Цветы над адом

Илария Тути, 2018

Что-то прячется… Среди леса и нависающих стенами скал, внизу в овраге, ведущем к ручью… Следы крови говорят мне, опыт подсказывает мне: это случилось, но это может произойти снова. Это только начало. Что-то ужасное произошло в этих горах. Что-то, что требует всех моих навыков следователя. Я комиссар полиции, специализирующийся на профилировании, и я спускаюсь в ад каждый день. Не пистолет, не униформа: мой разум – настоящее оружие. Но он изменяет мне. Не тело, пораженное возрастом, не мое измученное сердце. Мой рассудок в опасности, а это значит, что расследование тоже. Меня зовут Тереза Батталья, у меня есть секрет, в котором я не смею признаться даже самой себе, и впервые в жизни я боюсь…

6

В полутемном помещении на экране друг за другом мелькали снимки, сделанные на месте преступления.

Крупный план сжатых синюшных губ. Капилляры, разбегавшиеся под кожей, словно ручейки. Бледная грудная клетка. И две черные впадины вместо глаз.

Такие снимки — основа основ каждого дела. Тот пластилин, из которого со временем слепится лицо — лицо убийцы, оно впоследствии обретет и имя. Именно составление профиля — психологического портрета — позволяет выйти на преступника.

Тереза смотрела на экран, утонув в кресле между двумя друзьями — главным следователем Амброзини и заместителем прокурора Гардини, — соблюдавшими на службе строгую субординацию. За ними разместилась оперативная группа.

Все они совсем недавно вернулись в участок с места преступления, продрогнув до костей. Расследование только началось, и рабочий день грозил плавно превратиться в рабочую ночь.

Глаза Терезы, воспаленные от усталости, тем не менее внимательно смотрели на экран.

Еще снимки — на сей раз запечатлевшие девственную природу. Среди растительности тут и там виднелись таблички и надписи, расставленные криминалистами. Такими табличками обозначали всё: следы крови, отпечатки обуви, ветки, обломанные зверем в человечьем обличье.

И, наконец, самая впечатляющая из этих макабрических находок: Тереза почувствовала, как дыхание сидевшего рядом заместителя прокурора участилось. В этот момент она окончательно поняла, что они имеют дело не с «обычным» убийством. Помимо психической составляющей, в этом деле проглядывало нечто еще более опасное, чему она пока затруднялась подобрать название.

Привычные мотивы не могли пролить свет на это преступление. Человеческий разум не в состоянии сотворить такое из ревности, мести либо из-за денег. Появившийся на экране тотем нес в себе глубинный смысл. Он требовал к себе внимания, потому что о многом мог рассказать.

— Вот это, пожалуй, больше всего и пугает, — пробормотал Амброзини.

Тереза разделяла его мнение, но теперь, когда она пригляделась внимательнее, в голове у нее промелькнула смутная догадка. Но ухватить ее суть никак не удавалось: мысль, вертевшаяся на поверхности, то появлялась, то сразу же исчезала, как только Тереза подбиралась к ней вплотную.

— Что-то не так? — поинтересовался заместитель прокурора.

Она помедлила, надеясь, что ощущение обретет форму, но все было напрасно. В конце концов она лишь молча покачала головой. Вводить коллег в заблуждение своими ничем не обоснованными подозрениями не хотелось. И все же, если отвлечься от всех обстоятельств, если не обращать внимания на пятна крови, чучело поневоле наводило на мысли о чем-то ребячливом — в каком-то смысле даже игривом…

Тереза уставилась на сделанные из ягод глаза.

— Нужно понять, где убийца их раздобыл, — сказала она. — Я не видела поблизости никаких ягод. Думаю, это важная деталь.

Заместитель прокурора кивнул.

— И что это значит? — спросил он.

Тереза была не до конца уверена, однако ответила:

— Убийца хотел, чтобы у чучела были глаза. Если чучело — это наш убийца, значит, он за чем-то наблюдает.

Но за чем? За агонией жертвы или за деревней неподалеку?

Во время осмотра места преступления Тереза отметила, что глаза чучела устремлены на деревенскую колокольню, и это ее потрясло.

— Отсутствие рта намекает на немоту, — вставил Гардини.

— Таким образом убийца экранирует эмоции, — пояснила Тереза. — Мы не знаем, что он чувствовал в тот момент — злость или страх, беспокойство или возбуждение.

Заместитель прокурора тяжело вздохнул.

— Убийца не оставил нам ничего, что могло бы указать на его мотивы, — пробормотал он.

— Он и не собирался ничего оставлять, — поправила его Тереза. — Не думаю, что мы имеем дело с обычной забывчивостью.

— Почему ты пришла к такому выводу?

— Да потому, что он выверил все до мелочей. Вероятно, долго вынашивал свои фантазии. Мы должны были обнаружить жертву именно в таком виде. Помните силки из бечевки? Наш убийца — перфекционист.

— Значит, он довел нас до определенной точки, а затем решил спутать нам все карты?

Тереза кивнула.

— Мне кажется, отсутствие носа — тоже своего рода знак, — проговорила она. — Обоняние — более чувственное восприятие, чем зрение. И тесно связано с половым влечением…

— Если ты права, то какой вывод из этого напрашивается?

Тереза потерла глаза. От нее ждали не просто ответа — от нее, как всегда, хотели озарений, способных помочь раскрыть преступление прямо здесь и сейчас. Или, на худой конец, хотя бы выбрать правильное направление расследования.

— Слишком рано говорить о выводах, — ответила она.

Однако Гардини и не думал отступать.

— Скажи только, что у тебя на уме, — четко произнес он, и мягкость в его тоне уступила место настойчивости.

— Я пока не готова ограничиться какой-то одной версией, — ответила Тереза тем же тоном, не глядя на Гардини.

Тот придвинулся к ней почти вплотную.

— Не беспокойся, — заверил он, — никто не собирается тебя ограничивать, пока ты не определишься с версией.

— Я вам не гадалка на кофейной гуще, — прошептала она тихо, чтобы ее не услышали на галерке.

— Никто этого и не говорит, — вмешался главный следователь. — Но ты никогда не ошибаешься. Или почти никогда. Поэтому мы и настаиваем.

Она вздохнула. Им не понять тяжести стоявшего перед ней выбора.

— Я пока не вижу четкой картины, — начала она. — Но если отсутствие органов чувств не случайно, то мы имеем дело с глубоко подавленной, сексуально нездоровой личностью. Однако не стоит торопиться с выводами, — вернулась она к объяснениям.

Теперь фотографии на экране изображали снятые с разных ракурсов часы жертвы, пристегнутые циферблатом внутрь к ветке, заменявшей запястье. Тереза не имела ни малейшего понятия, что это могло значить.

— А глаза жертвы? — шепотом спросил Амброзини, теребя кончики подернутых сединою усов. Он не оставлял их в покое в течение всего разговора.

— Мы их не нашли, — ответила она. — Возможно, их утащили птицы. Или прихватил в качестве трофея убийца. У зрения огромный символический смысл. С его помощью человек изучает, наблюдает и оценивает все вокруг, — пояснила она, жестикулируя. — Зрение пробуждает желания, порой запретные. Считается, что глаза — зеркало души. В этом есть доля истины: убийцы часто завязывают глаза своим жертвам, прежде чем нажать на курок.

Гардини обернулся. Тереза почувствовала на себе его недоумевающий взгляд.

— Трофеи, символы… Мы имеем дело не с серийным убийцей! — наконец подытожил он.

Тереза лишь пожала плечами, вперив взгляд в мелькавшие на экране фотографии.

— И все-таки здесь есть что-то ненормальное, — заметила она. — Думаю, с мотивом придется повозиться.

— Психическое расстройство налицо — мы этого и не отрицаем, однако…

— Дело не только в этом.

— А в чем?

Терезе не хотелось этого говорить, но если в поведении убийцы действительно превалировал психоз, то это противоречило скрупулезности, просматривавшейся в других деталях преступления.

Либо ты полный псих, либо — холодный и расчетливый убийца. Одно из двух.

— Думаю, многое прояснится после разговора с патологоанатомом, — ушла она от ответа. — Я возьму с собой этого новенького, Марини.

Главный следователь утвердительно кивнул.

— Хочешь его помучить? — тихо спросил он с легкой усмешкой.

Тереза искоса взглянула на новичка. Марини стоял прислонившись к стене. Судя по его непрезентабельному внешнему виду, попытки очистить перепачканную одежду при помощи мыла и воды оказались тщетны.

— Слегка, — ответила она на ходу. — Самую малость.