони и протянул мне небольшой, с неровными краями выгнутый кусочек зеркального стекла.

— Это тебе на счастье, — старательно отводя глаза, буркнул он и с кряхтением взгромоздился сзади, а у меня сам собой от удивления открылся рот — никогда прежде не держала в руках такой дорогой вещи.

Я развлекалась, пуская солнечных зайчиков, и совсем не смотрела, куда едем. Поэтому очень удивилась, когда остановились возле очередных высоких ворот. Стена, в которой они вырезаны, была такой длинной, что, казалось, опоясывает еще один город. А за воротами возвышалось самое высокое и красивое здание, которое я когда-либо видела. Его крыша, постепенно сужаясь, поднималась к самому небу, а на ее уступах были вырезаны и выкрашены в яркие синие и красные цвета, различные фигуры. Ворота и вход в само здание украшали цветочные гирлянды, и я на какое время остановилась, вдыхая их аромат, но толстяк, не отпуская мою руку, потащил дальше — в просторный зал с высокими колоннами, и плавающим меж ними дымом от курения благовоний.

Не давая мне как следует все рассмотреть, Гопал продолжал идти, пока мы не оказались перед великолепной статуей синей женщины. Она стояла на туловище мужчины, ее бедра охватывал пояс из человеческих рук, шею украшало ожерелье из черепов, а пышные волосы опускались ниже талии.

Стояли мы недолго. Я не успела рассмотреть все цветы и сладости, лежащие у ног статуи, когда из-за нее вышел замотанный в белую ткань мужчина.

— Это подношение Богине-Матери, — подтолкнул меня толстяк.

Ни слова не говоря, незнакомец кивнул, взял меня за руку и завел за статую. Мы прошли через небольшую дверь и оказались в длинном узком коридоре.