Из глубины. Избранные стихотворения

Илья Рейдерман, 2017

Илья Рейдерман – один из последних с корабля великой русской поэзии, дливших традиции золотого и серебряного века. Себя он называет поэтом-нелауреатом: несуетную жизнь в «провинции у моря» и сосредоточенную работу мысли и души он предпочёл мельканию в литературных кругах столицы. И полагает, что иначе он не смог бы написать многих своих стихотворений. В возможном выигрыше – будущий читатель, но сам «окунувшийся в неизвестность» автор – в некотором проигрыше. Его ранним произведениям сочувственно внимали Павел Антокольский, Анна Ахматова, Анастасия Цветаева, Андрей Сергеев, теперь же издатели в поисках автора предисловия к книге избранного, подготовленной к 80-летию поэта, решили дать целых три небольших отзыва – Писателя, Литературоведа, Философа. Завершает книгу большое «интервью с самим собой», в котором интересующиеся найдут сведения о творческой позиции и пути поэта. Прежде с терпящего крушение корабля бросали в море бутылку. Теперь в этой роли выступает Книга. Автор этой книги, филолог и журналист, философ и музыкальный критик, ещё в юности вместо того, чтобы увлечься чем-то авангардным, понял, что его дело – длить традицию. В его книге – множество стихотворений под эпиграфами, особенно из любимого им Мандельштама. Эпиграф – тема, а стихотворение – вариация.

Из поэмы «Голоса»

Монолог о мертвых среди живых

Они пускают папиросный дым,

красуются напрасным красноречьем,

а жить уже и незачем, и нечем,

хотя еще причислены к живым.

Ах, древним было всё ясней. И Лета

текла не возле наших площадей —

вдали от шума и дневного света,

в глубокой тайне от живых людей.

…Я не хочу по берегу речному

бродить между «нигде» и «никогда»,

сдаваясь равнодушью ледяному,

от жизни отрекаясь без стыда.

Ведь даже камень, солнцем обогрет,

к земле прижмется крепкою спиною,

и копит тяжесть, впитывая свет,

и умножает бытие земное.

Монолог о силе инерции

Как многие, живу лишь по привычке

На все готов заранее ответ.

Но если спросит жизнь на перекличке:

«ты здесь?» — меня, сказать по правде, нет…

Конечно, всё как надо, всё по плану

отмерено. И мой порыв смешон.

И я загадкой для других не стану,

и, как задачка школьная, решён.

Но эта жизнь страшна, когда она

как механизм часов, что гонит время

по кругу. Слепо управляет всеми,

и неизвестно кем заведена.

«…Это пир мертвецов, притворяющихся живыми…»

…Это пир мертвецов, притворяющихся живыми.

Это пустые глаза и орущие рты.

Это тело, еще откликающееся на имя,

но уже не ведающее запретной черты,

(ибо оно бредет по нескончаемой свалке,

где обломки прекрасных иллюзий, обрывки идей,

непонятного цвета лохмотья на палке,

разбитые памятники когда-то великих людей…)

Ржавая цепь названивает обрывки чудных мелодий.

Это какая эпоха? Какая страна?

…Увы, заблудшее тело — подобно пустой колоде,

где жили некогда пчелы. Смешались все времена.

И не запомнить Слова. Не отыскать дорогу.

Ах, позабытое слово — сосущая смыслы пчела!

Пчелы мои — вы улетели к Богу,

оставив свои невесомые хитиновые тела…

конец 1970-х

Бег трусцой

Не накопив здоровья на сберкнижке,

опомнился. Хочу дышать легко.

Хочу бежать, не ведая одышки,

пространства пить парное молоко.

Сначала вовсе незаметна трата

беспечных сил. Но путь еще далек.

И воздухом божественно-крылатым

наполню грудь, чтоб выполнить урок.

Глубокий вдох, чтоб стало невесомо

всё то, что остаётся за спиной,

чтобы всё дальше от родного дома

бежал, не мучим никакой виной.

Фонарный столб. Канава. Дом без крыши.

Как рыба, выпрыгнувшая из вод —

лечу! Хочу, чтоб дали — стали ближе.

Еще фонарь. Витрина. Поворот.

И вот она, блаженнейшая легкость!

Уже не я бегу, а всё ко мне

бежит навстречу, одолев далекость,

в своей, уже не скрытой, новизне.

И эта ночь, и город — не напрасны.

И пусть уже захватывает дух —

хочу быть словом на устах пространства,

легчайшим словом, высказанным вслух.

О, если б только без конца дорога!

Но я остаток сил не сберегу.

Еще мне эта легкость — вместо Бога…

Взамен всего… еще бегу. Бегу.

Воспоминание о великом оледенении

Сперва шёл снег.

Потом шёл дождь.

Потом шёл снегодождь.

Всё это — без малейшего перерыва,

шурша, шумя, обволакивая, прилипая…

(Мы и не заметили, как это произошло —

оледенение!)

В капсуле льда — провода,

железные поручни лестниц,

водопроводный кран во дворе.

Что-то пошло вкривь и вкось —

и в щели вползает стихия.

День — не хочет светить. Лёд не хочет растаять.

Будто бы окаменевшая мысль

налегла, навалилась, согнула…

Рвутся провода. Не выдерживают деревья —

вырванные с корнем, ложатся поперёк дороги.

Днём и ночью, не переставая,

что-то шуршит, шелестит, звенит, рушится,

как будто сыплется песок

в простенках разваливающегося дома.

Мой сын поднимает ледышку,

кричит: посмотри, сосулька!

А внутри — замерзшая ветка.

Время

1.

Я хотел бы быть со всеми,

не пропасть во тьме навеки.

Но в лицо не смотрит время.

Поднимите веку веки!

Мне во сне кошмарном снится

пустота в его глазницах.

Взгляд — не добро и не зло —

сквозь меня, как сквозь стекло.

1970-е

2.

А время шуршит, словно листья сухие,

как ветер шумит и как дождь моросит,

и мимо идёт с равнодушьем стихии,

как будто бы нам и не принадлежит.

Безжалостна осень. Чертою итога,

последним спокойствием — сводит с ума.

И кажется — это навеки без срока.

Вчера или завтра — всё шум водостока

и новой страницей не ляжет зима.

3.

Время выронит нас из объятий,

не заметив потери своей.

Неужели мы всех виноватей

из его незаконных детей?

…Лишь дыра, из которой дует,

безвременья кромешный стыд.

Нас в грядущем не существует.

Нас прошедшее — не вместит.

Как в кино на экране — тенью

мельтеши, отдаваясь мгновенью

до того, как выключат свет.

Век мой умер. И времени — нет.

25.04.95

«Ехать спокойно…»

Ехать спокойно

вслед за теми по той дороге,

где взгляд ржавеет, слух наполняется шумом.

Не ведать, что заблудился

внутри огромного механизма,

кружа в его коридорах, попадая в какие-то залы,

где разные судьбы наматывают

на общее колесо.

Умирая от скуки,

в цветной телевизор уставясь,

(ибо краски живого мира тебе уже недоступны)

ехать спокойно.

И жирные похвалы «нашей прекрасной системе»

будут чадить, как свечи за упокой души.