Чужбина

Иосиф Антонович Циммерманн, 2023

Сокровенная тайна обер-фельдфебеля вермахта, попавшего в советский плен и добровольно отказавшегося возвращаться назад в Германию, раскроется спустя почти полвека. В разгар развала СССР его семья будет вынуждена эмигрировать из Казахстана в ФРГ, где на пороге приемного лагеря бывшего обер-фельдфебеля встречает его первая жена, из довоенного брака. Автор романа, девятый ребенок многодетной семьи советских немцев, в исторической прозе повествует о нелегкой, зачастую трагичной судьбе близких и знакомых ему земляков.Все персонажи романа являются вымышленными, и любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно.

Татьянин день

На станции Аккемир, в маленьком доме бывшего немецкого военнопленного Якова Шмидта и его супруги, казашки Алтын Шукеновой, просто недоумевали. Из письма их единственного сына Виктора они узнали, что он два месяца тому назад женился. Жену зовут Танечка. И это все, что о ней известно.

— Да как же так? — запричитала мать. — Это же не по-людски. Даже на свадьбу не пригласили.

— Может быть, у них и свадьбы-то не было, — рассуждал глава семьи, — откуда у студента деньги?

— Ну могли же, хоть ради приличия сообщить, благословения родительского попросить что ли.

— Нынешняя молодежь в этом не нуждается, — Яков протянул супруге конверт, — взгляни лучше, почему отправитель Виктор Яковлев?

— Так стал ведь дипломированным специалистом. Хочет, чтобы его теперь по имени и отчеству величали.

— Но там Яковлев как фамилия, а не Яковлевич как отчество написано, — недоумевал отец.

— Может, просто места не хватило. Последние буковки вон как мелко написаны.

— Рано он из себя начальника корчит. Сперва стань хорошим специалистом, а там и народ начнет по имени отчеству величать.

— Жакып⁹, ты же в технике большой мастер, а что-то тебя по имени отчеству до сих пор никто не кличет. И даже без имени, а только Хабхабыч, — иронизировала Алтын.

— Так это ж доброе прозвище, — улыбался почти беззубый рот. — Ты же сама его и придумала.

Яков выглядел бодрым маленьким мужичком: почтенный, седой и мускулистый. Он одевался подобно белобородым старикам аксакалам: носил на голове тюбетейку, а зимой надевал поверх нее лисий малахай; не выходил через порог без традиционного широкого и длинного чапана¹⁰. Никто бы не подумал, что он немец. Такое одеяние и глубокий шрам на лице старили его и еще больше подчеркивали их разницу в годах с супругой. В день их свадьбы двадцатилетняя невеста была почти в два раза моложе Якова. Через год Алтын родила сына. Единственного. За двадцать один год совместной жизни всевышний детей им больше не подарил.

И вот Виктор закончил институт, успел жениться и везет к ним в дом незнакомку.

— Будем, мать, в Аккемире свадьбу справлять! — хлопнул в ладони Яков.

— Там видно будет, — задумавшись, произнесла Алтын, вертя в руках конверт, — хоть бы фотографию этой Танечки прислал что ли…

Молодые познакомились, когда Виктор уже заканчивал Оренбургский сельскохозяйственный институт. Без пяти минут агроном. Красивый, умный и с перспективой — что еще нужно провинциальной девушке?

Татьяна, официантка центрального ресторана города Оренбурга, молдаванка по крови и русская по паспорту, гордилась, что подцепила жениха с высшим образованием, но хорошо понимала, что его еще надо будет “доделать”.

— Ш-ш-ш-шмидт, — шепеляво выговаривала Татьяна, всем видом показывая, насколько она ненавидит фамилию суженого, — назовите меня сразу змеей.

— Мы можем по маме записаться, — предложил было Виктор.

— Будем Ш-ш-шукеновы? — гримаса пренебрежения скривила ее лицо.

Подружки советовали Тане сохранить девичью фамилию. Но молдавская “Сырбу” ей тоже никогда не нравилась. А кроме того Танечка считала, что все должно быть как у людей — Иванов, Петров или в крайнем случае Сидоров!

Заведующая паспортным столом была постоянной гостьей ресторана, где работала Таня. И только Танечка имела привилегию обслуживать столик в укромном уголке зала, за которым восседала молодящаяся важная паспортистка со своим юным ухажером. Каким бы был этот мир без полезных знакомств!

Виктору даже не пришлось идти в паспортный стол. Не мудрено, что никто и не поинтересовался, почему он меняет фамилию и национальность. После рабочей смены в ресторане Таня занесла новый документ жениху прямо в студенческое общежитие. Но только показала. Помахала перед лицом и спрятала в своей дамской сумочке.

Роспись была назначена на субботу. Директор ресторана, как от сердца оторвал, дал Танечке лишь положенные по закону на бракосочетание три дня отгула. И ни дня больше.

В день свадьбы Танечка проснулась очень рано. Нет, она не волновалась и не переживала. Просто за занавеской очень шумно собирался на работу отец. Начинался сезон строительства, и он заранее проклинал, что придется полгода пахать по двенадцать часов в сутки и без единого выходного. Мама тоже нервничала. Она никак не могла понять, куда запропастились ее резиновые сапоги. В школе, где мама работала гардеробщицей, объявили субботник и всех работников со старшеклассниками отправляли на посадку рассады капусты и помидоров в пригородное Чернореченское.

— Про свадьбу расскажу им в понедельник, — здраво, как ей показалось, рассудила дочь, — им сейчас не до меня.

Не успела за родителями захлопнуться дверь комнатушки, как Таня откинула одеяло в цветастом пододеяльнике, села на край кровати и ногами на ощупь нашла на полу свои тапочки. Широким размахом руки она отодвинула висящую перед носом занавеску, отгораживающую ее собственный угол от общей части их двенадцати съемных квадратов жилплощади.

На прикроватной тумбочке лежал ее свадебный подарок от коллектива ресторана: набор мельхиоровых чайных ложек в бархатной коробке, духи “Пиковая дама” и настоящий дефицит — шоколадные конфеты “Ассорти”. Танечка вскрыла коробку конфет, взяла прям из середины одну и умело бросила себе в рот. Немного подумав, отправила туда вторую.

— Наверное, разорились, — иронично произнесла Татьяна, видимо, ожидавшая большего от коллег.

Подтягиваясь и пожевывая конфеты, девушка лениво пошоркала по некрашеным доскам пола к рукомойнику. Посмотрела в висящее над ним маленькое зеркальце, поправила чуть сбившиеся за короткую ночь начесанные волосы прически.

Ее взгляд случайно задержался на отрывном календаре, висящем у рукомойника.

— 17 мая, — вслух прочитала невеста, — все посеянное в этот период всходит медленно, но у саженцев развиваются хорошие корни…

Она оторвала листок.

— Вклею потом в фотоальбом! — решила Таня, спрятав листочек в свою, лежащую на табуретке у входа сумочку. — Кстати, про хорошие корни может быть отличным тостом за свадебным столом. Агрономы должны оценить.

В этот день Татьяна Сырбу официально стала гражданкой Яковлевой. Поймав в свои сети выпускника вуза, официантка решила, что работать ей больше не нужно. Первым делом Танечка позвонила директору ресторана.

— Моей ноги в твоей долбаной забегаловке больше не будет, — поправляя на высокой прическе короткую фату, несколько театрально произнесла в трубку телефона на проходной студенческого общежития слегка пьяная от счастья и шампанского невеста.

Смена фамилии была лишь началом ее плана. После скромного свадебного застолья в студенческой столовой, на котором присутствовали ее лучшая подруга и Витины друзья по институту, Татьяна приступила ко второму этапу «переделки мужа». Предстояло теперь подыскать ему хорошую должность, чтобы потом не довелось краснеть за Виктора с его красным дипломом.

Кстати, надо было видеть глаза работников деканата, которым в краткосрочном порядке пришлось переделывать диплом отличника Виктора Яковлевича Шмидта на Виктора Яковлевича Яковлева.

Но и Танечку в управлении факультета тоже сильно удивили. Какими же искренними были обильные слезы и рыдания молодой супруги, когда она узнала, что по распределению Виктор обязан минимум на три года вернуться в Аккемир. Оказывается, повышенную стипендию в вузе ему оплатил аккемирский совхоз “Пролетарский”.

— Ну что ты плачешь? — успокаивал супругу Виктор. — Притерпится, полюбится. Да и не на всегда ж поди.

— Как туда хоть добираться? — вытирала слезы Танечка.

— В Аккемире не останавливаются скорые поезда. Нам придется взять билеты из Оренбурга до районного центра Кандагач, а оттуда дальше на попутке.

— И как долго мы будем в пути?

— Почти сутки, — развел руками Виктор, — да, нам надо еще подарок купить. Отцу в марте шестьдесят стукнуло…

Попутка высадила молодых на редко посыпанном грубым щебнем шоссе у христианского кладбища. Дальше им пришлось идти по простой грунтовой дороге. Виктор с двумя большими чемоданами в руках уверенно шел впереди. Супруга хоть и говорила, что не останется жить в совхозе, но упаковала, кажется, весь свой гардероб. Танечка, в широких полосатых черно-белых брюках клеш и в босоножках на платформе, с чемоданом и увесистой сумкой через плечо едва поспевала за мужем. Навстречу им проехал грузовик. Он приветствовал пешеходов резким пибиканьем. В тот же момент Виктор и Таня исчезли в высоком и непроницаемом облаке поднятой пыли.

Минут через пятнадцать они добрались до переезда. За высокой насыпью железнодорожных путей прямо перед ними лежал поселок Аккемир. Слева виднелись высокие надгробия мусульманского кладбища, а по правую руку из жженого красного кирпича здание вокзала и прилегающие к нему не огороженные забором свежевыбеленная саманка, темно-коричневая юрта и сарай.

— Вон в той землянке мы и живем! — Виктор показал в сторону низкого домика с плоской крышей.

Слово “землянка” резануло слух молодой супруги. Она невольно закатила глаза к небу.

По узкой тропинке между невысокой высохшей полынью парочка приблизилась к жилью.

Возле сарая копошилось две фигуры. Алтын с объемной косой вокруг головы, заправив под красный холстяной пояс подол широкого платья, ногами и руками месила глину. Яков в тюбетейке и в широком темном чапане периодически поливал глину водой, вилами подбрасывал туда солому и навоз. На стенах сарая на фоне выцветшей побелки и здесь и там виднелись глубокие проплешины. Женщина ловко слепила из глины колобок, быстрым шагом подошла к стене и с размаху бросила его в место отвалившейся штукатурки. Обеими руками размазала глину по краям.

— Мм-э-э… Мм-э-э… — откуда-то сверху раздалось громкое скрипучее блеяние.

На крыше сарая, поросшей уже начинающей выгорать от солнца и жары полузеленой травой, паслась рябая коза. Увидев животное на двухметровой высоте, Таня остановилась как вкопанная. В ее глазах появился испуг вперемешку с удивлением.

— Наша скалолазка Зинка, — засмеялся Виктор, — она в округе уже все крыши и деревья покорила. С разгона по трехметровой вертикальной стене легко может взбежать наверх.

Их тоже уже заметили. Алтын босиком побежала навстречу сыну. Яков спешно мыл руки в наполненной водой ржавой бочке из-под мазута.

С тяжелой ношей в руках Виктор поспешил навстречу. Когда они встретились, сын бросил чемоданы в степную пыль и крепко обнял свою низкорослую мать. Алтын замерла в его объятиях с широко раскинутыми в стороны запачканными глиной руками. Она была неимоверно рада приезду сына, но то и дело посматривала за его спину в сторону торопливо приближающейся к ним новоиспеченной невестки.

— Знакомься, это моя жена Танечка, — представил ее Виктор.

— Алтын, — было протянула и сразу же спрятала за спину коричневую от глины руку свекровь.

К ним подошел отец.

— А это мой батя, — представил его Виктор.

— Таня, — тихо промолвила девушка. Она не могла оторвать свой взгляд от изуродованной страшным шрамом левой щеки мужчины. На солнечном загаре он казался еще более глубоким, а красные разорванные рубцы раны угрожающими. Улыбка скорее напоминала звериный оскал. Единственный, темно зеленого цвета глаз свекра почти гипнотически рассматривал невестку.

— Яков, — он протянул ей руку. Ему понравилась скромница, — в семье и поселке меня просто называют Хабхабыч.

Молодоженов разместили в единственной спальне. Танечка осторожно присела на край кровати с железными спинками. Под ватным матрасом заскрипели металлические пружины. Такая же кровать стояла напротив у стены. На ней сейчас спала, свернувшись клубком, кошка. Посередине комнатушки из пола торчал кривой столб. Он подпирал прогнувшуюся несущую перекладину. В изголовье кровати на всю стену висел гобелен с изображением пятерых оленей у водопоя. В ногах кровати, что напротив, стоял резной старый сундук. Над ним было единственное в помещении маленькое оконце с короткой тюлевой занавеской. На деревянном, окрашенном в голубой цвет широком подоконнике стояли две железные ржавые банки из-под краски. Из них торчали тонкие и кривые веточки столетника и герани.

На противоположной от гобелена стороне, на выбеленной стене висела серебряная сабля с рукоятью в форме головы орла. Над ней из стены торчал электропровод с лампочкой в патроне.

Тане здесь все напоминало комнату ее бабушки Алины из молдавского села Пыржолтень. И гобелен того же цвета, только там вместо оленей были медведи. Но даже в самой бедной в деревне вдовьей колибе¹¹ был деревянный пол. А тут просто утрамбованная глина. На земляном полу, в отсвете падающих из окна солнечных лучей виднелась суетливая вереница муравьев. Гостья невольно поджала под себя ноги.

— О боже! — шепотом произнесла она и прикрыла лицо обеими руками: — Я здесь точно сдохну!

На кухне уже громко копошилась и гремела посудой свекровь.

— Пожалуйста, помоги маме обед приготовить, — присел перед Танечкой и обнял ее колени Виктор.

— А нельзя ли после дороги хотя бы душ принять? — обиженно-разочарованно ответила молодая.

— А у нас нет душа. Совхозная баня только по субботам открывается. Но мы можем после обеда сходить в речке искупаться.

Таня оцепенела. Мысль о том, что она здесь жить не сможет, окончательно подтвердилась.

Она неохотно вышла из комнаты. Кухня была такой же однооконной комнатушкой. Большую часть помещения занимал из деревянных досок на полуметровом возвышении от глиняного пола сколоченный два на три метра настил.

— Нары, — пояснил из-за спины Виктор, — у нас это центр семейной жизни: здесь мы кушаем и спим. В детстве я делал на них школьные домашние задания, папа здесь же постоянно что-нибудь ремонтировал, а мама пряла шерсть или вязала варежки и носки.

Танечка с ужасом вспомнила, как ее бесили эти колючие вонючие коричневые, грубо вязанные маменькины подарки, которые в тайне, а то и открыто с первых дней их знакомства Танечка изгоняла из студенческого гардероба жениха.

— Я думала, что нары только в тюрьмах бывают.

— Не знаю, по-казахски их еще сәкі называют, типа топчан.

Нары застилал потертый шерстяной ковер с национальным орнаментом, а в углу, горой до потолка лежали сложенные разноцветные стеганые одеяла и курпешки¹². У стен валялись небрежно брошенные яркие бархатные подушечки. Справа, между нарами и деревянным, крашенным голубой краской маленьким буфетом, ютилась низкая, выложенная из красного кирпича с встроенным в нее большим черным казаном печка. Напротив, на левой стороне, висели на вбитых в стенку огромных гвоздях кожаные уздечка и кнут, пара плащей, пальто и полушубок. В воздухе стоял неприятный кислый запах.

— Летом мы варим еду во дворе, — услышала Таня голос свекрови. В проем входной двери было видно, как Алтын снимает с натянутой перед домом бельевой веревки темного цвета слегка подвяленное на солнце мясо, над которым сейчас гудели мухи. — Пошли, поможешь мне картошку почистить. А я тесто для жайма¹³ замешу…

Обед накрыли на кухне. Хабхабыч разул резиновые калоши, взобрался на деревянный настил и в мягких кожаных черных сапожках прошел в сторону окна. Сел посередине ковра, умело поджав под себя ноги калачиком. Алтын постелила перед ним кухонную клеенку в ромашках. Раскидала по кругу бауырсаки¹⁴ и ломтики черного хлеба. Опять же по кругу поставила глубокие кисайки с нарезанными огурцами, помидорами и налитой сорпа¹⁵. Виктор принес и низко наклоняясь протянул отцу глубокую миску с еще горячим вареным мясом. Глава семьи достал из нагрудного кармана рубашки складной ножик и начал неспешно крошить баранину. Алтын, обжигая пальцы, внесла и поставила посередине клеенки широкую круглую эмалированную миску с лапшой и картошкой. Аккуратно выложила поверх их нарезанное мясо и залила блюдо кисайкой горячего и жирного бульона, в котором плавал кольцами нарезанный лук.

— Руки все помыли? — спросила хозяйка дома. — Дастархан¹⁶ накрыт, бешбармак¹⁷ готов.

Виктор скинул туфли, вскочил на нары и удобно разместился справа от отца. Оба подняли руки ладонями к лицу. Алтын осталась стоять возле печки и тоже сложила перед грудью ладони лодочкой.

Таня посмотрела на них и, не снимая обуви, лишь скромно присела на край настила. Ей не хотелось в это верить, но ее новые родственники, включая сына коммуниста, действительно собирались сейчас молиться. Хабхабыч на казахском языке долго и вслух бормотал какие-то заклинания.

Лишь после этого, как бы омыв лицо сухими ладонями, хозяин дома первым прямо рукой взял из блюда горсть мяса и лапши. Виктор и Алтын принялись тоже есть пальцами из общей миски.

Если бы у Тани не было высоко начесанной прически, то ее волосы сейчас бы встали дыбом. Ее стало подташнивать. Она прикрыла рот и выбежала из дома.

— Вот я дура! — Алтын испуганно смотрела вслед невестке. — Не догадалась. Она же городская. Надо было ей вилку и отдельную миску дать.

Виктор пустился вдогон за супругой.

— Давай сбежим отсюда, — закусывая губы, взмолилась Танечка, пытаясь вырваться из объятий настигшего ее мужа.

— Куда? Это же моя семья, и я обязан в совхозе отработать.

Таня только молча покачала головой. Чтобы как-то разрядить обстановку, Виктор повел супругу на речку…

От дома Хабхабыча тропинка вела по-за селом, мимо старой полуразваленной мельницы, огибала овраг и под увесистым уклоном спускалась в низину реки.

На крутом изгибе Илека, утопая в зелени, стояло каменное здание водокачки, а рядом плодоносил яркий и цветастый огород раздатчика воды. Все было обнесено плетенной из ивняка изгородью. Благо здесь предостаточно рос один из видов ивы, чернотал, который местные называли просто талой. На столбиках городьбы сейчас сушились десятки крынок и горшков, несколько вязанных из разноцветных лоскутков половых дорожек. На одной из грядок копошилась круглых форм женщина в маковом халате.

— Здравствуйте, крестная! — окликнул ее Виктор, остановившись у ограды.

Женщина резко выпрямилась, оглянулась на прохожих и радостно хлопнула себя в подол.

— Шоб тобi чорт побрав! — громко на все приречье крикнула хозяйка огорода. Она напрямую по грядкам уже бежала к ним с распростертыми руками: — Синко, Вiтенька! Глазам не хочу вiрити.

Таня не сразу сообразила, в чем тут дело. Алтын была казашка. Образ жизни, как и внешний вид Хабхабыча тоже говорил о том, что хоть он и немец, но наверняка принял мусульманство. В конце концов Таня видела своего Виктора голым, и он явно был не православным.

— Ты че, еще и крещеный? — шепнула, прижавшись к супругу, Татьяна.

Виктор улыбался во весь рот.

— Батя решил перестраховаться. Да и тете Ганне с дядей Мишей уж очень хотелось с нами породниться.

Чуть не сломав плетенок, крестная мать через него обнимала и целовала крестника.

— Тетя Ганна, знакомьтесь, это моя вторая половинка, Танечка, — пытался вырваться из любвиобильных объятий Виктор.

— Доця! — пухлые руки уже тянулись к Татьяниным щекам. Крестная мать усыпала все лицо молодой женщины своими смачными поцелуями: — Коли ви приїхали?

— Сегодня утром, — ответил Виктор.

— Який ти гарний хлопець, Вітенька! — всплеснула руками Ганна. — И прям просто відразу прийшов в гості до хрещеної матері. У селі мені тепер усе обзавидуются.

— Мы просто шли купаться, — решила вставить свое Татьяна.

— Тож річка не втече, — Ганна обеими руками схватила за кисти Виктора и Таню. — По-перше поишьте моих вареников с пасленами.

Второй раз Таню не пришлось приглашать. У нее от голода забурлило в животе. “Надеюсь, хоть тут не руками”, — с надеждой подумала гостья.

— А где крестный? — спросил Виктор.

— Так він з ранку насос ремонтуе, — как барабан затараторила крестная, ведя молодоженов во двор. — Злий як собака на твого батьку. До нього зараз краще не підходити. Хабхабыч зазвичай йому допомагає, а сьогодні не прийшов. Ми не знали, що ви з дружиною приїхали.

Рядом с высокой и широкой ивой стояла газовая плитка. За ней виднелся баллон пропан. Их соединял тонкий резиновый шланг. Белую эмаль газплитки густо покрывали трафаретные отпечатки голубых цветов. Таня не удержалась и пальчиком провела по шероховатому лепестку. Половина цветка осыпалась.

— Так це ж не краска, — рассмеялась тетя Ганна. — Я в известняк дюже синьки намешала, а форму квітка из картошки зробила.

На плите стояли две кастрюли. В той, что побольше варилось мясо. В посудине пониже на слабом огне булькала чистая вода. Крестная первым делом достала из нижней духовки противень, накрытый вафельным полотенцем. Под ним ровными рядами красовались десятки желтоватых с фиолетовыми просветами свежелепленых вареников. Одним махом хозяйка утопила их в кипятке.

В тени ивы стоял большой из грубых неотесанных досок сколоченный стол, покрытый потертой белой кухонной клеенкой. Вся поверхность стола была уложена листьями капусты разных размеров, на которых горками лежали нарезанные дары огорода: та же капуста, картошка, свекла, морковь, стручки зеленой фасоли, хрен, лук, помидоры, укроп и петрушка.

Повариха, как кудесница, по только ей известному рецепту поочередно закидывала в кастрюлю с мясом все эти ингредиенты. Сами листья капусты она руками крошила им вслед. На глазах у Татьяны и Виктора со стола исчезал красочный ковер садового изобилия.

— Приходьте завтра на борщ, — пригласила крестная, суетливо вертясь у плиты, — мы едим його тильки на другый день. Він так смачнише. Що ви стоите, сідайте!

Не успели молодые еще как следует примоститься, как тетя Ганна уже появилась у стола с двумя тарелками вареников, щедро политых сверху сметаной.

— Їжте дітей! — скрестив руки на груди умиленно любовалась она ими…

После такой трапезы Танечке не очень-то и хотелось сразу лезть в воду. Она с явным облегчением сняла босоножки на платформе, присела на берег и с наслаждением опустила ноги в реку. В ту же секунду отпрянула назад, как будто обожгла ступни об поверхность воды.

— Холоднющая! — завизжала от неожиданности молодая женщина.

Виктор рассмеялся.

— Здесь действительно наш поселковый холодильник, — он показал пальцем на стебли прибрежного камыша, то там, то здесь повязанного яркими лоскутками. От них под воду уходили толстые шнуры или просто тюковая проволока: — Сплошь и рядом бьют родники. Сельчане в жару хранят здесь сметану и масло. А если вдруг средь лета скотину зарезать приходится, то мясо тоже под водой держат.

— А что ж тогда твоя мама его на веревках сушит? — с дрожью по всему телу вспомнила Таня про вяленое мясо. — Или лень лишний раз к речке сходить?

— У нас так принято. Это особый способ приготовления мяса, — с некоторой обидой в голосе пояснил Виктор, — можно еще в мешок с мукой положить. Некоторые кладут мясо на газету в печку. Там сухо и между поддувалом и трубой циркулирует сквозняк. Если ты хоть раз попробуешь, будешь потом сама просить.

— А здесь не воруют? — решила сменить тему супруга. — Замки ж на воду не повесишь.

— Раньше не было такого. А сейчас много новых понаехало. Соседи жалуются, что у них стали продукты исчезать.

Купаться молодые пошли дальше, напротив школы. Там был переезд через речку. В самом мелком месте вода едва закрывала коленки. Здесь она успевала прогреться под лучами июльского солнца. Танечка до позднего вечера нежилась в теплой как парное молоко воде Илека.

На следующий день на завтрак был лишь крепкий черный чай со сливками и, благо, каждый мог пить его из своей кисайки.

Таня решила, что это подходящий момент. Она ненадолго скрылась в спальне. Вернулась оттуда, демонстративно неся картонную коробку с надписью “Чайный сервиз”.

— Поздравляем юбиляра! — невестка через нары протянула свекру подарок. Виктор подхватил и передал коробку отцу. — Счастья вам и здоровья!

— Да не надо было зря деньги тратить, — смущенно отмахивался старик, однако принял подарок, поставил сервиз в угол и тут же продолжил пить чай.

“Мог бы и спасибо сказать”, — подумала Таня, поглядывая на изувеченное лицо свекра.

— Сынок, а ты не хочешь нам свой диплом показать? — мать вытерла руки о кухонное полотенце.

— А что на его смотреть? — гордо отмахнулся сын. — Там одни пятерки.

— Нам же интересно! — не унималась Алтын.

Виктор посмотрел на Таню.

— Там, в моей сумочке, — кивнула она в сторону спальни…

— Красный диплом! — с сияющими от радости глазами обеими руками взяла документ Алтын.

— Дай, я тоже хочу посмотреть, — Яков нетерпеливо выхватил его из рук супруги.

Он впился одним глазом в диплом. В какой-то момент Хабхабыч резко выпрямил шею.

— Сынок, так это не твой диплом, — не отводя в сторону глаз, удивленно и как-то настороженно промолвил отец.

— Че ты несешь? — Алтын, улыбаясь, хлопнула краем полотенца супруга по руке. — Нельзя так шутить.

— А здесь черным по белому написано, что настоящий диплом выдан Яковлеву Виктору Яковлевичу. Это кто?

Алтын глянула на сына, потом повернула свой взгляд в сторону мужа. И в тот же момент оба родителя уже вместе недоуменно смотрели сыну в глаза.

— Это мой диплом, — опустил голову Виктор, — мне пришлось фамилию поменять.

— Как это? — мать медленно поднесла полотенце к своим обветренным губам.

— Так было нужно, — холодно ответил сын.

— С немецкой фамилией на работе не будет перспектив роста, — поддержала супруга Таня.

Над нарами повисла тишина. Лишь было слышно, как полуоткрытая входная дверь поскрипывала на ветру.

Яков все еще держал перед лицом открытый диплом сына. Со стороны можно было подумать, что безбородый аксакал в тюбетейке сейчас читает утренний намаз¹⁸. А может быть, он и действительно в этот момент молился? Как кающийся, задумчиво и многозначительно он то и дело кивал.

Нет, отец не был ошарашен этой новостью. Он ее уже предвидел.

— Ну не мог мой сын на конверте спутать отчество с фамилией, — еще тогда был уверен Яков, — это вам ни какая-нибудь запятая.

Он хорошо знал, что многие в те годы меняли свои фамилии. Редко когда для благозвучия. Кто-то пытался отречься таким образом от неблагонадежных членов своей семьи. В основном же из-за желания скрыть свою национальность.

Отец вспомнил сейчас тот случай, свидетелем которого он невольно стал. Алтын собрала тогда сыну студенту гостинцы: вязаные носки, пару новых черных мужских трусов, которые она недавно по знакомству в прок набрала в местном рабкопе, конфеты, сушеный изюм, курт и казы¹⁹. Яков сколотил из фанеры и деревянных штапиков ящик. Приколотил крышку гвоздями и часто слюнявя на губах химический карандаш, на фанерке написал адрес оренбургского общежития. Килограмм десять пришлось тащить на почту.

А там как раз получил бандероль учитель физики аккемирской средней школы.

— Дайте ваш паспорт, — работница почты открыла документ и вслух прочитала: — Алексей Алексеевич Алексеев.

— “ТриА”, — захихикали в толпе. Не только в стенах школы, но и во всем поселке было известно его прозвище.

— Вам бандероль от Гехтенкопф Моисея Абрамовича, — демонстративно громко прочитала фамилию, имя и отчество отправителя почтальонша, — это, чай, ваш батенька?

В очереди уже открыто смеялись, а смущенный преподаватель поспешил покинуть почту. За его спиной перед окошечком почтовых услуг еще долго промывали косточки семьи алексеевских Гехтенкопф.

— Оказывается, яблочко от яблони может о-о-очень далеко упасть, — вытирая слезы смеха, громко заключила работница почты…

— Держи, — отец протянул сыну его диплом, — боюсь себе даже представить, как ты, товарищ Яковлев, в совхозе агрономом работать будешь. У нас ведь трактористы: Оккерт, Блюменшайн, Нюрнберг и Найгебауэр. Они тебя с детства знают как Шмидта.

— Национальность, поди, тоже поменял? — как-то смиренно и тихо спросила Алтын.

— Вы что, не хотите понимать? — то ли с обидой на бестолковых родителей мужа, то ли с оправданием своего поступка встала на защиту молодого мужа Танечка. — Немцем его бы в партию не приняли. А без партбилета в нашей стране ни одной нормальной должности не получить.

Яков не ответил. Он, не вставая, дотянулся рукой до подоконника и порылся в стопке лежащих там бумаг. Достал оттуда республиканскую “Казахстанскую правду” и молча протянул газету невестке.

На первой странице был помещен огромный портрет круглолицего светловолосого мужчины. Передовая статья была посвящена первому секретарю целинного Краснознаменского райкома Компартии Казахстана Брауну Андрею Георгиевичу.

— А вот он не скрывает, что немец, — буркнул при этом Хабхабыч.

Яков, спустившись с нар, долго не мог найти свою вторую резиновую калошу. Ему безумно хотелось быстро покинуть помещение, но как назло все валилось из рук. Нет, свекру было что ответить невестке. И даже целая речь уже вертелась на языке. Обходя проверкой многокилометровые рельсы железнодорожных путей, он в одиночестве часто умозрительно рассуждал на эту тему:

— А немцы, это ведь не только фашисты. Вот стали бы из-за Гитлера менять свои фамилии немецкие композиторы Бах, Бетховен, Мендельсон и Вагнер? А как бы к этому отнеслись Фридрих Энгельс и Клара Цеткин? Фашисты есть в каждой нации. К примеру, итальянский Муссолини, испанский Франко или тот же украинский Бандера. А переселенцы в Америку, истребившие там местных индейцев, а потом как государство первыми сбросившие атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки — это ведь тоже фашисты. И что прикажите нам всем из-за таких уродов теперь свои фамилии и нации менять?

Но детям он не стал сейчас об этом говорить. Наконец-то нашлась закатившаяся под нары вторая калоша. Натянув ее поверх сапожка, Яков спешно покинул мазанку.

— А на свадьбу почему нас не пригласили? — спросила мать, нервно собирая с дастархана кисайки. — Тоже по указанию парткома?

Виктор хотел было что-то сказать, но его опередила супруга.

— Мы, может, и неправильно поступили, но у кого нам было спрашивать совета? — это был шах и мат, как решила сама Таня. — Алтын, вы ведь тоже не стали брать фамилию немецкого военнопленного.

Не ответив, свекровь вышла во двор. Она долго и тщательно мыла чайную посуду возле наполненной водой бочки. Ей было обидно. Но не за себя. Скорее за ее мужчин. За мужа, на котором так нелепо оборвалась фамилия рода. За сына, который опрометчиво и бездумно обошелся с отцом.

Свекровь вернулась на кухню и глядя прямо невестке в глаза с достоинством произнесла:

— Казахские женщины испокон веков не меняют после замужества свои фамилии. Это традиция. Дань благодарности отцу. А не наоборот!

Невестка встала с нар, понимая, что Танечкиного ферзя только что съела Алтынская пешка…

В доме Алтын и Якова обида была редкой гостью. И задерживалась она ненадолго. Вот и в этот раз уже к ужину отец широко улыбался, приглашая молодоженов к дастархану. Танечку свекор усадил возле себя по правую сторону. На пальцах показывал, как надо есть руками.

— Да оставь ее в покое, — потребовала супруга, — им в городе это не пригодится. Я вон ложку Танечке принесла.

— Спасибо, Алтын. Но я попробую поесть рукой. Однажды видела в кино, как узбек ел плов. Он, прежде чем положить щепотку риса в рот, от локтя вверх облизывал сбегающий по руке жир.

Танечка так ярко продемонстрировала эту сцену, что все собравшиеся на нарах вынуждены были смеяться и громко аплодировать.

— Ты расскажи нам, дочка, кто ты, откуда ваша семья, кем ты работаешь? — добродушно спросил Хабхабыч, вытирая на правом глазу слезы смеха. — Мы же ничего не знаем о тебе.

Танечка бойко и со всеми подробностями стала рассказывать про молдавскую деревню Пыржолтень, про гобелен из комнаты бабушки Алины, про то, как их семья, как и тысячи других молдаван, в поисках заработка колесили по всей стране, про съемную комнату в домике одинокой вдовы на окраине Оренбурга, где всего лишь две кровати, а личное пространство Тани — это угол за занавеской.

Сноха лишь упомянула, что после школы пошла работать официанткой. Она не стала рассказывать новым родичам правду о том, как добилась этой должности.

Получив аттестат зрелости, семнадцатилетняя девушка решила, что ей не нужно дальше зубрить науку. Техникум, институт и профессии необходимы, по ее мнению, только для мужчин. Женщине же для жизни все дано природой. Она должна лишь дождаться правильного кормильца семьи. Но Танечка не учла одну мелочь — закона о “тунеядцах” — лицах, уклоняющихся от дарованного Конституцией 1936 года “права на труд”. Ее взяли на работу в ресторан “второго” класса, что в центре Оренбурга. Нет, к столикам посетителей ее, конечно, не сразу допустили. Начинала она карьеру техничкой: мыла полы и туалеты. Затем чистила овощи. Кальцинированная сода посудомойки, а это было повышение по карьерной лестнице, высушила до трещин кожу Таниных рук.

Все изменилось год спустя на юбилее директора ресторана. Зайдя в подсобку хлебнуть из заначки неучтенного солнечного бренди, Николай Васильевич наткнулся там на переодевающуюся полуголую Танечку. Пьяного потянуло к девушке. Таня особо и не сопротивлялась, но поставила свои условия. На следующее утро она получила место официантки…

Недолго царила идиллия семейной жизни двух поколений под одной крышей в саманке Хабхабыча. Татьяна еще не успела полностью разобрать все свои чемоданы, как пришлось их снова упаковывать. Дело в том, что через несколько дней после приезда молодой пары в Аккемир скалолазка Зинка нашла в их спальне торчащий из дамской сумочки диплом агронома. Козы практически всеядны, в их рацион входят: трава, кора деревьев, ветки и листья. Не гнушаются они и животными отходами со стола, будь то рыбные или мясные, а также пробуют на вкус абсолютно несъедобные вещи: окурки, веревки, бумагу и картон. Диплом Виктора коза не съела, но разжевала его до неузнаваемости.

Татьяна сочла это обоснованным поводом, чтобы вернуться в Оренбург, где она планировала не только восстановить документ в деканате института, но и подыскать Виктору подходящее место в самом городе. У них в ресторане давно поговаривали, что у местных властей есть планы построить в городе теплицы, чтобы круглый год обеспечивать горожан свежими овощами.

— Без отличника агронома им не обойтись, — рассуждала Танечка.

Возвращаться в Аккемир она не собиралась. Первая же попутка согласилась подбросить ее до районной станции Кандагач.

Яков смотрел вслед уезжающей невестке и уже четко понимал, что Виктору Яковлевичу никогда не быть главой семьи Яковлевых.

Их сын уже который день ходил понурив голову. Он все же в глубине души надеялся, что жена останется рядом с ним.

— Ну а что Тане здесь делать? — пыталась успокоить сына Алтын. — Где ей здесь работать? В Аккемире никогда не было ресторана.

— Так собираются в следующем году открыть столовую для командировочных, — подал голос полудремавший Яков.

Хабхабыч лежал на нарах под окном, прикрыв лицо развернутой районной газетой.

— Три раза рак на горе свистнет, прежде чем они свое обещание сдержат, — уныло ответила ему супруга.

— Что зря загадывать? — отбросил в сторону многотиражку и присел на нарах отец. — Я бы тебе посоветовал, товарищ Яковлев, не ждать конца отпуска, а идти прям сейчас в контору совхоза. Постепенно привыкай к новой должности. Глядишь, за работой и время быстро пролетит.

***

Молодожены стали жить на две стороны: Оренбург — Аккемир. Начинающий агроном правдами и неправдами старался хотя бы раз в неделю вырваться на почту в райцентр. Благо всего-то двадцать восемь километров от совхоза. За стойками “Междугородние переговоры” и “Денежные переводы” его уже каждый знал лично в лицо.

Так продолжалось почти год. Танечка смогла устроиться работать только на проходную студенческого общежития. Того самого, куда она сама когда-то тайно пробиралась мимо спящих вахтерш. Должность спокойная, но лишь на полставки и за мизерные 45 рублей.

Три месяца тому назад на стройке погиб ее отец. Он пьяным зачем-то полез на сваи многоэтажного здания. Еуджении Сырбу пришлось потратить скромные семейные сбережения и даже продать золотое обручальное кольцо погибшего мужа, чтобы переправить гроб с телом умершего в Пыржолтень. Собрав свои нехитрые пожитки, она купила билет на родину. Благо, свекровь Алина согласилась принять овдовевшую невестку у себя. А молодая Яковлева ехать в молдавское захолустье категорически отказалась. Теперь Тане приходилось самой платить за съемную комнату.

Вместо посещений парикмахерской Танечка опять, как и в свои пятнадцать лет, примостившись за обеденным столиком, мешала касторовое масло с медом и, вооружившись расческой и десятками маленьких и больших невидимок, была вынуждена сама сооружать на макушке копну начесанных волос.

Денег не хватало и на еду. С ее столика на общей c квартиродатчицей кухне давно пропали не только шоколадные конфеты и сервелат, там даже маргарин появлялся теперь не часто.

Она хорошо понимала, что надо срочно искать работу получше. Молодой женщине было ужасно стыдно набирать знакомый номер телефона ресторана. А куда деваться? Искать в городе работу без образования можно. Но мыть полы и туалеты Танечка уже не смогла бы. Да и должность официантки была прибыльней, чем даже зарплата рядового агронома, и сулила не только щедрые чаевые, но и нужные влиятельные связи.

— Здравствуйте, Николай Васильевич, — от переизбытка лести в ее словах трещала мембрана телефонной трубки, — это ваша Танечка…

Конечно же, директор ресторана давно уже ее простил и все позабыл. Воодушевленная Танечка легко и быстро вспорхнула по знакомым ступенькам ресторана. “Разговаривали” в той самой, до боли знакомой подсобке. На прощанье Николай Васильевич пообещал позвонить и уточнить сменный график. Но, видимо, забыл. Неделей позже в приемной директора, куда разъяренная Танечка буквально прорвалась сквозь цепь рук официантов и администратора ресторана, бывшую коллегу на ушко попросили, “чтоб ее ноги здесь больше не было”.

Оставалось смириться, поубавить свои амбиции и поехать жить в обмазанную коровьим пометом землянку одноглазого Хабхабыча. Или же прислушаться к доброму совету директорши паспортного стола и наказать тех, кто с ней так бесцеремонно и нечестно поступил.

Танечкина ножка подперла дверь подъезда элитной многоэтажки, в которой жил директор ресторана.

— Сегодня, Николай Васильевич, вы познакомите меня с вашей супругой, а завтра я представлю вас первому секретарю райкома партии. Геннадию Степановичу есть за что меня отблагодарить. А вам грозит не только потеря партбилета, увольнение с работы, но и десять лет лишения свободы за изнасилование.

Директор ресторана не мог даже предположить, что среди его пусть даже бывших официантов может найтись такая аферистка. Николай Васильевич понимал, что у Танечки нет доказательств и что он всегда может выкрутиться, сказав, что все было по добровольному и обоюдному согласию. Но публичный скандал был ему сейчас совсем не кстати.

— Имею встречное предложение! — заговорщически подмигнула Танечка. — Триста рублей и кресло администратора ресторана.

Договорились на сто двадцать рублей и должность старшей официантки…

Как же ликовало ее сердце, когда полгода позже на очередном сеансе междугородной телесвязи Виктор сообщил ей наиприятнейшую новость: его приметили нужные люди из управления сельского хозяйства облисполкома, он получил должность и жилье в городе Актюбинске.

— Ноги моей больше не будет в твоей долбанной забегаловке, — прокричала на весь ресторан старшая официантка.

Как же ликовал весь персонал: от уборщицы до директора. Ведь за шесть месяцев Танечка умудрилась изрядно испить крови каждому…

Снова собрав свой гардероб, жена новоиспеченного заведующего отделом целинных земель при облисполкоме города Актюбинска купила билет на ближайший поезд.

— Это же не навсегда, — уверенно успокаивала она себя, сидя в купе вагона. В ее голове под высоко начесанными в парикмахерской и подвязанными красной атласной лентой волосами уже созревал новый план. План вывоза семьи Яковлевых в цивилизованное общество. Не важно куда: Москва, Ленинград или даже Воронеж. Главное — из азиатской части страны. Она и не догадывалась тогда, что подходящий случай подвернется лишь через много-много лет.

***

Актюбинск на казахском языке зовется Актобе — город на белом холме. Звучит очень поэтично. Есть даже красивая легенда происхождения этого поселения.

Когда-то в древности жил в Мугалжарской степи Казахстана могучий и удалой воин-батыр Карасай. Он слыл защитником своего народа. Никому не удавалось победить его в тесной схватке. Но однажды враги хитростью заманили батыра в засаду и жестоко его убили. Долго не разрешали предавать земле воина. Но простой люд под прикрытием безлунной ночи тайком захоронил останки павшего батыра и засыпал его прах огромным белым холмом из подручного, так часто встречающегося в этих местах известняка.

И возвышается с тех пор над степью как свидетель былых времен белый холм захоронения батыра Карасая.

Полчища последующих захватчиков, проходя мимо или останавливаясь на перевал в узкой низине этих мест, пугались и бежали прочь от громкого и угрожающего звона и свиста невидимых сабель и раскаленных стрел. А местных жителей или остановившихся на ночлег кочевников этот звуковой сигнал предупреждал о приближающихся врагах или опасности.

Кстати, задолго до официального письменного наименования этих народов казахами, население этих степей с гордостью себя величали карасайцами — потомками батыра Карасая…

Многих приезжих озадачивали совсем не казахские, очень своеобразные названия районов города Актюбинск: Курмыш, Татарская слобода, Оторвановка. Удивляли и не казахские названия улиц: Гарнизонная, Крепостная, Оренбургская, Георгиевская.

Видимо, кому-то из давних градоначальников хотелось хотя бы за счет названий придать городу величественный образ.

Прожив четырнадцать лет в Актюбинске, семья Яковлевых все больше и больше убеждалась в том, что в реальности город не имеет ничего общего с его красивыми названиями.

В 90-м году город на белом холме с высоты птичьего полета больше напоминал контуры спины верблюда с двумя неравными серыми горбами.

Первый, что побольше, был Сталинский Жилгородок при металлургической промзоне, представляющей из себя кучу построенных из силикатных посеревших со временем кирпичей пятиэтажек хрущевских времен.

И второй — старый город. Его трудно описать или с чем-то сравнить. Здесь не было ни стиля, ни идеи, ни логики. Оно и понятно — этой части города было уже более чем 120 лет и строили ее далеко не лучшие, если вообще, архитекторы и опять-таки из того же самого дешевого серого силиката: смеси песка и извести. Главной достопримечательностью этой части Актюбинска был базар. Конечно, не великий Бухарский или Самаркандский, но колоритный азиатский базар. Здесь в любое время года Танечка могла купить, как она считала, эталон рая на земле — свежий виноград.

Узбек, держа напротив солнца увесистую гроздь “дамских пальчиков”, внимательно осмотрел каждую ягодку. Удалил пару вялых и местами потемневших виноградин.

— Татьян Юрьинна, — коверкая имя Татьяны, широко улыбался продавец базара, сияя золотыми зубами, — почему один берешь? Ей одному будет скучно. Давай еще две бери. Потом не будет.

— Умеешь ты уговаривать, — подмигнула Татьяна молодому мужчине и укоризненно помахала указательным пальцем, — скажи, Бахтиер, что-то я не вижу Эммочку с ее копченым салом и колбасой. Не приболела ли случайно?

— Нету больше нашей Эммочки, — продавец снял свободной рукой с головы тюбетейку.

— О господи! — Таня испуганно прикрыла рот.

— Да здравствует господина Эмма! — визгливо выкрикнул Бахтиер. Лучи солнца вновь отразились в позолоте его улыбки: — В Германие она теперя. Весь их аул уехала.

— Фу ты, — схватилась женщина за грудь, — да чтоб тебя шайтан²⁰ забрал! Напугал ты меня.

— Зачем шайтан? Я тебе хороший скидка сделаю. Так что, берешь три?

— Заворачивай, — Таня одобрительно махнула рукой и достала из поясной сумки аккуратно сложенный полиэтиленовый пакет с рисунком.

— Татьян Юрьинна, возьмите еще кураги и изюма?

Она кивнула. Благо, жена начальника отдела развития сельскохозяйственных территорий Актюбинской области могла себе это позволить.

Татьяна слегка поправила красивую беретку. На ней был такого же цвета широкий белый свитер из ангорской шерсти с воротником в форме хомута и широкоплечая черная кожаная с енотовым мехом куртка. Плотно облегающие джинсы-дудочки из вареного денима плавно сливались с голенищами кожаных сапожек на каблуке-рюмочке.

— Здравствуйте, Татьяна Юрьевна, — приветствовали ее с соседней лавки базара.

Ей было всего-то 36 лет, поэтому эти уважительные слова приветствия как рижский бальзам поливали душу и сердце Танечки. Жизнь, считай, удалась! В городе Актюбинске к ней обращались исключительно по имени и отчеству.

Как и договаривались, Виктор на служебном автомобиле уже ждал супругу у центрального входа базара.

— Привет, — чмокнул он Танечку в покрасневшую на морозе щечку, — всем отоварилась?

— Представляешь, Эмма свалила в Германию. Ума не приложу, где мне теперь на день работника сельского хозяйства копченое сало и колбасы взять.

— Нашла чему удивляться! В городе троллейбусы уже месяц не ходят. Депо и мастерские закрыты. Работать некому. Тоже все свалили в Германию. Немцам, видимо, сейчас стало проще оформить бумаги на выезд.

— И что мне теперь делать? — вслух рассуждала Таня о своем. — Чем, прикажешь твой отдел угощать? Опять поди человек двадцать к нам припрутся. А у меня после седьмого ноября в холодильнике шаром покати.

— Давай съездим в Аккемир, там наверняка кто-нибудь коптит. Мне машину на все выходные дали.

Виктор не стал рассказывать супруге про неприятности на работе. Давно поговаривали, а сегодня на утренней планерке это подтвердили официально. Отдел развития сельскохозяйственных территорий, а значит, и должность его руководителя попали под сокращение. Виктору Яковлевичу предложили понижение — должность рядового сотрудника отдела земледелия или “вот те бог, а вон порог”. Столько лет потратить на свою карьеру и все впустую!

— Время такое! — обреченно развел руками начальник управления. — Бери, что еще есть. Сам знаешь, на госслужбе место пусто не бывает.

— Мне надо подумать.

Виктор был действительно не готов к такому повороту дел. Ну ладно, сократили бы штат отдела — пришлось бы сверхурочные отрабатывать. Наихудший вариант — могли бы ему урезать льготы и зарплату. От них он давно не зависел, научился сам себя обеспечивать. Но ему ведь теперь придется поменять кабинет начальника влиятельного отдела на столик в общем бюро! А это уже унизительно.

От густого поля смолистых развевающихся волос молодого агронома за годы работы в управлении сельского хозяйства осталась лишь поредевшая и посеревшая от седины бороздка с плешиной на макушке. Бессонные многодневные, а то и недельные поездки по самым отдаленным уголкам области, да еще по бездорожью и при температуре за тридцать пять, обязательные частые застолья с директорами совхозов, начальниками ремонтных мастерских и завскладами сказались на здоровье и внешнем виде Виктора Яковлевича.

— Так ты, Виктор, долго-то не думай. В понедельник жду твоего положительного ответа.

Амортизаторы нового автомобиля областного начальства с трудом демпфировали удары от ям раздолбанной дороги. Машину то и дело заносило на обледеневших участках.

— Господи, столько лет здесь живем, а дорогу ни разу не ремонтировали, — возмущалась Татьяна и мысленно представила, что их еще ожидает за 80 километров предстоящего пути…

У аккемирского железнодорожного переезда сегодня было необычно людно. На подъезде даже скопилась длинная очередь машин, в начале которой у обочины дороги были припаркованы грузовик и два мотоцикла, рядом с которыми стояло несколько оседланных лошадей. Проезжую часть блокировали четверо мужчин, одетые во все черное.

— Там что авария? — заволновалась Таня. — Не удивительно, носятся как угорелые.

— Да нет, — насторожился супруг, — это, видимо, братья Исины мзду за проезд собирают.

— Мзду? За проезд? Вить, ты че несешь? У нас что?.. Америка? Дороги платными стали? Это кто вообще такие? — Таня буквально засыпала Виктора вопросами.

— Ты сиди тихо и не вздумай сейчас что лишнее ляпнуть, — предупредил ее супруг, — я с ними на казахском поговорю; глядишь, по-хорошему разойдемся.

Таня лично видела, как из впереди стоящего автомобиля молодчикам передали деньги.

А их машину почему-то пропустили просто так. Тане даже показалось, что один из мужчин правой рукой как бы показал: “добро пожаловать”.

— Как я не догадался! — облегченно вздохнул Виктор. — Мы же на служебной машине. Они оказывается еще побаиваются областное начальство.

Таня обернулась и еще раз с удивлением посмотрела на оставшихся позади молодчиков.

— А разве в Аккемире есть семья с фамилией Исины? Я никогда ее не слышала.

— Нет, это придуманное название, — пояснил Виктор…

Советский Аккемир был очень многонационален. Ну разве что настоящий чукча здесь не жил, хотя одна семья переселенцев с Чукотки имелась. Проблем национального характера как таковых не было. Порой сельские сорванцы устраивали драки, разделившись на два лагеря — казахи против остальных. Что при этом делили и за что дрались, никто не знал.

Ну или в магазине были случаи, когда у продавщиц-казашек весь дефицит из-под прилавка доставался исключительно казахам. Русские, украинцы, молдаване, чеченцы возмущались и даже жаловались местным властям. Но раз нет доказательств, то и наказывать не за что.

А вот кого не любили точно и все вместе, так это корейцев. Считали, что они вообще не советские какие-то: носили импортные джинсы, солнечные очки и электронные часы. А еще они… ели собак. По крайней мере каждую пропавшую псину списывали на них…

Никто не мог даже предположить, что эти национальные неурядицы вместо того, чтобы со временем навсегда исчезнуть, раствориться в созидательном строительстве общего социалистического интернационального общества, вдруг превратятся в открытый разгул национализма.

С середины 80-х взрослые парни трех многодетных казахских семей Аккемира объединились и решили по-своему управлять поселком: мимо закона, без участкового милиционера и власти сельсовета. Сотрудники этих учреждений даже на работу перестали выходить. А зачем? Противостоять беспределу они не могли, а жаловаться стало некуда — в райцентре царил подобный местечковый разгул.

Они называли себя “ИСИ”, по аббревиатуре заглавных букв трех фамилий. Односельчане же прозвали их “братья Исины”. Молодчики запугали всех аккемирчан: отбирали у них все, что хотели, заставляли и стар и млад работать лично на них, а несогласных просто избивали.

Особенно пострадали выезжающие в Германию немцы. Зачастую чуть ли не под угрозой смерти им приходилось отдавать бандитам свои сбережения, нажитое добро и даже дома. Да и остальное, не казахское население Аккемира страдало. Насиловали девушек. Вымогали деньги у парней. Известны даже случаи, когда несколько подростков наложили на себя руки, не выдержав притеснений.

Досталось от братьев Исинов и самим казахам. Но это уже позже, когда аул почти опустел от не казахов…

— С ума сойти, — горестно вздохнула Татьяна, — куда мир катится?

Автомобиль областного начальства подъехал к высокому под шиферной крышей белому кирпичному дому Хабхабыча. Рядом ютились маленькие юрта и мазаный сарай.

— Ты же говорил, что высоким забором двор огородили, — толкнула Виктора в плечо супруга.

— Так только со стороны вокзала и поселка. А с задней стороны бате, видишь ли, нужен открытый вид на Илек.

— Да уж, ему никогда не угодишь.

Родители были искренне рады неожиданному приезду детей. Отец Яков даже засобирался сбегать за водочкой в магазин.

— Да спрячьте вы свои пенсионные гроши, — невестка остановила Алтын, которая было протянула супругу мятые рубли, — я сама схожу. Куплю что понормальнее, а не эту вашу дешевую бормотуху.

Таня вообще любила магазины. Но сейчас ее больше всего радовала возможность сбежать из дома Хабхабыча. Она просто хотела улизнуть от кухонной стряпни, которыми свекровь ее обязательно бы загрузила.

Местный продуктовый магазин в этот час принадлежал ей одной. Продавщица в цветастом халате и в белом пушистом платке из ангорской шерсти лениво листала газету. Зоркие глазки Татьяны сразу заметили иностранный шрифт.

— Вы немка? — догадалась, но любопытства ради все же спросила Таня.

— Ну и что? — не поднимая глаз от газеты ответила кассирша.

— Я невестка Шмидта. Знаешь, которого у вас тут называют Хабхабыч?

— Так тебя в поселке уже все заочно знают, — женщина через прилавок протянула руку, — я Ида. Моя мама учительница немецкого языка в здешней школе. А с твоим мужем Витей мы в классе за одной партой сидели.

— Татьяна. — хотела было добавить отчество, но вовремя передумала городская гостья. — Немецкая газета твоей маме по работе положена?

— Да нет. Тут к одной сын в отпуск приехал, московский журналист. Уговаривает, чтобы мы подписку на нее оформили. Кстати, сегодня собирает в клубе односельчан. Будет нам про партию советских немцев рассказывать.

— А что, есть такая?

— Че только не придумают, — отмахнулась Ида, — ты то зачем пришла?

— Дай хорошего портвейна.

— У нас только один сорт.

— А кто у вас в поселке продает копченое сало и колбасу?

— Старик Ляйбрант, — продавщица замерла на миг в раздумье и уже полушепотом продолжила, — но они в этом году точно не коптили. Собираются в Германию. Еще в сентябре весь скот продали.

— Вот те немец-перец-колбаса! — выпалила Татьяна. — Не везет же мне в этом году с закуской.

На прощание она протянула Иде свою ладошку в кожаных перчатках на меху, но вместо “до свидания” неожиданно спросила:

— А когда собрание?

— Вон, там, — Ида показала на вход, — в объявлении все написано.

На выкрашенных в синий цвет дверях на четырех кнопках был приколот яркий плакат:

— Новая жизнь, “Neues Leben” — 10 ноября 1990 года, в 15.00 в Доме культуры состоится выступление корреспондента центральной газеты немцев СССР. Приглашаем всех желающих.

— Пойдешь? — спросила Таня Иду.

— Делать мне больше нечего?! Ладно бы в воскресенье, а то в субботу, в банный день решил собрание устроить.

— Да и позже вечером было бы больше смысла, — согласилась Таня с Идой.

— Нее, не разрешили бы. После шести в клубе фильмы крутят.

Таня вернулась в дом свекра, когда Алтын уже приготовила куырдак и накрыла стол.

— Какое нежное и вкусное мясо получилось, — облизывала пальчики невестка, — такое даже жевать не надо. Само тает во рту.

— Это прошлогоднее. Я его в морозилке выдерживаю. Там оно лучше старится.

— А вяленого не осталось?

— Нет. Давно не делала.

— Жаль, у нас скоро большое застолье намечается.

— Витя говорит, что ты колбасу ищешь. Могу дать хорошую казы…

Не успели еще допить портвейн, а Таня собралась уходить.

— Вить, у тебя есть ненужный блокнот или тетрадка? И авторучку дай мне. Только не спрашивай зачем. Вернусь к ужину.

До двухэтажного Дома культуры Аккемира было рукой подать. Неказистое сооружение из сероватого кирпича смотрелось убого. Разношерстным материалом: горбылем, штакетником и различных размеров и форм ДСП — были залатаны дыры выбитых стекол больших окон. Клуб, по привычке продолжали его называть поселковые, окружали низкорослые, поздней осенью уже голые посадки карагача. Бардовой ржавчиной окрасило время стоящий у входа конусообразный голубой памятник с красной звездой на верхушке павшим односельчанам.

Обшарпанные и погнутые двери здания были заперты на большой висячий замок. Под ржавым навесом стояла группа женщин. Среди них Таня узнала Иду. Поздоровавшись со всеми, она подошла и удивленно произнесла:

— Ты же не хотела приходить.

— Так мама побоялась одна идти.

Перед входом стоял молодой мужчина. Лет так двадцати пяти. В строгом длинном черном пальто, в норковой шапке и клетчатом мохеровом шарфе, он нетерпеливо посматривал по сторонам.

— Клуб нам не откроют, — как-то уверенно и громко заявила пухленькая девушка, — ты начинай уже свое собрание, а то мы здесь зря мерзнем.

— Ты права, Вера, — московский корреспондент достал из внутреннего кармана пальто свернутую в трубку газету, — странно, в сельском совете мне официально разрешили провести встречу с немцами Аккемира. Но соседи потом видели, как председательша собственноручно срывала мои плакаты.

— Казахам или русским сейчас бы здесь красную дорожку постелили, — с обидой сказала одна из женщин, — а немцев можно как баранов на морозе подержать.

— Мы сами в этом виноваты, — подала голос мама Иды, — неорганизованные, прячемся в своих землянках. Глянь, сколько нас тут собралось. На пальцах можно пересчитать. А вот если казахи кинут клич, сразу вся степь поднимется.

— Давайте не будем перебивать москвича, — распорядилась Татьяна.

Все недоуменно посмотрели на невестку Хабхабыча. Хотя она и появлялась в поселке редко, но своенравную жену бывшего агронома здесь знали все.

— Циммерманн, ты че от нас хотел-то? — спросила, поеживаясь, Ида.

— Так тоже призываю, чтобы объединялись. У нас есть люди, которые не побоялись сразу же после войны обратиться к самому Сталину с просьбой восстановить республику немцев Поволжья. Уже тогда зародились ячейки общества “Возрождение”. Сегодня мы зарегистрированы почти в каждой области. В Москве планируется всесоюзный съезд советских немцев. Поддержите и вы нас! Подписывайтесь на немецкие газеты, вступайте в общество “Wiedergeburt”.

— Газеты, это хорошо, — поддержала учительница немецкого языка.

— Да брось ты, мам! — тяжело вздохнула Ида. — Бумагой былую смелость уже не воскресить. Ты, Циммерманн, зря сюда приехал.

— А как можно выехать в Германию? — неожиданно прервала рассуждения Танечка.

Толпа оцепенела. Все разом замолчали. Десятки глаз сверлили женщину в белом модном берете. На лицах собравшихся застыл легкий испуг. Как будто сейчас о чем-то запретном спросили.

— У нас на людях про это не говорят, — шепнула Ида.

— Почему? — громко недоумевала Таня. — Что я такого запретного спросила?

— Братья Исины узнают, враз и дом, и скотину у твоего Хабхабыча отберут. Не посмотрят, что его сын в обкоме работает, — процедила сквозь зубы женщина в кроличьей шубе и, развернувшись, быстро ушла.

— Да хватит страх тут наводить! — вновь подала голос румяная Вера. — Здесь же все свои и у каждого, я знаю, только это и на уме. Ёся, что конкретно надо для выезда за бугор?

Группа тесным кольцом окружила московского агитатора. Журналист терпеливо объяснял, где можно достать немецкие бланки и как потом заполнить это тридцатипятистраничное заявление, какие документы необходимо будет приложить, где получить визу, как поменять деньги и оформить билеты на самолет.

— И все же наше общество призывает вас остаться жить здесь и добиваться восстановления немецкой республики.

— Поздно, — махнула рукой учительница немецкого языка, — у нас половина родных уже в Германии.

— Вы, как хотите, а мне домой пора, — попрощалась Вера.

За ней дружно последовали остальные. Московский агитатор с сожалением смотрел вслед уходящим сельчанам. Оглянувшись на опустевшие ступеньки Дома культуры, Таня радушно подхватила журналиста под руку. Никто это не увидел, но в темноте обессвеченных улиц Аккемира ее глаза уже светились лучами неоновых огней реклам европейских метрополий. Скорее всего это была столица Германии. О Берлин!..

— Мы тоже немцы, — представилась она, — мой свекор военнопленный. Как вы думаете, это помешает нам оформить бумаги для выезда в Германию?

— Напротив! Вам повезло. Я уже моей бабушке Амалии объяснял. Хабхабыч — немецкий военнопленный, а значит, все еще подданный Германии. Вам нужно только об этом сообщить в немецкое посольство.

— А я совсем не знаю языка, — сокрушалась Таня.

— У вас в Актюбинске общество “Возрождение” организует курсы немецкого языка.

— А что мне нужно сделать, чтобы на газету подписаться?..

В понедельник Виктор согласился на должность рядового сотрудника отдела земледелия.

— Кабинет вам придется сразу освободить, — распорядилась секретарша начальника управления, выхватывая из рук Виктора подписанный им листок договора о трудоустройстве, — сегодня здесь начнут делать ремонт.

Виктор остался на какой-то момент один в кабинете. Перед ним треугольным шалашиком высился настольный перекидной календарь. На ноябрьской страничке на тринадцатом квадратике была запись из трех букв — ПАЭ. В этот день была запланирована проверка Аккемирского элеватора. Эта и остальные записи и планы теперь уже были бессмысленны. Бывший начальник отдела со злостью схватил со стола календарь и начал его рвать. Плотная бумага с трудом, но поддалась. А вот проволочная металлическая пружина нет. Виктор швырнул полуразорванный численник в мусорное ведро. Ему отныне будет нечего по работе планировать. Им теперь станут управлять другие.

У дверей послышалась возня и шум дрели. Рядом с дверью кабинета технический персонал уже менял табличку отдела развития сельскохозяйственных территорий на «отдел земледелия». Вместо фамилии Яковлев на новой табличке теперь уже красовалось имя его бывшего заместителя — Сагына Жупалаева.

— Подсидел, пройдоха, — со злостью сплюнул Виктор.

На день работников сельского хозяйства к ним в гости никто не пришел. Весь отдел земледелия гулял на вечеринке у нового начальника. Яковлевых туда не пригласили.

В этот вечер они сидели на кухне, и Виктор подробно рассказывал супруге о печальном исходе его многолетней карьеры.

***

Новый год они тоже впервые встретили лишь вдвоем. Как и последующие праздники. Приближался май. На работе и в переполненных маршрутках всерьез поговаривали о том, что демонстрацию солидарности и парад Победы хотят вообще отменить.

Вернувшись с работы усталым и голодным, Виктор к своему величайшему удивлению застал Танечку, сидящей на диване с книгой. Он даже перекрестился, когда разглядел, что это был учебник. Курс немецкого языка.

— Вот те здрасьте! — он демонстративно потрогал лоб супруги. — Вроде нормальная. Зачем это тебе?

— Хочу понимать, что в немецких газетах пишут.

— В каких?

— Я выписала московскую “Neues Leben” и алма-атинскую “Freundschaft”, — не отрывая глаз от учебника промолвила Татьяна.

— Зачем? — еще больше удивился Виктор.

— Чтоб не выглядеть дурочкой на собраниях нашей партии.

— Какой партии? — Виктор медленно присел на стул. Слова Танечки загнали его в тупик.

— Всесоюзной партии советских немцев.

— Ты что, вступила в общество “Возрождение”?

Таня кивнула и, поднявшись, вышла в кухню. Вернулась с тарелкой супа.

— Извини, вчерашний. Меня сегодня весь день не было дома. Кстати, и тебе надо оформить членский билет. Взносы у них как у комсомольцев — копейки.

Виктор сидел и играл ложкой с картошиной в тарелке. Он, кажется, позабыл, что ему очень хотелось есть. Татьяна села напротив и с помощью словаря пыталась перевести какую-то газетную статью. По напряженным морщинам лба супруги можно было понять, что это не просто обыденное времяпрепровождение типа разгадывание кроссворда.

— И что говорят на ваших собраниях?

— Хорошего мало. Сам же видишь, Казахстан переделывают под казахов.

— Имеют право, это их исконная земля.

— Да! А нам куда прикажете податься?

Виктор все же стал есть суп. Ему действительно нечего было ответить супруге. Этот вопрос уже давно и постоянно вертелся в его голове.

— Возьмешь у родителей свое настоящее свидетельство о рождении, пойдешь и восстановишь национальность и фамилию, — сказала вдруг Таня, делая себе пометки в блокноте.

— Чего это вдруг? У тебя действительно все с головой в порядке?

— Твой отец настоящий немец, и нам будет легко свалить в Германию.

— Меня сегодня вызывал Жупалаев, — отбросил ложку Виктор. Перед его глазами всплыла ухмыляющаяся рожа бывшего заместителя, а теперь непосредственного начальника, — к началу лета мы обязаны освободить эту квартиру.

— Как? Куда? — Таня даже вскочила из-за стола.

— Ума не приложу, — понурил голову муж.

— Вот! — подбежала к нему супруга. Широко растопырив локти, упираясь ладонями в бока, она нагнулась над Виктором: — Нас теперь точно здесь уже ничто не держит.

С Таней или без, но Виктор стал почти каждые выходные наведываться к родителям. На поезде. Простому работнику отдела служебный автомобиль был не положен.

— Ты че слепой? — покраснев от негодования, как маятник махала рукой перед глазами Виктора его мать. — Я казашка. Какая там шайтан Германия? Мне на семейном кладбище в Шубар-Кудуке уже и место рядом с твоей нагашы аже²¹ приготовлено. Не поеду я на чужбину и больше меня об этом не спрашивай.

К удивлению сына отец тоже был категорически против эмиграции.

— Батя, у тебя же там поди еще родные есть. Неужели ты не хочешь вернуться на родину?

У Якова были весомые аргументы против переселения в Германию. Но он хорошо понимал, что сейчас не время и сын еще не готов к этой правде. Поэтому Хабхабыч лишь отнекивался и ссылался на то, что хорошо или плохо, но он уже привык к жизни в Казахстане, имел свой дом, небольшой огород и пару коров.

***

Наступающий 1992 год Виктор и Татьяна снова встретили вдвоем. Но впервые как семья Шмидт. На праздничном столе стопкой лежали новые паспорта.

В зимней спячке под метровым январским снегом сейчас дремали уставшие от прошлогоднего посева и жатвы целинные поля. Виктор без проблем оформил на месяц отпуск и объявился в Аккемире уже среди недели.

С хмурым и задумчивым лицом он попросил отца поговорить с глазу на глаз.

— У нас в семье секретов друг от друга нет, — не поворачиваясь, грубо бросил Хабхабыч.

Яков сидел лицом к окну за большим столом посреди просторного зала. Он пил чай из кисайки и читал газету.

Алтын молча поднялась со стула и как вдоль пустого места прошла мимо своего ребенка в кухню.

Виктор схватил одной рукой освободившийся мамин стул и подсел ближе к отцу.

— Германия объединилась, — сообщил он полушепотом.

— Два года назад, — подсказал отец, — каждый малец в поселке об этом поди знает.

— Дай договорить, батя! — повысил голос Виктор. — Восточные гэдээровцы поперли сейчас в западную часть Германии. Там теперь уж точно скоро не до советских немцев будет. Нам надо поторопиться с выездом. Пока не поздно.

— Нет! Мы с тобой по этому поводу уже много раз говорили.

— Ну что ты за человек такой! — со злостью хлопнул рукой по столу Виктор. — Сам всю жизнь бесправным прожил, хочешь, чтобы мы твою судьбу повторили? Нет будущего у нас в этой стране! Здесь не только жить, скоро выжить станет невозможно. Половина Аккемира уже уехала в Германию, только мы все еще ждем у моря погоды.

— Здесь твоя Родина.

— Оставь ты к черту свои патриотические лозунги. Поезжай-ка лучше в Актобе, полюбуйся сам на современные призывы. Вчера плакат вывесили: “Русские вон из Казахстана! Немцы оставайтесь — нам нужны рабы!”

— Это брехня! — вскочил старик. Его тюбетейка слегка коснулась абажура висящей над столом лампы.

— Я лично видел.

— Какие-то недоумки пытаются нас поссорить. Я сорок лет хабе с казахами душа в душу здесь прожил.

— Ты не одноглазый, батя, ты полностью слепой, — с досадой смотрел сын на отца, — вы ведь мне даже обрезание сделали. И что? На моем кресле начальника отдела сидит теперь настоящий казах. Этот балабан кроме арака и бешбармака на казахском ничего не знает. Зато у него правильный разрез глаз. А мне столик в углу дали и зарплату уже полгода не платят. Теперь даже и квартиру отобрали.

— Как?

— Вот так! Сказали освободите. Для руководства понадобилась. А ты говоришь недоумки.

— А где вы с Таней теперь живете?

— Нашу квартиру дали Курманиязову. Он тоже из аккемирских. Ему вроде как не к спеху, разрешил нам еще пожить.

— Есть же хорошие люди, — отец положил руку на правое плечо Виктора, — нельзя всех мерить под одну гребенку. Мне лично казахи хабен по жизни больше помогли, чем все русские и немцы вместе взятые. Покойный Шукенов знал же, что я военнопленный, но не побрезговал, не постеснялся свою дочь мне в жены отдать.

— Да они в степи от одиночества и с волками не прочь породниться были, не говоря уже о немецкой овчарке.

— Halt deine Klappe²²! — гневно потребовал отец и резко убрал свою руку от сына: — Ты что, меня хаб за собаку считаешь?

— Нет, — тоже прокричал, вскакивая со стула Виктор, — я хочу, батя, чтобы ты наконец-то понял: пока мы преданно молчим, нас здесь не трогают, а попробуй повысить голос — прибьют как собаку. Русские, украинцы, греки и евреи уже бегут из Казахстана. Нам, немцам, сам Бог велел!

— А какой ты к черту немец? — сквозь зубы прошипел старик. — Товарищ Яковлев! Хаст забыл, что у тебя в паспорте «русский» записано?

— Я снова Шмидт. Мы с Таней поменяли документы.

— Когда? — медленно присел на край стула Яков. — Разве так можно?

— У нас получилось.

Виктор рассказал отцу всю историю многомесячных мытарств по кабинетам бюрократии. Он не стал скрывать, что на взятки и подарки сотрудникам паспортного стола Оренбурга и ОВИРА Актюбинска ушли все его импортные костюмы, кожаные сапожки, норковые шуба и шапка Татьяны. Даже сервант и телевизор пришлось продать.

— Зато быстро управились. У нас у всех теперь имеются заграничные паспорта. Маме мы фамилию тоже на Шмидт поменяли. Ей так будет проще в Германии. Осталось только съездить в немецкое посольство…

Хабхабыч еще долго сидел неподвижно за столом. Он давно и лишь в пол-уха слушал то, о чем рассказывал его сын и как попросил отца еще раз хорошо подумать. Старик явно упустил тот момент, когда и как Виктор ушел, отправившись в клуб проведать одноклассников. Он, кажется, даже не заметил, как супруга взяла из его рук пиалу с недопитым остывшим чаем.

Несомненно, Яков очень обрадовался, что его сын снова носит отцовскую фамилию и не стесняется быть немцем. Вот если можно было бы вернуться на семнадцать лет назад, он бы сказал тогда молодой, с высоконачесанной прической невестке, что она еще пожалеет о том, что записала супруга русским. Хотя и так уже видно, что она одумалась, сама учит немецкий язык и пишется теперь Шмидт. Свекор вспомнил сейчас, как Таня недавно договорилась до того, что если бы немцы выиграли войну, то весь СССР сейчас бы пил вкусное баварское пиво. Яков тогда наорал на сноху. Он никогда не воспринимал шутки про войну.

— Да ладно, кто старое помянет, тому глаз вон! — подумал Яков и с улыбкой дотронулся до шрама на левой стороне лица.

Лишь только маленькая частичка его сердца была заполнена сейчас чувствами отцовского и национального эго. По большому счету ему было не до радости. И не только от того, что рассказал ему сегодня Виктор, не от того, что писалось в газетах и показывалось по телевизору. Последние годы сильно изменили жизнь и людей степного Аккемира. Очень многие из старожил уехали. В их домах теперь жили оралманы — казахские переселенцы из узбекской Каракалпакии. Не самый дружелюбный народ. Они при встрече на улице даже не всегда отвечали на приветствие. Яков и Алтын по жизни крайне редко выходили на люди или в гости. Но сейчас даже им стало как-то пусто в Аккемире. Отец в этот момент полностью согласился с Виктором — жить, как раньше, здесь будет уже невозможно.

— Жаке, убирай свои газеты, — Алтын стояла у стола с тарелками дымящегося паром куырдака.

— А, это в самый раз! — старик потер от удовольствия руки. — Но вам, госпожа Шмидт, теперь придется научиться готовить штрудли.

— Да что угодно, — Алтын протянула мужу ложку, — я все смогу. Только че ты меня вдруг решил перекрестить? Забыл, что ли, что я Шукенова?

— А вот и нет, — ухмыльнулся Яков и поведал супруге последние новости.

Мясо с картошкой в тарелках давно остыли, а родители говорили и говорили. В их доме никогда до сих пор не обсуждалось столько событий сразу.

— Дети могут к нам переехать, — предложила было Алтын, — но совхоз же практически развалился. Работать в поселке совсем негде.

— Таня и Виктор никогда не согласятся, — резюмировал Яков, — им теперь только Германию подавай.

Так и не поевши, пошли спать…

В полночь у привокзального дома появились молодчики. На мотоциклах. Некоторые на лошадях. Палили из ружей в небо.

Напуганная Алтын спешила включить в каждой комнате свет.

— Они не посмеют нас здесь тронуть, — она умоляла Якова не выходить во двор.

Грабители забрались во двор со стороны мусульманского кладбища. Вывели из сарая коров и овец. Погнали скот в сторону реки Илек.

Исчезли так же внезапно, как и появились. На прощанье подожгли юрту. Утопая в снегу, прыгали и неистово кудахтали перепуганные ярким пламенем полуслепые куры.

Через дорогу спешила на помощь с двумя ведрами, полными водой, соседка Амалия. Со стороны вокзала с огнетушителем в руках бежал новый начальник станции, на ходу крича:

— Я многих из них запомнил. Если надо, могу на допросе показать.

— Это были братья Исина, — от волнения задыхалась старая соседка.

— Рахмет, корши²³! — Яков остановил начальника станции. — Пожалей казенный инструмент. Тут уже ничего не спасти.

У дома Хабхабыча остановился УАЗик участкового.

— Немыс ага, ваш сын пару часов назад устроил драку в клубе. Материл и обзывал казахов узкоглазыми. Я запер его пока в комнате вытрезвителя. Потом разбираться будем.

— А че не спрашиваешь про пожар? — раздраженно поинтересовалась Алтын. — У нас ведь и скот украли. Когда уже Исиных на место поставите? Когда с ними разбираться начнете?

Участковый молча прошел во двор дома, делая вид, что рассматривает последствия ночного грабежа.

— Земляки нам этого никогда не простят, — как-то обреченно снял с головы белую тюбетейку Хабхабыч…

На чистом зимнем небосводе загоралась заря. День обещал быть солнечным.

По улице, ведущей к зданию вокзала Аккемир, шел одинокий, покачивающийся в разные стороны мужчина.

— Не ругай его, — попросила Алтын, сидя рядом с супругом на скамье у нового высокого забора отчего дома. — Поздно перевоспитывать.

Виктор подошел и молча сел рядом с матерью. От него несло перегаром. Правый глаз затек синевой от ушиба. Губа была разбита. Белый ворот полушубка бесчисленным бисером покрывали брызги крови. Сердце матери сжималось от боли. Но она не подавала виду.

— В три часа дня из Кандагача отходит московский скорый поезд, — нарушил молчание отец, — к сожалению, хабен только дорогие билеты в купейном вагоне.

— Ты, значит, согласен?! — спросил или воскликнул, вскакивая с места сын.

— Я сам говорил с диспетчером. Плацкартных мест нет.

— Да я не про билеты. Я имел в виду выезд в Германию!

— Пойдем на трассу, — не счел нужным отвечать на заданный ему вопрос глава семьи, — на попутке доберемся до Кандагача.

— Хорошо! — послушно кивнул головой сын.

Он чмокнул в щеку даже не пошевелившуюся мать и поспешил открыть перед отцом калитку. В тот же момент замер как вкопанный на входе. На белых силикатных кирпичах дома во всю стену сажей был нанесен фашистский крест. В тот же момент до него дошел острый запах гари. Юрта сгорела до основания.

— Кто это сделал? — кровь негодования прильнула к лицу Виктора.

— Ты виноват! — сказал как отрезал отец.

Впервые в доме Хабхабыча в этот день остался не оторванным листок календаря.

Суббота, 25 января 1992 года — Татьянин день.

Примечания

9

Жакып, Жаке (каз.) — на казахский лад переделанное имя Яков

10

Чапан (каз.) — кафтан

11

Колиба (в Карпатах) — дом

12

Курпешка (каз.) — аппликация из атласа и кусочков ситца

13

Жайма (каз.) — лапша в форме пятисантиметрового ромба или квадрата

14

Бауырсак (каз.) — подобие жареных в масле пончиков, ромбовидной или круглой формы из пресного или дрожжевого теста

15

Сорпа (каз.) — бульон

16

Дастархан (каз.) — застолье

17

Бешбармақ (каз.) — традиционное блюдо из мяса, картофеля и широкой лапши

18

Намаз (мус.) — молитва

19

Курт и казы (каз.) — сушенный сыр и колбаса из конины

20

Шайтан (ислам.) — враждебное Аллаху существо

21

Нагашы аже (каз.) — бабушка по материнской линии

22

Halt deine Klappe! (нем.) — Заткнись!

23

Корши (каз.) — сосед