Записки на кухонном полотенце

Инга Максимовская, 2018

Книга о любви, повседневных буднях, трудностях и маленьких радостях большой семьи, очень среднего достатка. Пытаясь удержаться на плаву, неунывающая семейка состоящая из мамы, папы, трех неугомонных детишек и шебутной собаки породы джек-рассел, отзывающейся на погоняло «Падла», постоянно попадают, в смешные и не очень, передряги, делающие их жизнь интересной и насыщенной. Обложку подарили мне мои замечательные, любимые дети – главные герои моих заметок. Она окончательная и обжалованию не подлежит. Автор трепетно относится к творчеству любимых.

Часть 4. Что такое любовь

— Аааааааа, дурак, отпусти, — донесся из-за входной двери голос дочери, когда я подняла руку к дверному звонку. — Волосы не трогай.

— А то чего? Жиром своим меня задавишь или прыщами запугаешь? — весело заржал басом старший сынуля, постоянно дразнящий свою сестру несуществующей полнотой — девочка весит сорок пять кило в мокрых штанах — и юношеским акне, которое, справедливости ради стоит отметить, часто поселяется на ее миленьком личике.

«Бежать, не оглядываясь», — мелькнула мысль, но желудок отозвался голодным урчанием, и я малодушно нажала на пимпочку звонка. В квартире стало тихо, но открывать мне не спешили. Я еще раз позвонила, потом постучала, а потом заколотилась в дверь всем телом, испугавшись, что дети все-таки поубивали друг дружку.

— И чего ты ломишься? Слышали мы еще первый звонок, — недовольно пробасил сын, наконец, открывший мне дверь.

— А почему не открывали? — без удивления спросила я, мечтая только об одном — сбросить с плеч рюкзак, набитый продуктами.

— Прибирались, — нехотя признался ребенок. — Ты ж орешь, если бардак дома. Прям клыки, как у дракона, у тебя пробиваются, когда бесишься.

— Ага, и глаза из орбит лезут, — поддержала его дочь, словно они и не ссорились пять минут назад.

Я прошла в кухню и, не раздеваясь, схватила со стола початую баночку йогурта, и в мгновение ока заглотила полную ложку лакомства, не обращая внимания на притихших за моей спиной детей, даже не заметила, как к ним присоединился мой младший сынулька Жорик, взирающий на меня полными ужаса глазенками.

— Вы что ей не сказали? — спросил он, глядя, как я вылизываю банку.

— Что не сказали? — напряглась спиной я.

— Мам, там такая ситуация, — замела хвостом Таська, моя дочь.

— Ну? — насупилась я, буравя взглядом пожухших детишек.

— Короче, Димка в йогурт плюнул, ну из вредности, чтобы мне не досталось. Мы, собственно, поэтому и рубились с ним. Не поделили последний йогурт просто, — прошептала дщерь, расширившимися глазами глядя на мою разъяренную, свекольного цвета физиономию.

— Куда? — взревела я, своим рыком предотвратив попытку старшенького смыться.

— О, опять у нас веселуха, — услышала я из прихожей голос вернувшегося с работы мужа. — Что опять произошло?

— Мать моих слюней наелась, — заржал в голос Димка, и Таська захихикала, как гиена, почувствовав поддержку отца. Знают, подлецы, что он встанет на их защиту.

— Ой, ну подумаешь. В первый раз, что ли? Ты, Нюська, везде найдешь куда вляпаться, — загоготал Гошка, мой благоверный.

— Ну все!!! Вы меня достали, — вызверилась я. — Я ухожу.

Хлопнув дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка, а у соседки от ужаса упал в обморок волнистый попугайчик, я выскочила из дома и в запале, как заправский спринтер, бегом преодолела расстояние в три километра до дома моей любимой подружки Катюшки.

— Они меня не любят, — рыдала я, сидя на стерильно-чистой уютной кухоньке тихой квартиры Катерины, запивая обиду домашним вином. — Только издевательства от них переживаю, да насмешки.

— Знаешь, а я ведь завидую тебе, — задумчиво сказала подруга. — Как бы мне хотелось, чтобы Сенька плевал мне в йогурт, а Леха смеялся вместе с ним и называл меня бедою. А у меня в квартире тишина, как в гробу, и идти домой после работы не хочется. Сенькиного звонка как манны небесной жду.

Прозрачная слеза скатилась по щеке Кати, и мне стало так стыдно, что я забиваю голову подруги своими надуманными проблемами. Леха, муж Катюшки, умер два года назад. Сильный, здоровый мужик сгорел от рака за полгода. Она нянчилась с ним, как с ребенком, совсем забросив единственного сына, который обиделся на ее равнодушие и так и не смог ее простить. Лешка уходил страшно, теряя каждый день что-то, что делало его Катиным любимым. Он умер у нее на руках. Как моя подруга пережила смерть Лехи — отдельная история. Она не проронила слезинки, похоронив часть своей души вместе с любимым мужем. А вторую часть забрал Сенька, который окончил школу и уехал учиться за границу, да там и остался. Катюшка ездила к нему в гости раз в год, возвращалась воодушевленная, показывала мне фотографии внуков и дома, в котором живет ее сын, но глаза ее выдавали глубокую тоску, поселившуюся в сердце. Внуки не говорили по-русски, и общение с ними сводилось почти к нулю, сноха, иностранка, раздражала своей криворукостью, а сын стал чужим еще тогда, когда она занималась Алексеем и совсем упустила мальчишку.

«Найди себе мужика», — советовали ей доброхоты. А она до сих пор любит своего Алексея.

«Не предам», — тихо, но уверенно, говорит она и не обращает внимания на людей, крутящих пальцем у виска, и не обижается.

«Они не поймут», — увещевает себя Катя.

— А я ведь тоже убегала от своих мальчишек, — грустно улыбается Катя, — к маме. Эх, как бы знать, что так случится, ни минуты бы не упустила. Ни секунды.

В комнате звонит телефон, а мы сидим, пьем вино и плачем, не обращая никакого внимания на разрывающийся аппарат.

— Кать, спасибо тебе, — говорю я утром, обняв свою подругу. Она варит кофе и загадочно улыбается, а потом протягивает мне листок бумаги, на котором рукой моего Жорика нарисована наша семья: сильный папа, вцепившиеся друг другу в волосы старший сын и дочка и он, держащий за руку растрепанное красномордое чудовище, под которым кривыми буквами выведено слово «мама».

— Иди, дверь открывай, они там уже полчаса стоят, ждут. Боятся, что не простишь их, потому не заходят. Запретили будить тебя. Гошка всю ночь по городу колесил, тебя искал, а мы трубку не брали, две клуши. Любят они тебя. Очень любят. Просто не всегда умеют показать эту свою любовь.

— Ну наконец-то, мать, — бубнит сын, когда я распахиваю входную дверь. — Спишь, как лошадь. Мы замерзли, между прочим.

— Заткнись, Димка, она и так из-за тебя ушла, — сквозь зубы цедит дочь, примеряясь, как бы половчее вцепиться в непослушную шевелюру брата.

— Вот, это тебе, — неловко сует мне в руки муж букет моих нелюбимых вонючих лилий и отводит взгляд. — Поехали домой, а?

— Мамочка, тебе понравился рисунок? — смотрит на меня Жорик чистыми глазенками.

Я люблю их. Умираю от любви. Готова простить все, лишь бы мое сумасшедшее, ненормальное, вечно голодное и недовольное семейство было рядом. И они меня любят, я знаю. Это видно по тому, как муж заботливо укрывает меня, уснувшую на диване в кухне, одеялом. Как старший сын трогательно носит мне чай, когда я болею. Как дочка моет посуду и тихонько напевает, когда я возвращаюсь с работы уставшая и разбитая. Как маленький сын ластится, словно котенок.

— Ты самая лучшая мама, — говорит он, и сердце мое пускается в пляс. Именно из этих моментов и состоит она, владычица наших сердец любовь.