Слипер и Дример

Илья Кнабенгоф, 2007

Книга основана на опыте автора в практике осознанного сновидения. События, пережитые там, связаны в единый сюжет и дополнены забавными речевыми оборотами, собранными от разных маленьких детей. Книга рассказывает о приключениях друзей в разных мирах, благодаря которым они из странных попутчиков становятся не только близкими друзьями, но и одним единым существом. В ходе повествования есть много завуалированных мудростей из буддизма и ведической культуры. Это очень смешная сказка, которая, на поверку, является описанием нашей вселенной и главных целей и задач в ней. Содержит нецензурную брань.

Сказка дедушки Мытута нумеро дос. Сон Артемия Феоктистовича Шматко, летящего вдоль по Укатному Пути навстречу неведомому будущему своему, а заодно и табличке «Пустомельная Чушь. 44 кг»

— Шматко, патроны!

— А?

— Хренотня! Патроны, спрашиваю, мля, где? Почему ремень не начищен? В наряд, мля, пойдёшь, гальюны драить и приближать нас к светлому будущему всех народов! Понятно, мля?

— Так точно, товарищ капитан!

Рота в сорок четыре человека стояла на пирсе, в который било свои серо-стальные волны море. Точнее, что это таки море — Артемий Феоктистович не знал, да и знать-то не мог, ибо в жисть свою не видовал. И где он сам, и что происходит — понимания так же не наблюдалось. Думать времени не было. Разум дал ему единственное в данный момент трезвое решение: как можно быстрее вжиться в ситуацию, слиться с окружающей средой и уже потом постепенно разбираться, что здесь и к чему. Сейчас на нём был чёрный морской бушлат с начищенными золотыми пуговицами, затянутый под рёбра ремень, бескозырка (морская фуражка без козырей, но с ленточками) и намазюканные до блеска чернющие ботинки. Ботинки, надо сказать, весьма хлипкие для такой температуры воздуха и такой влажности. А было ведь холодно. И не просто холодно. Стоял нормальный такой моктябрьский дубак! Дубак оголтелый и беспощадный. И начинавшийся шторм окатывал матросов с каждой разбивающейся о пирс волной всё больше, всё яростнее.

— Шматко, бегом на склад, получить боеприпасы, и чтоб лично каждый патрон от вымпела до киля надраить!

— Разрешите исполнять? — с великим удивлением услышал от себя Артемий Феоктистович и тут же испуганно понял, что не может повлиять ни на что, ибо воля его полностью подавлена. Оставалось только смотреть фильм с собственным участием.

— Бегом марш!!!

— Есть!

И Шматко побежал вдоль строя матросов, плюхая по лужам своими начищенными чёрными ботинками.

— Рррррота, — прогремело ему вслед, — нами получен приказ от штаба флота…

Через какое-то время Шматко осознал себя на палубе корабля. Волны, разбиваемые носом торпедоносца, захлёстывали палубу. Кидало страшно. Артемий было схватился за поручень, но новый бросок судна сбил его с ног. Голова освободилась от бескозырки и ударилась в большой медный колокол. «Бууумммммм!» — глухо загудело в его голове.

— Шматко! — раздался крик сквозь грохот ветра и волн. — Ты чего тут кренделя выписываешь, мля? Быстро занять позицию! Подходим.

Феоктистыч почувствовал, как ноги сами несут его на корму. Нелепо, но Шматко при этом ужасно мутило, хотя по всему было видать, герой его внезапного чудн[о]го фильма был в море отнюдь не впервые. И странным казалось обстоятельство, что тот, в чьей шкуре оказался Артемий Феоктистович, тоже сильно удивлялся, почему его вдруг внезапно ни с того ни с сего стало тошнить от качки. Винты встали. Он почуял это кожей.

«Откуда я это знаю?» — испуганно подумал Артемий Феоктистович, но ещё больше испугался его сомнениям тот, в чьей шкуре он сейчас находился. Его однофамилец, рождённый на острове Кронштадт, матрос торпедного катера 0208/72, такой же Шматко, но таки в обратную сторону Феоктист Артемьевич (о, несравненный юмор кармы Всея Сангхи!), находясь в нейтральных водах Финского залива вторые сутки, готовился сейчас к очень опасной вылазке. И совершенно не мог взять в толк, что происходит нынче у него в голове. Он смутно припоминал страшное слово «шизофрения» и в связи с этим уточнение диагноза «раздвоение личности». А ведь именно это матрос Шматко сейчас и чувствовал. Он отчётливо ощущал в своей голове присутствие кого-то второго, некоего незванного гостя, который незримо наблюдал изнутри головы за его матросской жизнью. И не просто наблюдал, но и вмешивался своими не к месту удивлёнными ахами и охами. А вокруг шла война. Рядом свирепствовал враг. И было совсем не до этого. И матрос Шматко с ужасом понимал, что вот только шизофрении ему сейчас и не хватает для Полной И Окончательной Нирваны Без Нирватрёпки. Проще говоря, он догадывался — это расстрел. Минимум. Лечить его некогда и некому. Проще списать. А списать на войне можно только одним способом. Бум! — и гильза под ноги.

«Уймись!» — только и бросил в отчаянии матрос Шматко мысленно сам себе, а точнее, незванному гостю.

Как ни странно, но это подействовало. Артемий Феоктистович тоже понимал: мешать сейчас матросу не стоит, ибо всё может закончиться плохо для них обоих. Он постарался довериться владельцу тела. По крайней мере, как думал бухгалтер Шматко, матрос (такого определения Артемий, конечно, не знал) находится в привычной ему среде обитания, а стало быть, знает, что делать. И он тут же ощутил в ответ молчаливый посыл благодарности по типу «дык допетрил, в пургу твои пятки, наконец-то». Артемий приободрился и даже воспылал интересом к ситуации. Его начала забавлять такая игра внутри разума другого существа. А тем временем на матроса Шматко надели странный костюм из непонятного материала (определить наощупь его не представилось возможным), ласты и сложную маску с рифлёными трубками, уходящими за спину, где уже до того навесили тяжеленный круглый баллон со сжатым воздухом. Он спустился по тросу с кормы.

— Ни пуха! — махнул ему вослед матрос.

— Ни Пятачка! — гугукнул в маске Шматко и свалился спиной в воду. Она оказалась ледяная. И тут в памяти Артемия Феоктистовича произошла вспышка, во время которой он успел увидеть разъяснение задания по разведке повреждений вражеской подводной лодки и возможного её последующего конвоирования в порт Кронштадт. Также он побывал при обсуждении телесных достоинств некой Нюры из госпиталя в присутствии двоих своих сотоварищей по оружию в кубрике. И в тот же сияющий миг пространственно-временного застывшего континуума он получил во всю красу своего внимания грязный, покрытый бородавками и пороховой гарью указательный палец штурмана, который тыкает в карту. И услыхал Шматко грозный прокуренный голос:

— Вот она, проклятая! Здесь на банке залегла. В сорок четвёртом квадрате.

— Слышь, штурман, а ведь не зря японцы числом «четыре» смерть означають! — Шматко услышал свой хохоток.

— Отставить шуточки! — штурман и не думал смеяться. — Это приказ штаба флота. Выход у нас один. Что там подорваться, что без лодки вернуться — всё одно позор. Так что молись, Шматко, если в Бога веруешь!

Вода сомкнулась над головой. С шипением Шматко осторожно втянул первую порцию воздуха через маску.

«Слава Богу!» — произнёс он мысленно скорее по привычке, нежели из желания поблагодарить Бога, в которого, честно говоря, не особо и верил-то.

Но тут же, вспомнив слова штурмана, задумался. И наверное, не к месту было сейчас медитировать и размышлять, но почему-то именно в такие минуты и приходит желание изменить в себе нечто важное. Так Феоктист задал себе впервые важный кармический вопрос: а может, есть Бог на свете?

И второй Шматко тоже как-то заёрзал внутри разума первого, и припомнилась бухгалтеру Артемию вдруг фигура странного седоватого дядьки в оранжевой жилетке и в фуражке, что махал ему рукой с обочины дороги. А матрос при этом едва не хлебанул холодной финской заливной водицы, ибо и ему вдруг в этот миг привиделся сей оранжевый жилет и фуражка, странные круглые очки и совершенно немыслимая для родной Земли местность, где над головой сияло в небе нездетутышнее тухленькое солнышко.

— Ёктить твою налево, — поперхнулся Шматко. И уразумел сей момент явным знаком.

«Точно есть Бог на свете!» — решил мысленно Феоктист.

И почему-то бухгалтер с ним тута же и однозначно согласился.

— Так, ну и где ты прячешься, мля, гнида фашисткая? — завёл успокоительный разговор сам с собой матрос Шматко и развернулся в воде под килем торпедоносца. — Знаю, знаю, там! Сейчас мы тебя…

И он замолотил ластами, попутно вспоминая, как нужно вообще молиться, и коря себя за то, что так и не нашел в своей жизни времени поинтересоваться этим вопросом. Спустя долгие десять минут искренней молитвы Феоктист увидел в мутной непроглядной тьме силуэт огромного железного борта.

— Лодка! — радостно икнуло внутри Шматко.

Он плыл вокруг неё, проводя первый осмотр.

— Хе-хе, надо же! Вот это совпадение! — Артемьич чуть не хихикнул под водой. На рубке подлодки красовалась аккуратная надпись «U-44».

— Ох, не нравится мне это, — суетнулся внутри матросского разума Феоктистыч.

Уж он-то, всю жизнь имеющий дело с цифрами, сразу почуял неладное. Но движуха вроде как наладилась. То ли со страху, то ли из-за адреналина, но, словно не замечая холода воды, Шматко скрупулёзно обследовал лодку, нашёл пробоины в хвостовой части и разыскал выступающие в носовой части крюки. Водолаз отвязал с пояса ярко-белый деревянный буёк, отпустил его на тонкой верёвке к поверхности, а затем стал подниматься и сам, попутно продуваясь. Наверху был ад. Волны швыряли сильно вверх и вниз. Шматко тут же опять замутило. На катере отсемафорили, что он и буй замечены, и, дав «малый назад», двинулись в его направлении. Феоктист снял маску, закрыл кран воздуха, чтобы экономить боевой запас. В мозгу его билось сейчас только одно:

— Надо вытащить лодку! Надо доставить лодку! Штаб ждёт! Все наши ждут! Весь наш народ ждёт эту лодку! Вся страна ждёт эту лодку! Мы узнаем, мля, что и как у них сделано там, и выиграем, мля, эту чёртову войну! Некуда, мля, отступать!

Все эти мысли придавали ему сил и притупляли ощущение жуткого холода.

И вот катер подошёл, и крюки на тросах были сброшены. Шматко опять натянул маску, повернул вентиль подачи воздуха и пошёл снова вниз к лодке, направляя тяжеленные крепежи, которые опускались рядом с ним. Не сразу удалось зацепить крючья за петли. Пришлось повозиться. Но Шматко был так погружён в это занятие, что даже ощущение присутствия чужого разума внутри него притупилось. И вот он вынырнул, сорвал маску и, улыбаясь, дал отмашку. Готово. Его взяли на борт. Сняли промокший костюм и тяжеленное снаряжение. Отвели в камбуз, где кок по приказу капитана налил ему в алюминиевую кружку около ста граммов чистого спирта. Сев на пороге рубки, обернув ноги сухим бушлатом, Шматко опрокинул в горло спирт, и тут организм его расслабился, поняв, что мобилизация на время отложена. И Шматко практически мгновенно погрузился в сон, удивлённо ощущая краем сознания, что чужой разум внутри также вместе с ним погружается сейчас в тёмную и мутную глубину забытья.

— Вот там мы и встретимся, — почему-то весело подумал матрос Шматко. И уснул.

Он так и не услышал разрывающего воздух грохота взрыва, когда торпедоносец взлетел на воздух, едва тронувшись с места, почти мгновенно разметав всего себя по серым стальным волнам Финского залива. Занятый молитвой, Шматко не заметил там, в глубине, тонкий трос, связывающий лежащую на дне подводную лодку с огромной замаскированной миной возле неё. Едва катер сдвинул опасный груз, как всё в радиусе семидесяти метров было превращено в мелкое крошево. Всё. И рыбы, и камни на дне, и катер на волнах, и подлодка в глубине, и русские матросы, и немецкие мёртвые подводники. Всё, кроме самого матроса Феоктиста Шматко, который был выкинут в ледяной воздух над волнами и по счастливому стечению обстоятельств (а может, потому что успел-таки от чистого сердца впервые в жизни помолиться) не утонул, упав в воду. И стоявший невдалеке на якоре такой же торпедоносец быстро подоспел и взял его на борт. Контуженого, но живого. И первое, что увидел один-единственный уцелевший в этой боевой операции матрос Шматко, очнувшись через несколько дней в госпитале, были полные слёз глаза несравненной и всеми в Кронштадтском порту обсуждаемой медсестры Нюры. Артемия Феоктистовича в моряцкой боевой головушке уже не было, и эти прекрасные черты милой Нюры, аки и все её остальные достоинства, бухгалтеру Шматко предстояло увидеть весьма позже.