Когда зацветут розы

Инга Ветрова (2024)

Это продолжение книги «Когда закончится метель», но его можно читать и как самостоятельное произведение.Яна — главный хранитель музея-усадьбы Фон-Барсов под Владимиром и начинающий писатель. Она отправляется в путешествие, чтобы собрать материал для исторического романа «Последняя роза Радзивиллов». Поездка становится настоящим испытанием на прочность.В музее небольшого поселка происходят невероятные вещи. Кто преступник? Зачем он ЭТО делает? Как связаны между собой сотрудники музея и постояльцы гостиницы? Вместе с грозным участковым и добродушным ппсником Яна пытается ответить на эти вопросы, но тени сгущаются… Она в опасности?В исторической линии сюжета, основанной на реальных событиях, вас ждет знакомство с прекрасной Стефанией Радзивилл, самой богатой невестой первой четверти XIX века.Вы окунетесь в жизнь юных воспитанниц Екатерининского института, узнаете тайны Фрейлинского коридора Зимнего дворца, станете участниками дворцовых интриг и тайных романов высочайших особ.

Глава 4.

Когда все наконец-то устроились, а уборщица, громыхая ведром отправилась намывать коридор, Забельский откашлялся и раскрыл потрепанную толстую тетрадь.

— Это мои записи, — проникновенно начал краевед. — Здесь есть стихотворение Франсуа де Мале́рба, французского поэта восемнадцатого века. Я зачитаю, с вашего позволения.

Mais elle était du monde, où les plus belles choses

Ont le pire destin:

Et Rose elle a vécu ce que vivent les roses,

L’espace d’un matin.

— Виктор Олегович, ваш французский превосходен, — удивилась Яна.

— Я учился в Парижском колледже искусств.

— Фига себе! — едва слышно прошептал Пухов и зажал рот рукой.

— Ну да, ну да, во французской стороне, на чужой планете.

— Да, но я тоже…

Участковый решительно оборвал Яну и грозно посмотрел на краеведа.

— Уважаемый Виктор Олегович, давайте конкретнее. Я не понимаю, что вы сказали, и мне не стыдно в этом признаться.

— Сейчас, сейчас объясню, — зачастил Забельский. — Это четвертая строфа знаменитой оды Малерба «Утешение господину Дюперье по случаю кончины его дочери». В нем поэт сравнивает умершую девушку с увядшей розой. Приведу один из поэтических переводов:

Но она была из мира, где лучшее имеет худшую судьбу:

И Роза, она прожила столько, сколько живут розы, одно утро.

— Что это нам дает? — раздраженно спросил Жуков.

— В июле 1832 года последнюю строчку строфы, узнав о смерти Стефании, написала в своем дневнике ее подруга Александра Россет-Смирнова. «Роза, она прожила столько, сколько живут розы, одно утро». По-французски, конечно, написала.

— Подождите, подождите, — от волнения Яна даже вскочила со стула. — Вы хотите сказать, что преступник подбросил в музей брошку-розу в память о Стефании Радзивилл?

— Именно, — самодовольно ответил Забельский.

— Как романтично! — воскликнула Инна. — Я тоже хочу, чтобы ради меня совершали безумные поступки.

— До или после смерти? — ехидно спросил участковый.

— Вы злой человек, товарищ капитан, — обиделась Инна. — Мужлан.

— А сердце, черное сердце здесь при чем?

Голос Милены Евгеньевны пронзил пространство, затерялся в вышине башенки, вернулся обратно: «сердце, при чем…». Все невольно заслушались.

— Я думаю, это отсыл к болезни Стефании, — задумчиво начал краевед. — Чахотка разрушила ее легкие, сердце умерло, стало черным прахом.

— Да, но обычно черное сердце символизирует злого человека, — вмешалась Яна. — Про Стефанию этого сказать нельзя. Она была добра, непривередлива, жертвовала деньги на благотворительность. Она своим горничным по завещанию оставила по десять тысяч рублей. Где вы такое видели?

— Подумаешь десятка. Я за месяц больше получаю, — пробурчала уборщица, подходя к директору. — Милена Евгеньевна, там это — люди пришли. Их Семеныч, того этого, не пускает, а они ругаются. Говорят, что в музей хочут.

— Нина Андреевна, скажите, что сейчас откроем.

— Я, того этого, доложить вам должна…

— Андреевна, идти куда послали. Не мешай! Товарищ капитан, музей должен работать. Забирайте розу и давайте простимся. Желательно навсегда.

— Навсегда, Милена Евгеньевна, не получится. Я вернусь. Документы любят оформление и подписи.

— А я могу прийти, чтобы лучше осмотреть ваш прекрасный музей? — Яна вложила в вопрос тонну лести.

— О чем речь! Вам всегда здесь рады. Экскурсоводы, за мной! Нужно обсудить, что говорить посетителям.

Ларина взмахнула рукой истинно по-королевски. Одних отпустила, других позвала.

На улице собралась большая толпа. Все галдели, требовали открыть музей.

— Набежали, ить-твою, — разозлился Жуков. — Может, они сами это проделали, чтобы план по билетам выполнить? Такая вот реклама вышла. Как думаете?

— Идея хорошая, — рассмеялась Яна. — Вопрос, кто из музейщиков мог бы забраться на крышу, спуститься в зал по веревке, потом подняться обратно и спрыгнуть вниз. Вы представляете себе Милену в балаклаве?

— Ее «гнездо» ни одна балаклава не вместит. Глаза на лбу будут!

Пухов заржал, прикрывая рот рукой.

— Молчу, молчу! Ну правда, товарищ капитан. Она бы не залезла.

— Она нет, а остальные?

— По пропорциям подходит только Инна, но у нее маникюр.

— И что? Кому и когда накрашенные ногти мешали?

— Геннадий Петрович, дело не в цвете ногтей, а в их длине. Три сантиметра! Три! Они, конечно, нарощенные, крепкие, но ни одна девушка с такими когтями на крышу не залезет. С ними пальцы просто по-другому двигаются.

— Фига себе! Три сантиметра! Как? Как это делают?

— Гелевые типсы. Максим, спроси у Катюшки. Она точно знает.

— Ну да, ну да. Забельский тот вообще пухляк. Он и подтянуться не сможет. Уборщица отпадает. Семеныч по ходу высокий, хотя смог бы. Он еще мужик хоть куда.

— Точно не он, — уверенно ответила Яна. — Кстати, а ключи? Где преступник взял ключи от зала?

— На щитке. У них тут все шаляй-валяй. Ключи под номерами висят в кладовке со швабрами и ведрами.

— Ха! Так значит преступник еще и точно знал, где ключи. Совсем другой расклад.

— То-то и оно, — грустно ответил Жуков. — Ума не приложу как этого злодея вычислить. Версия Забельского, конечно, заслуживает внимания, но мотив какой-то расплывчатый. Залезть в музей, чтобы положить брошку перед портретом девушки, умершей почти двести лет назад.

— Он романтик, — рассмеялась Яна. — Может быть, это перфоманс… Хотя, тела-то нет. Значит, скорее, инсталляция. Он же в музее композицию разместил.

— Вы о чем сейчас? — изумился Жуков. — Я ни слова не понял. Какое тело? Труп?

— Геннадий Петрович, перфоманс — это вид современного искусства. Художник представляет зрителю некую символичную картину, частью которой является его тело. Например, можно раскрасить себя под дерево, рыбу, птицу, Эйфелеву башню и стоять в зале. А все будут ходить мимо и восхищаться. Вариантов миллионы.

— Фига себе! В натуре? И вы такое видели?

— Я, Максим, и не такое видела, — усмехнулась Яна. — А инсталляция — это пространственная композиция. Получается в музее были потрет и геридон, а преступник добавил сердце и розу. Все просто.

— То есть в купе с идеей Забельского и вашим комментарием, наша версия такова: безумный романтик, влюбленный в Стефанию Радзивилл, проникает в музей и создает в ее честь инсталляцию. Так?

— Возможно. Расследование — ваша работа, а я жутко устала и хочу есть. Геннадий Петрович, можно я пойду?

— Так мы подбросим, — вмешался Максим.

— Не надо. Пешком быстрее. По берегу до мостика и почти дома.

— Ну да, ну да, вдоль обрыва, да над пропастью. Яна, я подумаю, как это безобразие оформить, а завтра созвонимся, чтобы ваши показания к делу пришить. Надеюсь, мне не нужно вам объяснять, что не стоит пока уезжать из Сиверской. Договорились?

— Договорились!

Яна улыбнулась. Жуков уже не казался ей краснолицым демоном, а отдых в Сиверской историей про запертую в башне Рапунцель. Вот только давняя мысль о нестыковке в утреннем происшествии так и не проявилась. Может спряталась в зарослях черемухи, или забралась в норы береговых ласточек…

В номере Яна первым делом напилась чаю с имбирными пряниками, купленными накануне в Питере на Балтийском вокзале, а потом отправилась в душ. Стояла под жесткими горячими струями и радовалась жизни. Радовалась, что скоро лето, а Дед Мороз, бороду которого она погладила 31 декабря, выполнил желание — подарил встречу с добрым, умным мужчиной. Радовалась, что они с Павлом подали заявление в загс, а овчарка Злата подружилась с кошками Симой и Клавой.

Вот только с мамой помириться не вышло. Она до сих пор не нашла в себе силы, а, может быть, желание ее простить. Лариса Павловна на уступки тоже не пошла. Сказала, что виноватой себя не считает, потому что Игорь Яне был не пара, а для дочери она хотела и хочет только счастья. Зато Павел отлично поладил с будущей тещей. Они созванивались, подолгу разговаривали и даже иногда обедали в кафе.

Яна знала, что Гертруда Брамс с Эдгаром-Сережей ускользнули от следствия, а искать в Швейцарии, или где-то в другом месте их никто не будет. Формально они ничего не совершили — драгоценности не украли, музей не взламывали.

Другое дело — Игорь. Яна не спрашивала у Павла, что ему грозит и как продвигается следствие. Она не хотела об этом знать. Решила, что сохранит его в памяти не как преступника, а как любимого человека, первого мужчину, друга, который вытащил ее из хакасской пещеры Черного дьявола.

После январских праздников в музее-усадьбе Фон-Барсов началась суматоха. Сотрудники дружно заворачивали предметы в микалентную бумагу, паковали в коробки, укладывали в деревянные ящики. Уже к марту особняк опустел.

Яна ходила по гулким залам, вспоминала новогоднюю ночь и с изумлением думала, что, если бы не Игорь, она бы не познакомилась с Павлом, не была бы счастлива, не вспомнила бы прошлое. Получается, он опять ей помог — вытащил из забытья, вернул к жизни.

Старинный шкаф с резным барсом и тайником в феврале уехал на реставрацию, а клад изъяли еще в середине января в присутствии множества людей. Даже журналистов пригласили. Правда, Корзинкин и здесь нашел к чему придраться. В своей газете «События Владимира» он обвинил Яну в краже фамильной серебряной брошки с жемчугами и рубинами, которую якобы видел на старинном рисунке, сохранившемся в архиве его предков Безобразовых. Сейчас ювелиры приводят драгоценности в порядок, после реконструкции музея они займут место в новой экспозиции.

Свой роман она дописала к апрелю. Решила, что сделает его детективом с двумя временными ветками. В современной рассказала о событиях в музее, в исторической — об Аделине, Михаиле и кладе Фон-Барсов.

После душа Яна закуталась в уютный гостиничный халат. До ужина оставалось еще много времени — она решила провести его с пользой для новой книги — открыла ноутбук, записала начало, придуманное в отделении полиции.