Женщина по имени Солнце. История великой любви

Инна Сергеевна Тронина

В книге рассказывается о судьбе молодой египтянки, доктора медицины Шамс аль-Шукри. Повинуясь воле отца, работавшего на западные спецслужбы, она отправилась в Ирак для выполнения особо важного задания. И на всю жизнь влюбилась в человека, против которого должна была работать…

* * *

— «Во имя Аллаха, милостивого, милосердного…» Моя жизнь сложилась таким образом, что после каждого слова я привыкла говорить «иншалла», то есть «если будет угодно Всевышнему». Я опасаюсь загадывать вперёд — не только надолго, но даже на один день или на час. Ведь так мало на самом деле может смертный человек, и даже миг в силах окончательно и бесповоротно изменить человеческую жизнь. Я в этом убеждалась не раз, и потому знаю, как мало зависит лично от меня…

Наша семья жила в Луксоре, на правом берегу Нила, который воздвигнут на месте древних Фив. Это — столица Египта в период с двадцать первого по одиннадцатый век до новой эры. Там находится храм бога Амона-Ра, а также множество других памятников давних и славных лет, изваяний и усыпальниц. Кажется, время застыло в Луксоре. И я ощущаю даже сейчас, что пришла в холодные страны из благодатной земли Кеми, как называли Египет, Верхний и Нижний, в те года.

Но, разумеется, семья наша не знала иных богов кроме Аллаха. Каждый из нас, вслух и мысленно, бессчётное число раз повторял шахаду. Эти слова дети слышат, едва родившись, и их же произносят умирающие, ибо отошедший с шахадой на устах входит в Рай, Джаннам. Предки моей матери Айши были евреями, которые не последовали за Моисеем в землю обетованную. По крайней мере, так шутили мои родственники, которые давно уже приняли ислам.

Я родилась по европейскому летоисчислению шестого ноября семьдесят третьего года, во время Фаджра — предрассветной молитвы. Вся семья очень обрадовалась доброму предзнаменованию. Как и всех прочих младенцев, меня, сразу же ввели в умму — в общину. Для этого нашептали в правое ухо призыв к молитве, а в левое — повеление встать на молитву. Таким образом, первое, что я услыхала на Земле, было имя Божье.

Мне помазали мёдом губы, раздали щедрую милостыню, а мой отец заколол одну овцу, как всегда делается после рождения девочки. За пять лет до этого ему посчастливилось зарезать двух — по случаю рождения моего дорогого брата Хамаля, о котором я вам уже рассказывала. А поскольку сын в семье уже родился, и он был первым ребёнком, мой отец Юсуф аль-Шукри был спокоен и не бранился, узнав, что Айша разрешилась дочерью.

Мясо жертвенной овцы, как и деньги, раздали нуждающимся Меня нарекли Шамс, чтобы я в жизни согревала и радовала людей, подобно Солнцу. Но доныне моего отца называют Абу-Хамаль, а мать — Умм-Хамаль. Я уже объясняла вам, почему это так происходит. И мой любимый брат, мой спаситель и покровитель, уверяю вас, достоин этой чести.

В том году ещё был жив мой дед, хафиз много раз бывавший в Мекке и знавший Коран наизусть. Он пользовался в умме огромным уважением, и слово его было законом для домочадцев. Его тасбих, молитвенные чётки, отец всё время носит с собой и никогда с ними не расстаётся. Я деда помню плохо, в сознании всплывает лишь синайский зелёный ковёр, на котором он любил сидеть, скрестив ноги. Они с отцом и моим старшим братом Хамалем ездили в городок Дарау, близ Асуана, на ярмарку верблюдов.

Когда-то наши предки часто покупали там суданских одногорбых дромадеров, но на моей памяти мужчины уже предпочитали автомобили. Хамаль с юности стал страстным гонщиком. В прошлом году мой брат взял туда с собой моих сыновей — Муина и Рияда. Дети были в совершеннейшем восторге. Муину исполнилось десять. Он с гордостью выполняет пятиричную молитву наравне со взрослыми и ведёт себя уже давно как взрослый мужчина. Рияд рано выучил алфавит и многие суры Корана, откровенно завидует брату и ждёт своего часа. Кажется, нам удалось приучить мальчиков болтать между собой по-арабски. Когда их привезли из Москвы, они то и дело секретничали на русском, и я почти ничего не могла понять. Приходилось просить Абу-Валида узнавать, что замышляют мои сорванцы.

Мальчики и их сестра учат третий язык — английский. Но стараются по, возможности обойтись без него. Их дядя Хамаль сумел в Москве воспитать племянников точно так же, как это было бы в Египте или в Ираке, на их родине. И в Александрии, и теперь, в Йоханессбурге, все трое не вылезают из-за ноутбуков, постоянно общаются с друзьями, оставшимися в далёкой холодной стране, которая стала им родной.

Там они смотрели телевизор, читали книжки, играли с местными детьми. А, значит, оставили в России частичку своих сердец. Дети дипломатов из коттеджного посёлка разлетелись по всему миру, и я радуюсь, что у Муина, Хейат и Рияда на Земле так много друзей — практически в любом государстве. Они стали реальными гражданами мира.

А ведь именно этого так не хватало нам с Хамалем и нашей маленькой сестрёнке Зейн — нежной, грациозной, музыкальной. Она была так красива, что я рядом с ней — дурнушка. Несмотря на недовольство отца, Зейн уехала в Европу для продолжения образования, занималась фортепьяно и вокалом. Но вскоре после возвращения в Египет Зейн выдали замуж по сватовству, за богатого торговца хлопком, которого звали Абдул-Рахман.

Я тогда училась в Гарварде, и мой супруг, имевший репутацию либерала и западника, проживал вместе со мной в штате Массачусетс, ненавязчиво присматривая за молодой женой. Он позволял мне многое, в чём потом не раз упрекал. Но разрыв с ним, как я теперь понимаю, был предопределён изначально. Я согласилась стать его женой, чтобы обрести свободу, большую, чем имела в родном доме. Наш отец, по образованию геофизик, посвятил жизнь нефтяному бизнесу, вместе с компаньонами владел крупными производствами. Занимался и добычей, и переработкой, открыл сеть бензозаправок.

Он и сейчас является членом правящей в Египте Национально-демократической партии и принимает активное участие в её деятельности. Юеуф аль-Шукри никогда не был деспотом и ортодоксом, но имел несколько твёрдых, как камни, принципов, которые защищал до последнего. И, согласно одному из этих убеждений, женщина не должна была, особенно после замужества, работать. Тем более ей воспрещалось строить карьеру в ущерб обязанностям жены и матери.

Увлечения Зейн и подавно не могли радовать нашего папу. Он поспешил прекратить её занятия, считая их развратными и грязными. «Актриса» и «проститутка» в его устах звучало одинаково. Папа воспринимал искусство на уровне сверх популярного в Египте «танца живота» — как везде на Востоке. Мама пыталась переубедить его, доказывая, что Зейн занимается благородным делом, не имеющим ничего общего с услаждением похотливых мужских взоров, но отец был непреклонен. Зейн, подобно мне, согласилась на брак именно потому, что Абдул-Рахман был человеком лёгким и весёлым, много работал, постоянно находился в разъездах, и никак не стеснял свободу жены.

Разумеется, о публичных выступлениях Зейн речи не шло. Но она, по крайней мере, могла музицировать вволю, не боясь прослыть гулящей. Потом Абдул-Рахман стал брать жену с собой в зарубежные поездки. Зейн увидела мир, оттаяла душой, освоила несколько индийских и японских струнных инструментов. Начала всерьёз заниматься танцами, и достигла в этом больших успехов, что при её врождённых данных было неудивительно.

У них родился сын Юнус. А когда Зейн ожидала второго ребёнка, случилось горе. Я ещё не успела пережить свою потерю. Даже острота страдания не ослабла, как вновь пришлось надевать траур и читать салят аль-джаназа — заупокойную молитву. Сестра умерла на моих руках совсем молодой — ей не было и тридцати. Она перестала говорить, только смотрела на меня и, не умолкая плакала от боли и обиды.

Я знала, что Зейн не спасти, но всё же боролась, пока были силы. Сдалась только после того, как авторитетный консилиум окончательно приговорил сестру. И я, коллега уважаемых докторов, поняла, что ничего иного сказать они не могли. За два дня до того, как мне исполнилось тридцать пять, я получила очередной страшный удар судьбы и выжила с трудом.

А пока вернёмся в наше счастливое детство, которое и теперь светит в ночи моих невзгод, словно факел любви. Как я уже говорила, наш клан был и остаётся богатым, влиятельным, искренне уважаемым. Мой отец, Юсуф Ибрахим аль-Шукри, никогда никому не отказывал в помощи и добром совете. Даже когда он серьёзно заболел, перенёс инсульт, инфаркт и операцию на сердце, в нашем доме, увитом виноградом, стоящем на фундаменте из розового асуанского гранита, всё время находились посторонние люди. Все хотели о чём-то поговорить с отцом.

После того, как не стало Зейн, Юсуф объявил нам, что проживёт недолго, ибо больше всех виновен в случившемся. Он только пообещал проклясть любимицу, младшую дочь, если она не образумится и не оставит мысли о карьере певицы. Не проклял, нет! Только пообещал! И после жестоко страдал, считая, что Аллах внял его неосторожным словам. Отец уже бывал в хадже и хотел еще раз пойти, специально для того, чтобы искупить вину перед Зейн и претерпеть неизбежные испытания.

Он мечтал, как многие правоверные, умереть в состоянии ахрам, то есть святости, и быть похороненным в одежде паломника. И ещё папа добавил, что, если покаяние не будет принято, и он вернётся из хаджа живым, то пожертвует солидную часть своего состояния в пользу рожениц и младенцев. Он ведь любил Зейн, даже больше чем Хамаля, не говоря уж обо мне. Я слыла строптивой и неласковой, а Зейн в детстве была очаровательна. Все родственники, знакомые, соседи, гости обожали её и не спускали с рук. Отец не считал запреты, налагаемые на детей, проявлением гнева или наказанием. Даже своему единственному сыну и наследнику Хамалю запретил быть археологом, к чему тот с детства имел склонность, и приказал ему стать дипломатом.

Проживая в Луксоре, среди храмов и музеев, близ Долин царей и цариц, плавая по Нилу на фелюге и наблюдая за чарующим представлением «Звук и свет», проходящим каждый вечер в Карнакском храме, трудно не «заболеть» древностью. Но отец и это счёл грехом, искушением, неугодным Аллаху, и Хамаль вынужден был подчиниться.

Как известно, почти вся территория Египта — пустыня. Вернее, несколько пустынь Ливийская, Аравийская и Нубийская. Плато постепенно возвышается к востоку и обрывается у Красного моря и Суэцкого канала. Жизнь по-настоящему кипит лишь в долине Нила, который является единственной постоянной рекой и в буквальном смысле слова несёт жизнь в раскалённые пески.

Есть ещё оазисы — зелёные островки около источников, выходящих через грунт на поверхность. Источники встречаются разные — пресные, минеральные, холодные и горячие. Отец часто возил и маму, и нас к ним для лечения и отдыха, где бы мы ни проживали — в Луксоре, в Каире или в Александрии. У нас было три дома, и мы попеременно останавливались в каждом, в зависимости от времени года — то на побережье Средиземного моря, то в глубине страны, близ Нила.

Хамаль обожал гонять на джипе по пляжам, прямо по линии прибоя, и позже я составляла ему компанию. Брату было около двадцати, мне — почти пятнадцать. Эти поездки, совершаемые вечером и ночью, когда море и пустыня особенно прекрасны, похожи на сказочный сон. Отец уезжал по делам, а мы потихоньку от мамы и прислуги выводили автомобиль из гаража.

С Хамалем я чувствовала себя в полной безопасности, несмотря на то, что нас не раз пытались ограбить. Но брат всё время был вооружен, и однажды ему пришлось отстреливаться. Во время другой прогулки нам наперерез выехал внедорожник. Брат лишь чудом сумел избежать столкновения, а после на бешеной скорости покинуть злополучное место. Формально мы не нарушали предписаний, обязывающих лиц женского пола появляться на улице лишь в сопровождении супруга или родственника-мужчины.

Отцу все эти авантюры не нравились. Но он понимал, что всё равно не сможет уследить за такими отчаянными удальцами, как мы с Хамалем. По-моему, кроме всего прочего, брат таким образом протестовал против насилия со стороны отца, который своей волей сделал дипломата из человека, начисто лишённого этого дара. И поныне, добросовестно исполняя свои обязанности в разных странах, брат ждет возможности отправиться в Египет и пусть на месяц-другой, но присоединиться к какой-нибудь археологической экспедиции…

Мы очень любили праздники, особенно Ид аль-Фитр, называемый Малым. Весело, шумно, в обществе многочисленных гостей, прямо на улице, под пальмами и яркими звёздами, окружённые светильниками, гирляндами и лентами, оправляли мы разговение после окончания священного месяца Рамадан. Всем малышам дарили сладости и игрушки. Целый месяц перед тем взрослые и достигшие десятилетнего возраста дети не ели в светлое время суток, предаваясь серьёзным и не понятным для нас размышлениям, а с заходом солнца садились за трапезу.

Однажды, когда я, принаряженная в розовый шёлковый хиджаб, расшитый золотом, в карминно-красную рубашку и такие же шальвары, рассматривала только что подаренную мне игрушечную кошку, которая умела мяукать. Вдруг ко мне подошёл отец, взял на руки и сообщил, что кроме старшего брата. я имею теперь и младшую сестру. Действительно, мама в тот год не держала пост, а после вообще куда-то исчезла, вот — о, радость!

Появление Зейн я восприняла как подношение к Малому празднику и немедленно включилась в заботы о ней, ничуть не ревнуя. Ведь я большая, мне шесть лет, я знаю все буквы и многие суры Корана! Как ямогу требовать одинаковой с младенцем любви и заботы? Ведь сестрёнка такая крохотная, как куколка! Потом Зейн часто говорила, что я стала ей как мать. В детстве мы с Зейн всегда были вместе, а потом я вышла замуж и уехала в Америку. Через некоторое время и сестра перебралась в дом Абдул-Рахмана.

Но мы всё равно встречались при любой возможности — и в обычные дни, и на праздниках, которых в нашей семье было очень много. Некоторые ортодоксы выступают против того, чтобы отмечать дни рождения людей, даже самых уважаемых, таких, как Пророк Мохаммад. Но наш отец не только позволял праздновать дни рождения, а даже приветствовал это. Я уже рассказывала о самом любимом торжестве — Ид аль-Фитр. называемом Малым, так как продолжается оно три дня. А вот Большой, четырёхдневный праздник, Ид аль-Адха, День жертвоприношения, казался мне торжественным и пугающим одновременно.

Разумеется, я никому не говорила о грешных своих мыслях, ибо это главный праздник мусульман. Им завершается ежегодное паломничество в Мекку и Медину. Но всё-таки он не такой искромётный, добрый и теплый, как День разговения, чем-то напоминающий христианское Рождество. В преддверии его покупается новая одежда, украшается дом, готовятся обильные и вкусные яства. Накануне и во время Ид аль-Фитр рассылаются открытки с пожеланиями счастья и процветания, люди обнимаются, целуются, прощают друг другу долги, раздают милостыню, приглашают за свой стол одиноких и бедных.

Для того, чтобы ни один член общины не чувствовал себя в эти дни покинутым и ненужным, с людей собирают специальный закят — религиозный налог, но не обязательный, а добровольный. Впрочем, никто и не отказывается помочь менее удачливым в жизни единоверцам достойно встретить оба праздника — Ид. Им заранее выдают деньги, чтобы они могли купить обновки для торжества, прибрать своё жилище, украсить его, как подобает. Одна треть мяса жертвенных животных, забитых в день Ид аль-Адха, тоже передаётся неимущим.

И всё-таки с самого раннего детства, благоговея, преклоняясь перед величием и святостью Дня жертвоприношения, я вместе с тем боялась его. Никак не могла избавиться от мысли о том, что пролитие крови, пусть даже овец, коз, верблюдов, реже коров, может каким-то образом способствовать наступлению благости и единения. Мне было мучительно жаль предназначенных на заклание животных, которым торопливо запихивали в рот леденцы, чтобы съесть их после забоя на счастье. Я ни секунды не могла смотреть в их ещё живые глаза, которые через несколько минут станут мёртвыми. Они блеяли, мычали, двигались, дышали, нюхали воздух. Некоторые даже начинали беспокоиться, пытались вырваться и убежать.

Во мне жило предчувствие беды, непостижимым образом связанное именно с этим днём, с этим праздником. Он, как и все торжественные даты, отмечаемые по хиджре, в зависимости от срока наступления новолуния, приходится на разные дни. Грандиозные картины, транслируемые телевидением с хаджа, когда в едином порыве перед Всевышним склоняются сотни тысяч, а то и миллионы одетых в простые белые одежды мужчин и женщин, вселяли в мою душу желания когда-нибудь оказаться там, в Мекке и Медине. Одновременно я. понимала, что ещё нескоро окажусь достойной такой великой чести.

И мысль о том, что опять, уже в который раз, песок или каменные плиты двора, а где-то трава или снег вновь обагрятся горячей кровью, не давала мне возможности возвыситься душой и забыть о земном. Я радовалась, что Аллах создал меня женщиной, и мне не придётся никогда самой заниматься этим. Прекрасно зная, что в незапамятные времена бессловесное животное по воле Господа заменило на жертвенном алтаре человека, и что тем самым был положен конец варварским, языческим обрядам, я всё же старалась в такие моменты оказаться как можно дальше от места забоя.

Каждый наш мужчина умеет мгновенно и, возможно, безболезненно лишать жизни обречённую скотину, перерезая острым ножом яремную вену. И всё же я давно уже ловила себя на мысли о неизбежности в будущем какой-то невосполнимой, душераздирающей жертвы, связанной с хаджем, а, значит, с Ид аль-Адха.

Даже нежная, кроткая Зейн, так остро не переживала обряд жертвоприношения, полагая его обязательным и святым, а потому подлежащим беспрекословному одобрению и исполнению. С тех пор, как начала понимать слова, я знала, что обряд заклания совершается не для того, чтобы умилостивить Бога, как думают многие европейцы и американцы, а для обеспечения общины мясом во время главного праздника. И ещё для того, чтобы каждый осознал — мясо некогда было плотью живого существа, убитого особым образом, при чтении молитвы. И лишь после того, как из него истекла вся кровь, оно стало пригодным для употребления в пищу.

Да, я сознавала это и радовалась вместе со всеми. Тем не менее, напиток «камаруддин», в переводе «луна веры», приготовленный из абрикосов и фиников, всегда немного горчил. А «Ид Мубаррак», счастливое, восторженное состояние, которое всегда охватывает правоверных в такие дни, было слегка окрашено печалью.

Кроме этих двух главных торжеств в нашей семье отмечали День рождения Пророка, да пребудет с Ним мир! Лейлят, ночи, знаменующие собой главные события Его праведной жизни, связанные с ниспосланием Корана, мы тоже справляли так, как полагается по обычаям. Кроме того, собирались на свадьбы родственников и друзей, на торжества по случаю рождения детей и обрезания мальчиков, совершения обрядов «Бисмилла», да и просто после успешной сдачи экзамена.

Наши люди любят и умеют праздновать, находя для этого самые разные поводы. Застолья длятся целыми днями, и женщинам приходится изрядно потрудиться, чтобы не обидеть съехавшихся гостей. А гостей бывает невероятно много, потому что, готовясь к праздничной трапезе, на Востоке больше всего боятся забыть хотя бы одного из своих родных. Также торжественные события, собирающие вместе близких и дальних членов клана, обычно предваряют другие. Я имею в виду то, что как раз во время застолий происходят смотрины будущих невест. Те довольно часто даже не знают о том, что их изучают и оценивают.

В какой-то степени девушка, а после и женщина у нас считается товаром, который нужно показать лицом. Убедить покупателя в том, что он нигде не найдёт ничего лучше. Отказ потенциального жениха от брака с предназначенной ему невестой, даже совершённый в мягкой и тактичной форме, наносит долго не заживающую рану самолюбию членов семьи отвергнутой девушки.

Такая ситуация возникает чаще, чем прямо противоположная, когда невесте не нравится жених. Всё-таки женщина, пусть даже холёная, богатая и праздная, занимает в мусульманской семье подчинённое положение, и она не приучена перечить воле отца. В рабовладельческом обществе отнюдь не все невольники были худыми, грязными и оборванными. Случалось, что они принадлежали к царственным родам, вели себя смело. Многие из них блистали изысканными туалетами, не выполняли чёрной работы. Некоторые пользовались искренней симпатией хозяев. Но всё же они были рабами — вещами, игрушками в руках тех, кому принадлежали.

И если у них умирал хозяин, или просто по какой-то причине менял милость на гнев, жизнь раба ничего не стоила. Его могли убить в любой момент, могли покалечить, могли продать какому-нибудь извращенцу или садисту, могли швырнуть из роскоши в нищету, зачастую ради того, чтобы просто развлечься. И в наше время так обращаются с домашними животными. Комнатную собачку балуют, закармливают лакомствами, даже делают ей завивку и маникюр, носят к лучшим врачам. Но находящийся не в духе хозяин вправе безнаказанно свернуть ей шею.

Я говорю так потому, что многие несведущие люди могут позавидовать восточным женщинам, видя их наряды и драгоценности, дома и автомобили их мужей. Но о том, что происходит внутри этих шикарных жилищ, никто не догадывается. Исламские законы милостивы к слабому полу, а в жизни случается так, что на деле работают совсем другие правила и обычаи. К примеру, чем бы ни руководствовались родители, решаясь на развод, дети практически всегда остаются с отцом. И он в отместку делает так, что мать их больше никогда не видит.

Сколько раз я воздавала хвалу Аллаху за то, что Он не послал нам с первым мужем ни одного ребёнка! Ведь мы всё равно рано или поздно развелись бы. Не только моё предполагаемое бесплодие оказалось причиной разрыва. Зафер, так звали моего первого мужа, непременно заставил бы меня рыдать из-за разлуки с детьми, потому что это не считается у нас постыдным.

Виновата всегда женщина — даже если она на самом деле чиста, как ангел! Именно потому, что по негласному уговору она считается товаром, а сам брак — сделкой. Муж, глава семьи, берёт на себя полную ответственность за жену и их будущее потомство, но это значит только то, что и распоряжается он всем единолично.

Браки и разводы, по представлениям мусульман, не предопределены небесами и не являются таинством. Это — договор, заключаемый между сторонами — семьями жениха и невесты. Считается, что новобрачные получают равные права и обязанности, но слишком уж вольно зачастую трактуются эти понятия! Даже старейшины бывают не в состоянии распутать туго переплетённые нити многолетних конфликтов, и суды выносят самые простые решения — в пользу мужчин, чтобы жёнам неповадно было своевольничать.

Так случилось и со мной, когда после семи лет бездетного брака Зафер аль-Ахмади объявил меня виноватой в этой беде, хотя ни он, ни я не проходили медицинского освидетельствования! И суд встал на его сторону только потому, что, в соответствии с представлениями кади, мужчина виноватым быть не может! А у меня ныне трое прекрасных детей. Я их рожала одного за другим. Родила бы и ещё, не начнись война…

Но вернёмся в тот самый, трагический для Ирака девяносто первый год. Тогда я даже не предполагала, что с этой страной меня свяжут самые тесные узы, и я стану воевать за её свободу! Разумеется, все мы слышали о войне в Заливе, но большую часть информации я пропустила мимо ушей.

У меня были другие заботы — предстоящая свадьба и возможность продолжать образование в Америке. Я всегда училась отлично, и ни один преподаватель не имел оснований жаловаться на меня. Кроме того, потребность мусульманских стран в женщинах-врачах огромна. У нас многие пациентки согласны лучше умереть, но не раздеться перед чужим мужчиной.

Тогда у Хамаля родился второй сын, наречённый именем Пророка, и мы отмечали его хитан, то есть обрезание. Перед тем, как Зафер приехал к нам в гости, мама шепнула мне, что это — смотрины, и я не должна посрамить их с отцом. Партия завидная — доктор аль-Ахмади, по образованию юрист, был видным функционером Социалистической партии труда, состоящей из представителей либеральной интеллигенции, а также мелкой и средней буржуазии.

Зафер недавно овдовел, детей у его больной жены не было. В том случае, если бы он оставался вдовцом, все немалое состояние перешло бы к его племяннику, сыну сестры Захвы, давно похоронившей мужа. Я-то по молодости ещё не вникала в суть уже назревавшего внутрисемейного конфликта. Но родители всё понимали и чрезвычайно спешили. Захва, дурно воспитанная и скандальная, менее всего хотела, чтобы Зафер женился и заимел наследника. Попробовав отговорить брата от его намерения и не добившись своего, Захва принялась распространять обо мне самые гадкие слухи, на которые тогда мало кто обратил внимание.

Моя репутация была безупречна, а желание стать врачом вызывало всеобщее одобрение. Захву вызвали в суд и пригрозили суровым наказанием за лжесвидетельство. Она испугалась и на время замолчала. Правда, через несколько лет золовка вернула мне долг с процентами…

В тот день мои родители окончательно договорились с Зафером аль-Ахмади, который, насколько это позволяли правила приличия, любовался мною на протяжении всей трапезы. Потом отец отослал меня на женскую половину, где я долго сидела перед зеркалом, рассматривая своё великолепное убранство, выдержанное в любимых мною тогда розовых тонах.

Понимая, что самолюбование — великий грех, я всё же не сразу сняла и спрятала ажурные бусы из жемчуга цвета утренней зари, кольца и серьги, в которых тот же нежно-огненный жемчуг соседствовал с бриллиантами, и от того становился ещё прекраснее. Моё платье тоже было расшито жемчужными узорами. Камни при сотворении этого шедевра использовались самых различных оттенков, исключая разве что чёрные.

Зафер после писал поэмы о моих волосах и глазах, о моих руках и плечах, о моём стане и моей грации. И притом, добавлял он, ты ещё и умна, а это так редко сочетается с красотой! Он мечтал о том, что у нас будет много милых и смышлёных детишек, которые станут для него отрадой и надеждой после долгих лет борьбы и лишений. И я от всей души хотела стать верной, усердной женой, заботливой, ласковой матерью! Клянусь Аллахом, я хотела! Но оказалось, что по молодости и наивности я заблуждалась, выдавая желаемое за действительное.

Зафер уверял, что только такую мать для своих детей может желать образованный, либерально мыслящий и много испытавший человек. Он говорил, что искренне любит меня. Я же просто боялась, что в случае неудачи с этим сватовством меня могут выдать за куда более отсталого и сурового мужчину. И такая кандидатура имелась на примете у моего отца. Человек этот, скотовод, невероятно богатый и в такой же степени ортодоксальный, наотрез отказался после свадьбы отпускать меня учиться в Америку.

Таким образом, выбор остановили на Зафере аль-Ахмади. Рядом со скотоводом он выглядел просто ангелом. Он был страстным курильщиком, из сигарет предпочитал «Клеопатру», демонстрируя тем самым любовь ко всему египетскому. Доходило до того, что мы, ещё не поженившись, вместе курили кальян. Только я выбирала лёгкий табак, а он — крепкий. И после свадьбы мы заказывали в кафе кальяны с ароматом мёда, клубники, персиков. В те времена я не могла даже представить, во что превратится улыбчивый, открытый и ласковый господин, похожий на доброго дядюшку! Если бы знать…