Маски Арагона. Сборник рассказов

Инга Викторовна Соборова

Сборник «Маски Арагона» раскрывает мир, где маски — символ власти, ритуалов и самосознания. Главный рассказ повествует о городе, где маски скрывают не только лица, но и судьбы, подчиняя людей древним законам. В других историях затронуты темы любви, одиночества и магии, показывающие, как маски — реальные и метафорические — влияют на жизни героев. Этот сборник задаёт важные вопросы о свободе и идентичности. Погрузитесь в мир тайн и откройте своё отражение за маской!

© Инга Викторовна Соборова, 2024

ISBN 978-5-0065-0229-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Маски Арагона

Старуха:

Я-то вот, старуха древняя уже, а маску с лица снимала всего три раза в жизни. Первый самый, это когда девчонкой в озере тонуть стала. Маска сама тогда с меня слетела. Деревянная, плотная. Осталась плавать на воде. Раньше-то все маски деревянными делали. Слава Первым, отражение свое без маски в воде увидеть не успела.

Второй раз маска сама на мне треснула, к ногам упала. Я тогда чуть наземь не легла, подурнело мне. Хорошо, вторую в мешке под рукой нащупала. Надела сразу. Прикрыла срам.

Наша семья всегда традиции одна из первых в городе чтила. Древний род. Маска моя мне от бабушки досталась. Умерла бабка — сняли маску. Закопали в солевую гору на площади. Через год, в день смерти бабушки, достали из солевой горы и в сундук. А детскую маску бабушки — младшей внучке прилюдно надевают.

Стоит ребенок в детской маске своей, которую сразу после рождения Жрец надел. Жрец так быстро маску новорожденному надевает, чтоб ни мать, ни те кто рядом помогают, лица ребенка увидеть не успели.

А вот, когда детскую маску меняют по совершеннолетию, черную ткань накинут на голову, Жрец под тканью маску поменяет. Откинут ткань — поздравляют все. Взрослая уже. А детскую маску — в соль. А через год дома в сундук с масками положить можно. Так моя-то маска, кто знает, сколько поколений передавалась. Может еще при самых Первых, Слава им, ее носили предки мои. Вот она и раскололась от старости. Я-то закон хорошо знала: «Если маска сошла с тебя — вторую немедля надень». Если и со второй, что не так — лицо руками закрой, и беги домой скорее, чтобы во время бега твоего позорного, люди срамоту отвратную увидеть не могли.

Успела я тогда вторую надеть. Я без второй даже дома не хожу. А вторая-то моя маска, постарше всех моих масок была. На самом дне сундука лежала. Видно, жук источил ее всю. Я и не заметила. Надела я маску эту вторую свою, а она в пыль, в кусочки мелкие раскрошилась.

Бежала я всю дорогу, только о сундуке с масками и думала.

Закон гласит: «Чтобы маску дома на другую поменять — останься один. Лицом в темный угол повернись. Быстро маску поменяй. После, к зеркалу можешь подходить».

Забежала в дом. В доме, к счастью, никого. Открыла сундук. Маски там. Все деревянные, тяжелые. Для рта дырка небольшая, только чтоб ложечка маленькая проходила. Чем меньше дырочка для ложки, тем девушка добропорядочнее. А сейчас-то, молодые, маски из соломы плетеные, из стекла черного понаденут. Дырки для рта — хоть кулак просунь. Срам один.

Все болезни-то от того, что маску неправильно носят. А ведь те, кто чтят закон, и помнят каждое слово его, знают: «Маску носи не так плотно, чтоб лицо болело. И не свободно, чтоб ветер под маской гулял. Взгляды грешные привлекать».

Раньше маски в добропорядочных семьях в сундуке держали. Все маски до единой в солевой горе по году держаны. Одна в одну. А теперь-то на стены в дома вешают. Зачем это? В законе запрета нет, конечно. Но чувствую — не к добру.

А вот еще, моду завели — маски разных цветов делать. Говорят, от Первых запрета не было, на цвета разные. Да это еще что. Стали у масок края дырок для рта в верх загибать. Мы то помним, края вниз должны уходить. Углы глаз, на маске, тоже к земле направленны. Земля нас кормит и прячет. И ходить подобает в землю глядя.

А вот слышала я, как люди рассказывали: «Жена мужу говорит:

— Надень, милый, ту маску, в которой ты меня женой просил стать. Надень, вспомним былое.

А он:

— Нет, — говорит, — Не надену. Что было, то прошло.

Взяла тогда жена эту маску, положила на кровать, сидит — любуется. Увидел это муж, отнял маску и в печь. Жена криком кричать. А муж этот, увидел, что маска его горит, да как закричит. Смотрит жена, а у него, из под маски его, которая на нем, огонь и дым идет. Страшно».

А вот Жреца понесли. Хоронят. Не выдержал он. Чести удостоился, Жрецом стать. Но не перенес.

Помню, как выбирали его. На площади, возле Солевой горы. Трое самых старых жителей города держали в руках мясо свежее — кровь не спущена. А в центре — волк, в клетке деревянной. Веревка за дверцу клетки привязана. На мертвое дерево переброшена и к вершине Солевой горы протянута. Дева невинная на горе стоит. Потянет за веревку — дверца вверх. Волк семь дней не кормлен. Выходит из клетки. К какому старцу подойдет, тот мясо ему и отдаст. Будет этот старец Жрецом. Волка жизни лишили и возле каменных Первых, Слава им, положили.

Плакала я от счастья тогда. И не только я. Жрец то маски не только живым меняет. Приходит время, умер если кто — Жреца зовут. Нужно маску Жизни снять и маской Смерти заменить.

Красивые маски Смерти раньше-то были. Дырок для глаз и рта нет. Стеклом битым и углем колотым украшены. Отвернется народ — Жрец и поменяет. Маску Жизни в Солевую гору сразу.

Жрец-то, если первую свою маску Смерти поменяет покойничку, выдержит, не уляжется с покойничком рядом, значит быть ему Жрецом. До самой смерти своей. А если безумие им овладеет, от смущения такого, то в почетный храм Жрецов поместят его. В храм этот люди поклониться идут. Если Жрец смеется под маской — к удаче. Плачет — жди беды. Долго стоять можно в храме. Понять чтобы, плачет Жрец безумный или смеется.

Старик Масочник:

Сколько помню себя, столько я о масках думал. Больше, чем о чем-то другом. Мальчишкой маски делал. На ярмарке быстро разбирали маски мои. Другие рядом маски тоже продавали. Но мои маски разбирали сразу. Секрет есть у меня.

Маску сделал — подуй на нее, частицу жизни своей маске передай. Когда готовые маски мои лежат на полке, я всегда слышу, как они шепотом переговариваются.

Свадебные маски — чистые, легкие. Всегда отдельно лежат. Детские — поближе к свадебным. Солдатские маски — грозные, прочные и тяжелые, подальше от свадебных и детских. А то свирепую мощь потеряют. Как потом воевать в них? Самые красивые, так это для женщин молодых. Я закон Первых чту, Слава им. Но там не сказано, что нельзя камнями драгоценными маску украшать. И камни, и золото по краям.

А вот для мужчины, на каждый день — в нижний части маски, пустота. Бороду отросшую туда укладывать. В законе прописано:

«Стричь бороду, коя из под маски лезет».

Я закон не преступаю. Борода из под моих масок не висит.

Маску Смерти я делаю под особое настроение. Словно с самой Смертью побратался. Торжество и величие чувствую. Самый большой спрос на маски эти. Если кому наденут эту маску, так ее уже никому не передать.

А ведь есть и такие, кто не хочет маску носить. Таким, Слава Первым, закрытую маску надевают. А ключ от маски на середину озера вывозят, в воду бросают. Уходят из города бунтари эти. Бродят по белу свету.

Арагон:

Детская у меня маска. Красивая. Мне ее на День Рождения старший воспитатель подарил. Новую купил. Пошли мы с ним в лавку к Масочнику. Много у него красивых масок. Шепчутся они между собой. А воспитатель не слышит. Я свою маску сразу узнал. И она меня тоже. Слышу — зовет меня кто-то. Она это.

Маска эта в одном зеркале, выглядит как моя. А в другом — как чужая.

В это, другое зеркало, мне воспитатели смотреться не велят. В нем, няня престарелая, себя без маски увидела. Случайно, говорят. С тех пор она только об этом и рассказывала. Даже во сне.

Когда воспитатель и все, кто живет в приюте, не видят меня, я к зеркалу этому хожу. Смотрю в него долго. Даже однажды, мне показалось, что стоит у меня за спиной кто-то. Обернулся — нет никого.

Зачесалось лицо под маской. Почесал, чуть маску сдвинул. Кожа белая у меня под маской. Красивая. Мягкая. Говорят — щека там.

Я сегодня положил сахара кусочек в рот под маску. Не в дырочку для рта. Маска мне разрешила. Только воспитателю нельзя говорить. Заругает. А вот, Старший Смотритель, если узнает — на целый день маску так крепко привяжет, что ни поесть, ни пить, ни дышать нельзя.

Я видел в зеркале свой рот, в нем язык. Оказывается, большой такой. Иногда, когда кто-то покажет язык в маске, то через дырочку, только маленький кусочек виден.

И зубы видел. Как белые бусы. Много их у меня.

Мне говорили, что я дышу носом. Хочется посмотреть. Какой он?

Няня престарелая, в зеркале том запретном, за спиной моей, все говорит о том, что под маской увидела. Я уже привык у тому, что Няня эта в зеркале постоянно видна. Она там в такой маске, какие сейчас не носят.

Я видел свой нос. Он очень страшный. Даже некрасивый. Дальше поднять маску я боюсь.

Я видел свой глаз. Красивый. Как у козлёнка, только меньше. Кожа может закрывать глаз. Белая кожа закрывает глаз, и его как будто нет. Волоски на этой коже маленькие.

Я, если поднимаю маску, то только с краю. Или рот смотрю, или нос, или глаз. Все вместе нельзя видеть.

Сегодня я и все дети нашего приюта ходили поклониться Первым. Каменные Первые. На них маски из камня. Их двое. Их маски особые — квадратные.

Никому нельзя носить квадратные маски. Сегодня в школе нас учили: «Как только подумаешь о квадратной маске для себя — молись сразу: „Слава Первым, слава во веки веков!“ И сразу мысли эти уйдут».

Сегодня большой праздник. Всем юношам нашего города, достигшим совершеннолетия, будут снимать «детские» маски, и надевать маски «взрослые». Городской совет дарит маски тем, кто в приюте живет. Нет у нас сундука с масками, что от предков передаются. Может это хорошо. Маски новые. Свежим деревом пахнут. Одинаковые у всех. Закон гласит: «Каждый может разукрасить свою маску сам. Но скромно, в одном цвете». Это нужно для того, чтоб вор от добропорядочного гражданина отличен был.

Теперь я взрослый. Как построю свой дом — не жить мне больше в приюте. Не долго мне осталось в запретное зеркало смотреть.

Хожу к зеркалу каждый день. Вчера страху натерпелся. Глянул на себя в зеркало, а маски на мне нет. Два глаза, как у пса дворового смотрят на меня, лицо белое, щеки — две сразу. И нос этот страшный. И рот открыт. Убежал я.

Очень мне увиденное напоминает то, что я по частям под детской маской видел.

Жрец:

Вот и случилось то, чего я боялся больше всего. Я попал в число трех старейших жителей нашего города. Те двое, что были постарше меня, отошли перед самым Избранием. Повезло им.

В день выбора Жреца пришли за мной на рассвете. Повели. Хожу я медленно. Не торопили. Даже конвой понимает, куда ведет меня.

Трое нас. Все между собой с детства знакомы. Глупая была у нас поговорка: «А чтоб ты жрецом стал».

Сидим. Я и еще двое стариков. Мясо в руках. Волк в клетке. Толпа на площади. Первые каменные стоят. Волк, если вместо мяса на человека набросится — не быть тому Жрецом.

Подняли решетку. Вышел волк. Медленно так. Направился в мою сторону. Оскалился. Или загрызет меня волк — или Жрецом стану. Бросил я мясо ему в пасть. Толпа как закричит: «Новый Жрец! Слава Первым!». Как не со мной все это. Смотрю на Первых. Молюсь. Хоть бы не умер никто.

Совершеннолетие. Зовут маску заменить. Конвой Жреца приводит и уводит домой. Оно и понятно. Туда ноги не несут, обратно тоже.

Дали мне Святейшее покрывало Первых. Много веков оно покрывает лица во время снятия маски. Накрыл я голову юноши. Веревочки маски его развязал. Маску детскую снял. Стал под покрывалом новую, взрослую надевать. Коснулся лица его. Чуть не вырвало меня. Мягкое оно. Влажное. До сих пор мутит. Завязал веревочки. Домой меня отвели.

Вот и настал день. Смертную маску поменять надо. Почему я еще не умер? Стою возле покойника. Маска жизни на нем. Снять нужно. Снять-то могу, но как лица не увидать. Хотел бы я снять эту маску жизни, и умереть сразу. Был бы это хороший конец. Слава Первым! Тогда конвой должен накрыть лицо покойника плащом. Да так и хоронить. Конвой, потом за ворота города вывезут. И забудут навсегда.

Сделал я это. Странно. Не страшно. Даже кажется, что я видел уже это когда-то. Может во сне. Знакомо мне лицо, открывшееся из-под маски. Не человек сам. А так. Лицо увидеть. Надел маску смертную. Увели меня.

Арагон:

Я теперь каждый день маску снимаю. Хорошо себя рассмотрел. Интересно, как другие лица под маской выглядят?

Жрец:

Снимаю я маски другим. Привык уже. Почему я так боялся? Но я, виду не показываю, что не страшно мне уже. Иду, ноги еле волоку. Скулю, как лис в капкане. Так-то оно лучше.

А что, если и мою маску снять, и в зеркало заглянуть. Терять мне нечего. Если безумие овладеет мной, то в Почетный Храм Жрецов поместят меня. В почете доживу остаток дней. И если умру от страха, так тому и быть. Стар я уже очень.

Вот и зеркало старое. Мутное совсем. От прабабушки еще моей. Хорошо, что мутное оно. Может не так страшно будет.

Слава Первым! Совсем, как у покойника. Глаза только открыты. А так, один в один. Надену маску обратно. Увидит еще кто. Я в доме-то, перед этим, окна позавесил. Засов задвинул.

Старик Масочник:

Разные маски я делал. В каждой маске я кусочек души своей оставил. Когда свадебную маску делал, так девой невинной представлял себя. Когда для битвы — так солдатом свирепым и угрюмым. Не знающим жалости. А вот когда маску смерти, то самой смертью я был в тот момент.

Страшные мысли приходят мне теперь в голову. Боюсь даже думать. Слава Первым! Хотел бы я сделать квадратную маску Первых. Но об этом даже думать страшно. Все чаще я представляю, как из камня серого вытачиваю я квадратную Маску Первых. Вот и для глаз квадраты вырезал. Вот и для рта. Столько раз уже представил это, что кажется, маски эти уже на столе у меня. Слава Первым!

Арагон:

Вон дом Жреца. С тех пор, как он стал Жрецом, к его дому никто особо не приближается. Даже старые знакомые переходят на другую сторону улицы, чтоб не столкнуться с ним. Всегда так. Уважают и боятся очень.

Я вот, хотел бы с ним поговорить. Ведь он лица других видел. Мертвых, правда. Страшновато идти к нему. Станет ли говорить со мной? Может уже и обезумел он от должности такой. Посмотрю в окно его. Дома ли?

Слава Первым! Он без маски перед зеркалом стоит. Занавески задернул, а щелка осталась. Теперь я еще больше боюсь. Надел маску. Постучу.

Жрец:

Стал думать я. А может маски-то и не нужны вовсе. Вот умру я и никто не узнает, что в маске толку никакого. Сказать бы кому. Так ведь закрытую маску наденут. Ключ в озеро. Для меня это хуже всего, теперь, когда я знаю, что маска мешает только.

Арагон:

Открыл мне Жрец. Впустил меня. Стоит. Молчит. Я маску свою, видно, плохо завязал, поклонился Жрецу. Маска упала с меня. Поднял я маску, надеть хотел. Остановил меня жрец. Подошел близко. Смотрит на мое лицо без маски. Думал я, конвой позовет.

А жрец говорит:

— Властью данной мне свыше, Слава Первым, приказываю тебе, подойти к зеркалу. Узри лицо свое. Пришло время.

Подошел я к зеркалу. Забыл, что притворяться надо, что лицо свое впервые вижу. Стою, смотрю. Понял жрец, что не в первый раз я в зеркало гляжусь. Почувствовал я, что не зря к нему пришел. Стою перед ним без маски. Смотрю в глаза ему. Вижу — плачет он.

— Видел я вас в окно ваше. Видел, как вы в зеркало глядитесь.

Снял Жрец маску. Тут как смешно нам стало обоим. Так от смеха и повалились. Хорошо, что занавески на окнах хорошо задернуты. С тех пор, стал я часто захаживать к Жрецу в гости.

Старик Масочник:

Стал делать я Маски Первых. Как-то ноги сами понесли меня в каменоломню. Нашел две каменные заготовки. Домой принес. Стал делать. Словно, это я опять в фантазиях своих. Руки, как будто сами маски делают. Я смотрю только.

Арагон:

В гости к Жрецу хожу, да и на вызовы, тоже сопровождать стал я его. Ему поддержка, а мне интересно. Когда Маску Жизни Жрец менял на смертную, все, кто рядом был — отвернулись. А я нет. Посмотрел на покойника. Лицо точно такое, как у Жреца и как у меня. Бледное только. И глаза закрыты.

Вот так новость. Старик Масочник умер. Теперь все маски, что есть у него в доме, по закону, в дом Жреца перенесут. И станет он их надевать — кому какая понадобится. Пока все маски не закончатся.

Помогал я Жрецу маски из дома старика Масочника переносить. Слава Первым! Что нашел я у него в мешках в комнате! Подальше от полок с масками, мешки эти лежали. В них Маски Первых.

Забрали мы их в дом к Жрецу. Страшно даже думать, что будет, если кто узнает. А жрец, хоть и старый совсем, а веселый. И смелый. Давай, говорит померяем Маски Первых. Я даже испугался вначале.

Достали мы эти маски каменные. Жара вокруг, а маски холодные, как лед. Вместо веревок — ремни кожаные. Где старик Масочник покойный взял их? Неужели сделал? Слава Первым!

Старуха:

Скоро великий праздник. День Первых. В этот день, по календарю, сотни лет назад Первые покинули нас. Теперь раз в год, у подножья Солевой горы, мы ждем их.

В детстве я очень боялась ходить на этот праздник. Между Солевой горой и каменными Первыми — огромный костер. Толпа. Все жители города у Костра. Кто ходить не может — тех приносят. Дети грудные на руках. Никто не должен остаться в городе. У кого маска треснула или разломалась — в костер бросает. Маски в огне разными цветами вспыхивают. Говорят, если маска в огне желтым вспыхнет — значит добрый человек ее носил. Зеленым если — веселый. Если красный, то сильна любовь этого человека. А вот если дым черный от маски пойдет, да еще искры, то злые помыслы у того, кто ее носил. Видят люди все это. Молчат.

Маску треснувшую, только в огонь в День Первых. А если в земле схоронить, или спрятать куда, то все самое страшное, что было и будет, случится сразу.

Чувствую, если Первые вернутся, могут случится перемены. Боюсь думать об этом. Хоть бы не при мне это случилось.

Темнеет. Все жители города медленно сходятся к Костру. Я раньше других пришла. Времени у меня много. Да и полюбила я этот праздник. Красиво. Жрец стоит у огня. Перед лицом Каменных Первых.

Кто маску треснувшую принес, то сначала Жрецу в руки дает. И на место уходит. Жрец громко кричит: «Слава Первым!» И маску в огонь. Я чуть не плачу тогда.

Огонь горит. Пламя выше Первых. Никогда такого не было. Жрец пропал куда-то.

Что же это!!! Первые вернулись! С колен не встану. Слава Первым!

Первые:

— Вот и дождались вы нашего возвращения. Все вы свято чтили закон. Настал день Великих Перемен. Властью Первых, сегодня у Великого Костра, под городской стеной, каждый из вас должен снять маску перед самым старым Зеркалом, что из городского приюта. Узреть лицо свое и маску в огонь.

Кто снял маску, узрел свой лик, и ужас свой не превозмог, может надеть маску вновь. И ровно через год повторить это испытание.

Те, кто выполнят приказ, и снимут маски навсегда, уходят из Старого города. Прямо за городской стеной надлежит возвести вам Новый Город.

Каждый год, в день Первых, будет проходить это испытание вновь. До тех пор, пока ни один житель старого города не будет носить маску. Тогда стена, между Старым и Новым Городом будет разрушена.

Арагон:

Так все и получилось, как я задумал. Город теперь состоит из двух частей. Каждый год часть жителей переходят в Новый Город. Все меньше людей остается в Старом. Почтальоны Старого и Нового города каждый день кладут письма в отверстие в стене. Преступникам стало легче избежать законного наказания. Под стеной в тайных местах — подкопы. В подкопах под землей комнаты. В них маски, оружие, еда. Ходят теперь туда и обратно.

В Старом городе одни старики уже остались. Старики всегда послушнее всех чтят Закон. Тяжело им, но каждый год приходят к зеркалу на площадь.

Старуха:

Одна я осталась в городе. Я и так одинока была. А тут хоть волком вой. Закон я чту всегда. Хоть и не легко мне, а закон есть закон. Несколько раз в День Первых хотела испытание пройти. Вот у Зеркала уже. Вот и маску сняла. А глаза открыть не могу. Помню, как открыла глаза, что видела, что было не знаю. Дома только в маске своей опять очнулась. Не суждено мне, видно, в Новый Город перейти.

Арагон:

Вот и умер последний Жрец. Город Масок не существует. Одна старуха древняя живет там.

Я ухожу сегодня из этих мест. Побродил по улицам Старого Города. Приют, где прошло мое детство. Дом старика Масочника. Солевая гора. Первые каменные. Зеркало. Ухожу. Посмотрю издалека на стены Старого Города. На стене часовой.

Кричит что-то. Слышу:

— Умерла Старуха!